Текст книги "Ты сияй, звезда ночная"

Автор книги: Каори Экуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 8 страниц)

Поздно. Мы жили уже в реальном мире.

Десерта не хотел уже никто. Занавес неумолимо опускался над сценой вечера, который мы мечтали продлить до бесконечности. Мы медленно поднялись и поплелись к двери.

От нашего дома до станции метро можно дойти минут за двенадцать-тринадцать, но если не знаешь точно, как идти, то легко заблудиться, – но Кон сказал, что преотлично доберется один. И наверное, так бы оно и было… у Кона – совершенно противоестественное умение ориентироваться в пространстве и обостренные, звериные инстинкты. Но Секо никаких отговорок не слушала. Мы вышли все вместе и побрели по тихим ночным улицам в направлении метро. Шли мы в полном молчании. Никто не сказал ни слова, но в этом не было ни неловкости, ни напряжения – скорее, изрядная доля комизма. Мы, еле передвигая ноги, тащились от одной пустой улочки к другой, на отлете – Секо. Она поглощает мороженое прямо из картонки. Брели по нашему фешенебельному району – сейчас он казался заброшенным, нигде ни души, вокруг – весенняя ночь, теплая и ароматная, точно шоколадный торт.

Молчание, как всегда, нарушил Кон. Нам осталось только пересечь узенький ряд магазинов напротив станции – и вдруг он резко остановился.

– Знаете, я, наверное, лучше к приятелю пойду ночевать, – заявил он. – Он здесь живет, поблизости.

– Здесь – это где?

– Ох, да рядом, прямо за лавкой тофу  [3]3
  Тофу – соевый творог.


[Закрыть]Моригучи.

Я, конечно, никогда этой лавки не видел, да и слышать о ней не слышал, но знал – давить на него или переубеждать бесполезно.

– Спасибо, что терпела меня, Секо-чан, – сказал он, развернулся и ушел.

Секо стояла и махала вслед, пока постепенно уменьшающийся силуэт Кона растворялся в ночи.

Мы проследили, чтоб Какие и Кашибе успели на последний поезд, и направились домой. Улицы наполнили группки людей, вышедших из метро и спешивших домой.

По пути мы миновали несколько круглосуточных супермаркетов. Мы шли мимо – а их скользящие двери открывались и закрывались, запах одэна  [4]4
  Одэн – смесь из вареных водорослей конняку, соевого творога и бататов.


[Закрыть]и пельменей по-китайски выплывал из залитых светом помещений на улицы.

– Кон – глупенький, – рассмеялась Секо. – Думает, в наше время еще существуют лавки, торгующие тофу!

– Ага, – согласился я.

О чем он вообще думал, пропуская последний поезд в город? Я представить себе не мог, чтоб он, вечно сидящий на мели студент, стал вдруг ловить такси!

– На вот. – Секо протянула мне свое мороженое.

– Не хочешь больше?

– Предлагаю поделиться с тобой, – сказала Секо.

Голосок у нее был обиженный. Наверное, у нее просто руки замерзли от слишком долгого держания картонки.

– Спасибо. – Я взял у нее коробку.

Секо засунула руки в карманы юбки и принялась, захлебываясь от восторга, делиться впечатлениями дня.

– Они такие все славные, – сказала она. – Особенно Кон. И ты знаешь, что меня поразило? Они совершенно не женственные, а ведь должны бы быть, раз они – геи.

Секо, похоже, считала, что геи, все до единого, должны жеманничать как участницы конкурса красоты.

– А доктор Какие, – продолжала она, – странный он немножко, да? Ногти обкусывает прямо до мяса. А доктор Кашибе, – Секо чуть прищурилась, – знаешь, на кого похож, по-моему? На бодхисаттву Каннон  [5]5
  Каннон (в китайском пантеоне – Гуаньинь) – изображается обычно в женском или вообще лишенном явных признаков пола обличье. Черты лица этой бодхисаттвы традиционно соответствуют древним канонам красоты.


[Закрыть].

Я понятия не имел, что она хочет сказать столь странным сравнением, и уже собирался попросить объяснить подробнее, но внезапно она вцепилась в мою руку.

– Смотри!!!

Я проследил за ее взглядом. Большой дом. Тяжелые, мрачные ворота. Прямо за ними, в лужице света фонаря, – собачья конура. А из конуры торчат две ноги, затянутых в джинсы! Я сразу понял, чьи именно…

– Кон! – заорали мы в ворота.

Собака в конуре заворчала. Ноги выползли наружу, за ними высунулась спина Кона, потом плечи и наконец голова.

– А я-то уж, считай, его уболтал, – сказал он. – А потом появляетесь вы, ребятки, и снова его тормошите!

– Ты что там делал?!

Вслед за Коном из конуры выбежала собака. Она рвала цепь и лаяла как бешеная. Кон легко перепрыгнул через ворота и приземлился прямо перед нами.

– Я прямо грабителем каким-то себя чувствую или вором, – сообщил он.

Собака все еще оглашала воздух истерическим лаем и отчаянно пыталась подобраться поближе, чтоб ухватить кого-нибудь из нас зубами. В любую секунду из дома мог выскочить хозяин, решивший установить причину шума и гама. Мы пустились наутек – совсем как настоящие воры! При этом в правой руке я все еще сжимал картонку с мороженым, а левой стискивал руку Секо. Мы бежали – и я чувствовал, как возвращается исчезнувшее легкое, несерьезное настроение. Остановились мы, только когда даже лая собачьего вдали слышно уже не стало. Я взглянул на пытающуюся кое-как перевести дыхание Секо и заметил, что правой ручкой она вцепилась в левую Кона. Кон посмотрел на меня и лихо подмигнул.

– Муцуки, мороженое! – еле выдохнула Секо. Я протянул ей смятый контейнер. Мороженое растаяло, размякло, растеклось. – На коктейль из «Макдоналдса» похоже, – сказала Секо.

– Какого дьявола все это означало? – вновь решил я расспросить Кона. – Ты, случайно, не к этому приятелю собирался?

– Дебил, – сказал он. – Я столько с ним договаривался. Старался уговорить пустить меня переночевать. И знаешь что? Оказывается, этот пес – тоже гей, представь себе!

– Правда? – спросила изумленная Секо.

Кон серьезно кивнул.

– Кон! – воскликнул я, но он только снова подмигнул.

Звучит анекдотически, но в итоге мы втроем ночевали все вместе, на полу. Сначала Секо настаивала – она, мол, ляжет на диване, а «голубки» пускай располагаются в спальне. Я, естественно, незамедлительно отверг это предложение, но Кон – это Кон, и он, в типичной своей манере, постарался усугубить ситуацию пожатием плеч и небрежным заявлением, что ему совершенно без разницы, где и с кем спать. Так что в конце концов мы пришли к компромиссу и решили лечь вместе на полу в гостиной.

– Мы прямо как школьники в походе, – сказала Секо. – В любом случае интересная перемена. Даже забавно.

Я знал, что заснуть при таких обстоятельствах мне нечего и надеяться. Я в чужой постели и то спать не могу. Я привык к свежевыглаженным простыням, к только что нагретым одеялам. Тело мое помнит каждый бугорок на матрасе. И как прикажете засыпать в подобных условиях – на покрывале, кое-как брошенном на пол? И в довершение ко всему по левую сторону от меня улеглась Секо, а по правую – Кон!

– Мама с папой так обрадовались, – сказала Секо. – Кон им обоим очень понравился.

– Правда?

– Он все говорил о тебе и так тебя расхваливал… Отец прямо светился от гордости. Думал, видно, я тебя недостойна.

Секо явно настроилась поговорить. Я же мог только вообразить, как заносило Кона, плетущего обо мне байки. Вспомнилось доброе, понимающее лицо тестя – и стало грустно. Интересно, что бы он подумал, увидь нас теперь – свою дочь, своего зятя и любовника этого самого зятя, чуть не в обнимку расположившихся на полу а-ля римская цифра III?

– Я, наверное, и впрямь тебя недостойна, Муцуки, – вздохнула Секо. – Но сегодня твои акции резко упали. Ты опоздал. Здорово опоздал. Я тебя целых пять часов ждала. А может, даже шесть.

– Слушай, да брось ты! – Наверняка это было колоссальное преувеличение. Хотя… раннее появление родителей скорее всего оказалось для нее тяжким испытанием.

– А я слышу – дождь идет! – Секо вскочила и бросилась к окну. – Нет, что я тебе говорила? Дождь! Так сыро было – я сразу поняла: дождь намечается!

Секо отправилась на кухню. Я услышал, как она открывает банку пива.

– Пива хочешь? – спросила она.

– Нет, спасибо. Мне на сегодня уже хватит.

– А Кон не хочет? – Ответа не последовало, и она переспросила: – Кон пива не хочет?

– Он спит.

Он спал. А я смотрел на его лицо – такое мирное, такое спокойное – и поневоле улыбался. Нет, я действительно улыбался. Интересно, что же там сейчас происходит, в этой голове?

Стоя у окна, Секо потягивала пиво. Я чувствовал – вместе с ночным ветерком в комнату входит запах дождя.

Горсть конфеток

С того дня друзья Муцуки зачастили к нам в гости. (Доктор Какие с доктором Кашибе – те приходили только по вечерам, чтоб наверняка застать дома Муцуки, а Кон – тот обычно заскакивал днем, когда Муцуки не было.) Муцуки говорил – я им всем очень нравлюсь. Мне они тоже нравились, так что приятно было это слышать. Муцуки относился ко мне все с той же добротой, и за четыре месяца нашего брака – даже за восемь, если считать с самого знакомства, – мы еще ни разу всерьез не поругались. Как там говорится – «тишь да гладь да Божья благодать»? Вот. Именно так. Но так-то оно так, а я почему-то все это время пребывала в отвратительном настроении. Почему – я и сама не понимала.

Я постоянно обижала Муцуки. Как минимум раз вдень я говорила что-нибудь оскорбительное, отпускала стервозные комментарии и саркастические шуточки. Зима сменилась весной, незаметно пришел май, но злобность моя только усиливалась. Словно чем лучше погода, тем хуже у меня настроение. До ручки я доходила в прекрасные весенние дни, овеянные свежим ветром. Май для меня всегда был трудным месяцем. Все кругом вдруг становится ярким и разноцветным, весь мир пробуждается и снова жадно набрасывается на жизнь. Древо Кона у нас дома тоже с каждым днем росло и набиралось сил.

– У тебя сейчас много работы, да? – спросил меня как-то утром Муцуки. Ничего подобного не было. Я спросила – с чего он взял? Чуть склонив голову набок, он ответил: – Просто в последнее время ты выглядишь немного усталой, вот и все.

Он надел туфли, положил в карман ключи и отворил входную дверь.

– Я сегодня на ночном дежурстве, так что не забудь запереть дверь. И помни, что надо выключить газ. И постарайся работать равномерно, ладно?

– Отлично. Я рада. У тебя, кажется, уже сто лет ночных дежурств не было, – сказала я.

Он как-то смущенно улыбнулся и крепко захлопнул за собой дверь.

Это правда, я действительно не слишком переживала, когда Муцуки приходилось работать по ночам. В одиночестве, наедине с собой мне проще расслабиться. Не поймите меня превратно, мне очень симпатичен Муцуки, я поэтому за него и вышла. Просто я вообще не верю в любовь, при которой люди обязаны быть вместе двадцать четыре часа в сутки и семь дней в неделю. И все равно… ну, не собиралась я говорить Муцуки эту жуткую мерзость! Слова сами вылетели изо рта, и в ту же секунду я почувствовала такую боль, – даже слезы на глаза навернулись. Что со мной происходит?!

Мидзухо как-то раз сказала мне: единственное, что не устраивает ее в муже, – это его бесконечные командировки. Стоило ему уехать из города, она первым делом звонила мне.

– Мы только-только поженились, а он уже мчится незнамо куда и бросает меня! – причитала она в трубку. – Не понимаю, зачем мы вообще поженились, если он знал, как оно будет!

– Резонно, – сказала однажды я (не слишком сочувственно). – Что имеем, мы не ценим!

– И совсем это не так, – заявила она, ни секунды не раздумывая. – Он тоже очень по мне скучает, да, скучает, я знаю! – Замечательно, теперь она противоречила сама себе. – Ты просто не понимаешь, Секо!

Голос ее звучал раздраженно. Я, натурально, просто не понимала. Если подумать – может, именно поэтому она в последнее время и стала звонить мне по таким поводам гораздо реже?

Я закрыла словарь, выключила настольную лампу и встала из-за стола. Этим вечером сосредоточиться на работе никак не выходило. И расслабиться не получалось, даром что я одна дома. Я налила себе виски. Пошла в ванную, вставила в ванну пробку и открыла кран. Посмотрела, как с шумом наполняет ванну горячая вода. Кончиком языка коснулась виски в стакане. По глади напитка рябью побежали крошечные волны. Я полюбовалась рябью. Прислушалась, не звонит ли телефон, – не хотелось пропустить звонок.

Поставив стакан на край раковины, я удалилась в спальню, взять себе пижаму и свежее белье. Положила их в корзину. Сходила проверить ванну. Ванна была полна еще только наполовину, так что я перешла в гостиную и спела там лиловому человечку несколько песен. К тому времени как я допела и «Дождь», и «Песнь апельсиновых цветов», и попсовую песенку группы «КАТ-TUN», ванна наполнилась уже почти доверху. Я залезла в ванну со своим стаканом виски. Телефон я прихватила с собой, поставила на пижаму.

Последний раз я, наверное, виски в ванне лет сто назад пила – Муцуки протестовал. До замужества я частенько отмокала в ванне со стаканчиком – ощущение потрясающее. Алкоголь прямо по голове бьет, буквально наблюдаешь, как творит он свое волшебство, продвигаясь по кровеносным сосудам. Как же я это любила… Чувствовала: вся кровь, сколько есть ее в моем теле, шипит, точно газировка, несется по венам, как катер по водной глади. Голова плывет, восприятие необычно обостряется.

Муцуки сказал – я гублю себе сердце. Умолял, требовал – и таки заставил меня пообещать никогда так больше не делать. Никогда. Я кивнула, сказала – конечно, никогда больше, но сдерживать свое обещание не собиралась. В настоящую секунду я шлепала ладонью по воде и слушала тихие всплески. Против вранья я никогда ничего не имела. По сути, самое удивительное – это что я вообще держала данное слово аж четыре длинных месяца… Я продолжала бултыхаться в воде, выплескивать ее из ванны и разбрызгивать по полу, пока руки не устали.

Вылезаю из ванны. Выпиваю маленькую банку пива. Чувствую – глубоко в голове пиво смешивается с виски. Меня несет на волнах опьянения. Кружится голова.

Телефон той ночью так и не зазвонил.

Муцуки вернулся домой – как обычно, с целой кучей булочек. Врачи в больнице после ночных дежурств освобождаются от работы на все следующее утро. Поскольку во второй половине дня им все равно возвращаться на работу, разумнее, наверное, поспать прямо в больнице… но Муцуки всегда возвращался домой. По пути он покупал булочки, мы вместе завтракали, а потом он принимал душ, переодевался в свежую рубашку и отправлялся назад в больницу. Каждый новый день надо начинать с чистого листа – таков девиз Муцуки.

– На улице так замечательно… – Он щеткой стряхнул соринку с только что снятого костюма.

– Знаю. У нас, если ты заметил, окна есть.

Муцуки замер. Быстро взглянул на меня. А потом бодрым, радостным тоном сообщил:

– А у них – новый сорт булочек. Догадайся, какой?

– Вот уж не знаю.

– Только с изюмом! – воскликнул он. – Открой, сама увидишь. – Он кивнул в сторону коробки на столе. – Помнишь, ты как-то говорила, что в булочки с изюмом вечно добавляют кардамон? А ты любишь изюм, а кардамон терпеть не можешь? Ну, так эти – только с изюмом, вот я и подумал – наверное, они тебе понравятся…

– Муцуки! – обрываю его на полуслове.

Все. Больше я не вынесу. Ну зачем ему безостановочно быть таким любезным?! Я же уже умоляю его мысленно – просто замолчи, замолчи, а он, похоже, не слышит!

– Я переспросил девушку в булочной – ну, ты понимаешь, хотел убедиться. Она такая милая, ты представляешь, даже дала мне попробовать бесплатно, и…

– Так. С меня хватит. – Прийти домой наутро и с порога заговорить о булочках. У меня бешенство к горлу подступило.

– Секо, на что ты так злишься? – спрашивает он.

Муцуки полагает, что для всего на свете нужна причина.

– Я ни на что не злюсь. Я просто не хочу есть. Не надо было мне ничего приносить. Ты что, не устал? Ты же всю ночь работал? Вот и не стоило, знаешь ли, приезжать домой! – пулеметной очередью выдала я.

Говорю – я пойду подремлю. Снова ложусь в постель. С головой забираюсь под простыни и рыдаю.

Сдерживаться дальше сил уже нет. Пытаюсь приглушать всхлипывания, глаза и нос уже жжет и щиплет. Дышать больно, вся постель насквозь мокрая от слез. Чуть погодя с легким скрипом приоткрывается дверь, и я слышу голос Муцуки.

– Все, я пошел! – говорит он.

– Да не могу я понять, что ты хочешь сказать, когда ты так плачешь! – кричит Мидзухо в трубку. – Что случилось? Муцуки здесь?

– Нет его. – Я начала икать. – Муцуки – ик – в больнице. У него – ик – сегодня было ночное дежурство! – прорыдала я.

– И ты поэтому так плачешь?

– У Муцуки было ночное дежурство… – Я снова икнула.

– Да, да, ты уже сказала. Дальше что?!

– Вот… вот из-за этого!..

– Секо?

Я рыдала в трубку – и сама не знала, почему рыдаю.

– Я пила виски в ванне. А Муцуки не позвонил. А он всегда звонит, когда у него ночное дежурство! А он булочки купил! А я наговорила каких-то гадостей. Я даже ничего такого в виду не имела, а…

– Успокойся-ка, – сказала Мидзухо. – Ты зачем мне позвонила – рассказать, какой твой Муцуки замечательный?

– Нет, я…

– А звучит очень даже похоже на то. Ты взбесилась, потому что он всегда тебе звонит и булочки покупает, а тут не позвонил и не купил, так, что ли?

– Нет! – взвыла я. – Булочки он как раз купил!!!

– Ну, без разницы. – Мидзухо тяжело вздохнула. – Братцы, а что бы вам просто ребенка не завести?

– Ты это о чем?

– Вот родите ребенка – и будет полный порядок. Я ведь так дико тосковала, когда мой муж в командировки уезжал, а как только Юту родила – все, теперь живу и радуюсь.

– Но у нас ничего такого!..

– Да все у вас точно также, – отрезала Мидзухо. – Ты подумай, как родители твои нервничать будут, если у вас и дальше так пойдет. И по отношению к Муцуки тоже нечестно.

– Да, но…

– Вы зачем вообще поженились?

Я немножко помолчала.

– Даже не знаю… Но уж точно не для того, чтоб детей заводить, – ответила наконец чуть слышно.

– Ну, может, и не для этого, а все-таки… – Она еще что-то говорила, но я повесила трубку.

Мидзухо не понимала. И никогда, ни за что не смогла бы понять. Влипла я. «Ты подумай, как будут нервничать родители… И по отношению к Муцуки тоже нечестно».

– Да, давненько мы с вами не виделись, – сказал он с улыбкой. На осьминога, вот он на кого был похож с этим огромным лбом и красноватой, собранной в бесчисленные морщины кожей. И докторский белый халат на нем был такой же поношенный, как и раньше. – Отлично выглядите. Ну, чем могу вам помочь? Хотите о чем-то со мной поговорить? Я не ответила.

– Я здесь, чтобы вас выслушать. – Он ободрительно кивнул. Он психиатр, к которому я ходила до замужества. – Как вам семейная жизнь?

Говорю – все идет хорошо.

– Прекрасно, я рад это слышать. Для ваших родителей, наверное, тоже большое облегчение.

– Но… – начинаю и понимаю, что не знаю, как продолжать. И кстати, почему это – большое облегчение для моих родителей?

– Но? – напоминает он.

– Но я также легко раздражаюсь, впадаю в депрессию и испытываю такие же вспышки гнева, как и раньше. На самом деле все только ухудшается, и…

– И?.. – переспрашивает доктор.

Его деловитая манера говорить меня забавляет.

– И я постоянно груба и жестока со своим мужем.

– К примеру?

Объясняю – вот, к примеру, то, как я разговаривала с ним сегодня утром. То, какие стервозные замечания делала ему за день до того. И как злобно над ним подшучивала, и… я продолжаю говорить – и сама понимаю, что зря трачу время.

Все время, пока я обрушиваю на него детали моего обращения с Муцуки, доктор Осьминог кивает с самым серьезным видом. Иногда говорит что-то типа: «Правда?», или: «Да, понимаю», или: «А это действительно так?» Короче, совершенно бессмысленное.

– Но таким образом вы ведете себя только со своим мужем, я прав?

Я киваю.

– Ясно.

Довольно долго он сидит в молчании, скрестив руки на груди, явно погрузившись в раздумья. Только я-то вижу – все это работа на публику. Он только делает вид, что размышляет. Так всегда было, и я заранее знаю, что он мне сейчас скажет. Одну из своих шаблонных фразочек, не больше. Сначала его морщинистая физиономия сложится в улыбку, потом он начнет говорить – серьезно, успокаивающе, так, словно только что нашел прекрасное решение проблемы. «С вами все в порядке. Не о чем беспокоиться. Это случается сплошь и рядом».

– С вами все в порядке. Не о чем беспокоиться. Насколько я могу судить, вы просто ощущаете некоторое смущение и расстройство в результате всех перемен, которые претерпела ваша жизнь по причине замужества. Это случается сплошь и рядом… – На последних словах он так и расплылся в широчайшей улыбке.

Что и требовалось доказать. Безнадежно. Он снова себе противоречит – ведь это, между прочим, тот самый человек, который говорил: все, что мне надо сделать, – это выйти замуж. Если я выйду замуж, все будет в порядке!

– А проблем со сном у вас не возникало?

– Нет.

– А как с аппетитом?

– Все нормально.

– Славно, славно, – сказал доктор Осьминог. – Значит, мне не придется прописывать вам ни транквилизаторы, ни лекарства для улучшения аппетита. Ну, похоже, мы с вами движемся в правильном направлении. Полагаю, лучший совет, который я могу вам сейчас дать, – подумайте о создании полноценной семьи. Все будет в полном порядке, как только вы родите своего первенца.

И вот это-действительно лучшее, до чего он смог додуматься?!

Деревья у дороги, по которой я шла назад к метро, сияли прекрасной, влажной зеленью, веял свежий ветерок. Я думала – когда доходит до дела, все психиатры одинаковы. Не то чтоб именно этот был особенно плох… нет, просто никто ничем не может помочь, здесь собака и зарыта. Я купила билет на место у окна. Да что они вообще такое, эти мои пресловутые нервы? Я сама-то их в жизни не видела, как, интересно, прикажете докторам их лечить? Я посмотрела на табло и засунула свой билет в окошко турникета. Компостер пробил его с резким хрустом. И в этот миг мне кое-что пришло на ум. То есть не кое-что, а кое-кто. Доктор Кашибе! Он ведь нейрохирург, он лечит мозг, а не какие-то абстрактные «нервы»!

* * *

Это была большая больница, и во дворе там росли тропические растения. Меня провели в маленькую, тесную комнатку. Белые жалюзи, которые завешивали все окна, вызвали у меня острый приступ клаустрофобии.

– Решила прогуляться не по магазинам, а по больницам, да? – с улыбкой спросил доктор Кашибе. Уже начинало темнеть, и во дворе я видела группки пациентов, вышедших на вечернюю прогулку. Я рассеянно кивнула, наблюдая, как собираются стаей в небе вороны. – Знаешь, – сказал он, – а я, если честно, терпеть не могу курицу.

– Что?! – Я потрясенно уставилась на доктора Кашибе.

Кожа у него белая, лицо точеное, словно изваянное резцом.

– Помнишь, как я первый раз к вам в гости пришел? Ты еще на ужин подала цыплят гриль? Понятия не имею, как я их тогда в себя заталкивал.

– Ох…

Он вообще слышал хоть что-нибудь из того, о чем я говорила?

– И еще, помню, странно было ощущать себя так уютно и легко рядом с женщиной, которую вижу впервые в жизни.

Так уютно и легко?!

– Это что, новый психологический подход к лечению? – спросила я.

– Что ты имеешь в виду под «этим»?

– Ну, понимаешь. Так всегда делают. На вид ты вроде бы просто со мной болтаешь, а на самом деле пытаешься проникнуть в глубины подсознания…

Доктор Кашибе взглянул на меня с улыбкой. В глазах у него плясали чертики.

– К несчастью, такие тонкости недоступны пониманию скромного нейрохирурга вроде меня, – сказал он. – Нет, боюсь, я не в силах оказать тебе медицинскую помощь, – тут он открыл ящик стола, – а вот кое-какие лекарства дать могу.

Он вытащил черную жестяную коробочку. Коробочку карамелек.

– На вот. – Он протянул ко мне руку. На ладони его лежали пять конфеток. Красная. Зеленая. Оранжевая. Присыпанная сахарной пудрой. И кругленькая. Я молча взяла карамельки.

В окно ворвался порыв ветра, и календарь на стене слегка зашевелился.

Когда я вернулась домой, там уже поджидала Мидзухо.

– Где ты была? Я так боялась, чуть с ума не сошла! – завопила она. Муцуки уже вернулся. Он тщательно мазал печенье маслом. – Я требую, чтоб ты объяснила, что происходит! – Мидзухо была в ярости. На диване спал Юта.

– Я ходила в больницу. Мне там такое вкусное лекарство дали… на, попробуй.

– Чего?! – завизжала Мидзухо. – Не желаю я твоих идиотских лекарств! Ты скажи мне, кой черт значил этот твой звонок?! Я ж с ума сходила! – Да, голос у нее и вправду был отчаянный…

– Прости, пожалуйста, – выдыхаю.

Муцуки подходит ко мне. Приближается, склоняется подле меня, прося извинения. Протягивает перед собой руки – словно в молитве.

– Простите за все принесенные нами неприятности, – говорит он.

– Эй, подождите-ка! Муцуки, почему ты на ее стороне?! – кричит Мидзухо.

На ее стороне!!! Так сказал бы маленький ребенок, обиженный в лучших чувствах. Я поневоле рассмеялась!

– Не смешно.

– Простите, – повторяю.

Гляжу, как Мидзухо мчится к холодильнику, срывает с полки банку персикового коктейля и заглатывает ее в единый миг.

– Ты, стало быть, объяснить мне пытаешься, что я впала в истерику из-за ничего?! Это уж совершенно не смешно! А тебе, Муцуки, кстати говоря, не стоило бы хотя бы малость рассердиться?

Муцуки смеется и откупоривает банку сардин.

– Я-то привык, – говорит он.

Стоны и стенания Мидзухо становятся громче, причем она в тон причитаниям безостановочно поглощает бутерброды с сардинами на печеньях, которые ей подсовывает Муцуки. К тому времени как она домой собралась, минимум три баночки коктейлей она таки уговорила. Злилась еще, конечно, выговаривала мне насчет моего идиотского поведения, покуда дверь за собой не захлопнула.

– А может, нам эти булочки хоть на ужин съесть? – предлагаю.

Муцуки светским тоном замечает, что есть ему не хочется, однако незамедлительно идет варить кофе. Я растерянно раскладываю серебряные ложечки возле блюдечек. Ждем, покуда наконец сварится кофе. Я тем временем рассказываю Муцуки о посещении доктора Кашибе. Он, похоже, в шоке.

– Что?! Ты пошла к Кашибе?!

Я изумляюсь его возмущению.

– Ну да! Мне показалось, что это неплохая мысль. Он ведь все же нейрохирург, хирург мозга, и…

– Да ведь ничего общего!!! – Голос Муцуки выводит меня из себя. Он еще никогда со мной так резко не разговаривал.

– Ты разозлился?

Он уже совершенно обычным голосом уверяет – нет, конечно, нет!

– И что же он тебе сказал? – спрашивает он.

– Сказал – это не его сфера деятельности. Не его специализация, что-то типа этого.

Муцуки покашливает.

– Знаешь – я вообще-то тоже врач, – замечает он.

– Нет уж. – Я опускаю глаза.

К Муцуки я не обращусь никогда. А если и обратилась бы, какая с того польза? Только окажусь от него в еще большей зависимости, вот и все.

Муцуки прерывает затянувшееся молчание.

– Знаешь, а пациенты, между прочим, очень даже меня ценят… – говорит он со смешком.

Больно слышать от него столь жалкие слова. Так неестественно, так на него не похоже!

– То, что ты отличный врач, еще не значит, что ты врач, который подходит мне. – Я сама дивлюсь собственному жесткому тону и поскорее запихиваю в рот кусок булочки, – пока не успела брякнуть что-то еще.

– Так. Стало быть, домашний доктор дисквалифицирован. – Муцуки улыбается и разливает кофе по чашкам.

Я тихонько подъедаю оставшуюся часть булочки. Кофе слабенький, зато горячий, изюм в булочке нежный и очень сладкий. Я чувствую, как масло во рту смешивается с сахаром, и вновь еле удерживаюсь от слез.