Текст книги "Баронесса Настя"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

– А что у нас могло быть? Не понимаю. Ваш Роберт мне совсем не нравится.

– Правда? Это правда? Скажите мне. А?..

– У меня есть жених, и мы скоро поженимся.

– Жених? А как его зовут?

– Владимир. Вольдемар. Я его очень люблю. А если любишь, то уж никого и знать не хочешь.

Настя видела, что Фира по-детски простодушна и не умеет скрывать свои чувства. Эта девушка-подросток, ещё не вступившая в пору совершеннолетия, страстно влюблена и боится всякого соперничества.

– Я тоже хочу замуж за Роберта, я его очень люблю, очень, очень!

В порыве нежности Фира бросилась на шею Насти и стала целовать её в щеки, шею, плечи.

– Ты молодая, тебе ещё рано.

– Нет, нет, – я взрослая, я люблю Роберта, люблю давно, с двенадцати лет.

– А сейчас тебе сколько?

– Сейчас?

Фира задумалась и погрустнела. Её большие телячьи глаза наполнились тревогой.

– Я вам откроюсь, хочу открыться. Тётушка Брохенвейс сказала: «О своём возрасте молчи как рыба!», и я молчу, но нельзя же скрывать вечно, от всех людей!

– И всё-таки... Человек вправе иметь тайну, хотя бы одну. Особенно, женщина. Она вся – загадка, и тем интересна, привлекательна для мужчины. Он стремится разгадать её и не может. Любопытство его распаляется. Ты видела ребенка, который стремится заглянуть внутрь, игрушки? У говорящей куклы он оторвет ногу, руку – посмотреть, что же у неё там говорит. Машинку разберёт на мелкие части... Так и взрослый.

– Да, да, – я тоже тайна. Мне нет ещё и пятнадцати лет, а тётушка Брохенвейс достала мне документы о совершеннолетии. Это для того, чтобы выдать замуж за мистера Стенли. И ещё она готовит мне двух «запасных игроков» – мистера Гордона и мистера Белонди. Но я не хочу, мне не нужны старые башмаки, – хочу Роберта, Роберта...

Она вновь кинулась на шею Насти и забилась в истерике. Настя гладила её волосы, плечи и утешала по-матерински; «Ну, ну, не плачь, моя девочка, всё так и будет, как ты пожелаешь. Да, да, так и будет».

Служанка внесла ужин. Наклонилась к уху Фиры, проговорила шёпотом:

– Тётушке Брохенвейс плохо. Она потеряла сознание.

– А-a!.. – в раздражении взмахнула рукой Фира. – Позови мне мистера Фишкина. Да скорей! Слышишь?

Служанка склонила голову, стала пятиться к двери. Было видно, что она боится Фиру.

Ужин принесли на одну персону. И большой кусок мяса для собаки.

– Ты можешь поужинать со мной. Садись, – сказала Настя.

Вошёл мистер Фишкин и встал у двери. В тех же белых брюках, босой.

– Я буду здесь, и пусть меня не ищут, – сказала Фира

– Мне затруднительно говорить неправду тётушке.

Фира взвизгнула, схватила со стола фужер и бросила в лицо Фишкину. Тот отпрянул и на лету поймал фужер. Потом, кланяясь, вышел.

Настя сделала вид, будто не заметила сцены. А Фира, тяжело дыша и раздувая ноздри, что-то бурчала себе под нос, но слов её Настя не различала. Сейчас она думала о том, как бы выудить побольше сведений у этой своенравной девицы.

Анчар приподнял морду, тряхнул ушами. И снова склонился над миской. Каким-то своим собачьим чутьём он определял, что хозяйке тут ничто пока не угрожает.

Служанка убрала посуду после ужина. Настя вынула из чемодана платье, тщательно разгладила его, стала одеваться.

Фира не уходила. Девушка до этого без умолку щебетала, но теперь вдруг затихла, села в уголок дивана.

– Куда это вы? – спросила она.

– Гулять. Поброжу по городу. Я ведь ещё тут ничего не знаю.

– Гулять? Как это гулять? А кто вам позволил? Кто вас провожать будет?

Настя медленно опустилась в кресло, поправила на коленях платье. На Фиру не смотрела, но чувствовала на себе её взгляд, полный недоумения.

– Может, вы расскажете мне, – заговорила Настя голосом, в котором угадывалось нетерпеливое раздражение, – что у вас тут за порядки? У кого я должна спрашивать разрешения, кому подчиняться?

Фира, казалось, ждала этого вопроса. Выпуклые глаза её сверкнули глянцевым агатом, пухлые губы тронула торжествующая улыбка.

– Узнаю Роберта! – воскликнула она. – Он таким образом заманил сюда не одну жертву.

– Жертву?

– А как вы думали! Он зовёт в гости, сулит райскую жизнь, и – раз! – капкан захлопывается. И вам уже одна дорога.

– Какая же?

– Её укажет вам тетушка Брохенвейс.

– Но я – баронесса Функ.

– Ну и что? Вы сегодня видели дюжину русалок. Они все – важные персоны, птенчики знаменитых семейств. Да только тут своё имя теряют. Придёт время, – и каждая заползёт в постель к нужному человеку.

– Как же они согласились?

– А кто их спрашивал? Все вместе они, как пучок петрушки, поступили на кухню тётушки Брохенвейс. А уж отсюда... Ах, – взмахнула рукой Фира, – разве тут в двух словах расскажешь? Вот станете с нами жить, и всё сами увидите.

Солнце, плавно летевшее весь день над океаном, к вечеру зависло над зелёными холмами и стало медленно погружаться за гребень лесов. Гостиная комната как-то вдруг потускнела, стала меньше, окна, хрустальные люстры, зеркала – потухли.

Фира, поджав под себя ноги, сидела в углу дивана и молча крутила на пальце какой-то брелок. Настя, не извинившись, сняла с себя платье и пошла в ванную комнату под душ. Она долго стояла под прохладными, секущими тело струями. Фира её раздражала. Девица эта не по годам умудрённая и практичная, сердитая на весь свет, казалось ей чужой, неприятной и даже в чём-то враждебной. «Но и с ней, – говорила себе Настя, – я буду мила, ласкова, —и, может быть, растоплю её сердце».

Возмущал её Роберт, и теперь уж не просто возмущал: она начинала его ненавидеть, и в душе зарождалось желание мстить ему за обман и предательство, которое, как она всё больше понимала, он, конечно же, совершил с этим переездом.

Садитесь сюда, – показала ей Фира на кресло у зеркала и пододвинула ящик с жужжащей крыльчаткой. Через сетку в раструбе нагнетался горячий воздух и сушил волосы. Это была новинка, в Германии Настя такого не видела.

Вошла служанка, что-то шепнула на ухо Фире, та взбеленилась и снова стала на неё кричать.

– Сюда, сюда принесите постель, а с моей тётушкой ничего не станет! Она сто раз умирала, – ей доктор поможет!

И вдруг преобразившись в смиренную и покорную, обернулась к Насте:

– Вы позволите мне переночевать здесь? Устала я от них. Только и слышишь: умирает тётушка, потерял сознание дядюшка! А придёшь к ним в комнаты – не пускают! Доктора, консилиум и ещё кто-то. Роберт, мой кузен, всем верховодит. А-а!.. – Фира махнула рукой. – Уж скорее бы!..

Служанка принесла постель, раскинула на диване.

Настя ушла в спальню и, облачившись в длинную ночную рубашку, нырнула под одеяло.

Южный вечер лишён тех многочисленных переходных, едва уловимых красок, какие бывают, например, в средней полосе России. Туг темень падает сразу, будто там в вышине что-то разверзлось. Холмы за окнами вдруг почернели, и над ними неярким холодным огнём заалело зарево. Окна темнели на глазах, и в комнате сгущался сумрак.

– Можно к вам в постель? – раздался голос Фиры.

– Да, да – конечно. Ложитесь, места хватит.

Фира прошлёпала босиком по полу, кошкой вспрыгнула на кровать и, скользнув под одеяло, вдруг присмирела. Было слышно, как она дышит – неровно и взволнованно.

– Можно с вами откровенно?

– Сделай милость. Я буду рада.

– Откровенность – не мой стиль. Я людей не люблю и даже боюсь их. Не верю я и вам – до конца не верю, как себе, но я не могу оставаться наедине со своими мыслями. Устала от них.

– Я рада, что ты мне доверяешь. Готова помочь тебе, если, конечно, будет необходимо.

Фира прильнула щекой к груди Насти и забилась в конвульсивных рыданиях. Из груди её со всхлипами и визгом вырывались слова – то английские, то немецкие, а то и ещё на каком-то совершенно непонятном языке.

– Роберт, Роберт... Подлец и негодяй! Уходит в дом чикагского банкира. Он женится на деньгах, на банкирском доме, где будет управляющим совета директоров.

Успокойся. Вытри слёзы и расскажи толком, – на ком он женится, когда. И если он её любит, то пусть уходит! А ты молода, красива. Посмотри в зеркало, когда ты не плачешь. Тебя любой принц полюбит. Только не плачь. Печали нас старят, уводят с лица румянец.

Фира постепенно успокаивалась, затихала, грудь её лишь изредка сотрясалась рыданием. Заговорила тише и внятнее.

– Простите, когда я волнуюсь, говорю на идиш. Это язык моих предков, но я его не люблю и плохо знаю. Я буду говорить на немецком, ведь вы немка.

– А сколько языков ты знаешь?

– Я с тётушкой объездила много стран, и всюду за три-четыре месяца осваивала язык. Я понятливая и память у меня хорошая.

– А дядюшка? Он серьёзно болен?

Да, очень, очень болен. У него – сосуды. Как услышит новости с биржи о курсе акций, о движении ценных бумаг, – сразу начинается маета, а потом – весь набор: сердце, голова, врачи, уколы, таблетки.

– Но зачем же он слушает эти новости?

– Он очень богат, а чем богаче человек, тем больше забот и тревог.

– А тётушка? И она больна?

Тётушка – кобра трёхголовая, я её ненавижу! Разъелась до безобразия. Ей сделали персональное кресло, но она и в него не может втиснуть свой зад. Только и слышишь: ох да ох! Только и снуют врачи, адвокаты.

– А зачем же адвокаты?

– Она переводит на себя всё – деньги, заводы, гостиницы... Дядя ещё не умер, а она уже все оформляет. Боится завещания. В день раз десять спросит: «Где завещание, – покажи!» А он сморщится, как от зубной боли: «Нет завещания, нет!», и хватается за сердце. А она повернётся к двери, прошипит: «Чтоб ты сдох, вонючий козел!» и уползает...

Негромко и плавно текла беседа двух девушек, вчера ещё не знакомых. Собственно, это была и не беседа, а душевные излияния Фиры. Настя лишь изредка задавала вопросы и снова молчала, слушая исповедь чужой и малопонятной души.

«Еврейка! Она еврейка», – думала Настя. «Они бедные, забитые, их преследуют», – снова вспоминала она часто слышанные в детстве слова о евреях. Они очень умные, они все таланты, гении. О таком писала «Комсомольская правда». Супер гений Буся Гольштейн – скрипач, композитор, поэт. Он и книги читал быстро. Р-раз! – и прочёл роман. В день – два романа, три... Таким он вошёл в сознание. Помнила, как директор школы Дора Моисеевна ходила по классам и, потрясая газетой, говорила, почти кричала: «Читайте! Читайте! – Вы узнаете, какие бывают на свете дети!» И она читала. И вслух в классе, и дома – всем домашним. Ей тогда тоже хотелось попасть в газеты, чтобы и о ней, как о Бусе Гольштейн, говорили, говорили...

За окном, опустившись к самой земле, точно глаза живых существ, сияли звёзды. Неяркие всполохи космических вспышек метались но небу. На фоне звёзд отчетливо рисовался запрокинутый на подушке профиль Фиры. Нос у неё был прямой и высокий, как у древнего рыцаря. Под простынёй горячо и трепетно дышало девичье тело. И здесь, как и на пляже, она была раздета.

– Фира, скажи мне, пожалуйста; почему вы все не носите купального костюма? У нас в Германии девушки стыдливы. Обнажённую лишь мать да близкая подружка увидеть может.

– Нравы и у нас, в Америке, сродни вашим, – пожалуй, и построже будут. Расковать стыдливость, воспитать культ тела и обучить девицу управлять своими чарами – такова цель института тётушки Брохенвейс.

– Института?

– Да, института. В России при царе был Институт благородных девиц, и там нашу сестру обучали танцам, светским манерам и всяким атрибутам красоты. У нас тоже – танцы, манеры, иностранные языки, но сверх того – и это главное – искусству гипнотизировать мужчину, подчинять его своей воле. В России был институт девиц, а у нас – институт невест.

– Невест?.. Странно. Невеста, если её полюбят, и без того желанна, и чем она скромнее, тем приятнее для мужа.

Фира при этих словах запрокинулась на подушке, её нос вздымался вверх, стал острым, как кончик ножа. Тело её вздрогнуло от нервического припадка смеха.

– Мне странно слушать ваш детский лепет, хотя вы и баронесса, и старше меня. Одно дело быть женой и торчать на кухне, а другое – диктовать мужу. Кто бы он ни был – банкир, магнат, генерал, король. Диктовать, диктовать добиваться решений, нужных нашему народу.

– Американскому?

– Нашему! – слышите вы? – Нашему и только нашему! А в Америке нет народа, тут сброд скотов и идиотов, скопище рабов, которым нужны палка и кнут. И во всей Европе нет народа, и там толпы дряхлых дураков, готовых умирать за маньяка Гитлера. Какой же это народ, если он по своей охоте лезет под пули и бомбы? Народом достоин называться тот, кто управляет, кто движет массами людей и перстом невидимым указует, кому жить, а кому сойти со сцены. Но и те, кому предписано жить, должны работать до седьмого пота. Мы назовём их свободными, дадим конституции и со школьной скамьи приучим к слову «демократия». Но при этом они будут работать от зари до зари и веселиться, не снимая кандалов.

Фира говорила бойко и горячо, фразы, видно, были давно заучены и она сыпала их, как горох. Настя догадывалась, какой народ должен управлять миром, но чтобы не обнаружить своих пристрастий, не задавала вопросов и вообще делала вид, что речи эти о «народах» ей скучны и она плохо понимает собеседницу. Чтобы закрепить это впечатление, она постаралась заснуть и, действительно, скоро заснула,

Проснулась Настя поздно. Южный жаркий день вовсю сиял над океаном. И гряда холмов, черневшая вчера вечером у горизонта, тонула в дрожащем мареве.

Фиры не было. И не было никаких следов от её присутствия. «А была ли Фира? – подумала Настя. – Она как ночная бабочка: вспорхнула – и нет её».

Принесли завтрак. И не успела она приступить к трапезе, как в дверях, весёлый и беспечный, появился Роберт.

Заговорил по-свойски, фамильярно:

– Вам никто не мешал, и вы, как я надеюсь, хорошо отдохнули.

– Вы правы, мне никто не мешал. Садитесь завтракать.

– Разве что кофе выпью – с удовольствием... Настенька, милая, у меня нет времени, а сказать нужно так много.

– Говорите.

– Во-первых, о приёме. Пусть вас не смущает равнодушие хозяев. Они в глубоком нокауте, едва дышат, – им не до нас с вами, да в сущности, тут один хозяин, – это я. Теперь о деле. Вы будете всё время находиться с девочками и говорить с ними по-русски, только по-русски. Они через год отправятся в Россию.

– Они поступят в русские институты?

– Может быть, но в конечном счёте им надлежит сыграть роль более важную, решить задачу более интересную, чем получить образование.

Настя делала вид, что ничего не знает, и особого интереса к разговору не проявляла.

– Настенька, дорогая, мы однажды уже говорили откровенно, очень откровенно, хотя, может быть, мне не стоило так скоро обнажать наши дела. Сейчас, в эти дни, в Германии один за другим на милость победителя сдаются города, теперь уже не только в восточной зоне, но и в западной, Банки шлют нам золото, драгоценности и валюту. Всё это надо принимать, размещать в других странах.

– А русские? Они разрешают?

– Русские?.. Кто же их будет спрашивать? В банках сидят по большей части наши люди, члены нашего братства. Дело русских – война, они убивают, и их убивают. У них, как, впрочем, и у немцев много видов вооружений: самолёты, танки, артиллерия, флот. Наконец, – граната, автомат, штык… У нас же всего два вида оружия: деньги и средства массовой информации. Это газеты, радио, кино, театр, эстрада, а теперь ещё и телевидение. Кино дома! Мы наладим такую веселящую индустрию, что человек забудет, зачем он на свет появился. Самую дикую ложь мы будем вколачивать в мозги, как гвозди. Не поверят лектору, – призовём учёного, усомнятся в нём, – выпустим артиста, певца, танцора... Ложь-то не только в слова можно одеть. В сущности, всю нашу стратегию можно выразить двумя словами: деньги и ложь. Кто имеет деньги, тот обольстит и обманет, и любого лжеца купит. Политики будут спорить о социальных системах, а мы будем покупать политиков. И уж совсем хорошо, если мы политику или генералу да ночную кукушечку под одеяло запустим, – из тех, которых вы сегодня видели на берегу.

Наступила пауза. Настя пыталась переварить обильную порцию неслыханных и неожиданных откровений, а Роберт, точно искусный психолог, следил за каждой чёрточкой её лица, пытаясь понять, какую работу произвёл он в душе и сознании этого молодого существа. Он понимал, что именно сейчас он заканчивает начатую ещё на теплоходе кладку фундамента нового мировоззрения Насти, и от прочности этой кладки будет зависеть прочность всего здания, всего каркаса нового человека – важного субъекта их сатанинского братства.

– Видишь ли, Настя, – Роберт неожиданно перешёл на «ты», – пока русские воевали и одерживали победы, умные люди думали: а как же всё-таки можно их одолеть, одолеть русского человека. И пришли к выводу, что в открытом бою его не сломить. Его, как дитя малое, надо иначе воспитывать, нужно исподволь, шаг за шагом, изымать из него всё человеческое, изымать всё, чем он силён как личность, как характер, как представитель нации. И тогда явится пастух и погонит стадо баранов, куда нам надо. Слышишь?

– Слышу, но не понимаю, зачем нужно побеждать русских.

Настя старалась быть спокойной. Нелегко ей давалась тихая размеренная речь, но она помнила: спокойствие – её оружие, другого у неё в этой ситуации не было.

– А вот это, – воскликнул Роберт, – вопрос, который мы отложим до следующей беседы! Уверен, когда вы услышите на него ответ, поймёте: другого выхода у наших братьев нет. Или мы загоним русский народ в клетку, или он затолкает туда нас и, как Стеньку Разина, повезёт по городам и весям – до лобного места. И вот что любопытно будет узнать вам, любезная. Судьба толкнула вас в нашу ложу: дверцы захлопнулись, выхода отсюда нет.

– А если я не хочу работать против своего народа?

– Вы уже работаете против него. И стоит вам сойти с этой дороженьки, вы тотчас попадаете в горячие объятия НКВД. И вместе с вами на голгофу взойдут ваш батюшка, ваша матушка и все РВН.

– Что это – РВН?

– Родственники врага народа. Так что лучше уж оставайтесь с нами. У нас и еда вкусная и постель мягкая, и замки, теплоходы, самолёты – всё в лучшем виде и всё к вашим услугам. А теперь прошу извинить.

Роберт решительно поднялся.

– Меня ждут дела.

Он вышел не простившись.

Настю этот разговор не привёл в замешательство, она его ждала, – собственно, это было продолжение той милой беседа, которую вёл с ней Роберт на теплоходе. Она поняла: её ловко заманили в ловушку, и деньги на выкуп замка были лишь наживкой, на которую она клюнула. А угроза родителям была реальной, невыносимо страшной... Значит, она должна принять условия опасной игры и постараться быть лучшей исполнительницей своей роли.

Через час с небольшим после ухода Роберта к ней вбежала Фира и, сияя от счастья, прокричала:

– Собирайтесь! Мы едем, мы едем кататься на Робертовой яхте! Она уже вышла из Майами и летит к нам на всех парусах. Одевайтесь же! Роберт приказал. Он будет ждать нас на лодке у пирса.

Вскоре Настя и Фира поднялись по веревочной лестнице из лодки на яхту «Юдифь», где их встретил капитан и провёл в нижний этаж носового отсека. Здесь, под капитанским мостиком, в четырёх комнатах с двумя туалетами и бассейном, располагалось «Гнездо хозяина». Фира, не скрывая радостного возбуждения, бегала по каютам, а Настя, уже повидавшая роскошь европейских богачей, стояла на красной розе китайского ковра, поражённая искусством мастеров, сотворивших это диво.

В приоткрытую дверь она увидела, как Фира, замерев от любопытства, подслушивала разговор, доносившийся из глубины дальних помещений. Настя подошла к иллюминатору и залюбовалась открывшейся ей картиной. Где-то под полом ровно и едва слышно урчали двигатели судна и по тому, как летела над волнами «Юдифь», можно было судить о мощности силовой установки. Вдалеке от яхты спокойно и плавно катил волны океан, а навстречу им от носа яхты, клубясь и пенясь, устремлялась белая полоса вздыбленной воды. Невнимание хозяев, оставивших Настю одну, обижало её, но не настолько, чтобы испортить настроение. «Роберт ко мне безразличен, – думала Настя, – но это и хорошо. Не будет заявлять претензий».

В дверях тем временем показалась Фира. Запустив руки в свои роскошные волосы, она качала головой, сотрясалась в рыданиях и ругала Роберта последними словами. «Подлец, мерзавец, – он весь изолгался и хочет только денег! У него две невесты, он сказал капитану: "Катать их на яхте, выполнять все прихоти". Он дурит им голову, я вот напишу письма...»

Фира кинулась Насте в объятия, продолжала сквозь слёзы:

– А вас он числит третьей. Говорит: очарован баронессой-немкой.

– Ты не ослышалась?

Нет-нет, он сказал капитану, что вы будете с ним всегда, во всех путешествиях, – гражданская жена и секретарша...

– Но Фира... Он ничего мне не говорил. Я не люблю его, и у меня есть жених.

– Жених?.. Где он? Продиктуйте мне адрес, и я дам ему знать. Пусть он вас заберёт, а я помогу, я всё устрою.

– Я и сама...

– Сама? Забудьте об этом думать! Вы пленница! Вас никуда не пустят, и писем вы не пошлёте. Я знаю. Он деспот, палач, он всё может! Только он один обладает здесь властью. И вы ещё попляшете в его сетях!

Фира записала номер телефона генерала фон Линца и кошкой метнулась на палубу. Её не было долго, минут тридцать. И Роберт в каюте не появлялся. Настя сидела у иллюминатора, смотрела в бирюзовую даль океана, но уже не видела красоты безбрежных далей: ей слышался грохот боя, залпы орудий пряхинской батареи, рисовалось лицо матери, сидящей у окна и ждущей писем от своей Настёны и от мужа-генерала, затерявшихся где-то на полях войны в Германии.

Наступил апрель, русский фронт катился к Берлину, – Настя знала это, хотя последних известий не слышала. Ей теперь хотелось домой, только домой, к маме и чтобы вслед за ней приехал в Москву Пряхин. Странным образом разрешились её томления. Там, под Ленинградом, она впервые увидела Пряхина – самого молодого лётчика эскадрильи. Чем-то он задел её сердце, тронул смутную, сладкую мечту о любви, но ни сам он, ни мимолетно вспыхнувшее влечение не казались ей серьёзными. И хотя она попросила отца перевести её из авиации в батарею Пряхина, там, увидев своего рыцаря в будничной боевой обстановке, она будто бы и остыла к нему, и вновь обрела спокойствие. А теперь, разделённая с ним океаном, вдруг поняла: она любила и продолжает любить его, и не мыслит без него своей жизни.

Но тут метеором ворвалась Фира, повисла у неё на шее, зашептала:

– Летят! Они вылетают сегодня. Завтра будут здесь.

– Кто?

– Фон Линц и его друг, – видно, это твой жених!

– Но как ты узнала?

– Позвонила в Германию. Радист на яхте – мой приятель, Он меня связал в фон Линцем.

Фира подхватилась и побежала оглядывать все комнаты. А вернувшись, вцепилась в локти Насти и горячо зашептала в лицо:

Я слышала, всё слышала: Роберт хочет сделать тебя наложницей, как он поочередно тащил в постель всех наших девчонок. Говорил, это нужно им для практики, для усвоения приёмов любви. И тебя хочет так же... Но скажи: тебе это нужно, нужно? У тебя жених, беги от Роберта, а я вам помогу...

Дверь распахнулась, и с палубы вошёл моряк, пожилой, с усами.

– А, помощник капитана! Что вы нам скажете? Где мой кузен? Он что, не знает, что невежливо пригласить на яхту дам и оставить их в одиночестве?

– Срочные дела. Мне велено вам доложить. Не прикажете ли подать чаю, кофе или фруктов?

Подайте и то, и другое, и третье, и ещё вина и шоколада.

– Слушаюсь!

Моряк вышел.

У Роберта сейчас горячка, он со всей Германии тащит деньги. Банкиры там боятся русских, и все ценности, всю валюту качают по нашим каналам – в Америку, Аргентину, Бразилию… Но больше – к нам, в Майами, и на Кубу. Деньги нужны им для новой войны.

Но зачем война? Кому нужно убивать молодых парней?

– Наивная! Я вижу, ты ничего не смыслишь в политике. Америке, Англии, Японии нужна нефть, а нефть – на Ближнем Востоке и в России, Если мы не возьмем её силой, то русские и арабы станут богатыми, а мы нищими. Неужели ты думаешь, что Америка это допустит? Мой дядя – банкир, у него активных денег четырнадцать миллиардов.

– Но твой дядя болен, и тётушка больна...

– Ну это уж... – Фира сверкнула чёрными выпуклыми глазами, – Дядя потому и болен, что беспокоится о капитале. А тебе я скажу, и ты это хорошо запомни; несколько банкирских домов плетут паутину вокруг Роберта, хотят опутать, захомутать. Быть с ним рядом опасно, – он как солнце: подлетишь к нему – крылышки опалишь. Завтра я всё устрою для твоего побега. Будут билеты на самолёт – в Мюнхен, Цюрих, – куда захочешь.

– В Москву полетим.

– В Москву?.. Зачем тебе, немке, Москва? Ну, да ладно: Москва так Москва. Закажу билеты на троих,

И на собаку.

В соседней комнате послышались мужские голоса. Это были Роберт и капитан.

На следующее воскресенье на вечер была снова назначена прогулка на яхте. Был проложен маршрут и определено время плавания – трое суток. Роберт пригласил друзей; несколько семей из Майами, артистов из театра оперетты, четырёх девочек из тётушкиной школы. Прилетевшие фон Линц и Пряхин тоже получили приглашение. И как только они ступили на корабль и разместились по отведённым им каютам, Фира пригласила их к себе в трёхкомнатную каюту-салон, ранее принадлежавшую тётушке Брохенвейс, а теперь торжественно подаренную любимой племяннице.

Фира была дочкой младшего брата Брохенвейс, с младенчества воспитывалась в доме бездетной тётушки, а Роберт являлся сыном умершего в молодости среднего брата дядюшки, Между кузеном и кузиной подспудно, по мере приближения смерти тётушки и дядюшки, закипала борьба за обладание одним из крупнейших состояний в Америке. Им, конечно, можно было пожениться, но об этом не было и речи: ни тётушка, ни дядюшка не хотели этого. Роберт был молод, умён и красив. Он рассчитывал жениться на новых миллиардах и удвоить, а то и утроить свои капиталы. Тётушка разделяла эти планы, но с тем условием, чтобы её капиталы после её смерти перешли в собственность Фирочки. Жаль только, что до сих пор никто не знал размеров тётушкиной доли, – скряга-дядюшка хранил в сейфе своё завещание, – но все подозревали, что и дядюшка, и его племянник плетут интриги вокруг нежеланной и постылой девчонки, – вплоть до объявления её прихваченной болезнью Дауна, то есть умственно дефективной. И Фира чутьём дрессированной овчарки слышала за своей спиной нечистую игру, но, конечно же, не могла соперничать в интригах со всесильным Робертом. Впрочем, несколько миллионов наличными у неё имелось. Часть из них она готова была потратить на судей и адвокатов.

Эпизод с фон Линцем и Пряхиным был её первым серьёзным шагом в борьбе за свои интересы.

Фон Линц прилетел в Майами под именем австрийского банкира Лизенберга, а Пряхин – его секретаря Иоганна Дюрера.

Фон Линц явился к Роберту с повинной и с горячим стремлением вновь вернуться в ложу и служить «братьям», как служил он им всю войну. Роберт тепло принял его.

– Я верил, что вы вернётесь. Ведь вы же знаете: покинуть нас – равносильно самоубийству. – При этом он пристально и благосклонно посмотрел на Пряхина: дескать, ты молодой, запомни это, – А теперь идите к моей кузине, она вас ждёт.

Провожая их взглядом, Роберт подумал: «Генералу мы найдем дело в новой Германии, а этого русского молодца покрепче привяжем к ложе и, может быть, дадим в жены одну из птичек тётушки Брохенвейс. Молодой, умный, при нашей-то помощи стремительно пойдёт наверх».

Возможно, следовало женить его на Фире. Тогда бы она жила в России и не претендовала на часть наследства. Была у него и такая мысль: породниться через неё с ещё одним банковским домом – Чикагским, например, или Детройтским. Но тогда возможны интриги, потянутся руки к его миллиардам. Где-то стороной шли мысли о тайном сговоре за его спиной Пряхина и Насти. Чувствовал, знал: тянутся они друг к другу, но допустить развития их отношений никак не мог. Настя, как заноза, всё глубже вонзается ему, Роберту, в сердце, сладко томит и манит. Он в эти дни только и думает о ней и ничего другого не может придумать, как только держать её возле себя в роли секретарши. Но это до женитьбы. Жениться же он может только на деньгах, и непременно на миллиардах. Он должен быть всесилен не только в ложе, но и в мире финансовом. Сейчас он контролирует Совет майамских банков, а должен возглавить империю – Майамскую, Чикагскую, Детройтскую... Может быть, его руки дотянутся и до Нью-Йорка.

Настя могла быть только невидимкой, певцом за сценой, – другой роли для неё не было. «Сегодня надо многое решить...» – думал он, ещё не зная хорошенько, что он будет решать и каким образом.

К нему в каюту собирались деловые люди – директора банков, их дочери. Роберт пригласил всех к столу. Началась деловая беседа, каждый имел здесь свой интерес, и разговор принимал всё более оживлённый характер. Роберт много ел и пил, – пил, причём, больше обычного, и это заметили его собеседники. В самый разгар беседы он неожиданно поднялся»

– Я выйду на палубу, освежусь.

Он пошёл на другую сторону носовой палубы. Ночь была тёплой, звёздной. Внизу, рассекаемые кораблём, шелестели волны. Близилась полночь. Он стоял у поручня носовой палубы, смотрел на дверь Фириной каюты и думал, как бы оттуда выманить Настю. И оторопел: Настя сама вышла из каюты и, не видя Роберта, встала у поручней недалеко от него. Роберт подошёл к ней и, горячо, взволнованно дыша, взял её за руки.

– Настя!.. Хочу поговорить с вами, начистоту, решился, наконец.

– Что вам угодно, сударь? – спросила Настя, высвобождая руки.

Тон её голоса, холодный и даже враждебный, задел его самолюбие. Он схватил Настю за плечи, привлек к себе, попытался поцеловать. Настя сопротивлялась, ударила его по щеке.

– Как вы смеете? – раздался её голос.

И тогда Роберт, уязвленный таким отпором и разгорячённый вином, рванул на ней платье. Настя вскрикнула и вновь ударила Роберта. Как раз в эту минуту в дверях каюты появился Пряхин и в свете, вырвавшемся из открытой двери, увидел потрясшую его сцену: барсом подскочил к Роберту, приподнял и – швырнул за борт. Роберт вскрикнул, и крик его тотчас потонул в ночи. Его никто не услышал, и никто не заметил происшедшей сцены. Корабль, шелестя волнами, продолжал свой путь.

– Что же мы наделали? – испуганно прошептала Настя.

Пряхин тяжело дышал.

– А ничего... Мы ничего не знаем, никого не видели.

– Конечно, конечно. Однако же...

Она ощупала своё порванное платье.

– Пойди в спальню, там на спинке кресла висит халат.

Бросив за борт платье, Настя облачилась в халат и привела в порядок причёску.

– А теперь... Как ни в чём не бывало пойдём в Фирину каюту.

Фира, торжественно сияя чёрными глазами и протягивая каждому из них билет, сказала:

– Через два дня вылетаете в Москву. Только просьба: Роберту – ни слова. К вашей гостинице подойдет автомобиль, – улыбнулась она Пряхину, – и в нем будем я, баронесса Функ и Анчар.