Текст книги "Том 4. Выборы в Венгрии. Странный брак"

Автор книги: Кальман Миксат

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 39 страниц)

ПРОДЕЛКА В КЕРТВЕЙЕШЕ

КАТАНГИ ПРОВАЛИЛСЯ. АВТОР ЗНАКОМИТСЯ С «НОВИЧКОМ»

Попробуйте отгадать: когда вновь избранный депутат бывает наверху блаженства?

Когда получает мандат.

Ничего подобного. Получение мандата – вещь мало приятная, потому что надо речь произносить.

Ну, тогда в первый час после получения.

Ничего подобного: в этот час приходят счета и продолжают приходить еще много-много часов подряд.

Придется мне самому объяснить. Наверху блаженства бываешь в поезде по дороге домой, когда на первой остановке хватаешься за газету и жадно пробегаешь глазами столбцы телеграмм: кто переизбран из твоих коллег, кто провалился. В груди – целый хаос противоречивых чувств; но ничто не может всерьез омрачить твоего блаженного состояния. Неприятно, положим, что Икс не прошел; но стоит ли особенно печалиться, если сам переизбран? Еще досаднее, пожалуй, что Игрек проскочил; но в голове тут же мелькает: «Ах, черт, ведь и я тоже!» Пощупаешь карман, где мандат похрустывает, и всякое огорчение проходит. А если он в чемодане, – часто и с нежностью на чемодан поглядываешь. В первый день все радости еще с мандатом связаны, все тянутся за ним, как лодки на буксире.

Читаешь имена друзей и недругов, которыми пестрят телеграммы, – и будто на поле боя трупы опознаешь.

Или, наоборот, в долине Иосафата, – конечно, уже после трубы архангела Гавриила, – смотришь, кто восстал из мертвых. Наслаждение неизъяснимое! Сколько раз я уже испытал его, а все еще и еще попробовать хочется.

Вот и этот раз я тоже все донимал кондуктора:

– Где можно газеты купить?

– В Коложваре, наверное.

– Когда прибудем туда?

– Около полуночи.

– Это поздно. А раньше нельзя? В Шегешваре, например?

– В Тевише, может быть.

– А ну, постарайтесь раздобыть мне сегодняшнюю газету. Хорошие чаевые получите.

Кондуктор и чаевые – братья-близнецы. Вместе они чудеса могут творить (порознь же ни на что не годны, особенно кондуктор). Не знаю уж, как он достал и откуда, только смотрю – вдруг «Пешти хирлап» приносит. Пробегаю первую страницу и прямо в начале – телеграмма из Боронто. Время отправления – 10 часов 25 минут.

«Сегодня здесь единогласно избран Гергей Капуцан, (либ. парт.)».

Я даже вздрогнул. Боронто! Ведь это же округ Меньхерта Катанги! (Надеюсь, и вы не забыли знаменитого члена комиссии по наблюдению за соблюдением.)

А-я-яй, что такое с этим округом, вернее, с Меньхертом Катанги, приключилось? Неужели провалился наш бравый патриот? Невероятно. Что Кларика скажет? И министры? И что теперь с протоколами будет? Неужто в этой стране больше ничего святого нет?

И кто такой этот Гергей Капуцан, новый депутат от Боронто?

Я так громко размышлял вслух в вагоне-ресторане за бутылкой трансильванской «леаньки» *, что мой визави – дочерна загорелый человечек с оспинами на лице – почел долгом отозваться.

– Чудесная погода, – сказал он, вытирая платком потную красную шею.

– Лето настоящее, – рассеянно ответил я.

– Астрономы говорят, созвездие какое-то землю к себе притянуло. Поэтому и жара такая.

– Гм.

– А я сразу сказал, когда этот холодище в июне завернул: «Не горюй, ребята. Никуда они не денутся, ни лето, ни зима. Свое все равно возьмут».

И он глянул на меня искоса, проверяя, расположен ли я разговаривать. Но я упорно читал газету, никак не откликаясь на его метеорологические наблюдения.

– Вас, сударь, кажется, выборы интересуют, – продолжал он, не отступая от своей цели. – Мы тоже вот послали в парламент этого… Капуцана…

– Капуцана? Значит, вы из Боронто?

– Прямо оттуда.

Тут только я заметил легкий армянский акцент в его речи.

– Да? И какой он из себя, этот Капуцан?

– Какой?.. Обыкновенный армянский человек… Вот хоть вроде меня.

Я посмотрел на него внимательней. Небольшого росточка, лет тридцати пяти, глаза живые, сообразительные. Костюм модничающего провинциального кавалера: все с иголочки и с преувеличенным шиком. В белом атласном галстуке – булавка подковкой, на ней брильянт посверкивает.

– А до этого кем он был?

– И до этого армянин был.

– Нет, я не о том: кто он – адвокат, врач или торговец?

– Он очень порядочный, исключительно порядочный человек, – почти с умилением сказал пассажир. – Адвокат и умница… ба-альшая умница…

И брови у него всползли чуть не до самых волос.

– Говорят, у армянина, кто б он ни был, всегда складной метр из кармана выглядывает.

Собеседник мой от души посмеялся этому замечанию.

– А что вы думаете? И выглядывает! Неплохо сказано, черт побери, честное слово, неплохо. Но Капуцан не такой; он ба-альшую карьеру сделает, наверняка сделает.

– А почему Катанги провалился?

Мой спутник, оживившись, поднял голову.

– Странная история, – осклабясь, сказал он. – Очень-очень чудная история.

И он рассказал, что недели за три до выборов в «Баранто» (трансильванского армянина издали можно узнать по этому «аканью») пожаловала госпожа Катанги («ох, какая дамочка, скажу я вам»). Она нанесла визиты всем влиятельным лицам, умоляя не выбирать ее мужа в депутаты.

– И ей уступили, конечно?

– Бесплатно! Из любезности! – хвастливо вскричал рябой человечек, желая, вероятно, подчеркнуть, что в Боронто еще нет коррупции.

– Странно. Что же могло побудить к этому госпожу Катанги?

Чудной пассажир рассказал, что комедия с квартирой вконец ожесточила Кларику, и она пожаловалась боронтойским дамам, что из-за этого депутатства муж совсем семью забыл, пьяницей сделался, а она из-за его лживых писем – посмешищем для всей страны. «Верните мне мужа, а детям – отца!» – так молила она. Женщины приняли ее сторону. Курица курицу всегда поймет, а чего курам захочется – петух добудет. И когда через неделю Катанги явился с флагами, все уже было кончено. Бывшему депутату коротко и ясно дали понять, что ему тут больше делать нечего.

– Жаль, жаль, – вздохнул я. – Бедный Менюш!

– А он кто, родственник или друг ваш? – осведомился незнакомец предупредительно.

– Нет, просто мы коллеги были, – ответил я уклончиво.

– Ого-го! – вскочил мой рябой компаньон, сверкнув глазами и радостно ударяя своей твердой ладошкой по моей. – Что же ты молчишь, такой-сякой? Уселся – и ни гугу. Ай, скромник! Тут, понимаешь, ждешь не дождешься, когда свой брат депутат повстречается. А этот законодатель сидит, понимаешь, и другого законодателя узнавать не желает. Вот судьба свела! Как звать тебя, дорогой?

Признаться, столь бурная радость меня немного ошеломила. Но почему в конце концов не быть «новичку» на седьмом небе, пока его не обломала суровая действительность? Почему его радости должны быть такими уж скромными? Ведь за них хорошо заплачено.

Я назвал себя.

– Ах, такой-сякой! – вскричал он. – Читал, читал, как же… но что – хоть убей, не помню.

– Ну, а сам-то ты кто?

Он запнулся было, словно смутясь, но потом разразился неистовым хохотом.

– Да Капуцан, ха-ха-ха… Ну да, Капуцан, хи-хи-хи… Как же ты не догадался, хе-хе-хе… Ловко подшутил, а?

И он нажал кнопку звонка. Подбежал подобострастный служитель в ливрее табачного цвета.

– Шампанского сюда, ты!.. Вот встреча так встреча. Прямо на картину просится. Недавно я на одной точно такую же видел… Погоди, на какой же это?.. Да, да, французского, amice[38]38
  Друг, дружок (лат.).


[Закрыть].

 До самого Коложвара проговорили мы с моим новым коллегой. Никак он меня спать отпустить не хотел – все грозился, упрашивал подождать, до полусмерти замучив разными глупыми замечаниями и вопросами, которые занимают теперешних «новичков». Какой оклад у депутата? (Перевернись в гробу, старина Деак!) Нельзя ли поскорей в комиссию по общеимперским делам попасть – к этому-де у него наибольшее призвание? («Тут мне удалось бы кое-что сделать, – с величайшей скромностью говорится в таких случаях. – По-моему, во мне что-то есть». Но я-то уже успел убедиться, что ничего особенного не бывает в моих уважаемых коллегах, а если и есть, так уж хоть бы совсем не было.)

Капуцан спросил еще, правда ли, что к министрам на «ты» обращаются.

– Правда.

– А я думал, только когда никто не слышит.

– Ах, Гергей, Гергей! Когда никто не слышит, не только министра – жену его можно на «ты» называть.

– Вот это я понимаю, конституция! – восхитился Капуцан, с сияющим лицом опрокидывая пенистый бокал шампанского.

Любопытство и жадность так его и распирали, выглядывая из глаз, изо рта, из ушей. Удивительной, поистине магической привлекательностью обладает это несчастное депутатское звание! В анналах сохраняется имя некоего Бодулы, который до самого конца прошлой сессии не спал, чтобы и по ночам ощущать себя депутатом, подольше в лучах собственной славы погреться. Капуцан тоже не хотел на боковую: ведь ничего похожего на эту сказочную явь нет на складах Морфея. Что ему даст сон? Отдых? Но Капуцану не отдых нужен. Сначала он мандатом хочет насладиться.

Любой пустяк его интересует, все ему знать нужно. Где вы, депутаты, обычно ужинаете? И чем вы, депутаты, по вечерам обыкновенно занимаетесь? А спите сколько в сутки? И правда ли, что на заседаниях кабинета только депутаты имеют право присутствовать? А королю вас представляют перед тронной речью? А министры в клубе каждый вечер бывают? И что делают? А обеды король когда дает? Депутатов, конечно, по алфавиту приглашают? А на заседаниях кабинета всем можно выступать? (Можно, да не полагается.) Ну, а отпор правительству дают все-таки в заведомо одиозных случаях? (Полагалось бы, да нельзя.) А скажи еще, друг любезный, к кому там обратиться – объяснить, к чему склонность имеешь, чтобы в какую-нибудь паршивую третьеразрядную комиссию не упрятали? И с синекурами этими, особыми поручениями, как дело обстоит? Кто и как их заполучить может?

– Зависит от того, есть, например, в Боронто река какая-нибудь строптивая.

– Ах, черт, об этом я и не подумал. Нет, к сожалению, нет. Но гора есть, вулканической считается. Как думаешь, горой нельзя воспользоваться?

– Ну, со временем разве, когда получше разовьется…

– Что? Лава?..

– Нет, система особых поручений.

Такими и подобными несуразными вопросами забросал меня мой новый приятель. В конце концов я счел за лучшее самому его расспросить.

– А ты куда сейчас направляешься?

– В Будапешт, – сказал Гергей Капуцан.

– Квартиру небось торопишься снять? Чтобы не постигла участь предшественника? Женат?

– К сожалению.

– Почему «к сожалению»?

– Потому, что теперь я удачней женился бы, с мандатом в кармане.

– Эх, Гергей, Гергей, метр у тебя из кармана выглядывает, а не мандат. Так, значит, квартиру снять хочешь?

– И квартиру тоже; но сначала получше местечко себе присмотрю.

– Какое местечко?

– Да кресло в палате. В наше время оборотливей надо быть, знаешь. Ха-арошее-хорошее место занять хочу – и поскорей, чтобы не опередили. А ты где сидишь, если не секрет?

– Я в самом первом кресле… на первом месте.

– На первом? – пробормотал он, широко раскрыв глаза. Удивление, смешанное с почтением, изобразилось на его лице. И, наклонясь ко мне, он сказал доверительно, как другу сердце открывают:

– Я, знаешь, такое хочу, чтобы с каким-нибудь «высокопревосходительством» рядом. А если можно – с двумя, по бокам.

Я усмехнулся про себя.

– А спереди – чтобы министр, которому твое верноподданническое бормотание будет слышно? Гергей, ты карьерист!

– Иди ты! – благодушно ударил он меня по руке. – Зачем карьерист? Не люблю карьеристов! Но что разумно, то разумно. В хорошем обществе много полезного усвоишь. Поэтому я приличных соседей ищу. Не смейся, дорогой. Мне это нужно. Я скромный человек; нюх у меня есть, откровенно скажу, но вот этого светского, понимаешь… этого нет. Овечка я еще… Совсем овечка (он выплеснул себе в рот остатки шампанского). Лопни мои глаза, коли вру.

МРАК НЕИЗВЕСТНОСТИ

Подошел старший официант со своей книжечкой.

– Коложвар, господа!

Слава богу! В Коложваре вагон-ресторан отцепляют. Это, кажется, единственное средство избавиться от болтуна Капуцана. Почва сама ушла у него из-под ног. Против этого даже у него не нашлось аргументов.

Пришлось расстаться и воротиться в свои купе, к своим пожиткам.

Там я прилег было; но сон бежал от меня. Из головы не шел этот Капуцан. Иисус-Мария, вот так карьерист! Недуг философических размышлений овладел мной. Как низко пало человечество!.. Раньше, бывало, подталкивать приходилось депутатов, за ручку вперед вести, – а попадется льстец, пролаза, так его берегли, лелеяли, показывали всем, как диковинку, вроде дерева искривленного или поросенка, который на манер собаки палку умеет приносить. Аристократы, можно сказать, изолированы были в палате – джентри на них свысока глядели. Единственный случай помню, когда депутат от среднего класса примкнул к консервативному крылу, да и то свой переход так объяснил: «Чтобы этого гордеца Шеннеи * можно было «тыкать». Но эти Капуцаны!.. И порода-то мелкая, лилипутская, а плодущая какая! Тьфу! И стоило на такого менять. Насколько Менюш лучше! И участь у него какая трагическая: собственная жена провалила. Слыханное ли дело! Другие женщины в лепешку расшибиться готовы, только бы мужа в парламент протащить… Не иначе тетя Тэрка из Буды наговорила на него чего-нибудь. Ох, уж эти старухи – хоть бы совсем их на свете не было.

С этими мыслями я заснул, вздохнув еще раз напоследок о нашем славном Менюше. Но в городе, в редакции, куда я заявился утром, мои сожаления сменились самой искренней радостью (слабое все-таки существо человек!).

– Ура! – вскричал я, завидев редактора литературного календаря за грудой рукописей. – Я, кажется, обещал написать в этом году о вторичном избрании Катанги. Как хорошо, что теперь не нужно!

– Что, что? – испугался редактор. – Как это не нужно? Газета объявила, надо выполнять обещание.

– Но как выполнять? – перебил я нетерпеливо. – Я про выборы обещал, но его же не выбрали!

– Кого?

– Катанги.

– Здравствуйте! Как это не выбрали?

– Так вы еще не знаете?

– Чего не знаю?

– Что он провалился в Боронто.

– Ха-ха-ха! – покатился со смеху редактор, сдвигая на лоб злорадно блеснувшие очки. – А вы-то не знаете разве, что его в Кертвейеше выбрали?

– В Кертвейеше? Кого?

– Ах, боже мой! Да Катанги.

– Не может быть. Ни за что не поверю. Без дальних слов он подвинул ко мне позавчерашние газеты.

И правда, в списках избранных в парламент там стояло:

«Катанги Меньхерт (либ. парт.), Кертвейеш».

Значит, он даже днем раньше Капуцана избран!

Я только рот разинул от удивления. Ничего не понимаю! До Кертвейеша добрых сто миль от Боронто, он в другом конце страны. Как Меньхерт там очутился? Да еще так быстро. Другой провалится – не слышно и не видно, как ветка с дерева упала. А этот Менюш… Сам черт ему не брат.

Я поймал себя на мысли, что все мои ночные сожаления были сплошным притворством. По-настоящему бесило меня только его избрание. Сказать по совести, куда приятней было бы сожалеть сейчас о его несчастье, чем счастью удивляться.

– И как же он проскочил, чертенок? – спросил я, все еще таращась бессмысленно на сотрудников.

– Это уж ваше дело узнать, – пожал плечами редактор.

– Да, конечно… Наверно, немало разговоров будет в клубе об этом его избрании. Потому что само собой оно совершиться не могло, руку даю на отсечение.

Но я ошибся.

В клубе никто ни словом не обмолвился о Катанги, хотя все только выборах и говорили. Большой, красивый зал оживленно гудел. Много и «новичков» появилось: аккуратно одетые и причесанные, они с любопытством озирались по сторонам, рассматривая статьи, картины: «Это наше все». В воздухе, которым они дышали, чудилось им что-то необыкновенно приятное, точно аромат резеды; кроме того, все такие обходительные с ними и элегантные. Огромный шар под потолком, ливший яркий электрический свет, казался им настоящим солнцем (а настоящее там, на улице, – наоборот, бледным и искусственным). Красно-бурый ковер у них под ногами, наверно, щекотал им подошвы, потому что они смеялись, смеялись беспрерывно.

И многолюдие в клубе, и явный спад интереса у министров к нам, серячкам, – все выдавало прибавление семейства. Я уж не говорю про губернаторскую осанку: как же, хлеба завезли в наш парламентский амбар сверх самых радужных ожиданий. Оба Каллаи, уверенно поскрипывая сапогами, прохаживаются взад-вперед – каждый с каким-то незнакомым господином под руку. Раньше ведь у них ни одного своего человека не было в клубе, и если кто спрашивал: «Сколько у вас своих либералов?» – они отвечали скромненько: «У третьего, сегедского Каллаи есть один». А сейчас каждый одного, а то и двух привел и расхаживает с ними горделиво, точно первый раз золотую цепочку от часов на живот навесил. И за эффектом следит; а отлучится куда его подопечный, сейчас разыскивать бежит, спрашивая на каждом шагу:

– Слушай, ты не видел, куда он пошел?

– Кто?

– Да Наци Кальман.

– Какой Наци?

– Мамелюк мой.

Его мамелюк! Удивительно нежно это звучит в устах главы оппозиционного комитата. «Мой мамелюк!» Просто звон малиновый.

Ого и Капуцан здесь! И уже совсем освоился. Вот вам и «новичок»! Верткий, прыткий, снует туда-сюда, руками размахивает – кому мигнет, кому шепнет; а глазами так кругом и стреляет. Похоже, он тут сразу сто дел обделывает. А держится как непринужденно! Словно вырос здесь и младенцем еще в колыбельке лежал прямо под портретом Ференца Деака.

Ага, заметил и ко мне устремился.

– Здравствуй, дорогой! Ну как, выспался?

– А ты?

– Я еще почитал немного в купе.

– Да? – сказал я рассеянно.

– Да. Квотой *, знаешь, подзаняться решил. У меня всегда с собой в чемодане несколько книжек по специальным вопросам.

Вдруг он министра увидел – узнал, наверно, по карикатуре в «Боршсем Янко» * – и грациозной серной засеменил к нему, представиться.

– Кто это? – спросили меня несколько старых депутатов, которые особняком стояли поодаль, точно краснокожие, наблюдающие пришельцев-завоевателей.

– Это Капуцан. Мы в поезде вчера познакомились. Смотрите остерегайтесь: карьерист высшей марки.

Но мое замечание сразу чуть не десять возражений вызвало.

– Ничего подобного! Высшей вон тот блондин, у бюста Андраши * стоит.

– Черта с два! Племянник мой – тот еще почище будет. Вон юноша долговязый, на кафедру облокотился, видите? Сам, своим умом дошел, что надо поближе к председательскому месту держаться.

Каждый принялся доказывать, что он самого завзятого карьериста знает. Верный признак изобилия.

Но что мне, в самом деле, о будущем печалиться? Я ведь о подробностях избрания Катанги пришел разузнать… Однако история кертвейешских выборов оказалась покрытой мраком неизвестности. Сколько я ни расспрашивал, никто ничего не мог сказать.

Я подумал, может, у министров что-нибудь выведаю, и остановил одного.

– Слушай, ты не знаешь, как это Катанги прошел?

– Большинство голосов получил, по всей вероятности, вот и прошел, – пожал плечами его высокопревосходительство и добавил с тонкой иронией: – Иногда ведь и так попадают в парламент.

«Ну, этот не слышал ничего, – подумал я. – Поищу, кто получше информирован». Вскоре и такой нашелся, и я повторил свой вопрос.

– А черт его знает, – получил я ответ. – Кертвейеш всегда был полнейшей загадкой.

У четвертого я уже почти без всякой надежды попытал счастья. Но этот, видимо, больше знал, потому что сразу прикрикнул на меня, как на любопытного приставалу-ребенка.

– Не спрашивай, несчастный, откуда дети берутся. Останемся лучше в приятном заблуждении, что всех вас под капустным листом нашли.

Совсем я расстроился. Ничего тут, видно, не пронюхаешь. Все основательно укрыто от посторонних глаз. Но это-то и показывает, что здесь какая-то тайна.

Тем временем издательство засыпало меня письменными напоминаниями и предостережениями: «Просим представить историю вторичного избрания Катанги, в противном случае…» и так далее.

А где я ее возьму? Из пальца высосу, что ли?

Оставалось последнее средство – у самого Катанги выпытать. Он за бутылкой «Моёt Сhandon»[39]39
  «Моэ и Шандон» (франц.) – марка шампанского


[Закрыть] особенно разговорчив и откровенен, и я пригласил его поужинать. Меньхерт болтал обо всем на свете, но едва разговор коснулся выборов, сразу насторожился и застегнулся на все пуговицы.

Уж мы его донимали, поддевали, подлавливали: «Ну, скажи, что ты придумал, как добился, что тебя выбрали?» Но он только плечами пожимал да улыбался.

– План у меня хороший был.

Это все, что удалось выжать из него. Но план как раз меня и интересовал.

– Не скажешь, Менюш?

– Нет. Иначе меня не изберут больше.

– Ну, так спорим, что я все равно дознаюсь.

Он молча, с самоуверенной улыбкой покачал головой. Ах, так? Ну хорошо же. Вот нарочно докопаюсь. Нет таких тайн, которых нельзя разгадать. И я до того себя раззадорил, что мне уже просто загорелось взять и описать это его избрание. Не сочинить, а именно описать на основании точных фактов, правдиво и беспристрастно.

С изощренным чутьем детектива стал я разнюхивать следы, но почти ничего не нашел. Да и обнаруженное мало чего стоило, по крайней мере, на первых порах.

Прежде всего я узнал, что семнадцатого октября Катанги из-за полного отсутствия шансов выехал из Боронто. В поезде он столкнулся с неким Карлом Брандом – венским заводчиком и своим школьным товарищем. Вместе они прибыли в Будапешт, и Бранд у него остановился.

На другой день оба старых приятеля развлекались в кабаре и прочих злачных местах. На третий Бранд уехал. Лакей Катанги Варга проводил его на вокзал и купил ему билет – до Кертвейеша. Значит, это лицо, несомненно, связанное с выборами.

Дальше узнал я, что в Кертвейеше единственным кандидатом, местным и правительственным, был некто Янош Ковини. Он уже и программу свою успел изложить в большом зале ратуши в речи, вызвавшей «всеобщее воодушевление» (смотри «Немзет», вечерний выпуск от двенадцатого октября).

Катанги же на несколько дней задержался в Пеште, и его часто видели в приемной премьер-министра (ох, уж эта приемная!). Сначала он один приходил, потом с каким-то плотным, рыжебородым пожилым господином и высоким, хорошо одетым джентльменом в новеньком цилиндре и с тростью с золотым набалдашником. Двадцать второго октября с этими двумя лицами он, по моим сведениям, ужинал в отдельном кабинете ресторана «Ройял», где оставался далеко за полночь.

Вот и все, что мне удалось разузнать. Попробуйте-ка состряпать из этого историю кертвейешских выборов!

Повесив голову явился я в редакцию.

– Ничего не выйдет, господа, увольте. Материала нет. Я не бог, который душу в глину вдунул, и не осел, чтобы таким занятием себя компрометировать.

В редакции – полное отчаяние.

– Что же теперь делать? Публика ждет? Ждет. Вы обещали? Обещали.

– Тогда сами мне соберите материал.

– Нет ничего проще! – обрадовался редактор, потирая руки. – Репортеров разошлем, они и соберут, как пчелы.

И еще в тот же день три корреспондента разлетелись в разные концы с моими инструкциями. Один, Шандор Лукач, в Боронто. Другой, Аладар Пейи, самый галантный кавалер в редакции, – в деревню к госпоже Катанги. (Ему я даже приударить за ней разрешил в случае нужды.) А третий, самый искусный, – Шаму Баркань – с вечерним поездом уже прибыл в Кертвейеш и занялся сбором улик на месте происшествия.

Бравые наши репортеры довольно успешно справились с делом, особенно господин Баркань, который представил прямо-таки исчерпывающее описание Кертвейеша. Везде, где только можно, проникли, все мало-мальски ценное разнюхали, пустив в ход самые изощренные хитрости и уловки. И все-таки розыски слишком затянулись: повесть о вторичном избрании Катанги не попала в календарь «Пешти хирлап».

Но не все ли равно! Кого всерьез интересует карьера нашего достойного государственного мужа, тот с охотой и в книжке прочтет про выборы в Кертвейеше. Тем более что это не беллетристика какая-нибудь, а точная информация, составленная по трем репортерским отчетам.

Послушаем сначала, что скажет Шаму Баркань.