Текст книги "Пип-шоу (ЛП)"

Автор книги: Изабелла Старлинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

Глава 35

Бебе

Евнойя (сущ.) – красивое мышление.

Я стучала зубами, хотя мои самые интимные места жгло от антисептика и от его ударов.

Майлз обернул вокруг меня полотенце, и его глаза задержались на моих на долгое мгновение, прежде чем он отодвинулся, ухмыляясь про себя. Его член висел между ног, все еще полутвердый и влажный.

В этот момент Майлз был наиболее уязвим, и он позволил мне увидеть его. Он позволил мне увидеть ту его сторону, которую он боялся показать больше всего.

Майлз слил воду из ванны, а я выбросила белый пластиковый контейнер в мусорное ведро. Он никак не прокомментировал это, и я тоже ничего не сказала. Но я твердо решила, что больше никогда не подпущу его к этому. А если Майлз это сделает, я останусь верна своему слову и войду в ванну вместе с ним.

Мы устроились на диване и через окна его квартиры наблюдали за восходом солнца над городом.

Я уже много раз встречала восход солнца, но в тот день он казался особенно значительным. Это был рассвет нового дня, начало чего-то особенного. И я собиралась сделать так, чтобы этот день стал первым из многих, когда и Майлзу, и мне станет лучше, медленно, но верно продвигаясь по пути к выздоровлению.

Мне – от того, что я была в полном дерьме, а ему – от внутренних демонов, которые преследовали его все эти годы.

Я отчаянно хотела узнать больше. Я хотела узнать каждую мелочь, которая сделала его тем человеком, которого я знала, хотела узнать, что его сформировало. Но Майлз, казалось, не хотел делиться, вплоть до того утра, когда я задохнулась, увидев, как солнце окрасило его квартиру в такие оттенки, что казалось, будто мы сидим внутри прекрасной радуги.

– Это потрясающе, не правда ли, – тихо сказал Майлз. – Все цвета мира в одной гребаной комнате.

– Это невероятно, – признала я.

– Риелтор рассказал мне об этом, – сказал он с ухмылкой. – Сказал, что я плачу за вид. Я жаловался несколько недель, пока, бл*дь, не увидел это. А теперь я бы с радостью заплатил двойную цену, чтобы видеть это каждое утро.

Я устроилась на сгибе его руки, прижимаясь ближе, пока Майлз обнимал меня.

– Вот почему квартира белая, – сказал он, и я подняла на него глаза. – Я хотел, чтобы восход солнца окрасил ее.

Это было небольшое подношение, взгляд на то, как работает его любопытный ум, и я любила его за то, что он позволил мне быть частью этого.

– Спасибо, – прошептала я, и он ухмыльнулся мне. – За то, что рассказал мне.

– Я хочу, чтобы ты знала все, – тихо сказал Майлз мне. – Все, что делает меня… мной.

– Правда? – спросила я с нетерпением, и он рассмеялся, заставив меня покраснеть. – Прости, просто… Ты, кажется, не очень-то стремился разглашать какую-то информацию о себе, а мне так хочется узнать больше…

– Я скажу тебе, – тихо сказал Майлз. – Ты единственная, кому я готов рассказать. Спрашивай, что хочешь знать, сладкая. Но, пожалуйста, не разочаровывайся моими ответами, хорошо?

Я кивнула и удобно устроилась под его рукой. Мы смотрели, как солнце окрашивает комнату в самые яркие цвета, и я влюбилась в его квартиру, которая всегда казалась мне немного безжизненной и безликой. Но теперь я понимала его – от строгих, без декора стен, до полностью белой мебели. Майлз был художником. Художником до мозга костей. И он предпочитал игру природы тому, что мог бы сделать с этим местом сам. Мне это нравилось в нем.

– Расскажи мне, – мягко попросила я. – Я хочу знать все, что можно знать о Майлзе Рейли.

– С чего мне начать? – спросил он, и теперь была моя очередь ухмыляться.

– Начни с самого начала, – просто сказала я. – Расскажи мне о своем детстве.

Сразу же я почувствовал, что сказала что-то не то. Его лицо потемнело, выражение опустилось, и стены снова поднялись.

– Или нет, – поспешила сказать я. – Ты можешь рассказать мне о чем-нибудь другом, о чем угодно. Расскажи мне о своей работе. Я бы хотела узнать о ней побольше.

– Хорошо, – сказал Майлз, казалось, оживившись от возможности поговорить о своей работе. – Ты знаешь, что я фотограф.

– Я могу сказать, что тебе это нравится, – нахально сказала я, и он пощекотал меня под подбородком, заставив меня хихикнуть. – Но расскажи мне больше. Что за вещи? Чем ты увлекаешься? Какое искусство тебе нравится? Это хобби или ты зарабатываешь этим на жизнь?

Майлз рассмеялся и покачал головой на мое любопытство, и на секунду я испугалась, что его стены снова поднимутся. Но потом он заговорил, его голос был глубоким и добрым, когда он посвятил меня в детали.

– Мне нравится наблюдать за людьми, – сказал он, и я, слушая его, наблюдала за восходом солнца через полуоткрытые глаза. – Мне нравится их выражение лица, то, что я заставляю их чувствовать. Особенно женщины. Мне нравится их реакция на стимуляцию. Любую. Музыка, секс, вещи, которые заставляют их чувствовать.

– Ты их фотографируешь? – спросила я, пытаясь побороть ревность, от которой мое сердце учащенно забилось. – Женщин?

– Ты знаешь, что да, – сказал Майлз просто.

Конечно, я знала. Гуглила его, видела фотографии девушек, наложенные друг на друга. Сама эта мысль послала волну ревности по моему телу, но еще больше запутала меня, когда он облегченно рассмеялся.

– Может быть, мне следует сказать, что я это делал. До того, как появился некто определенный.

Я просияла, глядя на него, и он щелкнул по моему соску своими длинными, сильными пальцами. Я схватила его за руку и заставила его обернуть ее вокруг себя, прижавшись к нему.

– Продолжай, – прошептала я. – Я хочу знать больше. Гораздо больше. Хочу знать все.

– Все, да? – спросил Майлз, усмехаясь. – Есть что рассказать. Ты уверена, что хочешь остаться здесь?

– Да, – прошептала я, окинув его пристальным взглядом. – На самом деле, нет места, где бы я предпочла быть.

– Хорошо, – прорычал он, в его голосе чувствовалась какая-то грань, которую я не могла понять. – Ты знаешь, что такое двойная экспозиция?

Я кивнула.

– Ты наложил их фотографии на другую фотографию.

– Да, я снимаю большинство своих фотографий на пленку, а затем проявляю их. После этого я изменяю их в цифровом формате, создавая двойную экспозицию. По сути, это означает соединение двух фотографий в одну, наложение одной на другую. Я выбираю то, что, по моему мнению, подходит женщине на фотографии. У меня была невинная девушка с церковными свечами, ее отец был священником. У меня была девушка-хиппи с цветами, распускающимися в поле. И так далее, и так далее.

– А как насчет меня? – импульсивно спросила я. – С чем бы ты меня соединил?

Майлз засмеялся и взъерошил мои волосы, а я демонстративно показала ему язык.

– Думаю, тебе просто придется подождать и посмотреть, – сказал он, и я нахмурила брови, побуждая его объяснить. – У меня выставка в La Gallerie примерно через месяц. Я бы хотел, чтобы ты пришла и посмотрела фотографии.

Я уставилась на него и спросила вслух:

– Ты будешь там?

– Я надеюсь на это, – просто ответил Майлз. – Я бы очень хотел быть. Это моя первая большая выставка. Большинство моих работ продается в Интернете в виде гравюр.

– Ты хорошо зарабатываешь? – спросила я его, и он рассмеялся над моей откровенностью. – Извини, мне просто любопытно. Я ничего не знаю об этих вещах.

– Да, – признался Майлз. – Достаточно, чтобы жить. Но я унаследовал немного денег, благодаря чему и появилась эта квартира.

Я еще раз оглядела его квартиру. Мы жили на одной улице, в престижном районе города, но теперь, когда наконец оказалась здесь, я знала, что его квартира, должно быть, стоила по крайней мере на полмиллиона дороже моей. Она действительно была изысканной. Я бы с удовольствием разделила ее с ним…

Я покраснела от этой мысли, отвела глаза и зарылась лицом в его плечо.

Словно почувствовав мой дискомфорт, Майлз пощекотал меня, и я хихикнула, прижавшись к его коже.

– А как же твоя семья? – пробормотала я, потому что не была уверена, уклонится ли он от вопроса или ответит на него правдиво.

– Моя семья? – повторил Майлз, и я кивнула ему, все еще пытаясь спрятать лицо. – Ты уверена, что хочешь знать?

– Я хочу… пожалуйста, – взмолилась я, и он тяжело вздохнул, прежде чем снова начать говорить.

– У меня была семья, – сказал он. – Родители. Мой отец был инвестиционным банкиром, мама – домохозяйкой. Мы жили в небольшом пригородном доме, пока моего отца не уволили с работы. Тогда начали распространяться слухи.

– Какие слухи? – тихо спросила я, глядя на него сверху.

Мои пальцы исследовали его лицо, щетину на подбородке, твердую линию челюсти. С каждой минутой я влюблялась в него все больше и больше. Влюблялась в него так невероятно сильно, что почти физически ощущала его воздействие.

– О моем отце, – жестко ответил Майлз, глядя на солнце, которое уже полностью поднялось над горизонтом. – Что он совершил мошенничество, что именно он довел весь банк до краха. После его ухода была целая куча увольнений, а такие слухи быстро распространяются. Отца распяли на кресте. Обвиняли во всем. Это превратило все в ад. Мне тогда было всего три года.

– Что случилось? – спросила я, мой голос был едва слышен.

Его история набирала обороты, и я начинала нервничать, хотя все это было в прошлом. Я хотела, чтобы с ним все было хорошо, хотела, чтобы с его отцом все было хорошо. Но какой-то голос в глубине моего сознания говорил мне, что у этой истории не будет счастливого конца.

– Он покончил с собой, – просто сказал Майлз, его голос почти не дрогнул. Он поднял руку, когда я попыталась заговорить. – Пожалуйста, не волнуйся, сладкая. Это было очень давно, и я был еще ребенком. Я его почти не помню.

– Но ты все равно потерял его, – протестовала я. – Ты все равно потерял родителя. Отца. Мне так жаль, Майлз. Мне так жаль, что тебе пришлось пройти через это.

Майлз посмотрел на меня странным взглядом, и в этот момент мы соединились на таком уровне, котором не было раньше, увидев потерю наших друзей и семьи в глазах друг друга и внезапно поняв, что мы действительно знаем, каково это, что значит потерять кого-то вот так, так внезапно, так окончательно.

– Спасибо, – тихо сказал Майлз, затем перевел взгляд обратно на окно. – Хочешь узнать больше, сладкая?

– Да, – прошептала я без колебаний. – Пожалуйста…

Глава 36

Майлз

Интуиция (сущ.) – найти что-то хорошее, не ища этого.

– …что было дальше? – спросила Бебе.

Ее голос был мягким, ничуть не назойливым, и я знал, что могу ей доверять. Бебе была первым человеком, которому я хотел открыть правду, и это шокировало меня. Но я должен был знать, что в конце концов это будет она.

– Вы были близки с мамой? – поинтересовалась она.

– Когда-то были, – ответил я. – Наверное, когда я был очень-очень маленьким. У меня есть несколько приятных воспоминаний о ней. Но после того, как все это дерьмо случилось с моим отцом, все пошло кувырком. У нас отобрали дом, и мы переехали к моей тете. У нее был полный дом детей, и она не очень-то заботилась о том, чтобы рядом были два лишних человека. Мы там долго не задержались.

– А что насчет компании твоего отца? – спросила Бебе. – Они когда-нибудь извинялись за несправедливое обвинение?

Мне нравилось, как она предполагала, что это неправомерно, без того, чтобы я говорил ей об этом. Я полюбил ее еще больше только за это.

– Это произошло позже, – я покачал головой. – Но нет, в то время это был настоящий гребаный бардак. Никто бы не взял маму на работу, только не с фамилией моего отца. А она отказалась избавиться от нее, сказав, что не собирается отказываться от его последней части. Но я думаю, что на самом деле это было потому, что ей нужен был повод пожалеть себя.

Бебе коснулась моей руки, и я отвел взгляд, когда она погладила мою кожу, ее прикосновение было таким сладким, таким чертовски нежным.

– Она нашла работу?

– Да, в этом убогом баре, – объяснил я с гримасой. – Это было чертовски ужасно. Парень там… владелец. Мама начала с ним встречаться, но он оказался плохим парнем. Она подсела на наркоту, потом на более сильное дерьмо. Она стала наркоманкой еще до того, как мне исполнилось пять лет.

Я не хотел ее жалости, но ее нежные ласки на моей коже все еще были так приятны, что едва мог попросить ее остановиться. И когда я это сделал, она проигнорировала это, продолжая нежно гладить меня, как будто пытаясь сказать мне, что все будет хорошо. И я позволил ей.

– Моя тетя выгнала нас, – продолжил я. – Примерно в мой день рождения. И мы переехали в этот захудалый трейлерный парк… Моя мама, я и тот парень. Но с тех пор все пошло кувырком.

– Ты ему не понравился? – догадалась Бебе, и я покачал головой.

– Нет, я ему действительно, бл*дь, не нравился, – подтвердил я. – И моя мама, и он, оба все глубже и глубже погружались в яму зависимости. Место, в котором мы жили… Оно не годилось для ребенка. Оно даже не подходило для гребаного человеческого существа. Это был бардак, гребаная свалка. Я пробирался через мусор, чтобы добраться до своей кровати, это было ужасно.

– Разве они не позаботились о тебе? – спросила Бебе дрожащим, обеспокоенным голосом. – Разве их не волновало, что о тебе не заботились должным образом?

– Если они и волновались, – продолжал я, – то они этого точно не показывали. Я жил в этой дыре с ними, пока мне не исполнилось двенадцать лет. Потом у моей мамы обнаружили рак.

Бебе ахнула от моих слов, и я ободряюще сжал ее руку. Теперь все было позади, но, если бы не призраки моего прошлого, я бы уже давно жил дальше.

– Она быстро умерла, – сказал я. – А ее парень становился все более и более агрессивным. Должно быть, прошло две недели после ее смерти, когда он выгнал меня. Мне было всего двенадцать лет.

– Майлз, – вздохнула Бебе, выражение ее лица выражало ужас.

Задним умом я понимал, насколько душераздирающей была эта история. Я знал, что так нельзя обращаться с детьми, да и вообще с кем бы то ни было. Но я никогда не рассказывал эту историю. Никогда ни с кем не делился болью своего прошлого. И почему-то это было похоже на гребаное облегчение. Как будто я наконец-то выдохнул после долгих лет задержки дыхания.

– Все в порядке, – сказал я. – Я провел на улице всего несколько ночей. Потом связался с тетей и переехал к ней на время. Но я уже был… в жопе. Сломлен. То, что произошло, сформировало меня, и это начало проявляться.

Вот тут-то и наступила трудная часть, и я почувствовал себя глубоко смущенным, вынужденный рассказать ей о своей мерзкой привычке. Но тут до меня дошло, что я оставил замусоренную комнату открытой, когда у меня случился приступ паники. Быстрый взгляд в коридор показал, что теперь она была плотно закрыта, нигде не было и следа моей слабости.

– Я так привык к этому, – сказал я дрожащим голосом. – Мусор, беспорядок. Когда я жил в трейлерном парке, было совершенно нормально находиться в окружении такого дерьма, и я… я думаю, часть этого осталась здесь. Чувствовал себя странно, если не был окружен этим… Если у меня не было уголка для себя, маленького уголка, где я мог бы спрятаться за грязью, как это было в трейлере.

– У тебя своя комната? – спросила Бебе, и я пожал плечами.

– Не совсем, в переполненном доме не было возможности сделать это, – объяснил я. – Но у меня был небольшой уголок в подвале, и он превратился из кладовки в чертову… святыню той жизни, которой я жил раньше. Нашел в нем утешение. Собирал использованные пивные банки, грязные гребаные коробки из-под пиццы, строил крепости из этого хлама. Я был подавленным ребенком, не знал, как взаимодействовать с другими.

– Ты чувствовал себя в безопасности? – поинтересовалась она, и я кивнул, не пытаясь скрыть удивление. Бебе поняла.

– Моя тетя узнала, – наконец, смог признаться я. – Вскоре после этого, может быть, когда мне было шестнадцать или около того. Она назвала это моим маленьким грязным секретом, заставив меня чертовски стыдиться этого. Угрожала вышвырнуть меня из дома, если я не прекращу… Но я не смог. И она осталась верна своему слову.

Глаза Бебе наполнялись слезами, но я отчаянно пытался сказать ей, что все было не так плохо, как могло показаться из того, что я рассказывал. Но, конечно, мы оба знали, что это было бы откровенной гребаной ложью. Моя жизнь была сплошным беспорядком.

– Она отправила меня жить к бабушке, – наконец сказал я. – Я ее почти не знал. Она была папиной мамой, и она была чертовски строгой.

Я усмехнулся, вспомнив женщину, которая определила многое в моей жизни. Ее звали Долорес, и она была бывшей школьной учительницей, строгой и старой школы во всем, что она делала.

– Я жил с ней до восемнадцати лет, – продолжал я. – Она была замечательной, но не такая, как все. Мы не были очень привязаны друг к другу, но она полностью поддерживала меня. Она купила мне мою первую камеру, научила использовать световую комнату в школе, потянув за некоторые ниточки из своих собственных преподавательских дней.

– Она была учительницей? – спросила Бебе, и я кивнул. – Она звучит потрясающе.

– Была, – сказал я просто, ясно давая понять, что ее больше нет.

Когда Бебе посмотрела на меня, я пожал плечами и сглотнул.

– Она была намного старше. Она мирно умерла во сне, когда мне было восемнадцать. Но она сделала одну вещь, прежде чем покинуть меня, и я всегда был благодарен ей за это. В отличие от мамы или тети, бабушка верила, что папа был невиновен, и потратила большую часть своей жизни на то, чтобы доказать это.

Бебе обняла меня, и я притянул ее ближе, вдыхая ее пьянящий аромат, пока я продолжал, мой голос был шепотом у ее уха.

– Через несколько месяцев после смерти бабушки я получил официальное посмертное помилование отца, – объяснил я. – Вместе с большой компенсацией. Я использовал ее, чтобы купить эту квартиру и переехал сюда около десяти лет назад. Я возлагал на это место такие чертовски большие надежды.

Бебе потянула меня за руку к себе, призывая продолжать смотреть на нее.

– Наверное, я просто сдался, – признался я. – С годами мне становилось все хуже и хуже. Единственное хобби, которым я занимался, была фотография. И я все реже и реже покидал квартиру, пока не оказался прикован к ней. Пока не стало слишком поздно.

– Мне так жаль, – вздохнула Бебе, ее слова были едва различимы, настолько они были тихими.

Но они значили для меня весь мир. А еще больше значило то, что я рассказал ей свою историю, которой ни с кем не делился до Бебе. Она была именно тем человеком, которому нужно было рассказать, и я почувствовал, что избавился от огромного бремени. Оставалась только одна вещь, один грязный секрет, которым можно было поделиться с моей девочкой.

– Я… – начал я, мои слова болезненно оборвались. – Ты ведь знаешь, что я в полном раздрае, верно?

Бебе повернулась в моих объятиях, устремив свои глубокие темные глаза в мои. Она не сказала ни слова, просто смотрела на меня, и мне казалось, что она смотрит прямо в мою гребаную душу.

– У меня бывают приступы паники и тревоги, – продолжил я. – Я принимаю лекарства – антидепрессанты и антипсихотики. Но есть еще одна привычка, о которой ты не знаешь.

– Мне кажется, я знаю, – прошептала Бебе, и настал мой черед уставиться на нее. – Я видела это… Маленькая комната.

У меня кровь застыла в жилах, когда я подумал об этом. Вонь, грязная маленькая комната, воплощение моего стыда. Но потом я подумал о другом – о том, что Бебе все еще была там, прямо в моих объятиях. Она видела это и не ушла. Не осудила меня. Она осталась, чтобы выслушать мои объяснения, не переставая спрашивать меня самого. Бебе знала, что я доверяю ей достаточно, чтобы в конце концов все ей рассказать. Мое сердце чуть не разорвалось от любви, которую я испытывал к ней в тот момент.

– Это мой секрет, – сокрушенно признался я. – Грязный гребаный секрет. Потому что он напоминает мне о моем детстве. Потому что это место, где я чувствую себя в безопасности. В окружении всего этого… гребаного дерьма, которое раньше было в трейлере. Иногда это единственное место, где я чувствую себя самим собой.

Бебе сжала мою руку, и я обнял ее, моя грудь вздымалась.

– Все хорошо, – прошептала она, покрывая мою кожу поцелуями. – Все будет хорошо. Я рада, что ты мне рассказал. Тебе нравится эта комната?

– Я чертовски ненавижу, – признался я. – Чертовски ненавижу то, что это такое, и то, что это значит, и то, что я так зависим от этого.

– У меня есть идея, – сказала Бебе. – Хочешь пойти со мной?

– Да, – машинально кивнул я, уже доверяя ей во всем, что она задумала. – Что мы будем делать?

– Мы, – сказала она, вскакивая с дивана. – Мы вычистим эту комнату и превратим ее в настоящую темную комнату. И тебе больше никогда не придется иметь дело со своими кошмарами. Как ты думаешь, ты готов отпустить это?

Я уставился на нее, такую маленькую, но чертовски полную жизни, переполненную энергией и энтузиазмом, готовую помочь мне любым возможным способом. Бебе была невероятной, удивительной. Она была той недостающей частью, в которой я нуждался, чтобы снова почувствовать себя целым. Она была недостающей частью моего хренового уравнения.

– Ты хочешь, чтобы я избавился от комнаты? – спросил я ее, и Бебе кивнула с застенчивой улыбкой.

– Я хочу, чтобы ты превратил ее в нечто позитивное, – объяснила Бебе. – Что-то, что не вызывает у тебя беспокойства. Место, где ты чувствуешь себя в безопасности, не стыдясь этого. Место, где ты можешь быть самим собой, но не боишься показать его и мне.

Страх, что она увидит мою комнату, был сильным и заставлял меня дрожать.

– Ты уверена, что сможешь мне помочь? – спросил я ее с отчаянием в голосе.

Теперь я понял, как сильно нуждался в ней.

– Да, – ответила Бебе, звуча более уверенно, чем когда-либо. – Мы сделаем это вместе. Наш маленький проект. Хорошо?

Я смотрел на нее, мое сердце бешено колотилось. Не был уверен, готов ли я к этому, но она казалась такой взволнованной и так хотела мне помочь. Но что случится, если я сломаюсь под давлением, если все это окажется для меня слишком сложным?

Начав действовать, я понял, что на моем лице была улыбка и что мне было насрать. Я хотел попробовать.

– Хорошо, – сказал я.