Текст книги "Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 39 страниц)

И, вставив в глаз сверкающий монокль, воззрился на свое отражение в зеркале.

– Ну что ж, – сказал губернатор, поразмыслив немного. – Удовлетворение вы получите при одном условии.

Бланди, весело прищелкнув языком, торжествующе подмигнул приятелю.

– А? Что я говорил? Ну давай, какое там у тебя первое флоке и второе.

– Удовлетворение вот какое: депутатом Рёскеи ни в коем случае не будет.

– Ура! – заорал Бланди. – Честное благородное слово?

– Честное благородное; но условие такое: вы тоже слово даете поддержать, если понадобится, нового кандидата.

Бланди вздрогнул как ужаленный, а Ковини даже потемнел весь.

– Нового? Какого это нового? А почему ты Яноша не оставишь?

– Да просто потому, что легче в новом горшке суп сварить, чем старый, разбитый, склеивать, – притворись удивленным, что его не понимают, ответил его высокопревосходительство. – Времени слишком мало.

Бланди хмыкнул и беспомощно устремил свои бараньи глаза на тезку. Ковини молча понурил голову.

– Что? Не нравится? – поднажал губернатор. – Вот, право, чудаки: им удовлетворение предлагают, а они еще раздумывают, Рёскеи избирать или кого другого.

– Другого, другого! – воскликнули оба в один голос.

С хорошо разыгранным равнодушием, но втайне торжествуя, как дипломат, перехитривший противника, барон Герезди почесал в затылке на редкость длинным, прямо-таки уникальным ногтем, который отрастил на одном пальце.

– Не исключено ведь, что и с тобой выгорит, – добавил он, обращаясь к Ковини. – Я, во всяком случае, обязательно буду пытаться, но обещанием не могу себя связывать, сам понимаешь. Личность тут, в конце концов, роли не играет, и руки у меня должны быть свободны. Так что обещайте, что чертежей моих трогать не будете * и все дальнейшее принимаете.

Оба джентльмена протянули руки в знак согласия.

– Вот так. А об остальном я сам позабочусь. Теперь, с богом, отправляйтесь домой, но никому ни слова. Предоставьте действовать мне.

Рассыпаясь в благодарностях, они удалились и еще на гулкой сводчатой лестнице все повторяли: «А славный он все-таки, этот барон Мишка».

Тем временем и «крикуны» понемногу собирались. Не очень быстро: этого дома сразу не застали, тот парадный кафтан вздумал надевать, да причесываться, да сапоги обмахивать ради такого случая, да еще на улице раза два остановился. Кто же утерпит, чтобы не сказать в ответ на расспросы: «Да вот к губернатору иду, на совещание одно».

А у его высокопревосходительства приглашенных, можно сказать, с почетом принимали – и не в служебном кабинете, а в жилых комнатах, где лакеи обносили всех малюсенькими ватрушечками (не иначе баронские дочки для куколок своих напекли) и сладкой палинкой на серебряных подносах. Подносы – вот такой величины, а стаканчики крохотные. Куда аристократичней, наверное, если бы подносы поменьше были, а стаканчики покрупнее.

Званы были все больше лица третьего сословия. От сапожников – Йожеф Марек, у которого кадык ходил, как ткацкий челнок, когда он говорил, а говорил он без умолку, и мастер Ференц Буйдошо (даром что и тут нос рукавом утирал). От башмачников – Антал Кочор в доломане с серебряными пуговицами и Матэ Цибак, но за Цибаком жена прибежала и увела, за что его высокопревосходительство немало на нее сердился. Явился и Мартон Галгоци собственной персоной – от гончаров. Бессовестный целую пригоршню сигар ухватил из ящичка, которым его высокопревосходительство обносил гостей – пришлось из-за него остальным уже по одной давать. И без Дёрдя Хатойки не обошлось, – черт его знает, как уж он в важные лица вылез. И скорняк Липецкий, конечно, пожаловал – этот к каждой бочке гвоздь. Михай Кёнтеши тоже от приглашения не уклонился, даже ногу себе чуть не вывихнул, поскользнувшись и растянувшись на вощеном паркете, что, впрочем, словно заранее предвидел его высокопревосходительство всеведущий господин губернатор – тут же, в полушаге, коврик постелил, чтобы мягче падалось честному булочнику.

Словом, весь цвет бюргерства собрался. Дворянских же сюртуков, наоборот, немного было: директор ссудо-сберегательной кассы господин Флориш Кожегуба, коммерсант Мравина, нотариус Дёрдь Ленарт, сенатор Жибо, его преподобие каноник Янош Непомук Бернолак – папский камерарий, аптекарь Цезарь Мартинко, которого для краткости звали просто «Святым духом», да стряпчий Левинци.

 Его высокопревосходительство барон Герезди, сам закурив и с каждым чокнувшись вышеупомянутым маленьким стаканчиком, объяснил в дружеской беседе, зачем позвал господ: он решительно против избрания Пала Рёскеи в парламент. Уход этого достойного мужа с поста, на котором он стяжал бесчисленные лавры, будет большой потерей для города. Его это пугает – просто даже охоту отбивает работать дальше. Конечно, и в парламент мы едва ли кого лучше найдем; но кто кандидат – это ведь в конце концов почти безразлично. Что там один голос значит. Кого ни пошли, всяк сойдет. Все равно не нынче-завтра парламент еврейские крючкотворы заполонят, а тогда катись он хоть к чертям собачьим (это, конечно, между нами). Далее губернатор сообщил, что его план – во что бы то ни стало уломать Рёскеи не покидать города, который так его ценит, и остаться бургомистром.

Нотариус Ленарт покачал головой.

– Не выйдет, ваше высокопревосходительство. Знаю я старика: ему что в мозги въелось, бензином не выведешь.

– Ну, а вдруг, – с необычной кротостью заметил губернатор. Попытка не пытка. Ведь город он любит.

– Любить-то любит, – опять подал реплику нотариус, чуть ли не pro domo[52]52
  По поводу себя, в своих интересах (лат.).


[Закрыть], – но он, по-моему, считает, что именно ради города едет в парламент. Да и правительство – по его словам, по крайней мере, – этого хочет.

– А! – бросил губернатор небрежно. – Правительство-то хочет, да мы не его лакеи.

Ремесленники переглянулись, локтями подталкивая друг друга.

– Молодец. С характером мужик… Слышал, что сказал? Мы, говорит, не его лакеи.

После этого они только молча головами кивали, каждое его слово принимая, как веление свыше.

А велено было следующее. Пала Рёскеи на собрание в ратушу пригласит целая депутация в составе: его преподобие Янош Бернолак (глава депутации), Шамуэль Мравина, Михай Кёнтеши, Йожеф Марек и Дёрдь Хатойка – числом всего пятеро.

По прибытии депутации с приглашенным ему тут же, у входа в зал, девочка в белом платьице поднесет букет для пущей важности. Хорошо, если б она еще стишок какой-нибудь прочитала, хоть в четыре строчки, – совсем растопить сердце его благородия (это Мартон Галгоци предложил).

– Что ж, неплохо. Но где мы в оставшееся время такую смышленую девочку найдем?

– А я вот, например, – ткнув себя в грудь, вскочил сенатор Мартон Жибо, председатель театральной комиссии.

– Орангутанг ты, а не девочка, – рассмеялся Мравина, и другие все улыбнулись.

– То есть я найти могу, – поправился сенатор. – Катку, меньшую свою даю: декламирует, как ангел.

– А стихотворение? – спросил его преподобие.

– Кукучка сочинит по дороге домой, я из него вытрясу. А Катка вызубрит в пять минут, как ангел.

– Utcunque[53]53
  Ну что же; пусть так (лат.).


[Закрыть], – одобрил его преподобие.

Уладив и этот важный вопрос, обратились к другим бальзамам и сиропам для умягчения господина бургомистра.

А именно: когда его благородие примет букет и, по обычаю, поцелует девочку, сказавшую стишок, вперед выйдет господин Флориш Кожегуба и в красивой речи, на которую только он с его блестящим умом способен, призовет бургомистра не покидать родной город, остаться во главе сограждан.

– Согласен, – потирая руки, с готовностью отозвался Кожегуба.

– После этого почтеннейший Йожеф Марек выступит в таком же смысле от ремесленников, – распоряжался губернатор.

– Принимается, – кивнул Йожеф Марек, пыжась от гордости.

– А там уж посмотрим, что скажет бургомистр, – заключил губернатор. – Но с вашей помощью я надеюсь на лучшее и сам на любые жертвы пойду, лишь бы удержать его.

Он поднялся с дивана, поговорил еще с окружившими его гостями, призвав каждого в отдельности употребить свое влияние в нужном направлении, потом поклонился: «Спасибо, что пришли», – и небрежно-элегантным жестом отпустил их. Только троим – аптекарю по прозвищу «Святой дух», стряпчему Левинци и Кожегубе – мигнул украдкой, оставляя на самое доверительное совещание.

– Уважаемые друзья, – сказал он, тщательно затворив дверь за удалившимся последним Кёнтеши, который еле ноги передвигал после своего падения, – у меня такое предчувствие, что Рёскеи уступит.

– Ну, значит, так и будет… Под предчувствие вашего высокопревосходительства и ссуду выдать можно, – заметил Кожегуба.

– Но на этот случай нужна кандидатура для сегодняшнего собрания. До выборов – только три дня, и медлить мы не можем. Мне бы не хотелось, чтобы нас застала врасплох какая-нибудь неожиданность. Нелишне будет роли распределить.

– Правильно.

– Если Рёскеи уступит, вы, господин директор, благоволите опять Ковини предложить.

– Охотно. По крайней мере, мои денежки вернутся.

– Вряд ли бургомистр пойдет на это, – усомнился Левинци. – Ковини на каждом шагу подлецом его честит со вчерашнего дня.

– Неважно; если Ковини не пройдет, вы, господин стряпчий, рекомендуете бывшего депутата Михая Хартли.

– За него я и двадцати филлеров не дам.

– Я, положим, тоже, – улыбнулся барон, округляя свой примечательный ноготь карманным подпилочком. – Именно поэтому я просил задержаться и вас, господин Мартинко.

– К вашим услугам.

– Тогда встаете вы и предлагаете кандидатуру бывшего депутата парламента Меньхерта Катанги.

– Это кто такой?

– Запишите себе его имя, дорогой Мартинко, чтобы назвать правильно. Меньхерт Катанги – видный политический деятель. В правительстве пользуется большим влиянием. В прежнем его округе, например, было два аптекаря; сейчас оба королевские советники. В один прекрасный день – чем черт не шутит! – он еще министром будет, и тогда Кертвейеш сможет поднять голову и протянуть руку…

– А она у него загребущая, – захохотали все трое.

Тем временем «Святой дух», выудив из кармана карандаш и старый рецепт, отыскал на нем свободное местечко и pro memoria[54]54
  Для памяти (лат.).


[Закрыть] записал имя будущего министра. И теперь, если читать подряд, получалось: «Меньхерт Катанги. Принимать с вином или в облатке».

Как только господа удалились, губернаторша велела открыть окна и покурить в комнатах можжевельником. Губернатор же направился в кабинет и набросал Катанги телеграмму:

«Вечерним поездом можешь приезжать с флагами и прочим».

СОБРАНИЕ

Ну и ну! Опять собрание? Конечно! Что сталось бы с тобой, друг мадьяр, если б ты выговориться и выплакаться не мог, свои восторги и пени излить на разных собраниях, заседаниях, совещаниях, в комитетах, комиссиях, подкомиссиях и как их там еще…

Читателю уже надоело, наверное, таскаться со мной по этим собраниям – открытым и закрытым, общим и тайным. Но разве поверит кто в описание выборов, не состоящее из одних собраний да совещаний? Ведь вся прелесть выборов для публики – именно в этих бесчисленных обсуждениях, маневрах, тактических уловках, а не в самой победе. Избранный государственный муж далеко не так интересен; он уже наполовину использован. Массы ведь только дважды радуются своему любимцу: первый раз, когда подымают, а второй, когда свергают, – но это, впрочем, уже через пять лет, а то и позже.

Порядочная все это гадость; но не будем огорчаться. Благоразумней порадоваться тому, что собрание в ратуше проходило успешно. Рёскеи, приглашенный депутацией, явился. Правда, по дороге он всячески допытывался, зачем его зовут; но ответы, само собой, были уклончивые. Разыграв некоторую тревогу, колебания, недоверие, бургомистр все-таки пришел. У входа его встретила шумная овация, которая продолжалась, пока не вышла вперед Катица Жибо, очень хорошенькая в своем белоснежном платьице и с напудренной а-ля рококо головкой, словно маленькая маркиза. Изящно присев перед бургомистром, она без тени робости преподнесла ему букет алых роз и слегка шепелявя, но очень мило прощебетала стихотвореньице, слова которого для стоявших поодаль слились, впрочем, в некое подобие пчелиного жужжанья.

 
О, не покидай нас, добрый дядя Рёскеи,
Будь отец наш вечно;
Своего родного города судьбою
Не играй беспечно *.
 

Виновник торжества улыбнулся кисло (так, по крайней мере, передавали наблюдатели) и переспросил ласково, но немного озадаченно:

– Что ты сказала, деточка?

Но девочка, не обученная, что еще говорить, промолчала.

– Очень хорошо прочла, душечка! – похвалил «Святой Дух».

– В Кукучке есть жилка, это как бог свят! – высказался другой критик.

Сам Рёскеи, наклонясь к девочке, потрепал ее по щечке и понюхал великолепные розы – не от удовольствия, а так, машинально, по привычке, – но тут же громогласно расчихался. Такие яростные «апчхи» сотрясли его тело, что в голове у него зашумело и разноцветные круги поплыли перед глазами. Флориш Кожегуба, который уже придвинулся поближе, не решался начать речь: все равно заглушат эти зверские «апчхи». А они все повторялись, вызывая неудержимый смех у окружающих, что, принимая во внимание место, время и личность прибывшего, было поистине неприлично и неприятно.

Как потом оказалось, этот прохвост Бланди попросил у девочки букет – посмотреть и незаметно посыпал благоуханные лепестки содержимым своей табакерки. Но коварная шалость лишь на несколько мгновений смогла задержать грохочущее колесо истории, то есть дальнейший бег событий.

Нос Пала Рёскеи наконец освободился от коловших и щипавших его злых джиннов, и бургомистр занял подобающее ему место посредине зала (поистине немалое искусство понадобилось, чтобы потеснить это множество голов и очистить хоть небольшое свободное пространство). Звучный голос Кожегубы внятно, ясно раздался в насыщенном тяжелыми испарениями зале.

Речь была незаурядная, и ее на следующий день, каллиграфически переписанную, отправили в пештские газеты; но там не напечатали. Интриги везде, приятельство, – видно, своих столичных ораторов затмить побоялись.

Упомянув, что мадьяры вот уже тысяча лет как пришли сюда под водительством Арпада * и подробно перечислив все их злоключения, выступавший стал к тому клонить, что предки наши, пожалуй, вообще бы с места не сдвинулись, знай они наперед, какой удар спустя тысячелетие постигнет вернейшее дитя опершейся о щит среброшлемной Паннонии * – вольный град Кертвейеш, который обречен на сиротство, ибо родной отец его покидает. И это в праздники *, когда все радуются, нам в траур облечься?!

– О бог венгров, к тебе я взываю! – с искусной дрожью в голосе воскликнул он. – Снизойди, верни нам отца нашего, отвратившего от нас свое сердце! (Громкое одобрение.) – Оратор выдержал паузу, словно ожидая, что бог венгров и впрямь снизойдет с небес, наставить господина королевского советника (что, откровенно говоря, не мешало бы). Но так как этого не случилось, возгласил: – Отец, желающий нас покинуть, – это ты, уважаемый друг, краса и заступа нашего города!

Рёскеи вздрогнул. Сколько искусства было вложено в это движение! Руки у него бессильно повисли, словно в отчаянии. Сам он подался назад на полшага, взор затуманился. И все так благородно, естественно, словно он весь обратился в слух, тончайшими фибрами души отзываясь на каждое слово оратора.

Между тем господин Кожегуба опять воротился к нашим предкам, роясь в истории непринужденней, чем в собственном сейфе. Привел в пример Ласло Святого *, который отказался возглавить крестоносную рать, предпочтя лучше добрым отцом домоседничать со своими подданными. А кто не слышал про Белу Первого *, который, когда ему саблю и корону поднесли в королевском шатре, выбрал саблю как наименее блестящую? Правда, за занавеской в тот миг мстительный кинжал таился; * но разве тебя, дражайший и досточтимый друг, не подстерегают тоже опасности, если ты изберешь более блестящую карьеру, парламентскую?

Кандидат в депутаты возвел очи горе при этих словах, потом снял очки и спрятал их в черный футляр. Он знал, что вскоре должен прослезиться, и хотел, чтобы все это видели.

Оратор же возвестил: «Но пойдем дальше». – И все вздохнули с облегчением, потому что он тут же перескочил к Палу Белди *.

– Ах, жулик, сразу лет шестьсот прикарманил, – шепнул соседу Янош Непомук Бернолак, папский камерарий.

– Да, да, к образу Пала Белди обращаюсь я, славного твоего тезки, который решил лучше умереть, чем стать князем.

– Это все не то! – крикнул Мравина. – Ты такого, дружок, найди, который депутатом не хотел стать! (Веселое оживление.)

Но Кожегубу нельзя было сбить. Могучий поток, хоть каменную глыбу брось в него, хоть комариное крылышко, невозмутимо бежит себе дальше. Он вкратце очертил заслуги Рёскеи, сравнив его с упомянутым Ласло Святым, Белой Первым и Палом Белди – сначала вместе, потом по отдельности. И, наконец, перевалив через Арарат истории, сделал такое душераздирающее заявление, щедро уснастив его разными эпитетами, уподоблениями и вставными предложениями: если Рёскеи не уступит общему желанию и не останется на своем славном посту, они, горожане, видит бог, рассеются, как пчелиный рой без матки, а покинутый улей, Кертвейеш, станет добычей тления и запустения. («Верно! Правильно!»)

Рёскеи растрогался; глаза его увлажнились, и он, словно желая скрыть это, поднес к самому лицу шляпу, которую держал в левой руке.

Едва кончил Кожегуба, его место заступил главарь сапожников Йожеф Марек, заявив:

– Не кудрявой книжной речью буду я изъясняться, а простым языком ремесленника. И не то скажу, что в книжках, а что из сердца просится.

И так здраво, разумно стал убеждать бургомистра остаться, что тот слез не мог сдержать, – во всяком случае, вынул платок и стал тереть глаза, которые, естественно, еще больше покраснели.

– Остаюсь, – прохрипел он сдавленным голосом. Собрание было тронуто. Какой-то стоявший рядом долговязый господин крикнул зычно:

– Остается! Он сказал, остается!..

– Старый осел! – прошипел Дёрдь Ленарт.

– Ура! – ревела толпа.

– Благородный характер! – одобрительно кивал седой львиной головой Балинт Балог.

На балконе какая-то дама – госпожа Шоморьяи, кажется, – тронула за плечо своего кудрявого белокурого сынишку, жевавшего яблоко.

– Посмотри туда, голубчик, деточка; хорошенько запомни этого дяденьку. Будешь потом этот день вспоминать и думать: «Вот каким должен быть великий человек».

А великий человек, придя немного в себя, пока длилась овация, торжественной, размеренной поступью, которая так удавалась Лендваи *, прошествовал на подмостки и оттуда поклонился публике. Ответом была новая овация.

Тогда он возвысил голос, немного еще хриплый от волнения, но слышный во всех концах зала.

– Уважаемые сограждане! Народ призвал меня. Воля его – закон. И вот я пришел и склоняюсь перед нею (долго не смолкающая овация). Ваши ораторы много хорошего обо мне сказали. Я отвечу им только одним словом. И это слово «повинуюсь» (крики «ура», переходящие в овацию). Но именно потому, что город мне дороже жизни, я соглашаюсь с одним условием (возгласы: «Тише! Тише!»). А именно – что мы подыщем другого кандидата, чье положение и способности позволят в грядущие трудные времена достойно представлять интересы Кертвейеша.

– Правильно! Верно! – воскликнули сотни голосов. Флориш Кожегуба поднял руку, желая что-то сказать.

Все думали, достойный гражданин хочет что-нибудь добавить к своей речи или поправиться. За отсутствием газеты опечатки в Кертвейеше исправлялись устно. Но Кожегуба вместо этого в нескольких теплых словах рекомендовал прежнюю кандидатуру – Яноша Ковини. Бургомистр покачал головой.

– Ковини – человек даровитый, – сказал он, – но нынешнее время и задачи требуют большего опыта.

Ни одного возражения не раздалось, только невнятный, беспокойный шум пробежал по залу.

Тут Левинци вскочил на стул, но едва вымолвил имя Хартли, бургомистр отмахнулся пренебрежительно. Дескать, noизвестнее кого-нибудь надо. И бедный Хартли сразу канул в Лету, окончательно и бесповоротно.

«Мартинко! Мартинко!» – раздались голоса, и вперед устремился Цезарь Мартинко, услужливо подталкиваемый сзади; да он и сам обоими локтями работал: только золотые запонки с изображением змей посверкивали на белых манжетах.

– Тише! Послушаем, что «Святой дух» скажет! (то есть аптекарь). Тише, тише, внимание!

Голос у аптекаря был зычный, как у быка; гаркнет – всех перекричит. Но сейчас и не требовалось особенно напрягать глотку.

– Уважаемое собрание! Я со своей стороны предлагаю известного патриота нашей родины, бывшего депутата господина Меньхерта Катанги.

Незнакомое имя всех озадачило. Кто это? Про кого он говорит? Все взоры обратились на бургомистра.

А тот, откинув голову и кругообразно помахивая перед собой правой кистью, в мертвой тишине сказал:

– Перед этим именем, господа, и я шляпу снимаю. И тут забушевала овация – оглушительная, исступленная, бесконечная. Сам бургомистр выкрикнул, взмахивая шляпой: «Да здравствует Меньхерт Катанги!»

И снова пошел поток перекатываться по залу, буйный, ретивый. То влево прянет, то вправо; то здесь схлынет, то там опять вспенится, захлестывая балкон и выплескиваясь на улицу, где имя Катанги подхватили праздношатающиеся – и ну выкликать, перевирая на все лады.

Напрасно там, в зале, тряс колокольчиком лидер либералов Антал Домбровани из Домбро – пришлось в конце концов, воздев руки, умолять присутствующих: дозвольте постановление прочитать, что кандидатом в депутаты от Кертвейеша единогласно выдвинут Меньхерт Катанги.