Текст книги "Ты сияй, звезда ночная"

Автор книги: Каори Экуни

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 8 страниц)

– А это уже не шуточки! – завопила мамочка, внезапно придя в ярость. – Гомосексуальность – просто вопрос личного предпочтения, но психическое заболевание?! Психические болезни передаются наследственным путем!

– Вопрос личного предпочтения?! Ушам своим не верю! – зарычал в ответ мой тесть. – Он не настоящий мужчина! Он то ли мужчина, то ли женщина! Таким людям вообще надо запретить жениться! А эмоциональная нестабильность Секо – всего лишь временное состояние. И вообще – в наше время и в Европе, и в Америке все только и делают, что ходят к психотерапевтам!

Я не мог втиснуть даже слова. Секо сидела и попивала свой холодный чай с совершенно невозмутимым лицом, но я был абсолютно уверен, что происходящее осточертело ей не меньше, чем мне.

Я должен был сказать хоть что-нибудь.

– Понимаете, нас на самом деле устраивает все как есть.

– Si, si  [10]10
  Да, да (ит.).


[Закрыть], – громко выразила согласие Секо.

На минуту воцарилась тишина. Потом мой тесть вполне спокойно спросил:

– Я правильно понимаю? Ты намерен порвать отношения со своим дружком, так?

Я знал – рано или поздно этот вопрос всплывет, и давно готов был на него ответить. Да – я намерен порвать отношения с Коном. Я собирался сказать именно это. Но слова просто не шли с языка. Спина Кона, запах кока-колы – вот и все, о чем я мог думать.

– Если Муцуки бросит Кона, – Секо встала со мной плечом к плечу, – я брошу Муцуки!

Все были потрясены до невозможности. Снова воцарилась тишина.

Бурный выдался денек… В конце концов встреча на высшем уровне завершилась тем, что совещавшиеся стороны так и не достигли консенсуса (как будто его вообще можно было достичь) и покинули нас изнывающими от бесконечной усталости.

– На-ка. – Секо ткнула мне под нос свой стакан. Я сделал глоток… в стакане оказался не чай, а виски! Все это время она хлестала виски со льдом?! Три ха-ха! Секо взвизгнула от восторга. Женщина на балконе напротив принялась выколачивать пыль из своего футона. – Скажи, что ни о чем не жалеешь. – Секо отхлебнула еще виски.

– Наверное, правду сказал твой отец. Люди вроде меня не должны жениться…

Секо удивленно взглянула на меня. Потом ее глазища метнули гневные молнии.

– Ты совсем кретин?! – выплюнула она.

Личико ее покрылось ярким румянцем, несколько мгновений она яростно смотрела на меня в упор, и я подумал – вот сейчас она заплачет. Она вскочила и вылетела из комнаты, покинув меня в компании Сезанна и Древа юности.

Я нашел ее в спальне – ничком на кровати и всю в слезах, в точности, как и ожидал. Да уж, когда жена моя плачет, то плачет в высшем смысле этого слова. Я сел рядом. Стал просить прощения. Не поднимая головы, она только крепче притиснула к себе подушку.

– Я не жалею. Нет, конечно, я не жалею ни о чем! – сказал я.

Я старательно отводил глаза. С Секо всегда получалось так, и только так, – она открыто выражала бурные, неприкрытые чувства. Чем заслужил я подобную силу любви?

– А не выпить ли нам малость шампанского?

Плач ее утих. Все еще лежа лицом в подушку, она закивала. Все деньги, отложенные в этом месяце на продукты, мы уже потратили, так что пришлось мне готовить на обед целую гору пирожков окономияки  [11]11
  Окономияки – простое в приготовлении японское блюдо – жареные пирожки с яйцом, капустой, сушеными водорослями, луком, морепродуктами или мясом.


[Закрыть]с капустой. Очень скоро в комнате дым висел коромыслом, а от запаха подгоревшего соуса впору было угореть. Мы пили безалкогольное шампанское и с волчьим аппетитом уплетали окономияки.

– А давай Кона в гости пригласим? – чуть склонив голову к плечу, предложила Секо. Глаза у нее были красные и распухшие. – Я жутко по нему соскучилась.

Я еще и согласиться не успел – а она уже схватила телефон. Я снова вставил штепсель в розетку.

– Кон? Привет, это Секо!

Я вышел на веранду. Сквозь стеклянные двери я смотрел на залитую ярким светом комнату, на Секо, радостно щебечущую в трубку… Интересно, давно эти двое успели стать закадычными друзьями? В небе висел бледный лунный серп.

Не прошло и часу – примчался Кон и притащил большущий арбуз.

– Господи, сырость на дворе – зашибись! Прямо тропики, слышь, Секо?

– Хочешь, сделаю тебе калифорнийский апельсиновый сок? – спросила Секо.

– Правильно понимаешь, – хмыкнул Кон.

– Иди руки помой, – сказал я. – Я конфорку согрею.

– Окономияки с креветками и всякой-разной фигней – это по мне, – заявил Кон. Н-да. Если понадобится решительно понизить стиль беседы, всегда можете рассчитывать на помощь и сотрудничество Кона.

На кухне Секо выжимала сок из апельсинов.

– Давай я сделаю? – предложил я. Секо замотала головой. На разделочной доске лежали три разрезанных напополам апельсина. На каждом красовалась зеленая наклеечка с надписью «Флорида».

– Вы как знаете, а я есть буду! – заорал из гостиной Кон. Закинув ногу на ногу, он сидел за столом.

Забавный вечер получился. После обеда мы немножко посидели все вместе – ели арбуз и сливы, играли в детские игры. Потом пошли на кухню и дружно перемыли посуду. Секо, пребывавшая в неожиданно отличном расположении духа, все никак не отпускала Кона домой.

– Ну пожалуйста, останься! Рано тебе еще уходить… – А потом: – А что там за новый диск ты купил, Муцуки? Давайте послушаем, ладно?

Так что за кофе мы слушали шубертовскую «Фантазию». Стоило заиграть музыке – Секо и Кон тотчас же смолкли.

– А можно свет выключить? – попросил Кон.

Отчего это звуки в темноте слышатся настолько яснее? Вечернее небо по цвету напоминало сливы. В квартире было даже темнее, чем на улице. Растянувшись на полу, мы вслушивались в наполнявшую комнату фортепианную музыку. Стремительно и звонко переливались ноты. Холодный свет ущербной луны медленно разливался по небосводу.

Когда я включил свет и взглянул на часы, был уже второй час утра. Секо встала, сказала – все, поздно уже, и удалилась в спальню.

– Секо-чан – такая прелесть, – заметил Кон. – Она видела, как ты на часы смотришь. Вот и пошла спать.

Но мне не было ни малейшей нужды в его комментариях – я понял и так.

– Поехали, я отвезу тебя домой, – сказал я.

Машина неслась сквозь ночь. Я совершенно четко понимал, что испытывала Секо, когда сказала – ей обязательно надо сегодня пообщаться с Коном.

Долгий был день… На меня нахлынули воспоминания – резкий голос матери, сердитые взгляды тестя, вышивка на залитом слезами платочке тещи, склоненная голова отца. «Нет. Я ни о чем не жалею», – мысленно повторил я для Секо.

Кон немедленно устроился с полными удобствами – опустил сиденье и очень скоро уже спал как младенец, чуть приоткрыв рот.

– Смешной ты парень, – вздохнул я.

По правде сказать, тосковал я по Кону мучительно. Положил было руку ему на бедро – но тотчас отдернул. Полным идиотом себя почувствовал, самому смешно стало. И внезапно на меня накатило такое беспросветное одиночество…

Высоко над нами в небе все еще болтался плохо пришпиленный месяц.

Сеятель звезд

Теперь мне стало окончательно ясно: для Муцуки честность – понятие колоссальной важности. Я так понимаю – муж мой на что угодно пойти готов, лишь бы честным быть, даже на такую пытку, как эта наша «семейная конференция». А вот мне – надо же кому-нибудь за него отдуваться! – пришлось в последнее время все больше и больше врать. Я всех подряд предала – и своих родителей, и родителей Муцуки, и Мидзухо… да, наверное, и чувство порядочности Муцуки тоже. Что же это случилось? Когда все так запуталось? Я просто хотела защитить нашу с Муцуки жизнь! Господи, да если вдуматься, когда мы познакомились, нам же обоим терять было нечего! Пока я не встретилась с Муцуки, мне и в голову-то не приходило за что-нибудь бороться…

Тем утром я решила поговорить с доктором Какие об искусственном оплодотворении. Прихожу точно к назначенному сроку. Отдаю свою карточку медицинского страхования. Записываю свои данные в форму, которую необходимо заполнить во время первого визита. Наверху листа – написанные густо-зелеными чернилами слова «Акушерство и гинекология». Они такие яркие – прямо как живые, и кажется, будто я вижу их в первый раз в жизни.

Медсестра называет мое имя и распахивает дверь в кабинет.

– Ох, это ты?! – Доктор Какие смотрит на меня удивленно. – Пришла на проверку? – В голосе его – любопытство. – Или… случилось что-нибудь? – Он говорит весьма вежливо, но на визит к врачу все это не больно-то похоже. Да и сам он почему-то ни капельки на врача не похож!

– Я пришла за советом. Насчет искусственного оплодотворения.

Доктор Какие застывает на месте.

– Э-э, ну да… подожди минутку, – запинаясь, выдавливает он из себя. – Может, нам лучше обсудить этот вопрос за обедом? – Он здорово разволновался.

– Извини, никак. Мне сразу же после тебя надо срочно ехать в другое место, – говорю.

Все. Теперь ему деваться некуда. Я официально договорилась о визите, даже карточку страховую с собой принесла. Я зашла слишком далеко, слишком много пережила, – и черта лысого у него теперь получится просто от меня отмахнуться!

Меня проводят в маленькую смотровую. Там – какая-то сверкающая машина, сильно смахивающая на яйцеварку, гинекологическое кресло с фиксаторами для ног, табурет и биде.

– Знаешь, нет никакой необходимости мне гинекологический осмотр устраивать, – говорю. Меня так передернуло, – доктор Какие даже хмыкнул, когда увидел.

– Да не бойся ты, – говорит. – Просто здесь нас сестра не услышит.

А ведь я и забыла – Муцуки тоже в этой больнице работает! Стыдно за собственную безалаберность – ужас. И в карточке так и записано: «Секо Кишида»! Я, конечно, не постоянная пациентка, но сделать вид, что я никак не связана с Муцуки, вряд ли получится.

– Ну ладно. – Тыльной стороной ладони доктор Какие поправляет сползающие с носа очки. – Ты сказала, что хочешь побольше узнать об искусственном оплодотворении, так?

На время, которое у него ушло, чтоб объяснить мне, что к чему, доктора Какие словно подменили. Он не заикался. Не грыз ногти. Говорил спокойно, уверенно – самый настоящий врач! – и отлично сочетал симпатию ко мне с профессиональной дистанцией. Я от такой неожиданной перемены чуть на пол не села.

Единственная проблема: все, о чем он говорил, было скучно, мочи нет. Он совсем не затрагивал темы, которые интересовали меня, – как все происходит, как это делается, сколько стоит… Прямо директор школы на торжественном собрании: общие слова, снова общие слова и еще раз общие слова! Он углублялся в унылые детали какого-то «Кодекса этических правил» Японской ассоциации гинекологов («Законной силы он не имеет, – ораторствовал он, – так что принудительным его считать нельзя, однако, согласно ему, врач производит соответствующую операцию, только если у женщины нет совершенно никакой надежды забеременеть иным способом»), в общепринятые медицинские воззрения Американской ассоциации борьбы с бесплодием, в законы, принятые правительством Великобритании, и так далее, и тому подобное… чертова уйма всякой ерунды, которую я не знала и знать не желала!

Я сидела и терпеливо ждала – когда ж наконец доктор Какие закончит читать мне лекцию! Закончил. Теперь начинаю спрашивать и снова спрашивать я. Пытаюсь выяснить то, что мне действительно необходимо знать. Разобраться в вопросах, куда более приземленных (и, уж коли на то пошло, важных), чем все кодексы этических правил, вместе взятые.

Доктор Какие отвечает мне с полной серьезностью. Он, конечно, периодически пытается объехать на кривой некоторые серьезнейшие пункты, – зато я по крайней мере получаю любопытный урок в области медицинского сленга.

– Однако как бы ты не относилась к этой проблеме, – по-моему, доктор Какие говорит это, просто чтобы положить конец моим вопросам, а не потому, что пришел к конкретному решению, – первым делом тебе необходимо обсудить ситуацию с Муцуки!

* * *

По пути домой из больницы заезжаю к своим родителям. Главное событие нынешнего дня, что да, то да. Поднимаюсь на холм по хорошо знакомой улице, тихонько уходящей вверх. Большой белый дом справа. Лохматая живая изгородь из ароматных масличных деревец – слева. Прохожу мимо особняка с большой собакой, огибаю огромный многоквартирный дом, и – вот он, домик, который я называла родным больше двадцати лет, светло-коричневые стены, голубая черепичная крыша… В этом домике я выросла! Тяжелые красно-коричневые ворота. Потускневшая деревянная табличка у дверей, имени на ней – почти не разобрать… Нажимаю на кнопку звонка. Мама всегда говорит мне: «Да не церемонься ты, входи, и все», – но я просто ничего не могу с собой поделать. Мне никогда и в голову не приходило, что в этот дом можно войти как-то по-другому!

– Да? – раздается из домофона голос мамы.

– Это я, Секо, – говорю.

Сижу на татами, вытянув усталые ноги, потягиваю чай и смотрю на эбеновое дерево в саду. Тихий, солнечный летний день медленно клонится к закату.

– Хоть бы предупредила заранее, что придешь! – Мать нарезает на кухне груши. – Есть совершенно нечего. Если б я знала, что ты к нам собираешься, – купила бы что-нибудь. И отец сегодня только поздно ночью вернуться должен… а если бы знал, что ты придешь, – появился бы пораньше.

Что отца сегодня дома нет – я знала. Честно говоря, именно поэтому и решила зайти именно в понедельник. У моего папочки – гениальная теория, мол, выпивать с сотрудниками лучше по понедельникам – очень уж по пятницам везде народу много. Несчастные ребята, работающие на моего папеньку, – вечно им в самом начале рабочей недели таблетки от похмелья глотать приходится!

– Я пришла сообщить тебе новость, – говорю, стоя в углу кухни. – Муцуки порвал со своим дружком.

Матушка так и замирает над разделочной доской. Откладывает нож. Смотрит на меня, в глазах – смесь надежды и сомнения.

– Правда порвал? – спрашивает она.

Я старательно изображаю на физиономии выражение полнейшей непроницаемости и серьезно киваю.

– Я сказала ему, что он совершенно не обязан, но он, по-моему, хочет начать все с чистого листа. Ну, типа, нормальная семейная жизнь, нормальные дети, все такое.

– Нормальные дети… все такое? – Лицо у матери – подозрительное.

– Да. Понимаешь, я думаю, он хочет начать… ну, все такое нормальное. Как у всех нормальных супругов, вот.

На секунду мамочка затихает. А потом хихикает, как девчонка:

– Ой, как смешно!!!

Я пытаюсь засмеяться в такт, но ситуация в целом настолько нелепа, что смешок у меня выходит жиденький.

– Я решила – ты будешь довольна. Вот и приехала, чтобы тебе рассказать, – говорю обиженным голосом, и мама наконец-то мне верит. В ее изумительных глазах, осененных длинными, загнутыми ресницами, загораются восторженные огоньки.

– Да уж! – восклицает она и замолкает. На глаза тотчас наворачиваются слезы. – И впрямь – хорошо. Замечательная новость. Мы так беспокоились… отец твой будет очень рад.

Чудненько. Все идет по плану. До чего же она у меня доверчивая!

– Вот прямо сейчас ему и расскажем! – Она мчится к телефону в холле.

– Что, никак уже нельзя подождать, пока он домой вернется? – спрашиваю, но она, в упор меня не слыша, хватает трубку.

– Да как ты можешь такое говорить?! Надо ему немедленно рассказать!

Ох, терзают меня смутные предчувствия… Мамочка возбужденно чирикает по телефону минут пять.

– Это чистая правда!.. Нет, видел бы ты ее – сразу бы понял, что это правда!.. Да мне материнский инстинкт подсказывает!.. Да? Ну, приезжай домой – и сам убедишься!.. Да, знаю я, знаю… но как, в конце концов, ты можешь так сомневаться в собственной дочери?! Бедная моя девочка! – Теперь она говорит с гораздо меньшим восторгом. – Нет, Секо одна… А я откуда знаю? На работе, наверное. Сейчас середина дня, между прочим… Да знаю я! Просто Секо захотела рассказать нам как можно скорее… Что? А-а… Ну, ладно тогда. Да, подожди минутку. – Матушка, прикрыв трубку рукой, оборачивается ко мне: – Муцуки заедет попозже?

Я качаю головой:

– Нет, у него сегодня ночное дежурство.

Лицо ее несколько омрачается.

– Твой отец говорит – Муцуки следовало бы приехать и поговорить с ним лично, как мужчина с мужчиной. Я полностью согласна с твоим отцом, но раз уж Муцуки сегодня вечером работает, то ничего тут не поделаешь, верно? А как насчет завтра? Я полагаю, что на днях он все-таки к нам приедет, так?

Делать нечего – приходится кивать в знак согласия.

Возвращаюсь домой я выжатая, как лимон. Открываю окно – впустить в комнату ветерок – и смешиваю себе выпивку – «Пиммз»  [12]12
  «Пиммз» – английский аперитив на основе джина, хины и трав, составляющая для крепких коктейлей.


[Закрыть]с имбирным пивом.

Неохота мне втягивать во все это Муцуки, не пришлось бы – не стала бы, но, уж раз так далеко зашло, выбора у меня нет. Придется просить его подыграть. В принципе это ж всего на один вечер. Забираюсь под чистые, белоснежные простыни. Переворачиваюсь на живот и гляжу сквозь дверь веранды в ночное небо. Подушка холодит щеку. Закрываю глаза и прислушиваюсь к происходящему. Так уютно, так тепло, безопасно… Когда лежишь вот так, словно Муцуки тебя обнимает. И я лежу, совершенно неподвижно, довольно долго. Милая, добрая комната. Все в ней точно охраняет меня – стены, окна, потолок, кровать. Когда закрываю глаза, сразу же осознаю. Просто чувствую. Вот они, мои совершенство и рай.

Когда Муцуки вернулся домой, я дремала на кровати. Проснулась, когда он одеялом меня укрыл. Было уже темно.

– Добро пожаловать домой, – говорю спросонок.

– Привет. А я тебе крокеттов  [13]13
  Крокетты – кусочки куриного или индюшачьего филе в кляре и остром соусе с сыром и майонезом.


[Закрыть]принес, – улыбается он.

Стоило ему сказать – и я, кажется, уже чувствую их запах.

За ужином обрушиваю на него идею завести детей.

– Хорошо бы хоть одного иметь!..

Муцуки как-то странно на меня смотрит.

– С чего это ты вдруг об этом заговорила, ни с того ни с сего?

– Я сегодня говорила с доктором Какие. Он сказал – вероятность зачатия при использовании замороженной спермы очень высока. Но правда, это лучше делать, пока женщина еще молода. После сорока вероятность зачатия резко падает, успех достигается лишь в трех – семи процентах…

– После сорока? Да тебе ж до этого еще тринадцать лет жить!

– Это, конечно, да… – Я запинаюсь. – Но может, если мы заведем ребенка, твоя мама наконец меня полюбит?

Муцуки отвечает не сразу. Лицо у него суровое.

– Ты, конечно, понимаешь, что, родив ребенка, придется его воспитывать? Это тебе не щеночка завести. От ребенка не избавишься, как только он тебе надоест или как только с ним придется трудно.

– Не слишком-то это порядочно – говорить так о собаках!

Муцуки вздыхает.

– Единственное, что я пытаюсь объяснить, – это что иметь детей – очень и очень серьезно. Нельзя решаться на подобное очертя голову. И не стоит тебе особенно беспокоиться, как моя мамочка к тебе относится.

Теперь уж мой черед тяжело вздыхать.

– Рано или поздно мы будем вынуждены посмотреть в лицо фактам, – говорю я.

После ужина я завариваю чай. Пьем абсолютно молча – аж до половины второй чашки.

– У тебя никаких планов на завтрашний вечер нет? Нас мои родители обедать приглашают.

Лицо у Муцуки изумленное. Мои родители с вечера, когда завершилось приснопамятное семейное собрание, слова с ним не сказали.

– И в чем фишка?

Рассказываю ему о моем нынешнем визите, о том, как радостно приняла мама мою байку: сразу помчалась отцу звонить, меня и слушать не стала.

– Пойми ты. Это же проще простого! Только и надо – заглянуть к ним завтра по пути из больницы. Пообедаем с ними – и тебе всего лишь придется сказать им то, что они хотят от тебя услышать. Скажешь, что вы с Коном расстались, – и все, с них довольно… – Я очень стараюсь, чтобы мои слова прозвучали небрежно.

– Но, Секо, – я сразу понимаю-добра не жди, – это было бы нечестно. Я никогда не стану так лгать твоим родителям.

– Господи, Муцуки, снова здорово! – Я чувствую – все, сил у меня больше нет. – Что ж ты такой нерешительный?!

Я рассчитывала на яростно-обвинительный тон, а вышел какой-то хнычущий шепот.

– Ну пожалуйста… Всего один раз!

Муцуки печально смотрит на меня – и не отвечает. Я снова прошу: «Ну пожалуйста…» – а он по-прежнему молчит!

Раньше, чем успеваю осознать, что делаю, принимаюсь швырять в Муцуки все, что только под руку попадет. Чайник. Чайное ситечко. Диски. Фильтр для воды. Заварной чайник. Мелкие монетки. Книжки. Слезы льются ручьем, я бросаю в него все новые и новые предметы – и слышу, как ору в голос. Он, словно еж, ощетинился честностью своей, как колючками! Он не боится правды – и, если честно, это пугает меня до полусмерти. Я всегда считала – Бог создал Слово вовсе не для того, чтоб мы говорили правду. У меня сердце на куски разрывается. И зачем я вообще замуж выходила?! И почему только Муцуки мне так нравится?!

– Секо, родная! – Муцуки обнимает меня сзади, как маленькую. Замечаю – меня трясет. Контролировать себя я уже не способна. Всхлипываю все громче и громче. Нет, теперь уж жить без Муцуки я не смогу. – Все, все хорошо. Успокойся, тише. Все нормально…

Муцуки мягко убирает с моего лица прилипшие пряди волос, мокрые от слез и пота. Прикосновение его большой сухой ладони такое ласковое… Мне плохо, отвратительно. Резко разворачиваюсь в кольце его рук.

– Секо?

Наверное, для такого доброго человека, как Муцуки, это все ничего не значит. Должно быть, для него это – просто милосердие, дружеская привязанность, семейные обязательства… А я другая! Иногда боль становится нестерпимой, невыносимой. Тело – точно фрукт, который режут на куски. Вот и сейчас – его ладонь, поглаживающая мои волосы, его пальцы, застегивающие расстегнувшуюся сережку, – каждая мелочь мучает, как изощренная пытка.

– Пусти. Я в порядке!

Мне наплевать, что я не сплю с Муцуки. Я другого вынести не могу – его вечного спокойствия, его доброты! Изводящее меня ощущение воды, вытекающей между пальцами, – не от одиночества брака без секса, а от порожденного им комплекса вины, от удушающего страха задеть чужие чувства – и так все время, без конца…

В итоге приходится мне на следующее утро звонить мамочке и врать ей, что Муцуки, дескать, пишет важный медицинский отчет и никак не сможет выкроить время и приехать к ним в гости.

Проходит четыре дня, и как-то вечером Муцуки неожиданно заявляется домой с распухшей челюстью. Уголок рта у него окровавленный, полиловевший, на нижней губе – царапина. Говорит – его Кон ударил. Мне в голову неожиданно приходит страшная мысль.

– Ты, случайно, не пытался с ним порвать?

Муцуки качает головой – нет, дело в другом.

– Слава тебе Господи, – выдыхаю, прижав ладонь к сердцу. Снова смотрю на царапину Муцуки. Он пытается рассмеяться – ничего, не о чем беспокоиться, – но за беспечной улыбкой я угадываю подлинное страдание. – Так в чем же все-таки дело?

Муцуки молчит. А потом внезапно предлагает рассказать мне историю про Кона. Сам вызывается – впервые в жизни.

– А о чем история?

– О том, как мы стали близки.

– Эй, эй! Для такого дела надо как следует подготовиться! – Я торопливо приношу стаканы, пару кубиков льда и бутылку ирландского виски. – Все. Я готова. Вперед и с песней!

– Кон еще в старших классах учился, а я только-только на медицинский поступил, – начинает Муцуки. – Но ведь мы всегда дружили, мы соседями были, помнишь? Мы, думаю, почти как братья были, примерно так. Ты, может, не знаешь, но Кон в художественной школе учился. Очень талантливым считался, премии получал, все такое… Ладно. И вот в один прекрасный день – точнее, однажды среди ночи – Кон, как у него водилось, залезает ко мне в окно и спрашивает – ничего, если он у меня в комнате порисует? У него рюкзак с собой был, со всеми художественными причиндалами – кисти там, краски масляные, тряпочки, кисти вытирать, холст на подрамнике… все на свете. И еще у него канат был к щиколотке привязан, он на нем мольберт за собой затаскивал. В ту ночь полнолуние было, а он – точь-в-точь как киношный мальчишка, сбежавший из дома! С того раза он каждую ночь в мою комнату залезал, писал там. Прошла где-то неделя, и закончил он свою картину. Я думал – это будет что-то невероятное, может, мой портрет, может, еще что… Но на этой картине было только ночное небо. Миллионы звезд, разбросанных во тьме, – и все. «Это тебе», – сказал он.

Не знаю, ты, наверное, не поймешь, но я понял. Понял, что картина эта – любовное письмо, страстное, отчаянное. Любовное письмо, предназначенное мне. Мы так давно дружили! Я ведь тоже мучился, мы уже оба до ручки дошли, оба не знали, что делать. Небо на его картине было такое огромное, тихое, спокойное. .. Вот тогда-то между нами все и случилось. В ту самую ночь.

Закончив свою историю, Муцуки отхлебывает виски.

– А кока-колой-то от него пахло? – спрашиваю я.

Муцуки невесело усмехается.

– Что-то не припоминаю, – говорит. – Мне тогда немного не до того было.

Я выхожу со своим виски на веранду. Оттуда видны проходящие вдалеке поезда, летящие сквозь ночь ровные ряды ярко освещенных окон, и, кажется, невозможно даже вообразить, что за этими окнами – живые, реальные люди. Ух ты, вот это да! Сколько ни старайся, места Кона мне никогда не занять. Интересно только, с чего вдруг Муцуки мне об этом рассказал? Вроде не с чего…

Следующим утром Муцуки вошел в спальню, когда я толком еще глаза не продрала. Он, похоже, встал уже довольно давно. Стоял у кровати, смотрел мне прямо в лицо – между прочим, жуткое ощущение! Я чуть приоткрыла глаза, пожелала ему доброго утра…

– Доброе утро. – Он, как обычно, улыбается, в руке зажата открытка. – Кофе желаем?

– Желаем, – говорю.

Муцуки кладет открытку мне на кровать и направляется обратно в кухню.

– Я сварю тебе кофе. Открытка – от Кона. Я в почтовом ящике нашел, с утренними газетами.

– О! – Приподнявшись, я читаю открытку. Марки нет. Черная ручка, аккуратный, четкий почерк.

«Дорогие Муцуки и Секо Кишида!

Я на время уезжаю – пока еще не знаю куда. Может, на север Японии, может, в Южную Америку. Может, на Окинаву. Может, в Африку. Пожалуйста, не беспокойтесь обо мне. Берегите себя.

Кон».

Перечитываю открытку в пятый раз – и осознаю наконец, что произошло.