Текст книги "Баронесса Настя"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 19 страниц)

За очередным холмом неожиданно открылось озеро – гладь воды, подёрнутая солнечно-золотой кисеёй полдневного марева. Кейда присмотрелась и только тогда увидела противоположный берег: там, сливаясь с горизонтом, голубели туполобые вершины Швабского Альба, и была тишина, и слабо дрожало марево, и было видно, как самые дальние горы таяли в небе, превращаясь то ли в облака, то ли в отражения холмистых нагромождений.

Справа от дороги выросла деревянная вышка. Но вдруг заметила Кейда, что на ней расхаживает взад-вперёд часовой с автоматом на груди, И со стороны вышки наперерез машине бегут два офицера. Автомобиль остановился. Кейда поняла: здесь какой-то Военный объект, и Ацер тут начальник, и, может быть, самый старший.

Приняв доклад и о чём-то поговорив с офицерами, барон вернулся в машину, и они поехали дальше.

Ацер негромко и с некоторой загадочностью заметил:

– Тут, в районе озера, секретный военный объект. Прошу вас нигде и никому не говорить о том, что вы увидите.

– Разумеется.

Помолчали, думая каждый о своём. Ацер, вдруг оживившись, наклонился к спутнице:

– Так, значит, вы усердно изучаете русский язык.

– Да. Я готовлюсь работать в России – в Курске, Полтаве или Харькове.

– Тогда вам нужен и украинский.

– Сомневаюсь. В будущем мы утвердим по всей России один язык – немецкий.

Ацер слегка улыбнулся, стараясь не показывать своего скепсиса, но Кейда ещё за обедом в замке поняла, что молодой барон не разделяет её страстных излияний в верности фюреру, он как бес ничему не верит и полон ядовитой иронии.

– Как далеко продвинулся ваш русский язык?

– Мой лично?

– Именно ваш язык. Много ли слов вы знаете?

– Слов не считала, но я понимаю почти всё, что они говорят и готова поболтать с ними.

– Я спросил об этом не случайно, мне нужен переводчик, – собственный, особо доверенный. Вам, как кавалеру...

Он посмотрел на орден, сверкавший бриллиантами.

– ...я могу доверить...

– Хорошо, я почти согласна, но мне нужна зарплата. И – хорошая.

– Предлагаю тысячу марок в месяц.

– Э, нет! Такое жалование меня не устроит.

– Тысяча марок – не устроит? Да у нас обер-штурм-фюрер получает пятьсот!

– Обер-штурмфюрер пусть получает свои пятьсот, а у меня должна быть своя зарплата.

– Какая же? – искренне изумился Ацер.

– Десять тысяч марок.

Ацер приоткрыл рот и выпучил глаза. С минуту он ничего не мог сообразить, но потом выдохнул:

– Вы шутите.

– Нисколько.

– Послушайте: вот я – глава сверхсекретного военного объекта, без пяти минут генерал, а платят мне в пять раз меньше.

– Я не генерал и даже не майор, но меньше чем за десять тысяч служить не стану.

Говорила твёрдо, с сознанием своей правоты, хотя и сама не понимала до конца смысла своей игры.

Ещё более сложные чувства испытывал Ацер. «Чем вызваны претензии этой молоденькой и, в сущности, ничего не значащей девчонки? Не исключено, что у неё есть другие предложения, быть может, ещё более выгодные». Одна догадка сменяла другую. И одновременно властно приходило осознание невозможности уступить кому-то попавший в его руки драгоценный камень, и не десять тысяч в месяц, а все своё состояние он готов был бросить к её ногам. Страшноватая это была мысль, но именно она западала все глубже в его сознание, и он уже всерьез задумывался о том, как бы половчее расставить сети...

– Согласен, – сказал он негромко, – получайте свои десять тысяч.

– О, вы богатый человек! Где вы возьмете такую кучу денег?

– Я человек не бедный, и хотя и знаю, что русским вы владеете не очень хорошо, согласен на ваши условия.

– Но это ещё не все мои условия.

– Пожалуйста, готов выслушать.

– Жить буду, где захочу, встречаться – тоже с кем захочу. Служить готова не больше четырёх часов в сутки. Два выходных в неделю! И деньги – за год вперёд.

Кейда жёстко накручивала свои условия в надежде, что он дрогнет, откажется, но Ацер согласился.

– Деньги получите сегодня. А к работе приступите завтра.

Автомобиль, обогнув очередной холм, выкатился на поляну, на дальнем краю которой в тени пирамидальных тополей стоял светло-жёлтый, с тремя острыми крышами, четырёхэтажный дом. У входа в него была видна группа офицеров с собаками. Увидев приближающийся автомобиль, они расположились двумя рядами и в положении «смирно» ждали появления начальства.

Полковник важно вышел из машины. Офицеры стояли не шелохнувшись. Ацер кивнул им. Растворил дверцу со стороны Кейды. И когда они проходили в дом, а офицеры щелкнули каблуками, выбросив вперёд руки, Ацер и на это приветствие лишь слегка кивнул головой. И удивился тому, что и Кейда шла мимо них спокойно и не реагировала на нацистский жест. Он объяснял этот факт лишь ещё одной странностью девицы, обладавшей орденом, о котором приветствовавшие их офицеры не могли и мечтать.

В дом вели три двери. Ацер растворил среднюю и пропустил впереди себя Кейду.

Кейда отметила про себя, что всюду, где появлялся Ацер, его встречали офицеры в чёрных мундирах. Были среди них и пожилые, важные, но Ацер со всеми был холоден и даже руки никому не подавал. Было много собак, они сидели возле ног своих хозяев и спокойно наблюдали за происходящим.

Ацер провёл Кейду сквозь анфиладу коридоров и комнат, двери распахивал семенивший впереди толстый майор. Наконец они вошли в большой зал без окон, здесь Ацер подал Кейде стул и предложил сесть возле круглого, ничем не покрытого стола.

– Приведите Фёдора! – сказал Ацер офицеру.

Вскоре в сопровождении часового в зал вошёл мужчина лет сорока, в помятом шерстяном костюме, в белой рубашке с небрежно повязанным галстуком.

«Фёдор? Почему Фёдор? – думала Кейда – У него же есть фамилия»

Майор с часовым удалились. Фёдор сидел напротив Кейды и спокойно разглядывал её.

Ацер повернулся к Кейде:

– Скажите ему: мне не нравится его вид, – я просил капитана Фёдора одеваться красиво и чисто.

Кейда перевела, на что капитан неопределенно и лениво повёл плечом.

Ацер продолжал:

– Спросите его: чем он занимался в Горьком?

Капитан хотя и не сразу – он с минуту снисходительно смотрел на Ацера, – но заговорил. В голосе его слышалось безразличие:

– Проектировал подводные лодки.

– Вы изобрели «лягушку».

– Магнитную мину я не изобретал.

– Кто её изобрел? Ваш главный инженер?

– Да, кажется.

– Его фамилия?

– Демьянович Николай Павлович.

– Он сейчас переведён в Челябинск?

– Да.

– Он и там главный инженер?

– Да, на танковом заводе.

– У него жена еврейка?

– Кажется.

– Не кажется, а точно. Вы её хорошо знали. И волочились за ней.

– Что это – «волочились»?

– Не валяйте дурака! Вы отлично знаете смысл этого слова.

– У нас на заводе есть волочильный стан...

– Хватит скоморошничать! Лучше скажите: устройство магнитной мины знаете?

Последний вопрос Кейда задала на чистейшем русском языке, и капитан сдвинул брови, пытливо посмотрел на неё. С лиц его слетело лениво-благодушное настроение.

– Нет, не знаю.

Он ждал новых вопросов, и Кейда почувствовала его обострёный интерес к себе.

– Мне известно; вас разыскивают по распоряжению самого Сталина, вас хотят включить в группу физика Курчатова. Так ли это?

– Я не физик.

– Вы – артист, но роль вам плохо удаётся. Пользуетесь моей благосклонностью, знаете, что мы вас ценим, на вас надеемся и ничто вам не грозит. Не хотите работать на Германию – ваша воля, принуждать не станем. Мы сохраним вас для человечества. Да, фюрер идёт и на это. Он думает не только о судьбе Германии, его великая душа объемлет мир. А теперь скажите: не нужно ли вам чего?

– Нам нужен зубной врач.

– Будет врач. Идите.

– Пойдёмте и мы. Нас ожидает катер, – повернулся к Кейде Ацер.

Подошёл толстяк майор.

– Господин полковник, офицеры будут рады угостить вас.

– Благодарю, мы не можем. Мою даму смущает общество незнакомых молодых людей.

Майор только теперь разглядел на груди Кейды белый, усыпанный бриллиантами крест. И вытянулся в струнку.

– Хайль Гитлер!

Кейду словно оса ужалила, – она щелкнула каблуками, швырнула перед собой руку:

– Хайль!

Сидевшая в углу овчарка испуганно гавкнула.

Акр шёл сзади, низко опустив голову. Этот истерический выкрик вмиг развеял всё обаяние Кейды. Лишь немногие догадывались, что Ацер походил на двуликого Януса; у всех на виду был нацист и полковник германской армии, второго же лица его никто не видел, но именно оно было стержнем его существа, – лицо с едва уловимыми чертами полукровки, затаившего глухую, неизбывную обиду на гитлеровских правителей, вознамерившихся окончательно решить еврейский вопрос. Школьником он не испытывал к нацистам лютой ненависти, да и в юные годы ещё осознавал себя немцем и сам был готов уничтожать врагов рейха. Но с возрастом Ацер все больше задумывался о своем происхождении, как бы прислушивался к току крови в его венах, и ему становилось неуютно, он уже без былой сердечности общался с друзьями – «чистыми арийцами» и искал среди них ребят, похожих внешними чертами на себя. Если же он слышал и от них: «Бабушка была гречанкой» или: «Все мои предки – чистые арийцы», то охладевал к новым друзьям. С течением времени зов крови становился сильнее, а речи – скупее, ко всему добавился страх перед раскрытием его родовых корней. Он перестал упоминать имя своей матери, а потом и в мыслях вспоминал её всё реже. Второе, тайное его лицо не принадлежало ни к какой национальности, а было отмечено печатью гражданина мира. Две черты в людях он ненавидел люто: немецкий патриотизм и нелюбовь к евреям. Первую черту он уже видел в Кейде и считал её нацистский дух наносной дурью, болезнью молодости. Но вот если она к тому же и ненавидит евреев...

Они шли к машине, и он, глядя себе под ноги, молчал. Он знал, что рано или поздно заговорит с Кейдой о евреях, знал и страшился открыть в ней вторую черту, так часто встречающуюся в нацистах.

На катере они прошли на носовую палубу, где в шахматном порядке стояли четыре кресла из дерева цвета карельской березы. Кейда опустилась на переднее кресло, сидела прямо, недвижно, словно королева. Её головка, длинная шея и развёрнутые как у балерины плечи резко и рельефно рисовались на фоне бегущей под катер воды. Она вглядывалась в очертания берега, уже различая вкрапленные в дрожащую синеву леса белые домики и над ними, на холме, тёмные линии громадного сооружения, – видимо, замка.

Ацер сидел сзади и тоже смотрел вперёд, но помимо своей воли всё чаще обращал взор на Кейду. «Неужели?.. – повторял он почти с ужасом один и тот же вопрос, – неужели вот она – незнакомая, непонятная и далекая – будет моей судьбой?..»

Оживали мечты, – полузабытые, почти юношеские, – о той, которая вдруг явится и затопит сердце сладкой истомой, наполнит жизнь радостью... Ему сорок лет, у него в лагере был целый гарем из русских пленниц, но разве он любил хоть одну из них? А эта? Девушка бедная, малоразвитая, кроме того, фанатичка, почти сумасшедшая. Разве нормальный мужчина может полюбить такую? Её храбрость! Она тоже граничит с безумием. Ну, скажите на милость: мог бы нормальный человек добровольно подставить свой лоб за другого? Ну вот, а ты смотришь на неё как на икону. Опомнись! Очнись, пока не поздно!..

Однако, увидев на берету сработанный по его заказу в Америке «Линкольн», он загорелся желанием как можно скорее подвести к нему Кейду, поразить её блеском внешней и внутренней отделки автомобиля, покатить к замку, равного которому нет во всей Швейцарии да и на всём юго-западе Германии.

Настю между тем занимали мысли иного рода: она неодолимо хотела знать, что за человек Фёдор, почему он так интересует Ацера, что за птица такая сам Ацер и, наконец, что представляет собой объект, над которым он начальствует.

Она понимала, что чем меньше будет проявлять интереса к этому объекту, тем быстрее проникнет в его тайну.

Необходимо было продолжать играть выбранную роль.

«Линкольн», обогнув огромную клумбу с роскошными цветами, мягко, бесшумно остановился у подъезда. Ацер выходил из машины, всем своим видом демонстрируя важность, значительность своей персоны. И почти не обращал внимания на старого слугу, открывшего дверцу автомобиля, на двух офицеров тайной полиции, стоявших поодаль. Кейде он подал руку и церемонно показал на мраморные ступеньки, ведущие к дубовым с золочёными ручками дверям. «Артист! – подумала Кейда, пряча улыбку. – Генерал, его дядя, проще».

Из холла вели три двери: одна большая, двустворчатая, две другие – поменьше. Слуга растворил левую. Ацер и Кейда прошли по коридору, а затем под аркой в небольшой круглый зал с камином и кроваво-красным ковром на полу. Небольшой стол и шесть стульев подсказали Кейде, что хозяин принимает здесь немногих и, может быть, самых близких друзей.

Офицеров тут не было, слуг – тоже, но очень скоро из боковой двери появились две девушки и стали накрывать стол.

Кейда ни разу не взглянула на Ацера, но боковым зрением следила за каждым его жестом и одновременно разглядывала зал – стены, потолок, камин, цветочные вазы, расставленные в углах, и, особенно, молодых, едва достигших совершеннолетия девушек, расставлявших перед ними тарелки. Они были свежи и румяны, как ангелочки, всё делали ловко, мягко, грациозно. Кейда дивилась их красоте и тому, что ни Ацер их не замечал, ни они, казалось, не видели и не хотели видеть Ацера и её, Кейду. Кейда демонстративно заглядывала им в лица, но они тактично увертывались, стеснялись, – видимо, трепетали от страха перед хозяином.

– Как вас зовут, девочки? – некстати прозвучал громкий голос Кейды.

– Меня – Патриция, – ответила та, что казалась постарше, – А её – Мариам.

– Я хочу, чтобы Мариам сама назвала мне своё имя, – повернулась к ней Кейда.

– Да, любезная госпожа, меня зовут Мариам.

– Славное имя! Мы теперь знакомы и, я надеюсь, полюбим друг друга.

Эти последние слова прозвучали неожиданно и всех озадачили. Ацер дал знак удалиться, и девушки, точно ручейки, утекли из зала. Ацер тихо, но с нажимом проговорил:

– У нас не принято фамильярничать с прислугой,

– А у нас наоборот, – мы любим поболтать не взирая на лица и положение.

– Где это у вас? – холодно спросил Ацер.

– У нас в госпитале. Где же ещё? Там все разговорчивые и всегда готовы прийти друг другу на помощь,

– Видно, из этой вашей привычки и родился ваш подвиг, – Ацер метнул завистливый взгляд на крест и бриллианты, сыпавшие вокруг синеватые искры.

– Вы поступили бы так же, увидев, что вашему генералу грозит опасность. Подвига тут нет, я выполняла долг, Но фюрер решил…

Кейда в каждом своем слове слышала наивность, но полагала, что болтовня её тонко маскирует ядовитую иронию. Ацер не думал так, он пытливо разглядывал её и в тоне её речи улавливал оскорбительную для него игру, «Неужели дурит мне голову? Но зачем?» – думал он с досадой. И со своей стороны решил так же говорить загадками, водить её за нос. Впрочем, очень скоро он отважился на вопрос, всё время его волновавший:

– Вы любите евреев? – выпалил он скороговоркой.

– А почему я должна их любить или не любить? Вы же не спрашиваете меня, люблю ли я эфиопов.

– Эфиопы не интересуют никого, – в том числе и ваших друзей нацистов, а евреи...

– Моих друзей? Почему моих?

– Наших, наших, конечно!

– Любить, не любить – не те слова. Мы выскоблим их изо всех щелей земного шара.

– Выскоблим?

– Да, выскоблим, – как клопов.

– А вам лично евреи сделали что-нибудь плохое?

– Мне лично – нет, но они, как крысы обглодали Германию.

Ацер приоткрыл рот от изумления, но ничего не сказал. Кейда добавила:

– И хотят властвовать надо всем миром. Но вы... Почему вы задаете эти вопросы? Уж не заказ ли получили от тайной полиции? Зря стараетесь. Я подсудна одному человеку на свете – фюреру!

Ацер вытянул шею, как глухарь на стойке, поправлять ситуацию было уже поздно: он сам теперь видел, что не вовремя и не к месту задал свой вопрос, – тема щекотливая, неуместная в такой обстановке. И Кейда, воспользовавшись этим, поставила его на место.

Она была довольна, однако продолжать этот разговор не хотела, боялась запутаться. Ацер тоже избегал дальнейших дискуссий. Утешало его одно: такие геббельсовские стандарты о евреях выплескивал каждый нацист. С ней же, как он думал, стоит лишь как следует поговорить, и дурь её улетучится. Он склонился над едой и не смотрел на Кейду. Старался извинить её атаку на евреев, но не мог. Волна ненависти подступила к горлу и душила его, как удавкой. Отпала охота показывать ей замок, увлекать, закреплять дружбу. Холодно, с немецкой расчетливостью и еврейским меркантилизмом он сейчас, в одну минуту решил: она будет переводчицей и его наложницей. Он изваляет её в грязи и выбросит как тряпку. С этой мыслью и поднялся из-за стола. Сказал:

– Приступим к работе.

Едва Ацер успел растворить дверь, как его остановил голос вошедшего офицера:

– Господин полковник, вам телеграмма!

Ацер прочитал: «Завтра в Мюнхене в концерт-холле состоится важное совещание вам надлежит выделить пятьдесят человек для охраны». И больше ни слова. Его, полковника Ацера, на совещание не звали. А он давно ждал этого совещания, он знал: на него съедутся военные чины северо-западных областей Германии, прибудут офицеры и генералы из оккупированных Франции, Австрии и Швейцарии. Совещание обещал провести сам Гитлер... Его не приглашают... Теперь – жди опалы.

Он почувствовал себя зверем, которого выслеживают. И уже ощущал холод наведённых на него стволов.

Ацер подошёл к телефону, набрал номер Функа.

– Добрый день, дядя! Завтра в Мюнхене совещание, – вы знаете?.. А вы не скажете, почему меня нет в списках?.. Узнайте, пожалуйста, тут какое-то недоразумение. Вы не находите?

Кейда, стоявшая поодаль, делала вид, что разговор её не интересует. Когда он закончил, сказала:

– Поеду домой.

– Хорошо. Один момент.

Стоявшему у двери офицеру он велел позвать Патрицию, и когда та вошла, Ацер приказал:

– Проводите мадемуазель Кейду к дяде Альберту и можете пожить там несколько дней!

В замок генерала они летели на аппарате, похожем на майского жука. Это был прадедушка современного вертолета, в то время большая редкость.

На совещании в Мюнхене произошёл эпизод, имевший для старого Функа трагическую развязку. Фюрер был мрачен и рассеян, опытный психолог мог бы заметать надлом его былой агрессивности, начавшийся распад клокотавшего ещё недавно наступательного порыва. Он был зол и не щадил даже тех, к кому хранил почтительное уважение. Скользнув взглядом по первому ряду, зацепился на Функе, проговорил:

– Решается судьба Германии, а иные поползли в свои тёплые норы. Вы слышите, Функ! Нам некогда болеть!

– Мой фюрер, есть предел...

– У меня он тоже есть – предел! И голова есть, и сердце, – оно болит за Германию, за всех вас, чёрт подери!..

Функ при этих словах закипел обидой. К вискам, затылку хлынула кровь. Он, покачиваясь, поднялся, прошептал в сторону Гитлера:

– Простите, фюрер...

Успел дойти до машины и велел везти себя в госпиталь. Но в приёмном покое, в тот момент, когда со стетоскопом в дверях показался врач, схватился за грудь, широко раскрыл рот и – захрипел...

Он умер на руках у врача. В последнее мгновенье появился Вильгельм. Отец смотрел на него ещё ясными, тёплыми глазами, – в них не было ни укора, ни мольбы, они как бы застыли от изумления перед огромностью и величием вечности. Врач, повинуясь законам предков, сказал молодому офицеру:

– Закройте отцу глаза.

Вильгельм не сразу понял, чего от него хотят, но затем склонился над умершим, поцеловал его и осторожным движением пальцев сомкнул веки.

Молодой барон Вильгельм Функ, ставший хозяином замка, собирался сразу же после похорон отправиться в боевую часть под Курск.

В день отъезда в замок явился адвокат местного банкира. Вильгельм был в сильном подпитии и говорить с ним один на один отказался.

– Я еду на фронт! – заявил молодой барон. Вам, наверное, известно: там стреляют. Потому во все дела хотел бы посвятить сестру. Адвокат недавно возвратился из госпиталя, на месте левой руки у него висел пустой рукав, правую щеку рассекал глубокий шрам, глаз его на этой стороне пугающе сверкал слезящимся белком. На груди офицерского кителя одиноко болталась медаль – знак военной доблести.

Орден Кейды он не разглядел и встретил её равнодушно.

Вынув из портфеля бумагу, заговорил:

– Почти четыре последних года вы жили в кредит под залог замка и всего имущества, находящегося в нем. Вот опись всех предметов и убранства замка. Здесь печать и подпись покойного барона Альберта Функа.

Он протянул Вильгельму исписанный лист. Барон, даже не взглянув на бумагу, передал её Кейде.

Адвокат продолжал:

– Кредит закончился, время залога истекло. Прошу выплатить сумму... плюс проценты.

– Сколько? – буркнул Вильгельм.

Адвокат устремил на него порченый глаз.

– Сколько? – возвысил голос барон.

– Сумма большая. Очень большая.

– Неважно. Назовите её.

Адвокат показал на листе цифру.

– Будь по вашему. Через месяц вы получите деньги.

– Но позвольте, где гарантия?

– Гарантия? – зарычал Вильгельм. – Вот вам гарантия!

Он показал пальцем на бриллиантовый крест Кейды.

Не совсем же вы ослепли, чёрт вас подери! С вами расплатится фюрер. Он не даст в обиду кавалера Рыцарского креста!

Барон повернулся и пошёл прочь.

Проводив обескураженного и растерянного адвоката, Кейда прошла в комнаты Вильгельма. Тут тоже быт зал, камин, и все стены увешаны портретами предков и оружием. Вильгельма в зале не было, но он слышал, что кто-то вошёл к нему.

– Кто там?

– Я, Кейда.

– Проходи сюда. Дверь справа.

Вильгельм лежал на кушетке у кафельной стены, – видимо, это была тыльная часть камина, находящегося в зале. От стены шёл тёплый печной дух.

Кейда опустилась на стул возле кушетки. Барон, продолжая лежать на спине и не поворачиваясь к ней, спросил:

– Ты вправду моя сестра?

– Моя фамилия Функ. Кейда Функ.

– Хорошо. Это облегчает ситуацию. Тебя они не посмеют выбросить на улицу, а я...

Вильгельм повернулся к ней, приподнялся на локоть.

– Под Курском будет такая заваруха... Меня наверняка укокошат. Так что готовься стать хозяйкой.

– Я буду работать. У Ацера.

– A-а... Ну-ну. У Ацера – хорошо. Там надёжно. Ему всё равно, сохранится ли рейх или сюда пожалует русский Иван. Ацер непотопляем. Держись за него, только... не выходи замуж.

Кейда промолчала. А он минуту спустя продолжал:

– Ацер – не человек, он – дьявол. Служить у него – служи, но большего не позволяй.

Вильгельм смотрел на неё пристально, с затаённой печалью.

– Ты красивая. К тебе будут липнуть. И Ацер – тоже. Но ты знай: у него есть гарем из русских девушек. Я бы не хотел, чтобы Моя сестра...

– Вильгельм! – сказала Кейда твёрдо, – Брат мой! Вы скоро вернётесь и будете меня защищать.

Барон встрепенулся, поднялся, коснулся рукой плеча Кейды,

– Ты веришь?.. Спасибо. Поцелуй меня на прощание.

Кейда обняла его и поцеловала: по-русски, по-матерински. Потом выпрямилась, откинула назад голову:

– В моих жилах течет кровь Функов, – я горжусь этим!

Вильгельм отступил от неё и с изумлением, и даже с некоторым чувством страха посмотрел в её прекрасные глаза. Они были широко раскрыты и с какой-то дикой энергией смотрели в угол комнаты, где было пусто и копошился мрак, Кейда пугала Виля, но и в состоянии фанатического аффекта её лик не терял детского простодушия.

Две мысли электрической искрой пронеслись в сознании Виля: первая – жаль, что нужно немедленно улетать на фронт, и вторая: не разрешает ли их церковь браки двоюродных?

Кейда на глазах приходила в себя, черты её лица потеплели, смягчились и на губах, как луч зари вспыхнула улыбка.

– Когда вы улетаете?

– Машина ждёт меня у ворот. Я распоряжусь, чтобы тебе дали лошадь для прогулок и организовали охоту и рыбную ловлю.

Он снова подошёл к ней, взял её за руки, проговорил:

– Только без Ацера, Ладно?

– Ацер? Вам приходит в голову странная фантазия.

Кейда по-детски надула губки.

– Умница! Ацер – полуеврей. Если фюрер узнает... О-о-о...

Кейда испуганно распахнула глаза. Виль опять взял её за руки.

– Кейда, – сказал он строго, – это наша фамильная тайна. Я улетаю на фронт и, может, не вернусь оттуда. Ты останешься наследницей Функов и должна знать нашего врага.

– Ацер – враг?

– Если хочешь, – да. Он давно тянет свои щупальца к Рут-замку. И хотел бы, чтобы ни тебя, ни меня на свете не было.

Кейда проникалась все большим доверием к Вилю, и в глазах её теперь уже не метались искры безотчётного страха.

Она проводила Виля до машины, обняла его и тихо-тихо, так, чтобы никто не слышал, сказала:

– Храни вас Бог, И помните: ваша сестрёнка сумеет оберечь родовое гнездо Функов.

Они поцеловались, и чуть не расплакались: его родственные чувства возникли внезапно и были по-юношески пылкими и чистосердечными. Молодой офицер не сомневался, что Кейда – его сестра, самый близкий человек из рода Функов, а Кейда, хотя и не забыла своего истинного лица и того, что Вильгельм Функ немец, в минуты трогательных признаний Виля поддалась чувству благодарности и тому естественному влечению друг к другу, которое безотчетно возникает у молодых людей во время их общения.

Едва автомобиль с Вильгельмом выехал за ворота замка, как перед Кейдой выросла тучная, бочкообразная фигура с рыжей бородой и усами.

– Я главноуправляющий имением Функов Эрнст Райфранк.

Толстяк наклонил голову.

– А разве есть ещё и другие управляющие – не главные? – спросила Кейда.

– Да, есть. У нас четыре отделения и на каждом – свой управляющий. Отныне я весь в вашем распоряжении.

Кейда старалась быть строгой.

– Для начала, – сказала она, – покажите мне мою лошадь.

Райфранк шевельнул усами и расширил глаза, круглые, водянистого цвета, они болезненно слезились.

– Да-да. Хозяин приказал выделить вам лошадь.

– У вас речь военного, вы, верно, служили в армии? – спросила Кейда, направляясь к конюшне.

– Я – майор, ранен на фронте – в живот, с тех пор у меня нарушился процесс обмена веществ. Ем мало, а – видите – разносит.

– Полнота придает мужчинам важность.

Райфранк снова пошевелил усами.

– Я вас буду называть майором, можно? – продолжала Кейда,

– Сделайте милость. Я и есть майор, только в отставке.

Он шёл скорым, молодецким шагом, голову держал высоко, – рана в живот пощадила механизм мужской удали.

У кирпичной, выкрашенной в белый цвет конюшни их встретил мужчина лет тридцати, с обгоревшим лицом, с двумя боевыми орденами на отвороте кожаной куртки.

– Курт Бехер, отставной лейтенант, танкист, – представился он.

– О-о! – воскликнула Кейда. – Нас, военных, тут целая рота!

Она не забывала о приподнято-бравурном тоне, в который, как в роль, вошла с первых минут появления в замке. Он подчёркивал и её военно-полевой кураж, и армейскую простоватость. Однако теперь, очутившись в роли баронессы, она чувствовала необходимость поубавить тон примитивной бравады. Нужен был новый образ – хозяйки обширного имения и утончённой аристократки. Понимала, что новая роль потруднее прежней, но отступать было некуда: судьба бросала ей новый вызов, и Настя его принимала.

Вошли в помещение, мало чем напоминавшее конюшню. Просторный зал, высокие окна, цветная люстра из толстого стекла, мебель красного дерева. На стенах картины в дорогих рамах: женщина на коне, лошади и собаки. Пол из широких досок чисто вымыт, но не покрашен.

– Лошадь мы приведем сюда, – сказал Курт Бехер, – А вы можете пройти в комнату госпожи.

Он растворил дверь и наклонил голову, приглашая войти.

Настя увидела комнату с камином из тёмно-розового мрамора и ковром на полу. В углах стояли огромные вазы с цветами и карликовыми деревьями, у окна – диван, обтянутый тонкой кожей тёплого тона. И вообще тут всё дышало утончённой красотой и домашним, чисто женским уютом. Вещи, казалось, ещё хранили запах рук хозяйки.

– Баронесса проводила тут много времени, почти каждый день каталась на лошади.

– Вы мне дадите лошадь хозяйки?

– Её любимую кобылицу Луизу. Надеюсь, вы тоже её полюбите.

– Я не сомневаюсь в этом, я без ума от лошадей и каталась верхом ещё в детстве. Но признает ли меня Луиза?

Курт открыл двухстворчатый шкаф.

– Наденьте один из костюмов хозяйки, у неё была такая же, как у вас, фигура, – лошадь вас обнюхает и решит, что вы и есть баронесса.

Он вышел, и Настя стала примерять кофту, куртку, брюки... Ей понравился первый же набор, и она скоро предстала в нем перед конюхом, который в первые минуты оторопел, – так новая наездница была похожа на покойную баронессу.

– Прошу вас, присядьте вот к этому столику, здесь будут пирожки для лошади и кусок мяса для собаки.

– Собаки?

– Да, у вас будет и собака – голубой английский дог по кличке Анчар. Он до сих пор тоскует по хозяйке.

Из приоткрытой двери другой комнаты, – там, видимо, жил конюх, – неторопливо и величественно вышел огромный пёс. Увидев женщину, он на мгновение замер, потом взвизгнул и в три прыжка очутился возле новой хозяйки. Обе передние лапы он положил ей на колени и потянулся было мордой к лицу, но тут снова замер и уже готов был отпрянуть. Но запах костюма не мог оставить пса равнодушным, он обмяк и опустился на пол у ног Насти.

Она дала ему мяса. Анчар вяло стал есть. А тем временем Курт уже из третьей, настежь растворённой двери вёл под уздцы Луизу. Это была небольшая холеная кобылица, серая в крупных яблоках. При виде её Настя привстала, забыв про Анчара, и протянула руки навстречу лошади. Луиза только сверкнула своим черным непроницаемым глазом и мотнула головой, точно приветствовала незнакомку. Настя обняла её за шею и видела, как трепетно раздувает свои влажные ноздри лошадь, улавливая знакомые запахи, вспоминая вкусную еду с рук хозяйки, дальние прогулки в горы.

Настя скормила лошади пирожки с морковью и повела её на улицу. За ними покорно следовал Анчар.

Не сразу она попала ногой в стремя, не вдруг приняла жокейскую осанку, но, проехав километр-другой по тропинке, ведущей в горы, обрела уверенность, устойчивость, – мерно покачивалась в такт шагам лошади, высоко и прямо держала голову, понимая, как хорошо она смотрится со стороны, как идут ей точно схваченный обручем в талии синий жакет, белые полугалифе и кокетливая шапочка с длинным лакированным козырьком.

Справа впереди бежал Анчар. Он не скрывал восторгу от возобновившихся прогулок, сновал по сторонам, забегал вперёд и возвращался, вопросительно смотрел на хозяйку, словно бы высказывая нетерпение: «Ну что вы тащитесь как неживые?»

Тропинка вывела на проезжую грунтовую дорогу, и лошадь зашагала веселее. Слева тянулся волнистый берег озера, справа зеленели холмы. Они становились всё выше, и всё чаще с вершин их к подножью грязными рукавами свисали неглубокие овражки, по дну которых бежали весёлые ручьи.

Было жарко, и Настя всё чаще поглядывала на озеро, – не искупаться ли? Нет, лучше она продолжит путь и увидит места, где бывала хозяйка замка. Ничего она не боялась и верила, что лошадь идёт по привычному маршруту, а пёс тут знает каждый кустик и камень.