Текст книги "Баронесса Настя"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 19 страниц)

Они прошли коридорчик и долго петляли по лабиринту узких мрачноватых помещений, пока не очутились в круглом зале, тоже будто бы нежилом, но хорошо освещённом, с портретами на стенах, с круглым столом посредине и высокими, из чёрного дерева креслами.

После зала вновь начался лабиринт со стенами из серого камня. Этот подвальный, нежилой вид замков не удивлял Кейду: немцы, во всём рациональные и бережливые, не тратили сил и средств на убранство бесчисленных вспомогательных помещений.

В конце длинного перехода они упёрлись в стену, в середине которой Кейда не сразу разглядела высоченную и массивную двухстворчатую дверь с блестевшими бронзовыми ручками. За многие годы дубовые створки почернели, приняв цвет державшей их каменной стены.

Ацер просунул руку в нишу, послышался звон пружин, щелчков и ударов, после чего дверь открылась. В небольшой, роскошно убранной комнате их ждала Патриция.

Анчар обнюхал Патрицию, потом принялся обследовать ковёр, углы, древний посудный шкаф и всё прочее. Видимо, его удовлетворили царящие здесь запахи, он отошёл к двери и сел на задние лапы в выжидательной позе. Пёс бдительно наблюдал за Ацером, – видимо, в нём он чувствовал потенциальную опасность для своей хозяйки.

Ацеру Анчар тоже не нравился, полковник дважды пытался разъединить хозяйку и дога, но оба раза Кейда решительно воспротивилась этому. Нет, она даже на минуту не расстанется со своим телохранителем. В последнее время Кейда не расставалась не только с красавцем-догом – подарком судьбы, но и с подарком генерала Функа – маленьким кинжалом с серебряной ручкой и пистолетом с золотыми щёчками. С таким арсеналом она чувствовала себя увереннее. Здесь же, в огромном Боденском замке она и совсем не испытывала тревоги, – Ацер, по всем расчётам, не был заинтересован в её гибели; напротив, полковник возлагал на неё какие-то свои надежды.

– «Останься с нами, потому что день уже склонился к вечеру...» – это из Библии. Вы читали Библию?

– Читала, но этих слов не помню. Пожалуй, я останусь. Я буду здесь одна?

– Патриция рядом, – Ацер приподнял со стола колокольчик. – Стоит только позвонить.

Увидев радиоприёмник, стоявший на тумбочке у койки, она спросила:

– Я могу слушать радио?

– Ради Бога, сколько хотите.

– Мне можно слушать русских?

Ацер замялся. Осипшим голосом проговорил:

– Герр Геббельс хотел бы, чтобы мы с вами слушали только его. Фюрер тоже был бы не в восторге.

– Так и быть: я буду слушать только Геббельса.

– Да, сделайте одолжение. Геббельс способен ублажать сердца даже юных дев.

Ацер откланялся и вышел. Он уходил с застывшей на устах улыбкой, чуть заметной и насмешливо-ироничной. С ней же он проговорил и все слова, посвящённые Геббельсу. И Кейда скорее чутьём, чем умом уловила издевательские нотки в голосе Ацера. А что касается русского радио... Здесь он просто проявил осторожность.

Оставшись наедине с Патрицией, Кейда любовно, по-матерински оглядела её, спросила;

– Вы рады встрече со мной?

– Очень, очень рада! – воскликнула девушка, сжимая на груди кулачки своих пухленьких, почти детских ручек.

– Почему?

– Вы хорошая, я вам верю.

Я хорошая? Да откуда вы знаете?

– Мне сердце говорит!

– Сердце? О-о, милая, девичье сердце доверчиво. Оно нас часто обманывает.

Анчар снова приблизился к Патриции, обошёл её вокруг, один, второй раз. И даже легонько коснулся холодным носом её руки.

– А вы... замужем? – всё больше смелела Патриция.

Они сидели за столом, на котором красовалась фарфоровая ваза с букетом свежих полевых цветов.

– Разве я похожа на замужнюю женщину?

– Да, похожи.

– Ну, вот... вы и обманулись. Я не была замужем, не имею кавалера.

– И никого не любили?

– Любила и люблю теперь, и он меня любит. Но любовь у нас... Мы с ним ещё даже и не поцеловались.

– Я слышала, – глухо сказала Патриция, – такая любовь бывает. Так, наверное, любят друг друга ангелы.

– Я вас заговорила, – спохватилась Кейда. – Вас, наверное, ждёт кто-нибудь?

– Никто меня не ждёт, – Патриция словно очнулась, – Мне велено вам прислуживать. Хотите, я принесу вам кофе?

– Прекрасно. Несите кофе и покажите, где тут можно умыться.

– Пожалуйста. Пойдёмте, для вас приготовлено.

В ванной Кейду встретили такая красота и роскошь, каких она не видела в замке старого Функа.

Она никуда не торопилась, никто её не ждал. Пристально ко всему присматриваясь, Кейда слушала беззаботную болтовню Патриции и размышляла: «Что бы это всё значило? Что задумал Ацер? И что на уме у этой наивной русской девочки, и так ли она наивна, как представляется?.. Несомненно, она выполняет какое-то задание хозяина».

Кейду озадачивало это нелепое положение, когда трудно понять, что происходит вокруг. Она была убеждена только в одном – в своей безопасности – и была спокойна. Это её спокойствие передалось и Анчару. Он просунул голову в дверь ванной и беззастенчиво оглядывал хозяйку с ног до головы. Кейда повернулась к нему боком и прикрыла руками грудь. Рассмеявшись, с улыбкою укорила пса:

– Ты, Анчар, всё-таки мужчина. Иди на своё место.

Дверь закрылась. Патриция усадила Кейду к зеркалу, стала разбирать волосы.

– Баронесса Рут любила мыться в этой ванной. И с ней тоже тут был Анчар.

– Он и спал рядом с кроватью баронессы?

– Да, она не расставалась с ним. Баронесса очень любила собаку.

– Она была хорошая?

– Кто?

– Баронесса Рут.

– Нет, она нас, русских, била.

– А барон Ацер... защищал вас?

– Да, он любил меня. Он мой муж.

– Муж? Барон Ацер?..

– Ой, госпожа! Простите меня, я случайно... У меня слетело с языка!

Барон Ацер не должен знать об этом, он убьёт меня. Госпожа Кейда, я прошу вас, очень прошу!

– Успокойся, Патриция. Я тебя не выдам. Никогда и ни за что, и никому!

Я клянусь! Но как же ты можешь быть его женой? Ты – русская!

– Русская, русская... Из лагеря Цвиккау. Нас отобрали по цвету глаз, по

волосам... Глаза синие, волосы светлые... Сюда привезли сорок девчонок из разных лагерей. Мы все – жены барона. Русский гарем, – понимаете? Весь прошлый год я была любимой женой хозяина. Сейчас – нет. Сейчас – у него другая. Теперь я и моя подружка Мария – ее назвали «Мариам» – остались здесь для поручений.

– Гарем?.. Такое бывает на Востоке.

– Ацер и есть восточный человек. Он только служит Гитлеру, но он не немец. Я слышала, как друзьям из Англии он говорил: «Во мне течёт кровь палестинских фарисеев».

– Зачем ты это мне говоришь? Ты же рискуешь.

– Да, рискую, но что же делать? Он дал приказание «откормить» и выхолить девочек. Их уже прислали из других лагерей. Их подготовят, оденут и покажут полковнику. И тогда нас заменят. А мы не хотим возвращаться в лагерь. Помогите нам!

– Приказание «откормить» и выхолить?

– Да. Мы моем их душистым мылом, применяем разные кремы. Их кормят молоком. Сливок дают много, сметаны. Жидкий шоколад для них готовят. Вашим слугам полгода жалованья не платят, там дети голодают, а их – жидким шоколадом... Причёски им делают. А потом на смотр ведут. Голых, совершенно голеньких. Ну, понятное дело, стесняются девочки, те, что помоложе, плачут. А он, Ацер, сидит в кресле и оглядывает их со всех сторон. Которые совсем молодые – лет пятнадцати, четырнадцати, – в Блок «ИКС» посылают, – это его, значит, жёны, стройненьких он любит и красивых, и чтоб грудь не совсем развилась. Некоторых отправляют в блок «Альфа», для гостей именитых. Гостям Мальтийского замка девочек поставляют. Вместо мороженого, на десерт.

– Мальтийского замка?

– Да, есть такой в Швейцарии.

– Где живут девочки?

– В лесу под горой. Там дом двухэтажный, под охраной.

Патриция схватила Кейду за руку, склонилась над ней, горячо дышала в ухо. Лежавший у ног Кейды Анчар почувствовал неладное, поднял голову.

– Мы знаем, вы русская, вы разведчица, – вы нам поможете, должны помочь!

– Я – русская?

– Русская, русская, – и это хорошо. Вам ничего не грозит, потому что вы нужны Ацеру. Он хочет на вас жениться, скоро сделает вам предложение.

– И это вам известно?

–  Да, да! Я слышала разговор Ацера с кудрявым русским. Случайно слышала, но только вы не выдавайте,

«Неужели эта юная девушка, испытавшая муки унижений.., неужели она разыгрывает внушённую ей Ацером роль провокаторши?» – думала Кейда, соображая, как ей быть, как вести себя.

– У тебя, конечно же, есть русское имя?

– Есть, есть... Настей меня зовут.

– Как?

– Как и вас. Я ваша тёзка.

– Ну, ладно, предположим, я русская. Что же я могу для вас сделать?

– Всё! Вы можете сделать всё! И для тех несчастных, которые томятся в блоке «Б». Их семьдесят или шестьдесят человек. Они света белого не видят, их даже гулять не выпускают. Раньше выпускали, но теперь, когда часть охраны отправили на фронт, Ацер боится, что они могут разбежаться.

– А те, что в блоке «А»?

– Те не бегают. Им незачем бежать и некуда. До линии фронта – не добежишь. Можно только во Францию, но там немцы. Ацер говорит: «Русские животные, их надо приручать. Им дай хорошую еду, постель – и они довольны. А если ещё и бабу?!» И даёт им женщин. Нескольких девочек пустил по рукам. Ацер очень хитрый. Его знает сам фюрер. Бароны Функи давали нацистам деньги. Гитлер дружен был с отцом Ацера.

«Информация! подумала Кейда, – Фонтан нужных мне сведений!»

И эта мысль успокаивала, снимала тревогу, настраивала на мирный, доверительный лад.

– Ты такая доверчивая, – как дитя.

Подошла к Насте и обняла её за плечи.

– А вдруг я не русская!

– Нет, русская! Я знаю. Я слышу сердцем!

– Но если это знает и Ацер, он арестует меня и поместит в Блок «Б».

– Не поместит! Он вас боится. У вас орден. Его будто сам Гитлер даёт. Вы не бойтесь. Но вы правы и никому не открывайтесь. Я сейчас вас покормлю, и вы ляжете спать. На ковре у изголовья будет лежать Анчар, а в той комнате – я. И ко мне придёт Мария. А в вашу комнату можно пройти только через нас. Но даже и не в этом дело. Вы нужны Ацеру. Он, кажется, вас полюбил и мечтает взять с собой в Америку. Но, может, есть другая причина. Я постараюсь узнать всё что можно. Мы с Машей с утра до ночи толчемся среди его друзей, – носим из подвалов вино, кормим их, моем посуду.

– Зачем тут люди? Их, как я вижу, много.

– Людей много. И люди разные. Французы, англичане, чехи, швейцарцы. Приезжают банкиры, хозяева заводов. Говорят на разных языках, но я всех понимаю. Я знаю немецкий, английский, французский... Выучила за полтора года. Правда, они думают, что я дурочка и ничего не понимаю, а я лишь редкие слова разобрать не могу. Пусть думают, пусть они так думают. Сволочи!

Она сказала это каким-то не своим, не женским голосом.

– За что вы их ненавидите? Вы же их не знаете.

– Я их не знаю! Как же! Они как пауки в банке: сплелись в клубок и рвут друг у друга ноги. Они всех ненавидят – и русских, и немцев. И, кажется, немцев даже больше, чем русских. Узнал бы фюрер, что это за фрукты такие. Мне иногда так и хочется катануть письмо Гитлеру, да боюсь за наших, русских в блоках. Им будто бы у Ацера лучше, чем в других лагерях. Тут все учёные. Есть директива кормить их и лечить.

– Узники важные, – перешла на волну собеседницы Кейда, – Таких и в Америку можно.

Патриция склонила белокурую голову на плечо Кейды, доверчиво, словно к матери, прижалась к ней. И так постояла минуту-две, рада была, что Кейда не отстранялась, приняла её. Это была светлая минута, когда в их душах немного рассеялись страх и тревога и возникала жажда спасительной деятельности.

– Они тут часто говорят «ложа». Но если видят немца, офицера или в штатском, замолкают. Меня только не боятся, наверное, как кошку или собаку. У них тут клуб какой-то. И люди со всего света приезжают. Они тут знакомятся.

Девушка оглянулась на дверь.

– Слышала, как один старик то ли в шутку, то ли серьёзно говорил о мировом правительстве, о единых деньгах: после войны, мол, не должно быть ни марок, ни фунтов, ни рублей... Они, как я думаю, против фюрера идут.

– За русских что ли?

– Нет, и не за нас тоже. Боюсь я их. Странные они.

– Ты вся дрожишь, Настенька, – улыбнулась Кейда, гладя её волосы, – Иди спать. И я тоже лягу. Включу радиоприёмник. Буду слушать, что там у нас на фронте...

– Слушайте, слушайте, и никого не бойтесь. Барон, если не звал на ужин, значит, к тем ушёл, к «летучим мышам». С ними он до поздней ночи сидит. Всё галдят о чём-то и галдят...

Женщина, сама того не зная, обладает механизмом тонкого анализа окружающей среды, особенно той её части, которая связана с человеком и человеческими отношениями. Она может не видеть опасности, но чувствовать её приближение, может видеть нечто похожее на опасность и улавливать, что реальной угрозы оно не несёт. Настя видела перед собой страшное существо – Ацера и не боялась его.

Погасила свет, но приемник не включала. Страха не было, просто сердце ныло от обилия впечатлений, – смутных и невеселых. Не все было понятно до конца. Здесь, на границе Германии со Швейцарией, гитлеровцы устроили лагерь для ученых и всяких ценных инженеров. Но слышало её сердце: тут происходит и что-то более важное, и такое, чему она ещё не знает объяснения. «Поговорю с Павлом Николаевичем. Завтра же поеду в Рут-замок. Завтра, завтра...»

Её тотчас обступили сновидения. Над замком и вокруг него за окнами кружатся тучи чёрных огромных птиц. Они страшно блестят глазами, машут крыльями и силятся издать звуки, но тишина, словно колдовская сила, объемлет их, и они изнемогают, но не падают. Летят и кружатся, и заслоняют солнце, но их криков не слышно. Всю ночь они кружатся. Окна открыты, но Настя их не боится.

Проснулась она поздно. Солнце уже высоко стояло над Баварским плоскогорьем, сине-золотым огнём светились гардины на высоких окнах, и вся огромная спальня была залита горячим августовским теплом. Вставать не хотела.

Завозился пёс на ковре. Нехотя поднялся, ткнулся мордой в плечо хозяйки. Настя обняла его голову. Она никогда не думала, что собака могла сделаться для неё таким дорогим существом. Она теперь и часа не могла прожить без своего верного Анчара.

Не пугала теперь и страшная, кличка дога: она досталась псу от сочетания имён родителей, и дерево со смертельным ядом было тут не причём.

Чувствовала всем своим существом, что и Анчар её любит самозабвенно.

– Ты хочешь гулять, да?

Она позвала Патрицию, попросила вывести пса на прогулку. Сама же подошла к платяному шкафу. Он тянулся во всю стену. Двухстворчатые дверцы обозначали секции: верхняя одежда, спортивная, охотничья, вечерние туалеты, халата, платья, костюмы, шубы, головные уборы. Шуб оказалось пять: норковая, соболья, золотистого каракуля, шиншиловая и лисья. Набросила на плечи соболью. Повертелась у зеркала. Потом – шиншиловую, норковую... Всё на её рост. Странно это, но, видимо, у неё стандартная фигура. Аристократки тоже... Толстых среди них не бывает.

Много здесь было всякой одежды. Модели всё больше французские, испанские и заморские – из Англии, Америки. «Спрошу у Патриции: чей это гардероб?»

Она выбрала халат цвета морской волны, просторный, в широких складках, с пояском в талии. Села перед зеркалом уложить волосы.

Вернулись с прогулки Патриция и Анчар, Пёс улёгся на ковре за спиной хозяйки.

– Барон велел спросить: можете ли вы принять его?

– Да, конечно, пусть входит.

Барон вошёл чинно, как к начальнику, щёлкнул каблуками, наклонил голову.

– Как вам спалось, фрейлейн Кейда?

– Благодарю. Я везде сплю как дома – всю ночь на одном боку. Говорят, так солдаты спят.

Барон, опускаясь в кресло перед небольшим столиком и оглядывая роскошную, обитую розовым бархатом спальню, как бы нехотя проговорил:

– Тут незадолго перед вами останавливалась герцогиня из Франции, мадам Посье.

Кейда молча выслушала это известие. Ей это было совсем не интересно. Патриция внесла кофе на чёрном, расписанном золотой вязью подносе. Две плитки русского шоколада со знакомой «Алёнкой».

Кейда поставила чашечку перед Ацером.

– Угощайтесь, барон.

Ничто – ни малейшее движение белых девичьих рук, ни колорит её голоса – не ускользало от внимания боденского владыки.

Полковник забывал о своём незаурядном предназначении, своём служебном долге, он вновь превращался в слабого и зависимого человека.

Он не знал настоящей любви к женщине, не верил рассказам посвящённых, но теперь, кажется, впервые уловил жар и трепет дыхания этого божественного чувства. Со страхом и немой мольбой ждал хотя бы малейшего отклика, но Кейда была равнодушна, и он от этого ещё больше терял голову. Он видел, что ей безразличны его чины, звания, богатство, она сама королева и понимает силу своей красоты, а он, Ацер, далеко не король и не принц, и не тот молодой рыцарь из немецкого эпоса, который бы мог рассчитывать на её руку и сердце.

– Как дела с вашим видом на жительство? – Ацер старался не замечать её халатика, восхитившего недавно и саму герцогиню, полувоздушного шарфа, чуть прикрывавшего вырез на груди и длинную, как у Нефертити, шею.

– Каким видом?

– Боже, вы даже и не знаете, что каждый человек в Германии должен иметь все права на жительство! Вы, верно, забыли: наше место особое, тут секретная зона.

– И что же? Разве я живу у вас незаконно? А моя фронтовая карточка? А наградная книжка с подписью самого фюрера?

Кейда возвысила голос, подняла на Ацера взгляд, исполненный спокойной уверенности.

Ацер решительно, по-военному встал, подошёл к книжному шкафу, вделанному в простенок между окнами, и достал папку. Стараясь сохранять спокойствие и важность должностного лица, стал вынимать из папки один за другим документы.

– Я обо всём позаботился. Вот паспорт. А вот выписка из церкви о дате вашего рождения. А это копия аттестата из школы. Отныне вы законная наследница всех земель и владений Рут-замка...

Полковник сделал паузу, взглянул многозначительно на Кейду, и голосом заговорщика, добавил:

– ...если с Восточного фронта не вернётся Вильгельм... Гороскоп и звёзды не далее как вчера сказали мне: быть вам единоправной хозяйкой замка. Правда, ваш Замок заложен, прислуга давно не получает жалованья, а вы живёте в долг, но это уже другая проблема, и, я надеюсь, мы её также решим.

Ацер посмотрел на часы:

– Нас ждут внизу, на завтрак.

Завтракали вдвоём, в небольшом зале с высокими потолками из тёмного дерева, двумя окнами яйцевидной формы, со множеством старинного оружия на стенах. Кейда подумала: вот таким должно было быть жилище Дон-Ки– хота. Тут всё дышало романтикой средних веков, времён рыцарских турниров, когда честь и отвага почитались превыше всех других добродетелей.

Хозяин был сдержан и будто бы не желал знать, какое впечатление производит на гостью убранство залы, как она восприняла сюрприз с документами, – и не замечал её подчёркнутой холодности.

Тихая, мирная жизнь преображала Кейду: она на глазах превращалась из бравой боевой девчонки в барышню с аристократическими замашками. Теперь она при встречах не выбрасывала вперёд руки с криком «Хайль Гитлер!», становилась строгой, сдержанной фрейлейн, и это отчасти радовало Ацера, но в то же время и пугало. Если русский разведчик обманул его и Кейда не русская, а настоящая немка, то Мишин-Винт... Неужели он работает и на немцев? Тогда все планы барона пойдут прахом, а сам он попадет в лапы тайной полиции.

Потом они на машине ехали до пристани. Пересели на катер, шли на немецкую сторону Боденского озера.

– Прошу вас, – потише, – сказала Кейда мотористу.

Она была скучной, на Ацера не смотрела. Думала о документах. С чего бы это? – Ацер в неделю выправил все документы. И, наверное, снял копии. Он всё ближе к ней подбирается. Знает про неё всё и играет, как кот с мышкой... Но зачем-то она ему нужна. Неужели любит? Да, во взгляде искательство и мольба; полюби меня, ты только полюби! Но зачем? Зачем ему обыкновенная девчонка; да ещё русская? Впрочем, вспыхивает в голове догадка: почему обыкновенная? А документы?.. Он достал все нужные бумаги и сказал: законная наследница! Дурочка ты, Настёна. Он же не просто так, не за понюх табаку делает из тебя наследницу. О, Господи!

Сегодня же, сегодня надо поговорить с Павлом Николаевичем!

– Вы задумчивы и невеселы? Что с вами происходит?

Кейда повернулась к нему, оглядела всю его нескладную сутуловатую фигуру. «Жених!.. А что, – и он кому-то будет женихом». О том, что Ацер мог бы стать её мужем, она не думала, она просто не смогла бы этого представить.

– Завтра приезжайте на службу.

– На службу?

–  Да, на службу. Мы пойдём в Блок «Б», под землю. Будете переводить.

– Странно!

– Что странно?

– Работаете с русскими и не выучите русский язык. Не в пример немецкому он очень красивый.

– Вот я об этом доложу фюреру.

– Не доложите.

– Почему?

– Фюрер очень занят и служебных писем не читает. Только личные.

– Откуда вы это знаете?

– Знаю. Фюрер сам мне сказал: «Напишите мне, как вы устроитесь в Рут-замке. Я приеду к вам на охоту».

– Фюрер! Разве орден вы получали из его рук?

– Да, конечно. Эти ордена он вручает лично. А вы будто не знаете!

– Но дядя Альберт... сказал, что наградил вас он.

– Представил он, а вручал сам фюрер. И очень тепло, по-отечески поздравил, обещал приехать.

Кейда как будто шла по краю обрыва, над пропастью, и страховала её лишь собственная уверенность и отвага.

На берегу Кейду ждала вызванная Ацером машина. Барон, прощаясь с ней, повторил:

– Жду вас завтра.

– Я не приеду.

– Почему?

– Буду кататься на лошади.

– Фрейлейн Кейда, не понимаю вас! Объяснитесь. Я плачу вам деньги...

– Деньги? Можете не платить.

Барон был в растерянности: с одной стороны, он не привык к такой форме отношений с подчинёнными, а с другой – не знал, как вести себя с этой высокомерной девчонкой. Он смотрел ей в глаза и забывал о своём положении, все его служебные обязанности казались далёкими и ненужными. Он любил её, несомненно любил, хотя, конечно же, не мог в этом признаться не только ей, но и самому себе. В ней всё ему нравилось, даже эта демонстративная, почти хулиганская независимость.

Не простившись, Кейда села в машину.

Уже давно отгремело танковое сражение под Курском, для Германии это была ещё большая трагедия, чем под Сталинградом. Немцы приуныли. Если раньше они охотно обсуждали любой примечательный эпизод на германо-советском фронте, и каждый в своих рассуждениях был по меньшей мере Клаузевицем, то теперь они вдруг как воды в рот набрали, в потухших взорах можно было прочесть ожидание скорых событий, на этот раз катастрофических для страны. Каждый ощущал уже зловещее ледяное дыхание окончательной развязки.

В эти дни Кейда не бывала в Боденском замке, и Ацер не напоминал ей о служебном долге. Но сам он ежедневно по утрам, как на службу, приезжал в Рут-замок и в назначенный час занимал своё место за столом. С немецкой аккуратностью спускалась из своих аппартаментов Кейда. После церемонии приветствий они завтракали.

В этот день Кейде за чаем подали телеграмму. Прочитав текст, она подняла её высоко над головой:

– Завтра прилетает Вильгельм!

Девочки запрыгали, завизжали, старуха лодочкой прислонила к уху ладонь, а Ханна кричала ей:

– Папа прилетает с фронта, папа!

Ацер выпрямился, посмотрел через стол на Кейду. Она улыбалась. «Радуется, – думал полковник. – Странно!»

Уехал он внезапно, ещё до окончания завтрака, и Кейда его не задерживала. Взволнованно совал в руку Кейды влажную морду Анчар. «Прилетает Вильгельм». Пёс понял эти слова, он знал уже, что хозяин замка где-то недалеко, он летит или едет и скоро будет здесь.

– Мы поедем встречать папу, поедем? – волновалась Ханна.

У Кейды не было ни вопросов, ни сомнений: она – главная в замке, единственная, кто может принимать решения и кто может поехать на аэродром. Нельзя забывать, что Вильгельм, отправляясь на фронт, признал её за близкого, родного человека.

– Поедем, Ханна. Завтра рано утром мы отправимся в аэропорт Зинген.

Ханна запрыгала по комнате, захлопала в ладоши.

Здание аэровокзала было небольшое, двухэтажное, пассажиров почти не было. Война не располагала к путешествиям, молодёжь была на фронте, старики – дома.

Поставив машину в сторонке, Кейда с девочкой пошли узнавать о рейсе из Мюнхена, но в небе раздался рокот, появился двухмоторный самолёт, похожий на «Дуглас», но чёрный, как жук, и меньше размером. Он свалился камнем на грунтовую полосу и скоро подрулил к аэровокзалу. Из самолёта посыпались пассажиры, и третьим или четвёртым был Вильгельм. В одной руке он нёс чемоданчик, а другой... не было, пустой рукав шинели как-то болтался, точно его раскачивало ветром. Вильгельм увидел Кейду и Ханну и замедлил шаги, будто испугался. Его обгоняли, толкали другие пассажиры, а он шёл тише и тише и не смотрел на встречающих, не улыбался, как остальные...

Кейда видела теперь не только пустой рукав, но и свежерозовый шрам на щеке.

– Папа! – раздался резкий, пронзительный крик Ханны, и девочка бросилась в объятья отца. Вильгельм поставил на землю чемодан, обнял одной рукой дочь и ткнулся ей лицом в плечо. Кейда инстинктивно отступила в сторону и отвела взгляд. Она слышала, как отец и дочь всхлипывают, плачут, – и от радости и от горя, и хотела бы не видеть и не слышать этого, но дальше оставаться в стороне было нехорошо, она смело шагнула к Вильгельму и обняла его. Он пытался овладеть собой, вытер рукавом шинели слёзы, но они хлынули с новой силой, и он безвольно уронил голову на плечо Кейды.

– Вильгельм, ты жив, жив, – радуйся! – говорила Кейда, забывая и о том, что никакой он ей не брат, и что он враг и ей, и её народу, но именно об этом как-то сейчас забылось, в сердце были жалость и сочувствие, и что-то такое, что было похоже на желание облегчить горе и помочь, и вдохнуть в него желание жить и даже радоваться тому обстоятельству, что теперь-то уж он не поедет на фронт.

– Судьба дарит тебе жизнь! Ну! Улыбнись же, Вильгельм! Мы все так тебя ждали.

Вильгельм внял её призыву. Вытерев слезы, он улыбнулся и пошёл вслед за Кейдой и Ханной к автомобилю.

Дорогой Кейда весело болтала о разных пустяках, рассказывала о жизни в Рут-замке, и Вильгельм с охотой и благодарностью её слушал.

Вечером одиноко и пустынно было в Рут-замке; Вильгельм устраивался в новой жизни, не выходил из своих апартаментов, – Настя даже не знала, где его комнаты, – обе его дочки тоже где-то притихли в своих уголках, и только фрау Мозель в обычном ритме сновала по своим маршрутам. Впрочем, если бы кто к ней пригляделся, то заметил бы в её движениях и речи несвойственные ей нервозность и возбуждение. Она словно бы чего-то испугалась и хотела отвратить, отвести вдруг возникшую опасность.

Взбудоражена была и сама Настя. Приезд молодого барона, точно вдруг налетевший ветер, расшевелил тревогу, поднял тучу сомнений. Она не вышла на ужин, попросив фрау Мозель принести ей кофе. Лежала в кровати, читала Шиллера. И слышала, как в висках и где-то под левым плечом пульсирует кровь.

Подумала о Павле Николаевиче. И когда фрау Мозель принесла кофе, горячими губами припала ей к уху, спросила: «Вильгельм знает... о Соболеве?» И та громко, никого не опасаясь, ответила: «Да, да, – конечно, он знает!» И потом тише, с радостной улыбкой: «Он и спрятал его у нас в Рут-замке».

Настя успокоилась, принялась за кофе. Однако тревога за собственную судьбу не проходила. Всего не предугадать, неожиданностей слишком много, и они могут резко изменить ситуацию. Вдруг Пряхин скажет: «бежать!» – куда они подадутся?

Посмотрела на ящик под зеркалом: документы в порядке, они теперь в полном порядке. Если бежать, так через Швейцарию. Там другой режим, менее строгий. Из Цюриха ночью на рапиде – скоростном поезде – в Милан, а там фашисты, они любят героев-немцев... Да, конечно, власть в Италии строгая, немецкий язык там в чести, и Рыцарский крест на груди Насти – крепкая защита, но частые проверки им ни к чему. Не лучше ли по Германии пробираться к дому?

Настя лежала на своей роскошной, увитой золотыми вензелями кровати. В окна к ней глядела тёмная, усыпанная звёздами ночь, со стороны Боденского озера в полурастворённые ставни густо валил дух осенней прохлады. Незримо и неслышно приближалась осень и сюда, на юг континента. А в Москве теперь холодно, и, может быть, идёт дождь, – там осенние дожди не редкость. Как теперь мама, в какое одеяло кутается – в шерстяное, а, может, уж и в ватное, на даче ли или в уютной московской квартире, выходящей окнами на Киевский вокзал? Мама, мама... Прости меня, родная, за муки и тревоги, не властна я изменить судьбу, и весточку тебе послать не могу. И, может быть, долго ещё суждено мне держать тебя в неведении.

Она смотрела, как звёзды мигают и будто бы движутся в весёлом хороводе, и думы её невольно переносились на тех, кто томится рядом, в ацеровских блоках. Может быть, они так же вот, как она в эту минуту, думают о матерях, женах, детях. Фрау Мозель сказала, что Ацер готовит их на продажу: Америка даст ему за них миллиард долларов, и он станет очень богатым человеком».

На продажу? Как это – продавать людей? В наше время, и кому – Америке? Но она воюет с Германией...

Это ещё одна загадка хозяина Боденского замка. Настя приходила в отчаяние от своего бессилия проникнуть в тайны замыслов Ацера. Она будто наяву слышала его кошачьи шаги в темноте, ей и во сне мерещились крадущийся силуэт долговязой фигуры и документы, с такой поспешностью раздобытые на её имя, и с удивительной легкостью назначенная ей почти фантастическая зарплата... Всё было неестественным, нелогичным и непонятным для малоопытной девицы из другого мира.

А Мишин-Винт? По всем законам он – их начальник, ему решать, где жить и что делать Пряхину и ей, Насте, но этому человеку она просто не верила.

Вспоминала каменную физиономию Ацера в тот момент, когда она читала телеграмму от Вильгельма. Полковник уехал, исчез, как исчезает тень при свете солнца. И не звонил потом вечером и, как сказала фрау Мозель, не был на ужине.

Возвращение Вильгельма повергло его в состояние шока. Но почему? Ведь они братья!

Под грузом этих вопросов и сомнений Настя с трудом засыпала.

Прошёл месяц с того дня, когда с фронта вернулся искалеченный Вильгельм. Он редко показывался на людях, его почти не видели за обеденным столом в Рыцарском зале, – если он там и появлялся, то ни с кем не заговаривал, а лишь сухо отвечал на вопросы Ацера, который делал вид, что ничего не произошло, и жизнь в Рут-замке и вокруг него течёт по-прежнему.

Подходил к концу 1943 год, огненный вал войны теперь катился только в одну сторону – на запад, опаляя Германию, теперь и самый глухой обыватель-немец чувствовал занесённый над своей головой меч возмездия.

Смех и радость стали дефицитом, застолья собирались всё реже, и общение в тесных дружеских компаниях всё больше напоминало поминки.

У Вильгельма были серьёзные причины для тихого глухого пьянства; разрушена его собственная жизнь, и на глазах рушилась вся жизнь Германии.