Текст книги "Ты сияй, звезда ночная"

Автор книги: Каори Экуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Каори Экуни
Ты сияй, звезда ночная

Bодa между пальцами

Каждую ночь, перед тем как лечь спать, Муцуки выходит посмотреть на звезды. Он уверен – именно этой привычке он и обязан своим идеальным зрением, ни в одном глазу – ни близорукости, ни дальнозоркости. Я тоже выхожу на веранду – только смотрю не на звезды, а на Муцуки. Люблю наблюдать, какое у него, глядящего на залитое звездным светом небо, лицо. А лицо у него красивое, ресницы – прямые и короткие.

– О чем ты думаешь? – спрашивает он.

– О жизни, – отвечаю.

Вообще-то предполагается, что это шутка, но Муцуки кивает вполне серьезно. Вот они, самые счастливые мгновения моей жизни… на веранде, рядом с мужем, в руке – стакан ирландского виски, кожу холодит ночной ветерок.

Но побыть снаружи подольше не выходит – скоро становится холодно.

Торопливо вхожу в теплую квартиру. Лицом к лицу сталкиваюсь с лиловым человечком. Он акварельный.

Большая часть стареющего лица скрыта под кустистой, длинной бородой. Я останавливаюсь против картины и начинаю петь. Понимаете, лиловому человечку нравится мое пение.

Я ублаготворяю его двумя куплетами «Сегодня дождь, мистер Мун», ухожу в спальню, втыкаю в розетку черно-белый штепсель и жду. Чуть погодя откидываю покрывало и скольжу горячим утюгом по простыням – из угла в угол кровати. Когда я глажу только что выстиранное белье – обычно мурлычу вполголоса, а сейчас – нет. Я сосредоточена на своем действии. Это – серьезная работа, работа на скорость. Единственная помощь по хозяйству, которой требует от меня Муцуки.

Как попало набрасываю покрывало назад. Выключаю утюг.

– Эй, все готово!

Нашему браку – всего-то десять дней. А объяснить, что он такое, этот наш брак, – очень непросто.

– Спасибо, – говорит Муцуки, как обычно, с улыбкой и забирается под теплые простыни.

Я – переводчик с итальянского. Подрабатываю этим – так, время от времени, на карманные расходы. Пора уже хоть малость поработать с интервью, над которым я уже неделю страдаю. Выключаю свет в спальне. Выхожу. Сажусь за свой стол.

Не скупясь, плескаю себе виски. О, этот темный, густой оттенок золота… как он меня восхищает!

– Алкоголизм? Ну, об этом, полагаю, вам нечего беспокоиться! – со смехом отмахнулся доктор. – Желудок у вас в порядке, кишечник – тоже. Вы же, в конце-то концов, всего два-три раза в день выпиваете…

А когда я сказала, что никак не могу бросить, он поднялся и потрепал меня по плечу.

– Я уверен – это у вас чисто временная тяга. И запомните – Иисус утверждал: немного вина полезно для здоровья, – сказал он. – Я вам кое-какие витамины выпишу. Просто постарайтесь не доводить себя до нервных срывов.

– Постарайтесь не доводить себя до нервных срывов, – вслух повторяю слова доктора и отхлебываю из стакана.

Внезапно чувствую – за мной наблюдают. Оборачиваюсь – на меня в упор уставилась юкка. «Древо юности» – нелепое название для растения в горшке… свадебный подарок от Кона. Густая шапка листьев – больших, резко очерченных, угловатых, – задиристая юкка словно рвется в драку.

Я отвечаю Древу Кона сердитым взглядом и приканчиваю остаток виски.

Я просыпаюсь – а Муцуки уже на кухне.

– Доброе утро. Тебе яичницу поджарить?

Качаю головой.

– А может, апельсин хочешь?

– Да, пожалуйста.

Выхожу из ванной после душа. Муцуки уже помыл посуду. Для меня поставил на стол стеклянное блюдечко с апельсином, нарезанным фигурными ломтиками, истекающими соком.

Пока я ем, Муцуки устанавливает нагреватель на идеальную для квартиры температуру и выбирает для меня фоновое музыкальное сопровождение на сегодня. Я наливаю воды в кружку. Поливаю Древо юности. Утреннее солнце пробивается сквозь шторы, разрисовывает ковер яркими полосками. Великолепен звук воды, с шипением бегущей по трубам.

– Расскажи про Кона, – настаиваю я.

– Вернусь – расскажу, – отвечает Муцуки.

Муцуки – врач, из дома он уезжает каждое утро в десять минут десятого – секунда в секунду. Если не считать ночных дежурств, работает он, как обычный служащий, – два выходных, суббота и воскресенье.

Мужа я проводила, газеты просмотрела. Решаю добить интервью, которое так и не доделала вчера вечером. Все еще чувствую себя омерзительно от изречения модельера из Милана, декларирующего свою «неспособность любить что-то, лишенное красоты», когда звонит телефон. Это – моя мать, она мне почти каждый день названивает.

– Хорошо себя чувствуешь?

В голосе ее столько тревоги, что я, несколько раздраженная, рявкаю:

– Хорошо? Как ты понимаешь слово «хорошо»?!

В спальне на комоде вместе с инструкцией по пользованию видеомагнитофоном и сертификатом к моему обручальному кольцу лежат два медицинских заключения. Слова матушки незамедлительно напомнили мне о них. Хотя, если честно, ей известно только об одном из двух – о не слишком логичной справке, удостоверяющей, что в моем «психическом заболевании нет ничего патологического».

– Термин «психическое заболевание», понимаете ли, охватывает собой весьма широкий спектр состояний, – вещал кретин доктор. – Вы не страдаете психическим заболеванием. Не стоит беспокоиться, у вас не более чем обычный случай эмоциональной нестабильности. То, что вы пьете, – скорее всего просто внешнее проявление. Уверен, ваше состояние стремительно улучшится, если, допустим – я просто привожу это как пример, – вы выйдете замуж.

Если я выйду замуж! Именно этот легкомысленный совет – виной всем семи моим встречам с потенциальными кандидатами в мужья.

– Что случилось? Похоже, у тебя плохое настроение, – говорит моя матушка.

– Не особенно. Просто ты меня с середины работы сорвала.

Я тащу телефон в кухню. Достаю из холодильника банку персикового коктейля. Открываю ее свободной рукой.

– Замечательно, конечно, но только ты и хозяйством, пожалуйста, занимайся, – говорит мамочка. – И не пей много. Мы с папой скоро придем тебя проведать. Передай от меня привет Муцуки!

Я вешаю трубку и выбрасываю пустую банку в мусорное ведро.

Когда матушка обнаружила, что Муцуки – врач, счастью ее пределов не было. И не из-за статуса. И не из-за высокой зарплаты. Она пытливо оглядела фотографию Муцуки и совершенно искренне изрекла:

– Если будешь жить с доктором, родная, то тебе точно станет лучше!

Помню, когда я Муцуки об этом рассказала, на одном из первых наших свиданий, он смеялся до колик:

– Ой, не могу! Парочка соучастников преступления!!!

Вот почему меня и пугают мамины звонки. Заставляют задумываться на темы, о каких лучше бы и вовсе забыть. Понимаете, вся фишка в том, что Муцуки не спит с женщинами. По правде говоря, он меня даже и не поцеловал ни разу. Короче, понятно. Так и живем. Жена-алкоголичка и муж-гей – действительно, соучастники преступления!

– Ну, так о чем ты хочешь услышать? – спрашивает Муцуки. – Какие мы с Коном фильмы смотрели? Как мы с ним на море отдыхали?

На веранде – холодно, плед, который я набросила на плечи, волочится по полу, точно мантия Маленького принца. Я отхлебываю виски.

– Расскажи, как вы в горы ездили.

– Не могу, – мы никогда в горы не ездили! – смеется Муцуки.

– Тогда расскажи, как Кон с кошкой подрался.

– Да я тебе про это уже недавно рассказывал…

– Бис, бис! – кричу, потрясая стаканом, так чтоб кусочки льда загремели, будто аплодисменты. Муцуки неторопливо отпивает из своей бутылки минералки «Эвиан» и начинает свою повесть:

– Этот пес, лайка, его Коро звали, у Кона с самых щенячьих лет жил. У Кона такая манера обращаться с ним была интересная… Каждый раз, когда он Коро нагоняй устроить хотел, ну, или просто злился на него за что-то, он сначала всегда на четвереньки вставал. Он считал, это нечестно – отчитывать собаку свысока, стоя над ней, и уж трижды нечестно – бить свободными «передними лапами»… он руки имел в виду. Кон к подобному равноправию очень серьезно относился. Ну а Коро – тот Кона просто как старого приятеля воспринимал, так что поединки их в жизни выше уровня катания по полу не поднимались. Но однажды Кон ко мне пришел, – а у меня тогда кошка была… лет пять тому назад, наверное, я тогда еще в Огикубо жил… в общем, не помню уж почему, только вдруг Кон опускается на четвереньки и начинает в голос орать на мою кошку. Я, конечно, малость обалдел: что происходит?! А кошка моя – та еще сильнее удивилась. Звали ее Гарбо. И вот, значит, Гарбо – в бешенстве… а у нее моральных проблем насчет передних лап точно не было. И конечно, она в отличие от собак преотлично ими владела, даже лучше, чем люди – руками. И еще, прошу заметить, на лапах у нее – когти. В итоге у Кона физиономия кровью залита была, как у главного злодея в конце самурайского фильма. Действительно, жуткий кошмар.

Он делает большой глоток «Эвиана» и мечтательно прикрывает глаза. Я в восторге от Муцуки – надо же, пересказать историю заново и ни одной детали не упустить!

На два дня позже срока, но я все-таки отдаю свое интервью редактору – в кафе возле станции метро. День отличный, ясный. Я превращаю обратный путь в неторопливую прогулку… а когда наконец дохожу до дома, первый, кого я вижу, – отец Муцуки, ожидающий у дверей. Он тоже видит меня, машет рукой и улыбается.

– Как раз вовремя! Я уже подумал: раз дома никого нет, надо уходить.

Сияющая улыбка этого человека способна смягчить самое мрачное значение, какое возможно вложить в слово «немолодой».

Говорю ему: «Ах, мне так неловко, видите ли, я выходила прогуляться, а Муцуки еще на работе…» – а сама тем временем отпираю дверь квартиры, кладу перед ним тапочки, наливаю чаю – настоящего, не из пакетиков.

– Да все прекрасно, не стоит беспокоиться. Просто заглянул по дороге – узнать, как у вас дела.

Я сразу настораживаюсь. Какие такие дела?! И мать Муцуки, и мои родители – все считали наш брак отличной идеей, только свекор мой будущий возражал… и пожалуйста, вот он!

– Знаешь, наверное, мне нравится эта комната, – говорит он.

– Да, спасибо, очень вам признательна.

Слова сами вылетают изо рта. Одновременно приходит мысль: «Тьфу ты, ну и раболепство!»

– Значит, ты все-таки неплохо устроилась. – Мой свекор внезапно меняет тему. – А вот стоит мне о твоих родителях подумать – просто на душе отвратительно.

– О, вам не следует так себя чувствовать, правда. Они очень счастливы.

– Потому что они не знают!

Так, думаю. Начинается. Причина, которая привела к появлению второй медицинской справки: «Наши тесты установили, что вы ВИЧ-негативны».

По счастью, прикусываю язык раньше, чем успеваю ляпнуть что-то типа: «Действительно, мои родители не знают, но ведь и мы со своей стороны…» Трудно было бы толково объяснить ему, что счет, по сути, равный. Моя «эмоциональная нестабильность» хранилась в тайне.

– Семейная жизнь С НИМ? Это, наверное, все равно что воду между пальцами стараться удержать!

Он произносит это – и я немедленно ощущаю за спиной чужое присутствие – холодное, тихое. Не надо оборачиваться – и так ясно чье. И я говорю, громко и ясно, так чтоб и дереву было слышно:

– Да все в порядке. В любом случае мне секс никогда особенно не нравился.

Секунду-другую мой свекор выглядит совершенно ошеломленным, потом не может сдержать негромкий смешок.

Цепляюсь за возможность очистить атмосферу. Торопливо встаю. Спрашиваю:

– Может быть, музыку поставим?

Выбираю из коллекции Муцуки первый попавшийся диск и ставлю на плейер.

– Ваш чай остыл, – замечаю. – Позвольте налить вам свежего и горячего.

Громовые раскаты музыки врываются в разговор.

– Оперу любишь? – интересуется мой свекор, когда я возвращаюсь с чаем. – Ты действительно странная молодая женщина. Любопытно!

Может, громкость звука помогла, – в любом случае он очень скоро ушел и не пытался больше говорить ни о чем, кроме мелочей. Но его фраза про воду между пальцами… нет, эти слова впечатались в мое сознание намертво. Мой беспечный, удобный брак забавляет, точно детский игрушечный домик, но в результате платить приходится за все.

Настало воскресенье, причем совпало оно – ни больше ни меньше – с рождественским сочельником, но вместо отдыха Муцуки принялся натирать полы. Я хотела помочь, окна помыть, что ли… но Муцуки велел не беспокоиться.

– Не бери в голову, я попозже сам сделаю, – сказал он.

По воскресеньям Муцуки всегда вылизывает квартиру до блеска. Это его маленькое хобби.

– Секо, может, тебе пойти вздремнуть?

Чистота и порядок – пунктик Муцуки. Он не остановится, пока все в доме не будет сверкать, как хрусталь.

– А может, я лучше хоть туфли схожу почищу? – предлагаю, но Муцуки, оказывается, и с этим уже разобрался.

– Да в чем дело-то? – потрясенно вопрошает Муцуки, не понимая, с чего я стою рядом и не знаю, чем бы заняться. Иногда до него так дол го доходит – прямо фантастика. Правда, на этот счет мы сразу определились, с самого начала: утверждать, что домашняя работа строго делится на мужскую и женскую, – чушь и бессмыслица. Делать ее должен тот, у кого лучше получается, – не важно, уборка это, готовка или что-то еще.

Мне ужасно скучно, так что я достаю бутылку белого вина. Сажусь поодаль, напротив лилового человечка.

– Давай-ка мы с тобой выпьем, а? – говорю. – Только ты и я. И плевать нам на старого зануду Муцуки.

По лиловому человечку сразу видно – он в восторге от предложения.

– Секо. – Это произносится с тяжелым вздохом. – Нельзя тебе здесь сидеть. Я полы натереть пытаюсь.

Отпиваю немножко ледяного немецкого вина. А Муцуки – брюзга.

Податься мне некуда. Перебираюсь на диван. Решаю спеть лиловому человечку песенку. «Белое Рождество» Бинга Кросби. Единственное, что я умею, – петь по-английски. Сижу, потягиваю свое вино и напеваю свою песенку. Вино – обычное, дешевое, но вкус у него приятный, сладковатый.

Подходит Муцуки. Отнимает у меня бутылку.

– Пить из бутылки не принято, знаешь ли.

Внезапно мне становится ужасно плохо.

– Отдай! – говорю.

Муцуки исчезает в кухне – ставит бутылку обратно в холодильник.

В знак протеста стараюсь петь как можно громче – так, что горло саднит и в ушах звенеть начинает. Но Муцуки и бровью не ведет.

– Хватит вести себя как ребенок, – советует он.

Чувствую – прямо у меня за спиной кто-то смеется, издевается надо мной. Оборачиваюсь. Смотрю – ясно, это опять Древо Кона. И тут терпение мое наконец лопается. Хватаю первое, что под руку попалось, – пыльную тряпку и флакон с полиролью – и запускаю в дерево. Осточертели мне эти взгляды!

– Секо! – Муцуки подбегает, крепко обнимает меня.

Мне несказанно горько. Плачу в голос, взахлеб. Ничего не могу с собой поделать, не могу взять себя в руки. Пытаюсь сдержать слезы – вместо этого начинаю задыхаться. Муцуки на руках уносит меня наверх, укладывает в постель, утешает, уговаривает поспать – мол, сразу полегчает… но его добрый голос только раздражает и заставляет чувствовать себя еще несчастнее, так что я продолжаю судорожно всхлипывать.

Постепенно слезы утихают, нагоняют сон… Просыпаюсь я уже вечером. В доме – ни пятнышка, единой пылинки и то не осталось.

– Душ принять не хочешь? – предлагает Муцуки.

– Давай пойдем куда-нибудь поужинаем, Рождество все-таки, – говорю.

Ну почему всегда так? Муцуки – такой добрый, ласковый. Иногда это просто трудно выносить!

– Муцуки?

Нет, думаю, на будущий год непременно приготовлю нам что-нибудь потрясающее.

– Что, милая?

– А давай на следующее Рождество елочку поставим…

Муцуки смеется – ясно, ласково и легко, как всегда.

– Ну, год-то пока что этот, – говорит он и протягивает мне сверток, – а вот тебе и подарок.

Развязать зеленую ленточку. Развернуть белую бумагу. Внутри – что-то маленькое, серебристое, в форме лилии. Даже для яичного веничка и то слишком маленькое, слишком изящное.

– Взбивалка для шампанского, – объясняет Муцуки. – Будешь наполнять свое шампанское хорошенькими маленькими пузырьками.

– Чудо какое, – говорю, – прелесть! А теперь, – продолжаю, – давай-ка выйдем из дома, купим самого что ни на есть классного шампанского – и выпьем сегодня ночью!

Муцуки качает головой:

– Для хорошего шампанского тебе такая игрушка не нужна.

– Значит, для пузыристости дешевого шампанского?! Ну и дикая же идея для подарка!

Я определенно впечатляюсь.

Первым его подарком мне вообще был плюшевый медведь. Бледно-розовый, с эффектом выстаренности, втиснутый в гигантскую коробку, обвязанную лентами. Мы только познакомились, и на следующий же день последовал этот подарок.

Второй подарок был еще необычнее. Глобус из прозрачной пластмассы. Я в этот глобус влюбилась с первого взгляда. Он стоил дорого, я, когда блокноты покупала, увидела его в магазинчике у метро… а он купил и слова не сказал. Он вообще знает, что мне дарить.

– Тебе нравится?

– Конечно, нравится! – кричу.

И – вспоминаю. Вспоминаю – ужас, ужас! Ведь сегодня же Рождество, а у меня для Муцуки и подарка-то нет! Не подумала, забыла…

– Ну и чего же вы желаете откушать? – смеется он.

– Знаешь, Муцуки, я вообще-то телескоп для тебя заказала, только в магазине говорят – конец месяца и все такое, так что они предупредили: его вовремя могут и не привезти…

Красиво вру, – так гладко, сама себе удивляюсь!

– Ух ты, телескоп! – Из глаз Муцуки буквально сыплются искры. Мой муж – из тех несчастных, что привыкли верить людям на слово.

Интересно, сколько супружеских пар нынче вечером тоже будут ужинать в ресторанах?

Я смотрю – и вижу: огни наших комнат отражаются в чистых, сверкающих оконных стеклах.

Так и живем… все вместе.

Лиловый человечек – и Древо Кона.

Муж-гей – и вечно пьющая жена.

И все мы – только смутные, сплетенные отражения в оконных стеклах.

Синий демон

Секо все еще говорила по телефону – как необычно для нее! Точнее, говорила как раз не она, – она, если бы могла, должно быть, уже давно повесила бы трубку. Секо ненавидит телефоны.

– Тебе бы надо ей позвонить, – повторял Кон, так что поначалу я звонил Секо довольно часто. Когда я говорю «поначалу», то имею в виду то время, когда мы с Секо только-только познакомились и начали встречаться. Естественно, все это было до нашей свадьбы! Кон утверждает, что женщины, все до единой, – тайные агенты на службе у телефонных компаний, однако всякий раз, как я пытался поговорить с Секо по телефону, голос ее звучал раздраженно.

– Может, нам уже пора поговорить об этой истории с телефонами? – спросила она.

– О какой истории с телефонами? – сказал я, разглядывая зажатую в руке десятийеновую монетку.

Тем вечером шел дождь, и я звонил ей из какого-то бара, стилизованного под Дикий Запад.

– Я имею в виду – не стоит считать себя обязанным постоянно мне названивать, – объяснила она. – И вообще, ты ведь тоже не особенно любишь трепаться по телефону, правда, Муцуки?

Я вынужден был признать, что она права.

– Не люблю. А как ты догадалась?

Я взглянул на Кона, сидевшего со своей выпивкой у стойки, спиной ко мне, и поклялся никогда больше не доверять его теоретическим знаниям о женщинах.

– Выпить хочешь?

Стакан едва не сунули мне под нос. Длительный телефонный разговор Секо уже подошел к концу, – а я и не заметил!

– Что это?

– Называется «Серебряная прядка». Джин с кюммелем.

Коктейль был прозрачный, словно саке. Я сделал глоток из вежливости и вернул остальное Секо. Она взяла стакан, смакуя, набрала немного напитка в рот, не торопясь проглотила и удовлетворенно улыбнулась.

– Похоже, у Мидзухо проблемы со свекровью.

– Да?

Мидзухо – лучшая подруга Секо со времен старших классов. Если верить Секо – единственная ее подруга. Веселая, жизнерадостная Мидзухо – столь полная противоположность Секо, что в те несколько раз, когда я видел их вместе, странность их попыток общаться для меня была поистине ошеломляющей.

– Я считаю, большинство свекровей – просто невозможные люди, – заявила Секо. А потом добавила: – А вот в нашем случае – нет, она действительно милая.

От неподдельной искренности ее тона мне стало не по себе.

Наконец-то сын-гей, который клялся умереть счастливым холостяком, нашел себе подходящую женщину! Совершенно естественно, что его мать будет очень-очень милой с особой, согласившейся на отношения без секса и ставшей его женой! Да сама мысль о том, что Секо меня бросит, – ночной кошмар моей матери!

– Медицина – бизнес, построенный на доверии, – с удовольствием напоминала мне мама. – Если ты так и не женишься, это плохо скажется прежде всего на твоей репутации.

Внезапно через всю комнату пролетела диванная подушка. Удар пришелся мне точно по лицу. Я поднял голову: на диване сидела Секо, и губы ее уже были злобно сжаты в тонкую черту.

– Ты не слушаешь!

Швыряться вещами ни с того ни с сего – любимое дело Секо.

– Прости. Мы с тобой говорили о Мидзухо, так?

– Да. А завтра я иду к ней в гости. Я, наверное, довольно поздно вернусь, это как – ничего?

Я сказал – ничего.

– Хочешь, я часиков в девять за тобой заеду?

Секо покачала головой. Посмотрела мне прямо в глаза.

– А может, тебе все-таки лучше к Кону поехать, повидаться?

Таким серьезным тоном она обсуждала со мной только очень важные проблемы.

– Я голову на плаху положу: ему без тебя плохо.

Странная ситуация – жена переживает о любовнике мужа!

– М-да. Нет, Кон не из тех, кто страдает в одиночестве. И все равно – спасибо, что подумала.

– Как скажешь!

Похоже, я убедил Секо. Она улыбнулась и допила коктейль.

Следующим утром ко мне в больницу пришла моя мать. Я только что закончил утренний обход, пил кофе у себя в кабинете.

– Ну и как дела? – спросила она.

Должно быть, я ухитрился ощутить ее присутствие даже мигом раньше, чем услышал ее голос у себя за спиной. Духи ее узнал, что ли?

– Здравствуй, мама, – сказал я. – Право, зачем идти так далеко! Лучше бы просто заехать к нам домой.

Но я уже понял, зачем она пришла, – собралась о чем-то поспорить. И не с нами обоими, что вы, – со мной, с глазу на глаз.

– Как папа?

– С ним все замечательно.

Она аккуратно сняла пальто. Под ним был надет свитер из белоснежной ангорки, он красиво сочетался с ярко-алой помадой на полных губах. Она выглядела лет на десять моложе своего настоящего возраста.

– Как Секо?

– Отлично, – ответил я, придвигая матери стул и наливая ей чашку кофе. Я ждал, когда же она наконец доберется до того, с чем пришла.

– Без тебя в нашем доме стало так пусто, – сказала она печально, и плечи ее выразительно поникли. – А эта зима – такая холодная…

– Правда, холодно, – согласился я. – И обещают волну простудных заболеваний, так что будь осторожна.

– Действительно. У меня горло уже побаливает. Может, у тебя есть какие-нибудь хорошие лекарства?

Что можно было ответить на подобное? Я не удержался от сухого смешка:

– Уверен, папа для тебя что-нибудь найдет!

Мой отец – тоже доктор, опытный, с обширной практикой.

– Так. Ну и о чем ты действительно хотела со мной поговорить?

Я начал первым, хотел ей помочь, иначе она, похоже, вообще никогда не добралась бы до сути дела. Она понизила голос. Ответила нервным полушепотом:

– А как же дети?

– Какие дети?!

Мать вскочила. Смерила меня острым взглядом.

– Что вы решили насчет детей? Ты вообще обсуждал это с Секо?

– Мы меньше месяца назад поженились!

– Боже мой, Муцуки! Да ведь доктор Какие – гинеколог! – шипит мать.

Какие – мой приятель, работает в этой же больнице.

– Да почему вы не сходите на консультацию? Почему не поговорите об искусственном оплодотворении?

Мать произнесла это так небрежно, словно торт на десерт обсуждала. Искусственное оплодотворение. Н-да. Это уже очень серьезно.

– Мамочка. Извини, если разочарую. Мы с Секо ничего подобного не обсуждали.

Обида и боль мгновенно проступили на мамином лице.

– Нет. Это просто ненормально. Каждая здоровая женщина должна об этом задумываться! – воскликнула она.

– Ладно, – вздохнул я уже у лифта, нажимая на кнопку. – Я постараюсь поскорее с ней поговорить. Придем к какому-то решению – я немедленно тебе сообщу. Когда придем. Если вообще придем.

Кремовые двери лифта распахнулись, и я буквально втолкнул мать в кабинку.

– Следи за здоровьем. Папе передавай привет. Мы скоро придем в гости. Секо тоже ужасно хочет вас повидать.

Мать одарила меня тяжелым взглядом.

– Муцуки! – Похоже, она решила бросить на стол козырного туза. – Помни, ты – наш единственный сын!

Я не успел даже возразить – двери захлопнулись. Я стоял и следил за светящимися цифрами – указателями этажей, пока лифт наконец не доехал до первого. Только тогда я позволил себе облегченно вздохнуть.

Прямо от лифта из телефона-автомата я позвонил Кону. Он-то был еще студентом, почти все утро отсыпался у себя в общаге. Я набирал номер – и думал: странно, ведь это Секо мне велела ему позвонить, а сегодня вечером я хочу с ним встретиться так, как уже давно не хотел!

Когда я приехал домой – сразу услышал: Секо опять поет в одиночестве. Хотя нет, не в одиночестве, она поет для акварели Сезанна на стене. Судя по всему, нынешним хитом был джазовый стандарт «Что это за дитя?». Иногда моя жена кажется чуть странноватой.

– Привет, я вернулся.

Взгляд, которым обернувшаяся Секо приветствует обычно мое появление, – это нечто! Она – не из тех, что разыгрывают восторги. Сначала на ее лице возникает выражение полнейшего изумления – как, а я-то уже и не думала, что вы изволите заявиться домой! Потом изумление постепенно сменяется улыбкой, суть коей – да, теперь я припоминаю, кто вы!

Это повторяется каждый вечер – и каждый вечер я ощущаю облегчение. Она – личность. Она не станет считать часы и минуты до моего возвращения.

Снимая пальто, я спрашиваю:

– И как дела у Мидзухо?

– Гораздо лучше, чем я думала!

– Отлично, это здорово.

– Я ее в субботу прийти пригласила, на «яство полнолуния». Муж и ребенок тоже придут.

– На «яство полнолуния»?

– Ну да! В эту субботу уже весна начинается! – воскликнула Секо.

Наши традиционные праздники и увеселения по их поводу – большое дело для Секо. Честно говоря, я пробовал ее стряпню только раз – когда она готовила «рис на семи весенних травах», в полном соответствии с древним календарем. Она осторожно резала и мешала травы – и рассказывала мне, что средневековые обычаи представляются ей романтичными.

– Господи, так много времени прошло? – изумился я.

– А ты будешь изображать демона, ясно? – Это было сказано тоном, не подлежащим обсуждению.

Когда я принимал ванну, дверь отворилась. На пороге стояла Секо – все еще одетая, как на выход, в руке – стакан виски.

– Расскажи мне про Кона.

– Что же тебе рассказать?

Если моей жене скучно, ее ничто не остановит.

– Что хочешь, то и расскажи.

Я немножко подумал – и наконец вспомнил историю, которая не займет много времени.

Сначала я лежал в ванне, а Секо стояла у сушилки для белья. Когда я вылез и стал вытираться, она присела на край ванны и все слушала меня, тихонько, внимательно…

– Мало встречал я людей с таким даром к приколам, как у Кона. И друзья-приятели для него – мишени неинтересные. Он просто в обязанность себе считает выбрать жертву среди ни в чем не повинных обывателей. У него – масса приколов, и все гнусные донельзя, но один… такое чудо в кино надо снимать. Он находит самое слезогоночное ток-шоу – допустим, юные любовники разругались, а может, очередное смертельно больное дитя, – и садится в зале рядом с самой сентиментальной зрительницей – ну, так он полагает… Может, рядом с ним окажется хорошенькая студенточка, явившаяся на хорошенькую передачу со своим хорошеньким женихом. А еще лучше – молодая женщина, разряженная, словно за ребенком в детский сад заявилась… И значит, когда она вот-вот зарыдает, когда у нее слезы уже вот-вот по щекам побегут, Кон чихает. И мы тут говорим о чихе в высшем смысле слова. Аа-ап-чхи!!! – на весь зал… примерно так. Несчастная девочка от неожиданности забывает дать волю своим эмоциям. Но смеяться-то ей просто неловко! В общем, из носика у нее течет, зато мордочка сохраняет потрясающее по мимике выражение…

Внезапно я представил это – и поневоле рассмеялся. Да, Кон – поистине прирожденный приколист!

– А зачем ему это? – вопросила Секо с абсолютно серьезным видом.

– Не знаю, – ответил я.

Кон ненавидит сочувствие и обожает измываться над публично рыдающими людьми.

– Уж такой он есть, – вздохнул я, вытерся окончательно и выбрался из ванной.

У Кона никогда не хватало толерантности для понимания тех, кто не задумывается – может, его собственный образ жизни почище всякой гомосексуальности?

Сразу после горячей ванны нет ничего приятнее минералки. Прямо-таки ощущаешь невинность воды, бегущей изнутри твоего тела. Чувствуешь себя непросто чистым – очищенным от и до. Я вышел на веранду и шумно отхлебнул воды.

– Смотреть не могу на бутылки «Эвиана», такое уродство, – заметила Секо. Она завернулась в одеяло и сжимала ладошками стакан подогретого виски. – Эй, чудо, хочешь, одеялом поделимся? Ты поосторожней, простынешь еще!

– Полный порядок, – сказал я. – Все идеально.

Я смотрел в подаренный Секо телескоп.

– Нет, что я точно не воспринимаю в бутылках от «Эвиана», так это непрочность. Это ж и не бутылки вовсе!

Я смотрел в телескоп. Вглядывался в небольшой, окутанный изящными тучками клочок небосвода. На моем круглом, ограниченном участке Вселенной сияли и перемигивались звезды – больше, чем можно сосчитать. Ослепленный сиянием Регула, я протер глаза. Свет, что пришел ко мне сквозь девятьсот световых лет.

А свет Проциона – через тысячу сто, а свет Капеллы – через четыре тысячи…

– Хочешь посмотреть?

Секо затрясла головой:

– Ну уж нет. Я что, в другую галактику собираюсь? Мне это абсолютно неинтересно… пойду лучше постель тебе согрею. – И она удалилась в спальню.

Я глаз не мог отвести от спины гладящей простыни Секо. Она так серьезно к этому относилась, прямо неестественно. Все, что нужно было, – чуть прогладить холодные простыни, но она надменно изничтожала утюгом каждую складочку, каждую морщинку, которую замечала, – в результате вся постель выглядела свеженакрахмаленной.

– Секо?

– Что? – Она улыбнулась, чуть склонила голову к плечу.

– Помнишь, что мы решили, когда собирались пожениться?

– Что? – повторила Секо. – Мы черт знает сколько всего тогда решили, ты о чем?

– Я – о личной жизни.

– Ты про Кона?

– Я про тебя.

Ее лицо застыло.

– Так. Ежели ты имеешь в виду Ханеки, то я послала его бесповоротно, и мы это уже сто раз обсуждали.

– Слушай, предполагалось, что мы оба свободны встречаться с кем-нибудь. Так мы договаривались перед свадьбой.

– Что ты, Муцуки, ты – это все, что мне нужно! – Голосок у нее ехидный. Штепсель вылетает из розетки. – Вали-ка в койку, постель готова. – Она резко обернулась, посмотрела в упор. – Давай залезай в кровать. Быстренько!

Я закрыл глаза. Заснуть не выходило. Я вертелся, ворочался, потом все же не выдержал – открыл глаза, покосился на кровать Секо. Она по-прежнему не была смята. Я бросил взгляд на часы. Изрядно к двум ночи!

– Не спишь еще? – воззвал я, натянул свитер и выполз из спальни. Секо обнаружилась в гостиной. Я чувствовал – воздух вибрирует от напряжения, я просто кожей ощущал ее дурное настроение. Яркий свет резал глаза, я проморгался – и увидел: Секо сидит на диване, склонилась над столом, молча, яростно рисует на листе бумаги. – Чем занимаешься? – спросил я, сколь мог небрежно, и украдкой взглянул на бутылку виски. К вечеру она была полна на три четверти, а теперь осталась едва треть.