Текст книги "Баронесса Настя"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц)

Владимиру пришла мысль: «Тут в неё все влюблены».

Шёл по краю летного поля и продолжал думать о сестре.

В столовой у окна сидел и поджидал его штурман.

– Слышь, командир, – заговорил он, – а здорово мы слетали. Штаб вдребезги разнесли. Начальник штаба со своим помощником заживо сгорели.

– А как вы узнали?

– Армейская разведка доложила.

– A-а... Хорошо. Первый блин, а ишь, – не комом.

Пряхин почувствовал прилив радости и удовлетворения. Такое чувство он испытывал, когда сбивал самолёты. «Уничтожен штаб танкового корпуса, есть убитые и, наверное, раненые, сгорел сам начальник штаба, видимо, генерал. И все это за один вылет, за одну атаку. Вот тебе и фанерная этажёрка! Если и дальше так пойдут дела, тут немцам много можно хлопот доставить».

И вот что важно: не так всё было трудно и почти совсем не опасно. И взлёт, и посадка, и весь полёт, и даже атака... Двадцать-тридцать минут в воздухе, – и нет штаба корпуса, – продолжал удивляться Пряхин, – а сверх того ещё и сделали переполох по маршруту. И нет тебе ни зениток, ни истребителей! Вот ведь она штука какая, если летать ночью.

С такими приятными мыслями входил Владимир в землянку медпункта. Здесь его лучезарной улыбкой встретила Настя.

– А что это вы всё время улыбаетесь? – спросил он и тотчас осёкся, понимая, что вопрос не очень умён и не очень кстати. Настя же продолжала улыбаться и делала вид, что не замечает его бестактности и смущения.

– Я всегда такая! Мне ещё мама говорила: не пойму, девка, чему ты всё время радуешься. А я, видно, радовалась тому, что живу на свете и мне так хорошо.

Указала на стул и села рядом. Заглянула в глаза:

– Болит что-нибудь, беспокоит?

– Нет, ничего не болит! – раздражаясь и будто с досадой, ответил Пряхин.

– Вот и славно! Мне здоровые лётчики очень даже нравятся.

И Настя стала заполнять медицинскую карточку.

– А разве бывают больные лётчики?

– Больные? Случается, конечно, и заболеет ваш брат, да мы тут быстро вылечим. У нас вон, видите, – лекарств сколько! А надо – так и укол сделаем. Но вам болеть не советую. Не надо.

Владимир пытался вообразить, как это она будет делать ему укол. Да он помирать будет, а штаны перед ней не спустит. Настя спрашивала о прежних хворобах, болел ли корью, скарлатиной, малярией... Кинула взгляд на гимнастёрку, проговорила:

– У вас орденов больше, чем у нашего комэска. Видно, умеете жить с начальством.

– С начальством? – удивился Пряхин. Он никогда не думал, что есть какая-то связь между наградами и таким свойством характера.

Решил отшутиться:

– А, да, я такой – ласковый, и согнуться во время умею, до самого пола.

– Ну-ну – раскудахтался. Слышала, что самолётов много сбил. Вот уж...– Настя с головы до ног оглядела Пряхина, – не поверила бы.

– Это почему же?

– Молодой вы очень.

– Несолидный?

– И это есть. Ну, ладно, идите вы, а то поссоримся.

Эти последние слова, – и сказанные без улыбки, и будто бы другим, похолодевшим тоном, – не понравились Пряхину, и он вышел из землянки смурной, удручённый. Подумал: «Конечно же в неё тут все влюблены».

Покатились, полетели на быстрых крыльях фронтовые дни Владимира Пряхина. За свой первый боевой вылет на ПО-2 он был награждён медалью «За отвагу», но вслед за первым вылетом последовали второй, третий, четвёртый... Случались ночи, когда на боевое задание он летал по два и три раза. Бомбил, обстреливал, сбрасывал почту, грузы партизанам. И всегда пугал немцев – над головами спящих гремел, трещал, сыпал огнями и кидал трубы.

Ночные концерты эти он особенно полюбил. И сам включился в подготовку новых «сюрпризов», в режиссуру ночных представлений. И постепенно достиг большого мастерства, стал ведущим «артистом» в эскадрилье. Любил свалиться на врага из облаков, пронестись черным дьяволом, махнуть крылом, зареветь мотором. И бросить бомбы, сыпануть эрэски, рассечь ночную тьму автоматным говорком. И каждый раз угощал немчуру новым «гостинцем», – да таким, что в полночь или на рассвете повскакав в окопах, они уж больше не могли уснуть и днём бродили как тени, как сонные мухи.

Никто бы не смог точно подсчитать урон врага от этих концертов. Были тут убитые и раненые. Но главное – достигалась убыль боевого духа, и этим потерям не было счёта Теперь он уж видел и гордился тем, что никакой скоростной истребитель, и тем более бомбовоз, не мог так оглушить, ошарашить, повергнуть в панический страх, как это умела делать двукрылая стрекоза-«тройка», их маленький, но удаленький самолёт. Ведь только он мог внезапно упасть с неба, колёсами посбивать с ошалевших немцев шапки и шлемы – и так же вдруг пропасть, раствориться в ночи.

Необычным был семьдесят второй боевой вылет. Командир эскадрильи, ставя задачу, сказал:

– Пойдёшь к партизанам.

Склонились над картой:

– Вот здесь, на поляне, сядешь и возьмешь в заднюю кабину живой груз – генерала. Его выкрали из постели партизаны.

– Но он со штурманом в кабине не поместится, – возразил Пряхин.

– Пойдёшь без штурмана. Вот смотри: маршрут простой...

Вылетел в первом часу ночи. Поляну нашёл без труда. В начале посадочной полоски помигивал огонёк фонарика, – так условились с партизанами. Два раза мигнёт подряд и третий – после паузы. «Сигнал»! – обрадовался Владимир и пошёл на посадку.

Возле одинокой корабельной сосны его ждали партизаны. Они быстро затолкали в заднюю кабину генерала, и Владимир пошёл на взлёт. И видел, как к тому месту, где он при посадке коснулся земли, мчались несколько машин, в воздух тянулись нитки трассирующих пуль... Но немцы опоздали.

Заглядывал в кабину штурмана, – там на месте Аркадия Чёрного маячил силуэт спеленанного по рукам и ногам немца. Кивал ему: «Вы уж извините, господин генерал, я бы вас не связывал, но партизаны...»

И смеялся. Он испытывал сложное чувство радости и смущения – всё-таки генерал!.. А немец, видя смеющееся лицо русского лётчика, подавался вперёд, хотел, видимо, спросить: «Куда мы летим?»

На аэродром прилетели глубокой ночью, но их ждали. И кинулись к задней кабине, вытащили немца, развязали, поставили на ноги. Кто-то с ним заговорил по-немецки, но тот сказал:

– Я умейт русский язык. Скажите, куда я попал?

Ему не ответили. Развязали ноги, руки и повели в штабную землянку. Владимир же по привычке обошёл самолёт и сказал механику:

– Пойду спать. Не буди меня рано.

Он как всегда – спал мертвецки, как топор. Ляжет на один бок, на том и встанет. Эскадрилья работала только ночью, и лётчики привыкли спать до обеда. Потом собирались в столовой и после обеда превращали её в клуб, играли в шахматы, домино, танцевали, плясали, пели. На этот раз Владимира разбудил комэск.

– Вставай, Пряхин! Пошли в столовую, там тебя ждёт твой пассажир.

– Какой пассажир?

– Ну, тот, которого привёз ночью.Он что – действительно генерал?

– Командир авиадивизии. Высокую птицу изловили партизаны. Повезёшь его в штаб армии.

– Слушаюсь!

И пока Владимир умывался, комэск, покачивая головой, рассказывал:

– Твой генерал возмущён, грозит нас наказать. Он, видишь ли, по материнской линии – внучатый племянник английской королевы. A-а?.. Каков хлюст?

– Его родословная нам вроде бы ни к чему.

– Нам-то ни к чему, а он говорит: вы же не хотите поссориться с Англией, а потому отпустите меня с миром!

За столиком у окна сидел прибранный и причёсанный немецкий генерал-авиатор. Он был немолод, серебряные питые погоны, дорогой китель и все другие знаки лётных отличий выдавали чин высокий.

Владимир хотел козырнуть генералу, сказать приветствие, но раздумал и, подойдя к столу, сел напротив пленного. А тот посмотрел на него с укоризной, спросил:

– Вы какой имейт звание?

– Лейтенант.

– А я генерал-майор фон Линц.

– Вижу, – парировал недовольно Пряхин, кидая смущённый взгляд на комэска, как бы спрашивая, правильно ли он поступает.

Комэск тоже был смущён: немец хоть и пленный, но пёс-таки генерал, командир дивизии. Представил, как тот у себя дома, в войсках, идёт перед строем лётчиков и как те стоят перед ним навытяжку.

Генерал! Вы хотели сказать что-то лётчику. Он повезёт вас в тыл.

– Мы будем летать ночью или днём?

Ответил комэск:

Вечером, в сумерках. Ваши истребители боятся летать в сумерках. Мы не хотим, чтобы вас сбили ваши же лётчики.

– Хорошо. Тогда скажите: я буду имейт парашют?Комэск пожал плечами: они переглянулись с Пряхиным.

– Это нечестно, – возвысил голос генерал.– Лётчик имейт парашют, а мне не давайт! Ваш самолёт – ванючая керосинка. Он не может летайт ночью и делеко. Нет кабины, нет кресла, а сверху бежайт дождь.

Лётчики засмеялись. Да, у немцев таких самолётов нет. У них или истребитель «мессершмитт», или тяжелые бомбовозы «дорнье», «хейнкели», «юнкерсы», «фокке-вульфы».

Подали обед, и комэск сказал:

– Подкрепитесь, генерал. Вам предстоит дальняя дорога.

– Меня повезут в Сибирь?

– Ну, нет, мы так далеко не летаем. Вы же сами сказали: самолёты у нас – вонючие керосинки.

– Да! – вновь оживился генерал.– Наш доблестный солдат не понимайт русский лётчик, как могут они летайт на такой чайник. Зачем людям мешайт спать? – всё больше раздражался генерал.– Вы даёте звук, как резаный швайн. Бросайт с неба огонь, и наш солдат думайт, что это летят черти. Он потом не может спайт, а если уснёт, то во сне видит пожар и много шум. Этот ваш цирк нам надоел, и мы заявляем протест.

– Заявляйте, заявляйте, – соглашался комэск, – а мы вам ещё и не такой концерт устроим.

Мы сочувствуем вам, генерал, но вы, начиная войну, должны были помнить слова нашего князя Александра Невского: «Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет».

– Разве это меч, если в небе горит солома и что-тотрещит?

– Ну, а это уж... наше оружие. Чем богаты... А пока вы кушайте на здоровье, вам в Сибири, я думаю, не будут подавать плов и какао.

– Меня пошлют в Сибирь?

– Может быть. Но там, между прочим, не так и плохо. Там свежий воздух, и никто не будет сыпать огонь наголову.

Комэск Петрунин и лейтенант Пряхин незлобиво подшучивали над генералом, каждый на свой манер рисовал, его будущую жизнь в плену.

Пряхин, любивший юмор, сказал, что завидует генералу. Он поедет в тыл, в глубину России, и ему не надо будет опасаться за жизнь. Генерал встретит красивую девушку, женится на русской и у него будет много русских кляйн. Он не захочет возвращаться в Германию.

Генерал сидел прямо, смотрел то на одного лётчика, то на другого, – он, видимо, не мог понять, как это они, младшие офицеры, так вольно и покровительственно с ним разговаривают. В его водянисто-синих глазах росло напряжение, и когда Владимир заговорил о женитьбе, он сжал кулаки и произнёс ледяным тоном:

– Я есть ариец, гросс барон, и не надо мне смейс!

Лётчики смутились и стали спешно доедать обед. Больше они не проронили ни слова. Комэск, поднимаясь, сказал Пряхину:

– Отвезёте его в Ленинград на Комендантский аэродром. Взлёт в семнадцать.

Вошли два солдата и предложили генералу следовать за ними. Пряхин же, взглянув на часы, сказал:

– А я час-другой могу подремать.

Желание «подремать» было постоянным, – следствие непрерывных ночных полётов. Пряхин в последнее время ходил на задания по два, а то и по три раза в ночь. И только во сне восстанавливал силы.

Механик Трофимов разбудил командира за час до вылета.

– Как погода? – спросил Владимир.

– Моросит дождичек, но небольшой. Думаю, он вам не помешает.

Пряхин достал из-под подушки пуловер из лебяжьего пуха, – с севера прислали лётчикам, – одел под куртку. На руку взял кожаный реглан, – знал, каково бывает летать в дождь, да ещё если ветер. А ветер над Финским заливом почти всегда, и дождь холодный, даже летом.

Возле самолёта его ждал генерал под охраной солдата. Солдат, завидев лётчика, подошёл к нему, наклонился к уху.

– Надо вязать?

Генерал был одет легко, в одном кителе, и стоял прямо, не поворачивая головы в сторону лётчика.

– Вы легко одеты. Где ваша шинель?

Генерал с презрением оглядел лейтенанта. Сказал:

– Этот вопрос надо задайт там... партизан.

Пряхин протянул немцу реглан, но генерал, сохраняя величественную позу, отстранил его.

– Если так, то мы вас завернем в брезент и свяжем.

– Вязать? Зачем вязать! Если вы понимайт рыцарь, то не надо вязайт, как это делал грубый мужик партизан. Мой честный слов соблюдать порядок.

Генерал смягчился, и в его голосе зазвучала просительная интонация. Владимир подумал: если он будет сидеть в задней кабине, то что он может мне сделать?

Вспрыгнул на крыло, достал из задней кабины ручку управления. На случай беды она была у штурмана, и тот мог управлять самолётом. А в этом полёте ручкой можно было стукнуть по голове лётчика...

– Залезайте в кабину! – скомандовал лейтенант.

Тот обрадовался и легко запрыгнул в кабину. Генерал был опытный воздушный боец, летал на «мессершмиттах» и умел водить многие другие самолёты. Владимир видел, как от штабной землянки отделился командир эскадрильи, но сделал вид, что не заметил его и пошёл на взлёт. На линии старта остановился, прогревал мотор. Тут он вылез на крыло, свернул узлом реглан и с силой сунул его на колени генералу. Немец не сопротивлялся, но и не торопился укрыться регланом. Пряхин посмотрел на комэска, – не даёт ли ему каких знаков? – но нет, командир стоял рядом с механиком, – стоял спокойно, и это значило, что Пряхин может взлетать.

Дождь словно по заказу прекратился, но небо не посветлело. Обыкновенно в ясную погоду лётчики, едва набрав высоту, могли различать южный берег Ладожского озера, а вскоре им открывался и Ленинград, и юго-восточная часть Финского залива, но сейчас всё было скрыто свисающей с неба пеленой сырого воздуха и быстро густевших сумерек. Владимир зорко оглядывал пространство, опасался истребителей, хотя в это время и в такую погоду они летали редко. Он на минуту отвлёкся на приборы и тут почувствовал толчок в плечо, оглянулся: к нему из задней кабины кинулся генерал. Он показывал рукой вверх и вправо и кричал: «мессершмитт!» Владимир толкнул ручку от себя и самолёт клюнул носом в крону деревьев. В стороне у самого крыла засветился пунктир пулемётной очереди. Владимир отвернул в другую сторону и слышал, как по колёсам и крыльям застучали ветки березняка. Мгновенно сработала мысль: от «мессера» не уйдёшь, а генерала во что бы то ни стало надо доставить живым. Он высмотрел небольшую поляну, нырнул в неё, коснулся колёсами земли и направил машину в темневший на невысоком холмике кустарник. Самолёт вязко во что-то погрузился. Владимир уткнулся в приборную доску и потерял сознание. Очнулся он ночью, – и первое, что увидел – лицо немца. В руках у него был пузырёк, и немец, показывая его, говорил:

– Нашатырный спирт. Я дал его вам под нос, и вы стал живой.

Генерал смеялся.

– А где вы взяли нашатырный спирт?

– У вас в кабине аптечка. Наш самолёт тоже имеет шпек. И ещё мы имейт шоколад и сигарет.

– У нас тоже есть шоколад, – вяло отвечал Пряхин, – Энзэ называется, неприкосновенный запас.

– A-а... Карашо! Это порядок. У вас, русских, тоже бывайт порядок. Редко, но бывайт.

–Откуда вы знаете, – спросил Владимир, – что у русскихбывает порядок?

– A-а... Читат русскую литературу: Чехов, Достоевский...

– Понятно.

Немец смеялся.

Владимир потряс головой, – сильно болел лоб.

И ушах звенело, – и так, будто сзади по голове его кто-то ударил.

Повернулся к генералу: тот продолжал улыбаться. Владимир смотрел на него и не мог понять, почему он смеется. Он же пленный. Он, видно, долго со мной возится, подносит нашатырный спирт. Но зачем я ему нужен? Почему он не убежал? Сделай он два шага в чащобу, и – поминай как звали. В две-три ночи добрался бы до линии фронта...

– А вы не ушиблись? – спросил он генерала.

– Я знайт, что будет удар и сделал руки вот так.

Он выставил вперёд руки.

– Я же лётчик. Вы как думайг? Я лётчик или нет?

Пряхин, ощутив облегчение в голове, решил: «Генерал, видимо, рад, что остался жив. Но он – пленный! Или думает, что теперь уж свободен и ему нет причин печалиться».

Потянулся рукой к пистолету, – он был на месте. Снова подумалось, – и теперь уже не вяло, не лениво, а с едва осознанной досадой и недоумением: «Он – пленный, у него нет причин радоваться!»

Неожиданно пришла мысль, что немец от страха спрыгнул с ума, малость тронулся. Где-то слышал, что в иных жарких переделках слабые духом не выдерживают: у них либо лопается сердце, либо помрачается разум. Немец такой, он – слабый.

Сделал усилие и вылез из кабины. Пошёл вокруг самолёта, осматривал крылья, хвост, мотор. А когда подошёл к генералу, тот проговорил:

– Самолёт цел, я смотрел и даже вращайт винт. Это удивительно, но целы и шасси. Вы искусный пилот, умель хорошо сажайт. А мой лётчик, который нас стрелял, пьяный швайн. Это командир третьего полка Ганс Фриш. Он всегда пьян и не умейт делать атака. Я буду его наказайт.

«Смешной он... – этот немецкий вояка, он, верно, думает, что я отвезу его к нему в штаб».

Мысль эта словно электрической искрой высекла другую: «А почему немец, когда я был без сознания, не взлетел и не привез меня в один из его полков? Тогда бы мы поменялись ролями...»

Владимиру стало жарко, он сейчас пожалел, что не дал солдатам связать генерала, подверг себя такому риску.

– Когда вы встретитесь с Фришем, передайте ему от меня привет. Скажите, чтобы он больше тренировался в воздушной стрельбе.

– Да, да, – я буду имейт такой шанс. Я буду летайт Москва, потом Берлин, буду обнимайт фюрер, а потом дивизия.

Владимир стоял у крыла, держался за бортик кабины и согласно качал головой. Он теперь только понял, по какой такой причине немец воодушевлен: генералу весело, он уверен, что его отпустят, что он вернётся к своим и снова будет командовать дивизией. Он надеется на заступничество своей родственницы королевы Англии.

Мысли у Владимира путались, как в лёгком бреду. Он теперь не упрекал себя за то, что не связал немца и дал ему свой реглан, не терзала его тревога и за то, что немец вдруг метнётся в лес и навсегда исчезнет под покровом ночи. В случае такого исхода он может сказать, что делал петлю или крутой вираж, или штопор, и немец, сорвавшись с лямок, выпал из кабины. Может придумать и другую версию... – но страха ответственности у него не было. И не било намерения, – даже не являлось оно на миг, – ударить немца рукояткой пистолета по голове, оглушить, связать и снова завалить в кабину...

Нет, он так поступить не может. Генерал ведёт себя как рыцарь и заслужил симпатии русского лётчика. В его жилах течет кровь и английских королей, – не может такой человек поступать как уголовник.

Голова продолжала гудеть, место удара на лбу болело.

Владимир слышал о мистическом поклонении немцев всему, что кроется за словами «порядок», «правило». Для них будто бы нет ничего превыше дисциплины. Потому-то они, попав в плен, покорно сдают оружие и бредут к месту сбора. И если их целый полк, а сопровождают колонну всего два охранника, они и тогда идут за ними покорно. Так, может, и тут сказалось это самое свойство их характера.

«А-a... И чёрт с ним! Бежать он не собирается, а для меня, в конце концов, это главное!» – подытожил свои размышления Пряхин.

Оставалась лишь досада на то, что не смог он вовремя и в точности выполнить важное боевое задание, – может быть, самое важное за все восемь месяцев службы в полку.

Сделал несколько шагов от самолёта, и затем в кустах стал собирать сушняк. Зажёг костер и оба они протянули руки над огнем, грелись. Генерал набросил на плечи реглан, был спокоен, разговоров больше не затевал. Видимо, волнения улеглись, и он, согревшись у костра, хотел спать.

Но вдруг оживился, заговорил:

– Ваш самолёт имейт номер три. Вы к нам летайт и делал много неприятный шум. Скажите, что у вас шумит как резаный швайн и ещё делайт звук, как большая – большая птица сорока? А ещё вы бросайт бревно или труба и она горит. Это действует на наш нервы, и мы плохо понимайт русский Иван.

Владимир повеселел.

– А зачем вам понимать нас? Вы пришли убивать, а не искать с нами дружбы.

– Да, это так, но война имеет правил. Хороший солдат должен выполняйт устав, а вы кидайт труба, много шумел, – зачем? Ночью солдат спит, а вы его путайт. Он потом не может бежайт атака. Он сонный, как осенний муха. Я из Берлина получайт приказ: уничтожить этот ваш маленький самолёт.

Подкладывая хвороста в костер, Владимир заметил:

– Мы тоже имеем приказ уничтожить ваши самолёты и заодно вытряхнуть из вас душу.

– Вытряхнуть?.. Что есть вытряхнуть?

И, не дождавшись ответа, генерал продолжал:

– Я хотел, чтобы вы немного пугайт мой приятель Фриш. Вы знайт село Малиновка? Знайт? Там живет Фриш. Дом возле мельницы. О-о!.. Это будет большой сюрприз. Фриш бежайт одна рубашка, а вы его труба на голова.

Немец от души захохотал. Видимо, он крепко не любил своего командира полка, если желал для него такого «сюрприза».

– Я знаю Малиновку, – сказал Владимир, – и видел дом у мельницы. Так и быть – слетаю к нему в гости, передам от вас привет.

Владимира клонило ко сну. И он, усевшись поудобнее, прислонившись спиной к трём стволам совсем ещё юных берёзок, уснул. И спал крепко. И долго – до рассвета, а проснувшись, испугался: с рассветом мог прилететь охотившийся за ними вчера истребитель.

Растолкал генерала.

– Ганс Фриш прилетел.

Генерал вздрогнул, вскочил и по привычке лётчика оглядел серое осеннее небо.

– Фриш?.. Нет, он спит, этот пьяный осёл. Он не умейт летайт так рано.

Пряхин показал на крыло и предложил разворачивать самолёт в сторону полянки, на которую они садились. Самолёт был послушен и скоро принял нужное направление. Немец подошёл к винту и с силой крутанул его. Владимир нажал стартёр. Мотор затарахтел, и самолёт начал кашлять и вздрагивать, как дряхлый старик, слезающий с тёплой печки. Немец залез в заднюю кабину.

Взлетели. И пошли своим курсом на Ленинград. Скоро показались главные ориентиры: лесопарк Сосновский и парк Удельный, а там, чуть выше к северу свинцовой гладью засветились три озера – Верхнее, Нижнее, среднее. Взору открывалась площадка Комендантского аэродрома.

Здесь их ждала группа старших чинов из штаба фронта.

Высокий сутуловатый полковник взял генерала за локоть, предложил сесть в машину. Но генерал не торопился: он набросил на плечи Владимира реглан и долго и крепко жал ему руку. И потом, уже сидя в машине, кивал на прощание.

Наверное, многим поведение немца показалось странным: человек в плену, а бодр, весел и дружески настроен к лётчику, который доставил его в штаб армии.

Загадку эту не мог разгадать и Владимир. Чуть-чуть приоткроется ему сия тайна много позже, через месяц, когда к ним на аэродром в сопровождении двух наших офицеров вновь заявится немецкий лётчик-генерал и со словами «Вольдемар! Мой карош геноссе!» заключит его в объятия.

Пряхину предложат забросить старого знакомца в тыл к немцам, – примерно в тот район, где его взяли партизаны.

«Неисповедимы пути господни!» – скажет тогда Пряхин.

А пока... Владимир возвращался на свой аэродром.

Здесь его ждала приятная новость. В штаб эскадрильи пришли два приказа: один – о награждении его орденом Отечественной Войны и второй – о присвоении ему звания старшего лейтенанта. Этот приказ блуждал восемь месяцев и наконец нашёл Пряхина.

Теперь на груди лётчика рядом со Звездой Героя выстроился целый ряд орденов и медалей.

Комэск, вручая орден, сказал:

– А за генерала будешь награжден особо.

Полёты на задания продолжались с прежней частотой.  Владимир уставал, едва отсыпался за день, но и в этой суматохе успевал час-другой посвятить подготовке ночныхспектаклей. Особый «сюжет» он готовил для Ганса Фриша,«Этого-то я уж угощу», – думал Владимир, подбирая букет гостинцев для командира полка немецких истребителей. Механику сказал:

– Надо подвесить трубу – и так, чтоб долго висела и ярко горела.

– Будет сделано, – отвечал Трофимов, теперь уже старший сержант.–  Наладим два парашюта.

Трубу обертывали тряпьём и паклей, которые пропитывали бензином и смолой, а по концам прилаживали два маленьких самодельных парашюта. К ним прикреплялся тонкий и крепкий шнур. Парашюты, раскрываясь, тянули тоненький шнур, а он в свою очередь освобождал пружины зажигательных патронов. Они срабатывали, и труба с обеих концов зажигалась.

Все было продумано, срабатывало наверняка и не таилоопасности для самолёта.

Но вот снаряжение готово: подвешены сильнейшие трещотки, труба, две бомбы и три ракеты, заготовлено несколько мешочков стерженьков-стрел. Они много тяжелее обыкновенного большого гвоздя, – летят, набирая скорость, острием вниз и если попадают в человека, прошивают насквозь, – оружие, взятое из времён Первой мировой войны. Стальной дождь этот уж не однажды сыпал Пряхин на позиции врага и можно себе представить ужас попавших под него людей.

Задание было обычным: наши войска готовили наступление в районе Ладоги, и лётчики полка лёгких бомбардировщиков – «пьяные Густавы» – по ночам бомбили, стреляли, глушили трещотками – изматывали врага, «вытряхивали» из него душу.

Пряхин выбрал маршрут с расчётом завернуть в Малиновку, передать привет Фришу от его генерала.

Для взлёта Владимир выбрал тот час вечера, когда «мессеры» уже не появлялись, а в момент подлёта к Малиновке будет ещё достаточно светло, чтобы с воздуха различать силуэты немецких солдат и офицеров.

И точно: прибыли в самый подходящий момент. Улица села пустынна, жители укрылись в домах, а возле мельницы толпились группы людей. Пролетели над ними низко и немного стороной – так, чтобы не достали автоматные очереди.

– Смотри в бинокль! – скомандовал Владимир штурману.

– Да, да... Вижу офицеров, – кричал Черный, – со всего полка собрались!

Владимир зашёл на дом и выпустил две ракеты. Дом загорелся, люди, как тараканы, бросились врассыпную, и тогда Владимир подлетел близко, сыпанул по ним стерженьки-стрелы. Они как мухи заполнили воздух, удаляясь к земле. Штурман включил трещотки и сбросил трубу. Она вспыхнула, осветив небо и землю. Самолёт чертом пронесся над головами ошалевших немцев, ушёл в сгущавшиеся над юсом сумерки. Владимир вспомнил о записке, которую он приготовил Фришу и забыл её сбросить. Но у него были ещё две бомбы и ракета. «Зайду-ка на аэродром, там все и сброшу».

Аэродром полка Фриша находился в северной стороне от Малиновки, на большом поле, в окружении леса. О дерзких двукрылых забияках немецкие истребители знали, но до сих пор ни один «Густав» к ним ещё не прилетал – боялись зениток. И потому свалившийся словно из преисподней ПО-2 их огорошил. У стены леса черными птичками выстроились «мессеры», – по ним Владимир выпустил ракету, а затем сбросил и обе бомбы... Истошно заверещали трещотки, что-то засвистело, заголосило...

Владимир бросил сверток с запиской:

«Мазила Фриш! Как можешь ты командовать полком, если сам не умеешь ни летать, ни стрелять. Ты гонялся за мной на прошлой неделе, палил изо всех стволов и ни разу не попал. Я бы на месте твоего генерала Линца списал тебя в каптёрку.

Генерал фон Линц у меня в гостях, он тебя называл пьяной швайн и просил угостить по башке трубой.

Пилот "тройки" – Пряхин».

Самое интересное – оскорбительная цидулька была написана на чистейшем немецком языке: Владимир в детстве четыре года жил в семье немцев Поволжья – так сложилась ею судьба – и немецкий знал, как заправский абориген Шварцвальда – юго-западной стороны Германии. Впрочем, этот маленький штрих биографии был, по понятным причинам, его щекотливой тайной.

Уходил от цели с набором высоты и вдруг – удар! Самолёт опрокинулся, и Владимир, а вслед за ним и штурман, вывалились из кабины. Не сразу, ни в один миг осознал Пряхин своё положение: удар зенитного снаряда выбил искры из глаз, помрачил сознание, но рука инстинктивно потянулась к скобе парашюта. И Владимир дернул её и слышал, как над головой шелестели стропы, зашумел и хлопнул шёлковый купол. Лётчик на мгновение завис над землей, и даже как будто бы подался вверх, но затем почувствовал, как его потянуло в сторону над лесом. И тут пришла мысль, от которой стало жарко: относит к немцам!

Оглядывал лес, поляны, пятнистые клочки болот, тонкие змейки речушек внизу. Наткнулся взглядом на луну, вспомнил, что после взлёта и на пути к цели она светила в затылок. «Значит, теперь устремляйся к ней». И тянул за стропы, – так, чтобы скользить к луне, и как можно круче. В ушах засвистело, струи воздуха резали лицо. «Приземляюсь быстро, разобьюсь!» Отпускал стропы, скорость падения замедлялась.

Рухнул всем телом – как мешок с зерном. Раза два перевернулся, отлетел в сторону. И когда купол парашюта погас и его перестало тащить, почувствовал боль в ноге. Боль резкая, жгучая, будто палило огнем. «Сломал ногу, – подумал Владимир.– Но это ещё полбеды. Совсем худо, если рядом фрицы».

И словно в ответ на его мысли, за деревьями послышались крики: «Эй, кто ты? Русский, немец?» – то были свои, родные голоса.

И Владимир в припадке радости закричал: «Я русский, русский!..»

Когда к нему подбежали и помогли освободиться от строп, он спросил:

– А штурман где?

– Какой штурман?

– Мой. Мы летели вдвоем.

– Мы никого не видели. Один ты вот...

Поднимаясь, Владимир вскрикнул от боли, – правая нога

не сгибалась. Солдаты подхватили лётчика, понесли в штаб дивизии. Здесь Пряхин узнал, что штурман его жив-здоров и находится в штабе полка – в пяти километрах от штаба дивизии.

В тот же день утром за ними приехали и отвезли в эскадрилью. У Владимира распухло колено, – удар при падении не прошёл даром.

В медпункте Настя долго и тщательно промывала спиртом колено, дергала, давила ногу...

– Счастье твоё... нет перелома.

И, помолчав, добавила:

– А немцы надолго тебя запомнят – слышал, что вы там натворили?

– Нет, не слышал.

– Командир полка убит, и половины лётчиков полк не досчитается. Кто теперь будет летать на «мессершмиттах»?

– Хорошо... если так. А ты откуда узнала?

– Из дивизии звонили, а туда партизаны по рации передали. Готовь место для нового ордена.

Настя – она тоже мечтала о наградах – втайне гордилась Пряхиным. Он всё больше нравился ей, в последнее время она стала бояться за него, по ночам не могла заснуть, и лишь заслышав рокот возвратившейся из полёте «тройки», успокаивалась. А сейчас, глядя на забинтованное колено Пряхина, вдруг подумала: «Уж не влюбилась ли ты в него, дурёха!»

...Запасных самолётов в эскадрилье не было, и Владимира Пряхина перевели в другой полк. Тут были большие двухмоторные бомбардировщики. Полк из-под Ленинграда перелетел на подмосковный аэродром, в Кубинку, а отсюда – в район Воронежа, на второй Украинский фронт.

Теперь уже старший лейтенант Пряхин открывал новую страницу своей фронтовой жизни.

На дворе осень, моросит дождь, темно. Вход в землянку завешен брезентом. Ребята заснули сразу, едва нырнув под одеяло. Спят не раздеваясь. Сыро, зябко. Край палатки треплет ветер, и в лицо летит холодная, противная морось. Владимир втягивает голову под одеяло и жмётся в угол. Сон не идёт. И не потому, что холодно. Он представляет, как командир эскадрильи раскроет его личное дело, – оно вчера пришло из штаба Ленинградского фронта, – и станет внимательно читать все листы. Там обнаружит и прибавку в возрасте, и липовую справку об образовании. И не посмотрит на боевые награды, на то, что он – Герой, а поднимет шум и добьётся увольнения его из авиации. Конечно, у него боевые вылеты – сбитые самолёты, но одно дело летать на ПО-2 и даже на истребителях, и другое дело – здесь. Большие корабли, несущие три тонны бомб, пушки, пулемёты, боекомплект...