Текст книги "Ты сияй, звезда ночная"

Автор книги: Каори Экуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Секо рисовала маску демона. Синего демона с лиловыми рогами и кроваво-красной пастью. Когда я подошел, она как раз вычерчивала излом угольно-черных бровей.

– Ох, красота какая!

Ответа от Секо не последовало. Сейчас по идее случится одно из двух – либо она швырнет в меня чем-нибудь, либо зарыдает.

Держащая кисточку рука резко замирает. Секо плачет – тихо, беззвучно. Огромные глаза наполняются слезами, неторопливо сбегающими по щекам. Только изредка она мучительно всхлипывает.

– Секо…

Она закрыла лицо руками и негромко застонала. А потом стон перешел в громкий, совершенно детский вой. Она захлебывалась – и пыталась что-то сказать, а я никак не мог понять что!

– Секо, да не понимаю я тебя. Расслабься, солнышко. Скажи спокойно.

Ничего я не мог поделать – только терпеть и ждать. Знал уже: попытаюсь дотронуться до нее, обнять – станет только хуже. Сел, притулился рядом…

Секо плакала долго. Очень долго. Постепенно сквозь всхлипы я стал различать отдельные слова. Похоже, она меня обвиняла.

– Муцуки!.. Личная жизнь!..

Я никак не мог взять в толк – о чем она? Почти силком затащил ее в спальню, подтолкнул к кровати.

– Все. Лучше поспи.

Секо – личико красное, распухшее – смотрела на меня бешеными, полными слез глазами.

Осторожно, кончиками пальцев я коснулся ее горячих, воспаленных век.

– Хорошо, солнышко. Я слова никогда не скажу больше про личную жизнь, – шепнул я мягко.

Вечеринка по случаю «яства полнолуния» имела колоссальный успех. Мидзухо была мила и весела, как всегда, ее очкастый муженек – вежлив и полон осознанием важности момента, а их сынок Юта с каждой нашей встречей, кажется, становился все более упитанным и круглощеким.

– И сколько тебе уже лет? – спросил я.

Не успел даже договорить – а малыш уже гордо поднял три пухлых, как сосисочки, пальчика и неловко затряс ими у самого моего лица.

Я надел маску синего демона, которую нарисовала Секо, и вступил в яростный бой с защитниками яства, шумно и вполне искренне пытаясь отскакивать то туда, то сюда и защищаясь мешалкой от летящих в меня жестких сырых бобов. Всем было смешно, что я так стараюсь увернуться от их снарядов, однако попадания бобов по костям рук или по голове чувствовались действительно болезненно.

– Убирайся, демон! Убирайся, демон! – кричали они хором.

Я не мог не заметить, что самое решительное выражение застыло на лице Секо.

Покончив с бросанием бобов, мы сели выпить пива. Секо настаивала – каждый из нас должен съесть ровно столько бобов, сколько ему лет. Так что мы их сосчитали, все до единого, и тщательно проследили, чтобы каждому досталось нужное число, – нравится ему или нет. Уверен, когда нам исполнится по восемьдесят, Секо заставит меня съесть восемьдесят бобов – и ни одним меньше. Я жевал бобы и пытался вообразить себе восьмидесятилетнюю Секо, тощенькую и морщинистую.

Странно я себя чувствовал… Наши тихие маленькие комнатки вдруг ожили, завибрировали человеческой энергией, и нам с Секо уже начинало становиться тревожно и неуютно. Жутко было понимать: вся эта энергия, вся жизненная сила исходят от одной маленькой семьи – от Юты, прыгающего и скачущего по дивану и дергающего за шнуры жалюзи, и его молодых родителей, наблюдающих за сынишкой уголком глаза и готовых вскочить и призвать его к порядку, если он совсем выйдет из-под контроля. Мы сидели, вместе с малышом смотрели по телевизору мультики, ели готовое суши и пили пиво.

– С детьми столько проблем! – с чувством сказала Секо и вылила остывший чай в горшок с растением, подаренным Коном. Секо была глубоко убеждена, что растение прямо-таки обожает чай, которым она его постоянно подпитывала. Она клятвенно утверждала – всякий раз, как она поит деревце чаем, то просто листьями всплескивает от удовольствия. – Уже десять, наверное? – спросила она.

Десять вечера. Гости наши наконец-то шумно удалились примерно в половине девятого, – значит, Секо сидела, молча уставившись на растение, почти полтора часа.

Я уже собирался спросить – долго она еще собирается так сидеть, но она меня опередила:

– Муцуки, ты вообще понимаешь, что уже полтора часа в квартире прибираешься?

– Да ведь повсюду следы пальцев, пятна – и на столах, и на окнах, и на телевизоре. Вон и на полу пятна… и на телефоне…

Секо странно на меня взглянула:

– Да, но ты этим занимаешься буквально с той минуты, как они за дверь вышли. Это ненормально!

«А ты чем занимаешься буквально с той минуты, как они за дверь вышли? Это нормально?» – задал я мысленно вопрос.

– Мы с тобой – просто прекрасная пара, знаешь? Муж и жена – одна сатана!

– Ну и что ты имеешь в виду? – сказала Секо. – Я абсолютно не считаю, что мы похожи!

– Выпить хочешь? – спросил я.

– М-м-м… двойное виски неплохо бы.

Прихватив бутылку и тарелку свежих огурцов, я вышел на веранду. Разговор, который у меня сегодня состоялся с матерью, я решил не пересказывать.

– Сыру хочешь? – крикнула из кухни Секо.

– Звучит заманчиво! – крикнул я в ответ и принялся смотреть на гигантский синий ковер ночного небосвода. Я откусил от огурца и, глядя на звезды, ощутил, как наполняет рот его свежий вкус.

«Моноцерос» значит «единорог»

Снился мне парень, с которым я когда-то встречалась. Выглядел он как обычно: брови нахмурены, лицо серьезное, грустное. Одет был в огромный серый свитер, он тогда, в институте, часто его носил. А в руке – букет белых фрезий.

– Секо-чан! – говорит, а имя мое произносит, как и тогда, совершенно механически. – Я больше не могу без тебя!

Морщинка меж его бровями становится еще глубже.

– Я очень жалею, что наговорил тебе все эти чудовищные вещи, – шепчет он и прикусывает нижнюю губу. – Смотри, Секо-чан, я твои любимые цветы принес, а еще – слоеные пирожные с кремом, ну, те, что тебе так нравились…

Пирожные с кремом из кондитерской «Морозов», вспоминаю я во сне.

– А с каким кремом? – спрашиваю.

Мой бывший бойфренд сверкает улыбкой.

– Конечно, с твоим любимым, с «Куантро»!

Обожаю крем с «Куантро»! Ситуация сразу же начинает мне казаться куда более приемлемой…

Проснулась я в четверть десятого, Муцуки уже уехал. Прямо в пижаме тащусь в гостиную, чувствую запах кофе. В гостиной – все как всегда, ни пылиночки, ни пятнышка, и обогреватель в углу тихонько шумит. Нажимаю на кнопку мультидискового плейера, в комнату вплывает нежная, негромкая музыка. На душе неожиданно плохеет, – такое чувство, словно Муцуки никогда больше не вернется домой. Погодите-ка, а может, его и вовсе не существует? Свет в комнате кажется нереально ярким, музыкальное сопровождение – чудовищно близким. Все неестественно, все!

Мне отчаянно нужно снова услышать голос Муцуки. Это он виноват, что мне снился тот сон про Ханеки! Именно Муцуки снова поднял эту тему. Все тревоги, все страхи, что я так старалась забить в себе, фонтаном вырвались наружу, подступили к горлу. Чувствую – вот-вот разревусь.

– Алло? – На втором звонке трубку снимает женщина.

Холодно и равнодушно она произносит название больницы.

– Я бы хотела поговорить с доктором Муцуки Кишида из терапевтического отделения, пожалуйста.

– Прошу вас, подождите немного.

Она переключается на режим ожидания, в трубке негромко звучит классическая музыка. У меня такое чувство, словно надо мной кто-то издевается. Наконец музыка останавливается, я снова слышу женский голос:

– Сожалею, но он еще не приехал.

Торопливо одеваюсь, хватаю сумку и выбегаю из дома. В пронизанном солнцем воздухе танцуют пылинки. Чтоб добраться до больницы, приходится ехать на трех разных автобусах. (Вообще-то по идее хватило бы и одной пересадки, но все эти автобусные расписания и карты маршрутов – такие сложные, совершенно невозможно понять, где эту пересадку делать.) Смотрю в окно. Наблюдаю за проплывающей мимо обыденностью. Несколько семейных ресторанчиков. Клочок земли, поросший капустой. Сразу за ним – фабрика по производству майонеза.

С Ханеки мы расстались незадолго до моего знакомства с Муцуки. «Давай больше не встречаться», – сказал он скорбно. (Вообще-то трагизм был его перманентным состоянием, помню, мне даже нравилось когда-то облако печали, вечно туманившее его чело.)

– Ты ненормальная, Секо-чан, – сказал он. – Видишь ли, люди – животные общественные. Ты – дикарка, и это – одна из вещей, которые меня в тебе привлекают, но только до определенного уровня, а дальше терпеть уже невозможно. В действительности это только моя вина!

Я по сию пору не имею ни малейшего понятия, что он тогда пытался сказать.

– Мне так жаль.

И сейчас помню его поникшую голову, особенно лоб – боль и страдание, выписанные морщинками между бровей…

Больница – гигантское здание красного кирпича. Спрашиваю медсестру в регистратуре, как пройти к врачебным кабинетам.

– Минутку, пожалуйста, – говорит она, а потом: – Имя, пожалуйста.

– Кишида Секо, – отвечаю.

Медсестричка окидывает меня молниеносным взглядом, а потом выдает потрясающе неестественную по яркости улыбку, указывает мне на диван и просит садиться.

Меня тошнит. Сижу на диване, обтянутом зеленой синтетической тканью, и тупо оглядываю тускло освещенный холл. Старомодные, не слишком чистые застекленные окна, застывшие в ожидании люди со скучно-раздраженными лицами и новенький, сияющий автомат с напитками, попавший сюда словно бы по ошибке. Отвратительной сыростью веет от растений, от одной гигантской до неприличия картины маслом на стене – уже заболеть можно. И это – место, где работает Муцуки!

– Секо? – Он как из-под земли передо мной вырос, красивый, глаза ясные, волосы мягкие, волнистые, мой драгоценный Муцуки! – Что такое? Раньше ты никогда сюда не приезжала!

Вскакиваю. Хочется немедленно рассказать Муцуки обо всем – и про сон с Ханеки, и про то, как я с автобусами запуталась, и про то, как нахально со мной эта медсестра себя повела, и про то, как плохо и одиноко было мне ждать его в этом холле… только не знаю, с чего начать.

– Что, Секо?

– Я домой хочу, – выговариваю наконец с трудом. Но похоже, смысла Муцуки не улавливает. – Все. Я хочу домой, и я еду домой! – Теперь, когда я уже его повидала, да к тому же и ухитрилась выдержать столь многое, я чувствую себя гораздо лучше.

– Ну, я вообще-то насильно тебя не держу, – говорит Муцуки.

Голос у него немножко растерянный.

– Эй, это, случайно, не твоя жена? – слышу веселый рык за спиной.

Оборачиваюсь. Вижу маленького человечка в очках с толстыми стеклами. Оправа очков – черная, а лицо не просто румяное – красное, точно он только что из парилки вышел. «Как же потрясающе смотрится Муцуки в белом халате рядом с этим парнем!» – первая моя мысль.

– Я Какие, гинеколог. По-моему, мы с вами как-то по телефону разговаривали. Я старый друг Муцуки, еще по институту.

Не помню я никакого разговора. Не важно. Улыбаюсь. Здороваюсь.

– Нет, ну надо же, какой сюрприз! Не думал увидеть вас здесь, – говорит он. Голос – слишком громкий. – Он у нас такой скрытный! Мог бы по крайней мере и до свадьбы нас познакомить. Мы уже сто лет приятели, вы, наверное, знаете, студентами были – даже госэкзамены на пару вымучивали.

– Понятно. – Что надо говорить – понятия не имею. Если честно, я сроду не встречала никого из друзей Муцуки. Конечно, мы и приема свадебного не устраивали, это да, но уж такая отдаленность – все же странновато. Я ведь даже в больницу к Муцуки еще ни разу не приезжала! – Доктор Какие?

– Да?

Как часто улыбается этот парень!

– Очень приятно наконец с вами познакомиться, – говорю. – Надеюсь, вы как можно скорее выберетесь к нам в гости!

Начинаю, кажется, ощущать себя истинной докторской женой. Муцуки, замечаю, с трудом подавляет тяжкий вздох.

Смотрю на улицу. Там, за автоматическими дверями, – яркий солнечный свет.

– Ладно. Ты на обратном пути будь осторожнее. И не забудь – сначала поедешь на шестом автобусе, а потом, как увидишь большое офисное здание, пересядешь на первый.

– Хорошо. Спасибо, – говорю, уже начиная спускаться по каменным ступенькам.

– Уверена, что ни о чем не собиралась со мной поговорить? – кричит мне вслед Муцуки.

На ходу машу ему рукой, словно пытаюсь дать понять – нет, ровно ничего такого!

* * *

Принимаю душ. Достаю из холодильника банку томатного сока. Отпиваю.

– А гости к нам скоро придут? – спрашиваю, нарезая батон.

Муцуки помешивает жаркое.

– Да нет, не так скоро, – отвечает он.

– А почему – не так скоро?

– Не знаю почему. Потому что.

– А тебе что, не нравится доктор Какие? – интересуюсь, откусывая от ломтика, уже намазанного маслом.

– Нравится. Он отличный парень.

– Правда?

Тогда, думаю, есть только одна причина, по которой он так не хотел никого к нам приглашать. Муцуки не желает знакомить своих приятелей со мной.

– Когда жаркое будет готово, крикни мне, – говорю.

Выхожу в гостиную. Пою там Древо Кона остатками своего томатного сока.

– Вот, это попробуй, – шепчу. – Оно на вкус – точно как кровь.

Это резонно, полагаю. Эмоционально нестабильная пьющая жена – явно не то зрелище, какое стоит демонстрировать на весь белый свет.

– Ты уверена, что растение стоит вот так поливать томатом? – спрашивает из кухни Муцуки.

– Ему полезно, – отвечаю. – Там столько полезных веществ!

Кладу в стакан лед. Плескаю туда водки. Смешиваю с ликером калуа. Темная, непрозрачная жидкость на вид – точь-в-точь отрава, как раз мне под настроение. Вытаскиваю из книжного шкафа Муцуки сборник стихов, бегло его просматриваю. Ничего интересного, ни на грамм.

– Расскажи еще про Кона! – кричу в направлении кухни.

Там ненадолго зависает молчание. Потом он кричит в ответ:

– Какую теперь историю рассказать?

– Расскажи, как вы занимаетесь сексом!

Ответа нет. Я снова – еще громче – повторяю то же самое, и тогда Муцуки – в руке по-прежнему деревянная ложка – входит в гостиную.

– Что с тобой? У тебя плохое настроение? – спрашивает он тихо.

– Расскажи, как вы с Коном занимаетесь сексом.

– Ладно, – усмехается он и на какое-то время словно и впрямь задумывается. – Ну-ка, что бы тебе такое… спина у него – очень прямая. И от него кока-колой пахнет.

Я смотрю прямо перед собой – куда-то в направлении уха Муцуки.

– У него всегда классный загар – зимой и летом. А бедра у него узкие. И знаешь… да, у него бедра тоже колой пахнут.

– Неужели колой?

Но тут он чуть слышно бормочет что-то, подозрительно похожее на «вот, собственно, и все». Я и возмутиться не успеваю – а он уже удрал на кухню, мясо проверять.

Ужин закончился ужасно быстро. За едой мы оба молчали.

– Слушай… – Муцуки тихо-мирно пил кофе в гостиной и вдруг вскочил и стал переставлять книги в шкафу.

– Что такое?

– Ничего, – говорит он и ласково улыбается.

– В каком это смысле – ничего?! – Я начинаю раздражаться. – Это из-за книжки, которую я читала, так?! Хочешь сказать, чтоб я твои книги не трогала или чтоб сначала разрешения у тебя спрашивала, так говори давай – и нечего вид делать, что все в порядке!

– Ну ладно, тут ты права, – признает Муцуки. – Только дело в другом, читай что захочешь. Просто у меня книги расставлены по системе. Вот, я тебе покажу. Вся французская поэзия у меня здесь. Ален Боскэ, Андре Бретон, Раймон Кено… Испанская поэзия – здесь. У меня, правда, из испанцев только Лорка, но все равно. А итальянская поэзия – вот здесь. А немецкая…

– Ладно, хватит, я уже постигла гениальную идею, – говорю. – А когда ты книжку с полки снимаешь, ты маркером на ее месте точечку ставишь, чтобы не спутать, куда потом ставить, да?

– Эй, а это совсем не плохая идея! – замечает Муцуки.

Я начинаю закипать – Муцуки, похоже, даже не заметил сарказма в моем замечании.

– Полагаю, неудивительно, что ты не приглашаешь к нам гостей: как же, у тебя жена – неряха, книги твои в шкафу – и то в порядке содержать не может…

– Секо, – вздыхает Муцуки.

Мне всегда делается грустно, стоит ему посмотреть мне прямо в глаза – вот как сейчас. Стоит этим добрым глазам задержаться на мне хоть ненадолго – все, сразу стараюсь отвернуться.

– Ты знаешь, Какие… – заговорил Муцуки, устанавливая свой телескоп на веранде. – Какие… он – тоже не из нормальных. На самом деле среди врачей это сплошь и рядом.

Сначала я просто не поняла, что он имеет в виду под «не из нормальных».

– По-моему, он уверен, что для таких, как мы, жениться – это аморально. Вот поэтому он так нами и интересуется. Ему, видишь ли, любопытно, на какую жизнь мы себя обрекли столь аморальными действиями.

– Доктор Какие – гей?!

Муцуки хохочет над моим удивлением.

– Ну, по правде говоря… ты даже не представляешь, как нас много!

А потом, стоя рядом и глядя в микроскоп на звезды, он слегка просветил меня на тему, что это значит – быть геем. Он знавал множество типов мужчин-гомосексуалов, знал, кому и через что приходилось пройти.

– Вообще-то, знаешь ли, все люди – разные. Особенно если учесть, сколькие так и не признали свою ориентацию открыто. А ведь есть еще и латентная гомосексуальность, или как она там называется. Нельзя так запросто поделить людей на категории. Это тебе не книги на полке.

Я сходила на кухню, принесла себе виски и, слушая, неторопливо его прихлебывала.

– Какие – это типаж, который Кон называет «педик из бульварного романа». Он происходит из целой династии гинекологов, так что ужас и отвращение к женскому телу с раннего детства испытывал. Плюс к этому колоссальные комплексы по поводу собственной внешности. И что же мы получаем в итоге? Дичайшее клише!

– Да уж, – говорю.

Думаю – вот, значит, как оно происходит?..

– А последним толчком был этот самый его учитель в старших классах. Повторяю – заезженная история!

Я молчу. Думаю – значит, всегда есть что-то, что служит последним толчком?

– А в довершение, для полного уж соответствия канонам дешевой мелодрамы, бойфренд у него – типичный «писаный красавец с уклоном в нарциссизм», – заканчивает Муцуки с негромким презрительным смешком. – Хотя, если вдуматься, какие-то черты дешевой мелодрамы есть в каждом человеке.

– А для тебя, для тебя лично – с чего все началось?

– С Кона, – отвечает он просто и отходит от телескопа. – Может, хочешь взглянуть? Сможешь увидеть Моноцерос.

Любопытно, что же он имел в виду, когда сказал – все началось с Кона? Я честно смотрела в телескоп, но не могла обнаружить никакого Моноцероса.

– Сколько звезд!

– Прямо поразительно, да? – кивает Муцуки.

– А в телескоп они совершенно по-другому смотрятся, – говорю.

Небо – словно кто-то сплошь его расшил крошечными, сверкающими драгоценными камушками.

– А в деревне звезд еще больше. И видно их невооруженным глазом.

Несправедливо, думаю я. Это, наоборот, городу нужно как можно больше звезд… отчаянно, как нужно присутствие женщин именно людям типа Муцуки. И женщины с ними рядом должны быть добрыми, спокойными, не такими дергаными, как я.

– А мне сегодня под утро Ханеки приснился, – говорю.

– И что за сон был?

– Очень даже приятный.

Муцуки смеется.

– Знаешь, это не моя вина, – говорю. – Это ты во всем виноват. Кто завел разговор насчет мужчин?

– Тебе и правда нужно завести себе мужчину, Секо.

– Я говорю – не желаю я никаких мужчин.

Муцуки грустнеет на глазах.

– Но есть вещи, которых я не могу для тебя сделать…

Я не утруждаюсь ответом.

– Давай лучше пригласим доктора Какие в гости. И бойфренда его – тоже. И еще Кона. Устроим небольшую вечеринку.

Муцуки молчит.

– И вот еще что: в следующий раз, как захочешь мне что-нибудь купить, – говорю, – купи пирожные с кремом. В кондитерской «Морозов». С кремом «Куантро».

– Завтра же куплю! – Муцуки смеется – легко, невинно и беспечно.

Выволакиваю Древо Кона на веранду – пускай посидит с нами. Деревцу, судя по его виду, очень приятен ночной ветерок, ерошащий его листья.

– Спокойной ночи. – Я ухожу первая, думаю, может, Муцуки хочется немного побыть в одиночестве. Глажу его постель горячим утюгом. А все же замечательно состоять в таком браке, как наш! Нечего ожидать – значит, не о чем и жалеть. Нечего терять – стало быть, и бояться нечего! Внезапно мне вспоминаются слова свекра. Воду между пальцами удержать… – Эй, все готово! – кричу. Снова набрасываю на кровать одеяло. Вытаскиваю штепсель из розетки. Закрываю глаза и медленно вдыхаю. Ночная тьма разматывает шитую драгоценностями ткань небосвода.

Посетители, спящие и тот, кто следит за нами

– Вы дыру у себя в желудке прожжете этим бесконечным кофе, – сказала медсестра.

– Вы правы, спасибо за предупреждение, – ответил я, наливая себе пятую чашку.

Да от одной мысли о том, что ждет меня этим вечером, уже можно язву заработать!

Упрямство Кона просто выводило меня из себя. Я практически умолял его, но он и на волос не уступал. А ведь я всего-то и просил его сделать вид, что он никак не может прийти на вечеринку!

– Одна-а-ако… – донесся до меня сквозь динамик трубки голос Кона. Смешок. – Ты так отчаянно хочешь, чтоб я держался подальше, да?

– Ну, пойми меня правильно. В основном это из-за того, что Какие и другие тоже должны прийти. Они тебе никогда особо не нравились.

– Да? Правда, что ли?

– Ты к нам в гости в следующий раз придешь! Обещаю!

– Конечно, семейная жизнь – это не повод для смеха, – небрежно, как обычно, хлестнул меня Кон. – Но все равно… мне это не нравится.

– В конце концов, это мы его приглашали, или как?

– Знаю. Потому я и прошу тебя…

Кон просиял. Мне и видеть его не надо было, чтоб догадаться, такую степень злорадства даже телефонные провода улавливают.

– Конечно, раз ты не хочешь – не приду, только уж позаботься как следует о том, чтоб твоя жена знала точную причину. Объясни ей, что это твои, а не мои опасения будут виною моего отсутствия. – Кон совершенно очевидно наслаждался ситуацией.

– Ладно. Будь к семи, хорошо?

Он посоветовал мне молиться, расхохотался и повесил трубку.

Утром, когда я уезжал на работу, Секо пребывала в необычно хорошем настроении.

– Я куплю суши-ассорти и роллы, чипсы, побольше овощей и мороженое. Может, ты на обратном пути заедешь за цыплятами гриль? Я думаю, этого хватит.

– Меню – прямо как для детского дня рождения.

Весело смеясь, Секо согласилась.

– Значит, к семи вечера, – напомнила она в последний раз, провожая меня до дверей. – Да, и вот еще что… – Голос ее неожиданно стал тусклым. – Ты не думай, я в секунду выметусь, если – в смысле, когда вы одни захотите остаться. На этот счет не переживай.

– На какой счет? – До меня доходило секунды три, не меньше. – Господи, Секо, не будь нелепой, это же абсурд!

Это было уже слишком. У нее в голове, похоже, гомосексуальность как-то ухитрилась перепутаться с развратом!

– Знаешь, мы – абсолютно не сексуальные маньяки, – объяснил я, странно взволнованный необходимостью вслух обсуждать вещи, от которых покраснеть впору. – Послушай, Секо. Просто собираются к ужину несколько друзей, вот и все. И не забивай себе по этому поводу голову никакой ерундой.

Тонкие бровки Секо нахмурились, она тщательно обдумывала услышанное.

– Теперь понимаю, – сказала она и медленно кивнула, словно соглашаясь с глубокой философской мыслью.

Я заехал в «Мейдзия»  [1]1
  «Мейдзия» – сеть кафе и кулинарий, специализирующихся преимущественно на европейских блюдах. – Здесь и далее примеч. пер.


[Закрыть]за цыплятами гриль, а потом на перекрестке встретился с Кашибе. Кашибе, нейрохирург, работающий неподалеку, в большой больнице, – бойфренд Какие. Говорили, что тонкому, как хлыст, белокожему, очень молчаливому и фантастически красивому Кашибе – хорошо под сорок, но выглядел он лет на двадцать семь, не больше.

– Ты уверен, что мне тоже можно прийти? – садясь в машину, спросил Кашибе.

Кто точно был стихийным бедствием во плоти, так это Какие, последний человек, которого водитель может пожелать себе в пассажиры. Просто суетиться ему казалось недостаточно. Какие доводил меня до бешенства, каждые три минуты с громким щелчком отстегивая и пристегивая ремень безопасности. Он безостановочно настраивал и перенастраивал радио, после каждой песни меняя станцию. В довершение всего этого шума он еще и бесконечно комментировал мою езду – советовал не приближаться так к тротуару, проверял, заметил ли я ограничитель скорости, и так далее.

– Может, мне лучше вместо цветов торт ей подарить? – спросил он и принялся грызть ногти. – Эта женщина сладкое любит?

– Любит. – Мне очень не понравилось, как он произнес «эта женщина». Это прозвучало пошло. – И не вздумай плеваться огрызками своих ногтей в моей машине.

– Конечно, не буду! – воскликнул Какие, опуская стекло. Лицо его побагровело. Какие легко начинал волноваться – а когда волновался, немедленно краснел как рак. – Возле твоего дома кондитерская есть? – Он выбросил изжеванный огрызок ногтя в окно.

– Есть.

– Можем мы по дороге там остановиться? Смотри, сейчас зеленый будет!

– Знаю, – сказал я.

Когда мы приехали домой, то обнаружили, что некоторые гости пришли раньше, чем надо. Надо же, родители Секо и Кон! Да от одной мысли, что они сидели тут вместе, я похолодел…

– Вы опоздали! – обвиняющим тоном сказала Секо. Часы показывали ровно семь. – Вы опоздали, опоздали, опоздали… – шептала она снова и снова, как молитву, сурово глядя в упор на меня и только что прибывших гостей. Какие и Кашибе передернулись.

– Сожалеем, это мы приехали раньше! – вмешалась мать Секо.

Я ощутил, как напрягся рядом со мной покрасневший до кончиков ушей Какие. Каждый раз, как к Какие обращался «пожилой человек» (в его понимании это означало кого угодно старше сорока, живущего нормальной семейной жизнью), ему становилось жутковато и неловко.

– Господи, ну и аутист! – Кон сделал это замечание и светски продолжил: – Значит, я полагаю, приезжать надо было к семи, да? Не понимаю, как я мог так ошибиться! – Этот прожженный лгун рассмеялся с самым невинным видом. – Поклясться могу, мы договаривались на пять!

Мне было страшно. Наш тесная малометражная квартира пропиталась запахом жареных цыплят, перемешанным с ароматом духов матушки Секо. Я задыхался. Нарастало ощущение хаоса.

– Муцуки сказал, вы любите сладкое, – еле слышно пробормотал Какие и протянул Секо коробку стертом.

– Спасибо огромное! Вы так предупредительны! – Это сказала не Секо, а ее мать.

У меня ослабли ноги.

– Ничего себе собрание! – воскликнул отец Секо. Почему они все так веселились? – Вы все врачи, да?

Я представил присутствующих.

– Кон здесь рассказывал нам о тебе. Во всех подробностях! – сказала Секо.

У меня задрожали руки. На лбу проступил холодный пот.

– Очень славно, очень! – Отец Секо похлопал меня по плечу. Оставалось только гадать, что конкретно он счел «очень славным». Потом он поднялся и сказал: – Ну а теперь нам уж точно пора уходить!

Судя по виду моей тещи, она была бы совсем не против задержаться ненадолго, но Секо уже сходила за ее пальто, так что – хочешь не хочешь – пришлось тоже вставать.

Мы проводили их до дверей. Сердечнее и теплее прочих прощался с ними Кон, но стоило нам вернуться в гостиную, как он немедленно заявил:

– Ну вот. Наконец-то можно вздохнуть свободно!

– Как у вас здесь мило! – К Какие вернулась его обычная жизнерадостность. – Вот тут у вас, значит, спальня… Ага, а вот здесь, наверное, ванная? – С этими радостными криками он обежал квартиру и наконец приземлился на диван. – Очень мило, очень!

Секо приготовила мятные «Джулепы»  [2]2
  «Джулеп» – крепкий коктейль на основе виски.


[Закрыть]и поставила перед каждым из нас по бокалу. В центре стола она водрузила бутылку бурбона.

– Угощайтесь!

И правда, точь-в-точь детский праздник… все эти суши и жареные цыплята, расставленные на столе… А потом Секо внесла вазу, до краев наполненную сырыми овощами, – и у нас отвисли челюсти. Морковь и редис – те по крайней мере были порезаны ломтиками, хотя и очень большими, а вот огурцы и салат-латук – те она вообще подала в натуральном виде. Просто сполоснула под краном прямо перед тем, как в комнату отнести, на них даже капли воды еще остались.

– А вы что же, не любите выпивку овощами закусывать? – изрекла она в виде своеобразного извинения.

Я присмотрелся и обнаружил, что ваза, в которой она принесла овощи, в реальности – наш кухонный фильтр для воды.

В обычной ситуации подобное поведение вызвало бы у Кона презрительную ухмылочку, но сегодня он начал есть первым. Вгрызся в нечто, смахивающее на кусок невероятно твердой морковки, и принялся громко похрустывать. Секо набросилась на стебель сельдерея. Все остальные потихоньку последовали их примеру. Немыслимая сценка! Я взял себе то ли два, то ли три листа салата и понемногу от них откусывал. Вкуса у них почти что не было.

– А вы правы, когда прислушиваетесь к желаниям своего тела, Секо, – к колоссальному общему удивлению, сказал вдруг Кашибе. Он ведь вообще практически не разговаривает – только отвечает, если к нему обращаются. – Алкоголь заставляет организм выделять много кислот. Овощи вообще полезны, а уж во время питья – тем более.

Похоже, Секо – впервые за весь вечер – улыбнулась действительно радостно.

Странный вышел вечер… Не знаю, как Кашибе, а мы с Какие в принципе много не пьем, да и Кон – небольшой любитель этого дела. Но в тот раз мы прямо-таки навалились на «Джулепы». Этот сладковатый коктейль – много крепче, чем кажется, и вдобавок очень сильно повышает аппетит. Не сбылось ровно ничего из мучительных страхов, терзавших меня весь день. Я боялся, что Кон, по обычной своей манере, будет язвить Секо, что Секо впадет в депрессию или выйдет из себя, что Какие станет высмеивать наш брак, а то и саму Секо, или примется изводить нас своим безжалостным любопытством… Да у меня миллиона два жутких предположений насчет этой вечеринки в голове вертелось – и все они оказались пустой игрой воображения. В действительности же, надо признать, наш дом в тот вечер казался светлее, веселее и уютнее, чем когда-нибудь в жизни.

Даже Кон ухитрился ни разу не выпустить коготки. Мы смотрелись точь-в-точь как компания студентов в общежитии из какого-нибудь сериала. Какиё – и тот как-то смог избавиться от своей вечной нервозности, расслабился и вел себя легко и непринужденно. Кашибе говорил мало, но Секо ему явно нравилась, он – сразу можно было понять – получал массу удовольствия, пребывая в столь необычном обществе. Секо же, хоть и пила, как всегда, без удержу, держала свой норов в узде, так что я только удивлялся. Она, правда, несколько раз принималась негромко напевать, а потом сняла со стены картину и поставила на стул рядом с собой, но если не считать этого, в поведении ее не было решительно ничего необычного. Скорее всего ее просто можно было принять за яркую, жизнерадостную натуру.

– Пожалуй, мне уже пора, раз я не хочу опоздать на последний поезд.

Словами не описать, как сгустилась атмосфера в комнате, когда Кон произнес это. Мы были словно дети, которых заставляют на самом интересном месте прервать любимую игру. Сначала – секунды неуверенности и замешательства, потом – всепоглощающее, нарастающее изумленное смущение этими чувствами. Нам, что называется, пришлось вернуться в реальный мир.

– Но ведь есть же еще мороженое, – пролепетала Секо.