Текст книги "Баронесса Настя"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 19 страниц)

– Спасибо, сестра. Я тут задолжал малость. Ты уж, пожалуйста...

Назвал сумму – очень скромную. Кейда подала ему пачку банкнот.

Райфранк вынул из кармана заготовленную ведомость. Протянул Кейде.

–  Никаких ведомостей, никаких подписей. Завтра выдайте всем деньги за весь нынешний год. А тех, у кого много детей, пришлите ко мне. Я хочу побывать у них, посмотреть, как они живут.

Никто ей не возражал. Сидели, опустив голову. Думали о прежних временах, о старом хозяине замка и о хозяйке. Строгий был тогда порядок и деньги считать умели, но Вольфсон всё-таки у них всё выудил. Эту же, молодую и неопытную, он быстро обдерёт. Уж слишком простой и доверчивой казалась всем юная баронесса.

День клонился к вечеру, когда Настя наконец поднялась в свои покои и прошла в спальню. Только здесь, в этой просторной, со вкусом обставленной комнате, она отдыхай душой и телом. У дверей в позе надежного стража и хозяина ложился Анчар, в задёрнутых кружевной вязью гардин окнах кипела то светло-жёлтым, то красноватым золотом осень. В левой стороне на берегу рукотворного озера или пруда, заложенного здесь ещё первым хозяином замка, на пригорке стоял домик смотрителя парка. Там же была площадка для приземления вертолёта и крохотного двухместного самолёта, который иногда прилетал в угодья замка. Прилетал он редко, но именно сейчас Настя услышала в небе знакомый рокот и подошла к окну, взяв бинокль. Самолёт подрулил к самому дому, и из кабин выпрыгнули лётчик и пассажир. Бинокль у неё был мощный, морской, – в пассажире она узнала Пряхина. На нём была полувоенная одежда: белая рубашка, френч, полугалифе и хромовые сапоги. Оба они с лётчиком быстро скрылись за дверью.

Наблюдать за порядком в домике и на домашнем аэродроме Пряхина назначили без её ведома, – то ли Вильгельм распорядился, то ли сам Ацер.

Настя вспоминала момент встречи с ним во время «спектакля» со стрельбой в тире и с удивлением ловила себя на мысли, что ничего волнующего в этой встрече не было. Она вроде бы и не испытала того легкого радостного трепета, который овладевал ею когда-то там, на аэродроме под Ленинградом, там, где они служили.

И ещё более волновали её встречи на батарее. Тут ко всем прочим чувствам примешивалась ещё и гордость. Он был командир, и самый боевой, самый смелый, – с орденами и Звездой Героя. Здесь же ничего этого не было. Даже имя его стушевалось. Владимир Пряхин стал Паулем Вебером – молодым офицером в чужой и не очень хорошо сидевшей на нем форме. Одним из многих, и ничем среди них не выделялся.

Мысли эти навевали грустное настроение, но в то же время в груди ширилось ощущение свободы, лёгкости и ясности своего положения. Она никого и никогда не любила! Кажется, так. Кажется, это верно, и это хорошо, это нужно ей в её нынешнем исключительном, почти сказочном положении.

– Анчар! Гулять! – крикнула она псу, и в открытую дверь другой комнаты: – Фрау Мозель! Не ждите меня на ужин, мы пойдём в горы.

В горы – это по тропинке, бегущей между двумя холмами, – и вверх, всё вверх, а оттуда или в сторону озера, или в чащобу ореховых деревьев, на зелёный склон большого холма, и дальше – на поляну, служившую домашним аэродромом.

По этому второму пути и устремилась Кейда с Анчаром.

Очень скоро она очутилась у двери дома и постучала.

– Не заперта. Входите! – раздался за дверью басовитый мужской голос.

Кейда вошла и едва не столкнулась с немецким генералом-лётчиком, лицо которого показалось ей знакомым.

«Где я могла его видеть?» – подумала Кейда, слегка поклонившись.

– Баронесса?.. Юная, прекрасная баронесса? – ошалело бормотал генерал, инстинктивно пятясь назад, открывая Пряхину вид на гостью. Наконец он спохватился, порывисто склонил голову и галантно поцеловал протянутую ему руку.

– Вы меня знаете?

– Как же не знать! И кто вас тут не знает?

Она оглядела ряд орденов и медалей на груди генерала.

– Вы с честью носите звание воздушного аса, и я как немка горжусь вами.

Она выбросила вперёд руку:

– Хайль Гитлер!

Генерал вздрогнул и тоже взмахнул рукой.

– Хайль!

Чуть повернувшись к Пряхину, проговорил по-русски:

– Ишь, шельма, как воинственна!

– Что есть «шельма»? – спросила Кейда.

– A-а... Я немного знаю русский, а мой друг... – он показал на Пряхина, – русский пленный и немножко мой приятель.

– Русский не может быть приятелем немецкому генералу Русский должен знать своё место.

Она прошла в переднюю часть комнаты и опустилась в кресло.

На дворе поднялся ветер, и каштан, заглядывавший ветками в окно, заметался, забился листвой о стёкла. Генерал, бросивший на ходу: «Простите!», стремительно вышел из дома. Узнали его? – спросил Пряхин, едва дверь закрылась.

– Нет, но лицо знакомо. Где-то его видела.

– Генерал фон Линц. Пленный. Помните, я от партизан его привез?

– Да, вспомнила. Теперь вспомнила.

– Масон! Состоит в ложе... вместе с Ацером и, кажется, о вас ничего не знает. Дурачьте его и дальше... И всех дурачьте. Всех! – слышите, сержант! Даже Ацера. Даже Мишина-Винта! Пусть думают что хотят. –  Ясно?

Кейда кивнула. Как раз в этот момент вошёл генерал.

– Закрепил самолёт, а то ветер поломает крылья. Тогда с ним, чёртом, не рассчитаться.

– С кем? – спросил Пряхин.

– А с ним же – Ацером. Самолёт-то был мой, да недавно двигатель новый поставил, шасси заменил, приборы новые, – всё за деньги Ацера. И что уж там моего осталось?

Пряхин хотел заварить чай, но генерал решительно поднялся:

– Лететь надо. Скоро дождь зарядит. Баронесса, хотите со мной прокатиться?

– Хочу! – поднялась и Кейда.

Они вышли вслед за метнувшимся к двери Анчаром.

Пока генерал прилаживал на плечах Кейды ремни, пёс сидел спокойно, но как только всё было закончено, Анчар прыгнул в кабину и плотно улегся на коленях Кейды. Она обняла его,

– Не волнуйся, все будет хорошо, я с тобой.

Порывы ветра ударяли по крыльям, самолёт дрожал, как в лихорадке. Генерал, развернувшись на сто восемьдесят градусов, поставил машину навстречу ветру и пошёл на взлёт. Был тот самый неуловимый простым взглядом момент, когда день встречается с ночью: солнце скатилось за холмы, сумрак сгустился, и на небе обрадовано засветились первые звёзды. Со стороны ацеровского замка тяжело и зловеще выползала иссиня-чёрная туча. Левый бок её золотили лучи тонувшего в горах солнца, и оттого она казалась почти живым таинственным существом. Из чрева тучи ударила молния, она, как кривая сабля, резанула по макушке горы, и гора будто бы согнулась, стала ниже.

Генерал повернулся к Кейде, кивнул ей и как-то не по-людски осклабился.

Это был опытный лётчик, воздушный боец, – он знал, что надо делать в этой опасной грозовой обстановке. Самолёт резко пошёл на снижение и уже через минуту катил по мокрому полю другого домашнего аэродрома, – его собственного, фон Линца.

Закончили пробежку, свернули к ангару, но налетел ветер, и машина зачертила крылом по земле, мотор захлебнулся. Тут же ударил новый разряд молнии, – самолёт швырнуло к воротам.

Фон Линц, а за ним и Кейда выпрыгнули из кабин, схватились за концы крыльев, стали заводить машину в ангар. С головы Кейды сорвало шапочку, дождь валил сплошным потоком, будто небеса разверзлись.

Кое-как затолкали самолёт под крышу, генерал закрыл ворота ангара, схватил Кейду за руку, и они вбежали в дом. Тут было светло, тепло, а за стеклянными дверями маячили головки детей, слышался голос женщины.

– Дядя, дядя! – кинулись навстречу Линцу четыре малыша – две девочки и два мальчика. Кейда, удерживая возле ноги Анчара, кивнула старой женщине, встретившей их, и перевела Восхищённый взгляд на детей-херувимчиков. Девочкам было по четыре-пять лет, и одеты они одинаково, и розовые бантики в волосах; мальчики чуть старше – семи-восьми лет – и тоже одеты чистенько, словно на праздник, и в одинаковые костюмчики. «Они – близнецы. И девочки, и мальчики – близнецы».

Она стояла возле двери, и с неё, и с Анчара лилась на ковёр вода. И Кейда, смущаясь, не знала, что делать. На выручку пришёл генерал:

– Мама! Это баронесса Функ. Кейда Функ. Дай ей полотенце, одежду и проводи в ванную.

Анчар, понимая неловкость своего положения, скромно улёгся на ковре у двери. Кейда пошла в ванную комнату и более часа приводила себя в порядок.

Мать генерала, назвавшаяся фрау Кристи, принесла Кейде шёлковый халат с белым воротничком и пригласила в соседнюю комнату, где за столом сидели все Линцы: генерал, переодевшийся в домашнее платье, и его малолетние племянники. Да, это были дети его недавно погибшего брага. Мать их, страдавшая болезнью сердца, не выдержала страшного известия. Сирот взял на воспитание Ахим фон Линц, уволенный примерно в то же время из армии за то, что в боях под Ленинградом, будучи командиром авиационной дивизии, попал в плен к русским. Гитлер чтил его как аса и выменял на русского генерала, но потом, узнав какие-то подробности, рассвирепел и уволил из армии без пенсии и пособия.

Стол был овальной формы, все Линцы сидели просторно, и фрау Кристи показала на стул рядом с генералом. Кейда машинально взяла в руку вилку, в другую нож и, оглядывая детей, похожих на цветочки, улыбнулась, чуть заметно кивнула им, словно говоря: «Я очень рада знакомству с вами, мы будем друзьями, верно?» Дети тоже отвечали улыбкой, но какой-то печальной, не детской, и Кейда заметила это, и вдруг заметила, что они бледны, худы, и глаза их грустны. Потом она обратила взгляд на тарелки. На каждой из них, и на её тоже, была положена запечённая картофелина, а на тарелках хозяина и фрау Кристи – по половинке. Не было ни хлеба, ни соуса, ни овощей.

Кейда, однако, сделала вид, что ничто её не смущает, – неторопливо нарезала картофель на мелкие кусочки.

– Простите, фрейлейн, – сказал фон Линц, – вот такой у нас стол.

Кейда ничего не ответила, она лишь ниже склонилась над тарелкой, сосредоточенно ела. Много месяцев она жила в Германии, слышала не однажды, что немцы в тылу голодали и что район Боденских Альп страдает особенно жестоко, но в лицо она голод ещё не видела. И вдруг, – в доме Линца, боевого лётчика, генерала...

Из хрустального, серебром отороченного кувшина фрау Кристи разливала бледно-розовую воду. Она оказалась подслащённой, но вкуса сахара Кейда не почувствовала, и никакого запаха влага не издавала. Это была вода с сахарином, производившимся в Германии для бедных и голодающих. Дети пили охотно, не без удовольствия и всё время поглядывали на Кейду, словно спрашивая, – ну, как, – нравится наша еда?

После ужина детей повели спать, и генерал с Кейдой остались одни. И долго молчали. И даже ради этикета генерал не сразу заговорил с гостьей, а некоторое время в тягостном раздумье смотрел куда-то в сторону, но потом резко вскинул голову.

– Да, любезная фрейлейн, так мы живём, и выхода из своего дикого положения я не нахожу.

– Вам бы работать. Вы не пробовали?

– Что толку в работе! В армии ещё пока кормят, но из армии меня Гитлер уволил. Внял какой-то клевете, уж какой – неведомо, а только ясное дело: напраслину возвели. А тут... ну какая тут работа? Ацер содержания не даёт, а в другом каком месте – что толку? У вас люди работают, а плату за труд и им не дают. Вы ведь знаете, конечно, ваши тоже голодают.

Генерал распалялся в разговоре, всё больше входил в раж.

– Один только Вольфсон живёт припеваючи. Да Ацер, ваш кузен, тоже. Остальные бедствуют. Довоевались.

– Мне говорили, когда у нас была Украина, хлеб и масло, и сало свиное везли оттуда.

– Было, да всё сплыло. На беду и брат мой на фронте погиб, и жена его померла. Всё как-то вдруг на меня свалилось.

Он сделал над собой усилие, расправил плечи. Глаза его сузились, потемнели.

Моя стихия – бой, атака, и всегда победа. Но здесь... судьбе угодно меня унизить. Даже Ацер, эта тыловая крыса, загнал меня в угол. Мой дом заложен, как и ваш замок, помощи ниоткуда нет, я в отчаянии... И – простите: зачем я вам жалуюсь! Веду себя, как слизняк, неблагородно, чёрт побери! Он вдруг поднялся и отошёл к шкафу, на открытой дверце которого висел его мокрый китель. На нём матовым серебром светились два железных креста и ещё три каких-то ордена. Кейда подошла к нему, коснулась рукой плеча.

– Мы с вами фронтовики, кавалеры боевых орденов. Я помогу вам, если позволите.

– Помощи не приму, а вот если дадите работу...

– Кажется, ваш брат до войны был лесничим?

– Лесничим нет, у него не было образования, но за ним была должность лесника и объездчика, баронские леса и угодья стерёг.

– Не смею вам предлагать такую роль, – вы генерал.

– Отчего не смеете, – предлагайте! Я генерал, но и генералы есть хотят.

– Нет-нет, я вам другое дело предложу: обучайте меня вождению самолёта. И возить меня будете... куда захочу.

– Возить?.. Я у Ацера эту службу справляю.

– Но вы же сказали: Ацер содержания не даёт.

– Детали к самолёту покупает, двигатель купил.

– Вернём Ацеру деньги.

– Вернуть деньги? Но вы, милая фрейлейн, может, не знаете: вы и сами в трудном положении, тень Вольфсона будто бы и на вас легла.

– Эго мои проблемы. Вы только согласие дайте, я очень хочу научиться летать.

Генерал, осмыслив предложение, поднялся, принял стойку «смирно».

– Готов служить вам, как ваш верный Анчар. А теперь – извините, уже поздно, а дождь всё льёт и льёт. Позвоните фрау Мозель и оставайтесь у нас на ночь.

Кейда не долго думая с благодарностью приняла приглашение.

Утром завтрака не было. Видимо, и картофель весь вышел. Хозяин в парадной генеральской форме ждал Кейду в столовой. Фрау Криста вычистила и выгладила платье гостьи, и Кейда не заставила себя ждать. Вышла нарядная, весёлая, будто и не заметила, что завтрака нет и в семье Линца наступил настоящий голод.

– Мой генерал! – сказала она весело.– Вы позволите мне так называть вас?

– Мне чрезвычайно льстит такая дружественность обращения, – Генерал поцеловал Кейде руку.– Жду приказаний.

Кейда направилась к выходу. Дворик перед домом был чист и ухожен, над клумбой цветов хлопотала фрау Кристи. Кейда подошла к ней.

– Что дети, они спят?

– Да, госпожа баронесса. Дети спят.

– Мы далеко от замка?

– Нет, мы поедем на катере, а там раздобудем машину, – ответил генерал.

Дом Линца стоял на берегу озера. В крохотной рукотворной бухте был построен дощатый причал, к которому прилепился белый, как чайка, катер.

– У вас много транспорта, – и самолёт, и катер...

– Всё есть, и всё не моё. Третьего дня Ацер приказал оставить в его гараже автомобиль, запер мой геликоптер, – всё пошло под залог. Дорог бензин нынче.

– Сколько вам нужно денег для погашения долгов?

– Ой-ой!.. Сумма очень большая. И за транспорт, и за дом, и даже за землю, – всё перешло в собственность Вольфсону. Пока я воевал... Но помилуйте! Что я жалуюсь? Вильгельм мне говорил, что все Функи, кроме, конечно, Ацера, тоже в долгах.

– И всё-таки, – сколько вы должны Вольфсону?.. И Ацеру?

Генерал назвал сумму.

– Поедемте в банк к Вольфсону, – сказала Кейда.

Плыли по верхнему рукаву Боденского озера. Было тихо и солнечно, ласковый ветерок тянул с обширного зеркала воды. Ничто не напоминало о вчерашнем бешенстве природы.

– Вольфсон, верно, очень богат? – заговорила Кейда, сидя рядом с генералом, управлявшим катером.

– Вольфсон?.. О-о... Вам надо знать его силу: у него в кармане вся округа. Дома тут у многих людей заложены, земельные угодья перетекли к нему, и он сдаёт их в аренду; кого ни возьми на сто километров в округе, – все должны Вольфсону, все от него зависят и боятся больше, чем русского Ивана.

Вольфсон – судья и прокурор, и благодетель. Я раньше молился на Гитлера. И жизни не щадил в воздушных боях, лез как чумной под русские пулемёты. А тут тихий маленький жидок Вольфсон прибрал к рукам и мой дом, и усадьбу, и всё, что накопили за всю жизнь мои родители. К нему в залог отнесли картины и посуду, фамильное серебро и золото.

– Он что же, как Гобсек, – берёт под залог вещи?

– Это его основная деятельность. И подвалы его банка – остров сокровищ.

С минуту они ехали молча, но потом Линц продолжал:

– Его двадцатилетним привёз к нам папаша – цюрихский банкир. Купил ему особняк и открыл банк. Это было в самом начале века. Но ещё до войны мы уже знали: наш Вольфсон – самый богатый финансист округи!

Слева показались первые строения Иберлингена. Катер шёл тихо и спокойно, чуть покачиваясь. «Научусь и катер водить», – подумала Кейда.

– Вот сила, – продолжал генерал, – которой нужна вечная вражда Германии с Россией.

Кейда пожала плечами. Она не могла понять, почему Вольфсон, этот старый, больной человек, – она почему-то была уверена, что он больной, – хочет вечной вражды России с Германией. Гитлер – да, фашисты тоже хотели, – им нужны пространства России, но Вольфсон?..

Кейда задумалась. Она ловила себя на мысли, что и к немцам не ощущала былой ненависти. Раньше она знала, что фашисты напали на Родину, и их надо уничтожать. Она читала статьи Эренбурга, там всюду был призыв: встретил немца, – убей его, убей! И только здесь, в Германии, поутихла ненависть к страшным людям со свастикой на рукаве. Более того, она встретила тут людей симпатичных и в чём-то похожих на русских. Встретилась – и потянулась к ним. Вот и генерал. Она знала: он убивал русских, за то у него и кресты, но вот загадка! – не думает об этом Кейда, нет у неё злобы к фон Линцу. Может, потому, что убивал-то он в бою. А там закон: не убьёшь ты, так убьют тебя.

Серый неказистый особняк банка выдавался из общего строя улицы и тыльной стороной примыкал к озеру. Здесь была оборудована пристань, стояла будка, из которой вышел парень, похожий на чёрного медведя. Он сдержанно поклонился баронессе и генералу, показал место для катера. И молча удалился в домик. Кейда сказала Анчару: «Сиди здесь. Охраняй».

В большом зале первого этажа за маленькими оконцами работали девушки, молодые женщины, всё больше белокурые, – видно, немки. К вошедшим подошёл молодой мужчина со свисавшими на уши космами нечистых чёрных волос. Немцы таких причесок не носили.

– Позвольте спросить...

– Нам нужен господин Вольфсон.

– Но я бы хотел знать...

– Я баронесса Функ. Проведите нас в его кабинет.

– Сюда, – показал дежурный на лестницу.

В длинном коридоре второго этажа то здесь, то там появлялись парни, одетые в чёрные костюмы, с крутыми плечами и затылками и бросали на пришедших недобрые, настороженные взгляды.

– Охрана! – шепнул Кейде генерал.

И потом, когда дежурный пошёл докладывать банкиру о посетителях, проговорил:

– Их много. Чёрный батальон!

– Разве Гитлер не прогнал отсюда евреев? – спросила Кейда, вспоминая рассказы комиссаров и командиров о бедствиях евреев в Германии.

– Прогнал, но только не тех, которые в банках, – тем более здесь, на границе со Швейцарией – денежным мешком Европы!

Вольфсон встретил их неприветливо: не поднялся навстречу, не протянул руки. Напротив, видя, как они приближаются, он глубже уходил в бумаги, словно его сжимала незримая пружина.

– Садитесь, окажите любезность, – проскрипел он тихо и настороженно, и в голосе его явственно слышались старческие еврейские интонации. Огромные роговые очки закрывали половину лица, и только нос острым клювом выдавался над провалившимся ртом.

– Если можно спросить, то хотел я знать, что вам будет угодно от меня, господа любезные?

Говорил он по-немецки, но Кейда была уверена, что и по-русски он знает: и строй его речи, и интонации напоминали слышанные ею когда-то анекдоты о евреях.

Генерал пучил на него удивлённые глаза и решительно не понимал, зачем они пришли к банкиру и что будут говорить. Его юная спутница таких затруднений не испытывала.

– Господин банкир, имею к вам деловое предложение.

– Деловое?

– Да, деловое. Предлагаю создать фонд помощи фронтовикам.

Банкир уронил над столом голову.

– Фонд помощи? Но что это такое?

Банкир приподнял голову, сверкнул стеклами. Кейда же, забросив крючок, ждала, когда он клюнет. Спокойно оглядывала кабинет. В углу на железных ногах стоял небольшой, ничем не украшенный сейф, – обыкновенный стальной ящик. Картин на стенах не было, и не было на полу ковра, и только тяжёлые жёлтые шторы висели по краям окон. Кейда вспомнила: oн молодым приехал сюда из Цюриха. И живёт в такой обстановке? Торчит тут целые дни. Зачем она, такая жизнь?

Вольфсон кашлянул, заскрипел:

– Не пойму вас, любезная баронесса, – что фонд и как фонд? И где тут расчёт?

– Расчёт простой: помогать фронтовикам. Вы слышали радио? Фюрер на фронте, он сражается, на передовой! Слышали?

– Я болен, милая фрейлейн: спина болит, ноги распухли. Я стар.

– Фюрер тоже не молод, а бьётся, как лев, за всех нас, за Германию!

– Да, да... Фюрер – да, он есть наш отец. Но что же я должен делать?

– Я, генерал и вы создадим фонд и поможем Германии.

– Госпожа баронесса, я помогаю. Всегда, каждый день – помогаю.

Он обвёл рукой стол с папками.

– Вот закладные, векселя, расписки. Все берут в долг, и я даю. Нечем платить за аренду, – жду, терплю, не вносят плату за землю, – тоже жду. И терплю. А это разве не фонд, не помощь? Я так понимаю, госпожа: всю жизнь я помогаю людям! Вот генерал...

Банкир клюнул носом – в знак приветствия.

– И дом, и угодья, и даже два виноградника перешли сюда, в бумаги, а я тревожу вас? Тревожу?.. Это и есть мой фонд.

– Господин Вольфсон! Вы терпеливы, мы знаем, но фронтовики бедствуют. И сейчас, когда Германия истекает кровью, мы должны жертвовать многим. Я создаю батальон фронтовиков и батальон «Гитлер-югенд», – будем защищать Германию. Вы тоже вставайте в строй!..

Последние слова вспугнули банкира, он завозился, как воробей в куче дорожной пыли. Подгрёб к себе стопку бумаг.

– Фонд, фронтовики?.. Как вы себе понимаете?

–  А так и понимаем: мы богаты: я, генерал, вы...

Банкир выпучил на генерала вдруг засветившиеся по-волчьи глаза. «Богатый?!» – кричал его взгляд.

– Вместе мы дадим сто миллионов рейхсмарок, – продолжала Кейда.

– Сто миллионов? Такие деньги! У вас они есть?

–  Есть, есть! Моя доля – тридцать четыре миллиона, ваша – тридцать три, и столько же вложит генерал.

– Генерал?..

Фон Линц растерялся, но за него ответила Кейда.

– Генералу я даю в долг. Вот нас и трое... Итак, мы создаём фонд.

Она поднялась и над столом банкира выбросила руку:

– Хайль Гитлер!

Повернулась спиной к банкиру и пошла к двери. И уже отсюда сказала:

– Я пришлю юриста. Вот с ним оформите документы.