Текст книги "Баронесса Настя"

Автор книги: Иван Дроздов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц)

Классификацию бомб, и своих и вражеских, он в авиашколе выучил хорошо. Знал все свойства, помнил цифры. Только бы успеть, только бы вывернуть взрыватель.

Последние метры промахнул разом, – будто бы кто толкнул в спину. Погрузил руку в углубление, вцепился в корпус взрывателя. Повернул влево – не поддается, ещё усилие – сидит мертво. И тогда почувствовал, как все тело его прошиб пот. И со лба потекли крупные капли. Собрался с силами, рванул, и – взрыватель пошёл. И Пряхин крутил его, крутил и всё повторял одну прицепившуюся к языку фразу: «Хорошо, милый, иди, иди...» И слышал чёткий отрывистый стук часового механизма. И поворачивал резвее, а взрыватель всё шёл и шёл, и вот уже теплый, почти горячий, он на ладони. «Горячий? Почему горячий?» – успел подумать и с размаху запустил его в соседний огород, – в кусты смородины или крыжовника. И вмиг почувствовал смертельную усталость. Ему захотелось сесть и посидеть рядом с бомбой. Тронул пальцами крылья стабилизатора, – они были не так теплы, как взрыватель. Догадался; при падении и погружении в землю бомба от трения нагрелась и внутри её тепло сохранялось дольше. Вдруг вспомнил, что взрыватель может взорваться и достать его. Одернул гимнастерку, пошёл прочь от бомбы. Теперь он шёл уже другой походкой,– не спеша, уверенно и с достоинством человека, выполнившего серьёзную работу.

Принимая от женщины скатку и сумку, сказал:

– Теперь не взорвется. Но надо бы её выкопать, отвезти подальше. Это уж поручаю вашим мужикам.

И пошёл дальше своей дорогой, но, отойдя несколько шагов, повернулся, сказал:

– Там, в соседнем огороде, взрыватель. Он-то взорвется. Не так, конечно, как бомба, но всё-таки остерегитесь...

– Э-э... Эй!.. Ты бы и его... куда подальше.

– Извините. Некуда. Везде огороды и – люди.

И споро зашагал в конец улицы, – там, за городом, в трёх километрах, должна быть деревня Яблоново, и в ней штаб формирующегося зенитного полка.

В Яблонове отыскал дом, где располагался штаб полка. Не было ни командира, ни начальника штаба, – в просторной светлой избе, у окна, за пишущей машинкой сидела девушка в погонах ефрейтора.

– У меня направление в ваш полк, – сказал Пряхин, снимая с плеча вещевой мешок.

– Давайте сюда, – протянула она руку.

Заученно просмотрела документ, смерила взглядом старшего лейтенанта и раскрыла лежавшую сбоку от машинки толстую тетрадь.

– Пойдете в пятнадцатую батарею.

Помолчав с минуту, добавила:

– Там как раз нет командира огневого взвода.

И склонилась над тетрадью.

Говорила она властно, уверенно. И одета была хотя и по-солдатски, но с претензией на командирский вид: яловые сапожки плотно облегали ядреные икры, ремень широкий, с ярко блестевшей пряжкой. И погоны без единой складки, будто вырезаны из металла.

– Вы, товарищ ефрейтор, тут за всех командиров.

– Товарищ офицер! Можете идти на батарею, – сказала строго.

– Слушаюсь!

Подхватил сумку, и толкнулся в дверь, но повернулся, спросил:

– А где она, батарея?

– Пятнадцатая? В конце села. Дом под цинковой крышей, там живет командир батареи капитан Бородин.

– Слушаюсь! – повторил Пряхин.

На главной улице села редко встречались жители, – все были в поле, – и ещё реже военные; только в переулках, но дворах и закутках колготились стайки солдат, дремали зачехленные пушки, приборы, разный военный скарб. Ничто тут не напоминало о войне, о расположении полка, – забрели случайно солдаты, ждут кого-то или отдыхают.

«Командир взвода, я теперь командир взвода...» – Пряхин пытался представить и свой будущий взвод, и командира батареи, и других офицеров, среди которых, наверное, будут у него приятели. На крыльце крайнего дома, на лавочке сидел младший лейтенант, – с девически нежным лицом, черными глазами и шапкой темных волнистых волос. Смотрел приветливо, улыбался.

– К нам на пятнадцатую? – спросил он.

– К вам, а вы...

– Командир приборного взвода, Ершов. Виктором зови.

Протянул руку. Кивнув на дверь, пояснил:

– Комбат отдыхает. Вчера попойка была, переложил малость.

Ершов говорил охотно, – и говорил так, будто они были старые знакомые:

– Мы ждали вас. Нам вчера в штабе полка сказали, что лётчик прибудет. А комбат по телефону кричал: «Зачем лётчик, нам огневик нужен, чтоб с таблицами разобрался!»

– С таблицами?

– Да, у нас пушки американские, – мудрёные, страсть. С ними без таблиц ничего понять нельзя. Там, видишь ли, интегралы какие-то. Ты как, – сечёшь?

– Посмотрим, – уклонился Пряхин. А сам почувствовал жар за воротником. Изучал он эти пушки на полигоне и стрелял из них, но тут неизвестно, как дело пойдет.

– Чудные они, американцы. Пушчонка небольшая, а возни с ней не оберешься. Она, чтоб заработала, должна ток получить. За каждой на колесах электростанцию таскают. И прибор для наведения ствола тоже у каждой пушки персональный. На нем ещё четыре человека сидят. Там проводов и кабелей столько, что черт голову сломит. И что думали конструктора! Их бы под Сталинград сунуть или под Ростов, где мы первое крещение приняли.

Ершов тряхнул плечами, так что медаль «За отвагу» на его груди сверкнула на солнце. Он хотя и разглядел награды Пряхина, но своей медалью явно гордился.

Между прочим заметил:

– Ты, видно, кучу наград в авиации схлопотал. У нас с этим туго. У нас и за медаль напляшешься.

Пряхин молчал. И лишь улыбался понятливо. Высказался скупо:

– Там, в авиации, не только награды схлопотать можно.

Ершов это замечание оставил без внимания. Он, видимо, был слишком увлечен тем, что рассказывал сам.

Резонно спросил:

– Тебе квартира нужна? Тут есть незанятый домишко, – хочешь, покажу?

– Да, если не трудно.

– Пойдём.

И Ершов повёл Пряхина в проулок, и тут на взгорке, в саду, под кроной двух огромных кленов стоял небольшой дом с двумя веселыми резными оконцами. Во дворе не старая ещё женщина чистила песком чугунок.

– Тёть Поль, возьмите на постой офицера, а то вам солдат приведут.

Женщина, ничего не говоря, открыла калитку, пропустила офицеров. Пригласила в дом. Провела Пряхина в горницу. Показала чисто прибранную кровать:

– Тут спать будешь.

Пряхин поблагодарил и оставил у ножки кровати вещевой мешок. Хотел спросить, на каких условиях сдается комната, но постеснялся и, кивая в знак благодарности, стал пятиться к выходу. На улице его сомнения рассеял Виктор:

– Она и так рада, ей один-то молодец лучше, чем пять-шесть гавриков.

И наклонился к уху старшего лейтенанта.

– У неё дочка Танечка – прелесть, девочка! Вон она в огороде грядки копает.

Проходя мимо командирского дома, увидели невысокого крепыша в белой исподней рубашке. Он стоял на крыльце и большим деревянным гребнем основательно причесывал реденькую прядку волос.

– Комбат наш, – докладывай, – подтолкнул Пряхина Ершов.

– Можно к вам? – крикнул от калитки Пряхин.

– Попробуйте.

– Разрешите доложить? Старший лейтенант Пряхин, выпускник Бакинского артиллерийского училища, прибыл в ваше распоряжение.

– A-а... Лётчик, что ли?

– Бывший лётчик.

Капитан, пожимая руку офицера, зевнул смачно.

– Почему бывший? Что случилось?

– Потеряли самолёт, товарищ капитан. Послали на переучивание.

Пряхину, перед отправкой в Баку, командир полка сказал: «Можете считать, что в штрафной батальон вы попали по недоразумению. Суда над вами не было, а генеральский каприз – не в счет. В деле вашем он не значится».

Пряхин имел право умолчать о штрафном батальоне. Он решил про себя, что про этот эпизод в своей жизни никогда и никому не скажет.

А комбат старательно скрёб гребенкой свою полулысую голову, словно верил, что от такого массажа у него вырастет шевелюра.

Из открытой двери шёл соблазнительный запах, – то ли картошку жарили на сале, то ли пирожки пекли. В доме раздавались женские голоса, смех. Дважды комбата окликнули:

– Готово, товарищ капитан!

– Я сейчас. Сейчас.

А сам продолжал:

–  Мы, зенитчики, в белый свет, как в копеечку палим. Самолёт-то он, сам знаешь, высоко ходит. И скорость у него оглашённая. Чтобы его, черта, ссадить, полтыщи снарядов тратим. Такая, брат, арифметика! Но ты свою статистику заводи. Каждым пятым снарядом – да в цель. А?

– Хорошо бы.

– Потеряли, говоришь? Самолёт не иголка, а и его потерять можно. Осколочком от нашего снаряда – тюк по бензобаку, он и вспыхнул как факел. Почаще бы их по бензобаку, а-а, старшой? Сможем?

Пряхин не знал, что отвечать, и пока помалкивал. «Комбат, видно, как Чураков, наш комэск, шутить любит».

– Ты в полку был?

– Был. Ефрейтор и послала меня к вам... на должность командира огневого взвода.

– Да, нам огневик нужен. Хорошо бы с опытом, а ты...

Капитан искоса взглянул на старшего лейтенанта.

– Боюсь, не потянешь.

– Что не потяну?

– Взвод не потянешь. Огневой ведь. В бою вся батарея на пушкарей работает. У нас к тому же пушки заморские. Штаты нам «Бофорсы» прислали. Ты хоть видел их?

– Нет, не видел, но мы их изучали.

– По схемам?

– Да, по схемам.

Капитан покачал головой.

– Немец на Курск буром прёт. За Сталинград реванш хочет взять. Великая сеча ожидается. Мы, видно, туда пойдём.

Запахи усиливались, дразнили воображение, Пряхин вспомнил, что давно не ел, и ждал приглашения, но комбат, сказав: «Ершов! Проводите во взвод», удалился.

По дороге Ершов объяснял:

– Комбат у нас сибарит, комфорт любит. Он на гражданке начальником городской автоинспекции был.

Огневой взвод пятнадцатой батареи располагался за селом в землянках. И для орудий тут вырыли капониры.

Батарея была полностью укомплектована техникой: кроме четырёх американских пушек системы «Бофорс», были ещё два отечественные длинноствольные, большого калибра зенитные орудия, про которые говорили, что они как масло прошивают любую броню. Пряхин с Ершовым подошли к одной из этих пушек, и солдаты, видя незнакомого офицера, вяло поднялись с брезента, отдали честь. После занятий они отдыхали. Ершов, тронув Пряхина за локоть, сказал пушкарям:

– Вам прислали командира взвода.

Солдаты словно очнулись, подняли выше головы, приободрились, кто-то, взойдя на невысокий бруствер, крикнул:

– Сержант Касьянов!

Подошёл сержант Касьянов – солидный крепыш выше среднего роста, с двумя медалями «За отвагу» и нашивкой за ранение. Ершов сказал Пряхину:

– Ваш помкомвзвода.

И Касьянову:

– Вы ждали командира, – вот он, старший лейтенант Пряхин.

Касьянов взял под козырёк и басом оперного певца доложил:

– Помощник командира огневого взвода сержант Касьянов Владимир Дмитриевич.

– Вы где ранены? – спросил Пряхин, пожимая руку помощника.

Немедленно встрял Ершов:

– Он шёл из госпиталя, и комбат уговорил его остаться. Наш капитан любит боевых командиров...

Касьянов доложил:

– Ранен под Сталинградом.

– Понятно. А теперь показывайте ваше хозяйство.

Ершов оставил их, пошёл в село, а Пряхин с Касьяновым направились к другому орудию, – такому же большому, хорошо укрытому в капонир. По опыту летной работы Владимир знал, что успех в бою решает выучка. В первый же вечер после знакомства со взводом он составил подробное расписание занятий, зашёл перед сном к капитану и показал ему свой план на неделю. У Бородина были гости: офицеры из штаба дивизиона и несколько девушек в форме, – не батарейные, а из каких-то соседних подразделений. Комбат был навеселе и не стал вникать в подробности плана. Бегло просмотрев его, в правом верхнем углу начертал: «Утверждаю. Командир 15 батареи капитан Бородин». И махнул рукой.

– Валяй, старшой. Готовь огневиков к бою.

Рано утром Пряхин вывел взвод за огороды на занятия. Построил солдат в колонну. И как только тронулись с места, весело крикнул:

– Кто умеет – запевай!

С минуту колонна молча отбивала нестройный шаг, солдаты гулко молотили землю каблуками. И тогда Пряхин неожиданно для всех низким басовитым голосом запел:

 
Узнай родная мать,
Узнай жена-подруга,
Узнай далекий дом и вся моя семья,
Что бьёт и жжёт врага стальная наша вьюга,
Что волю мы несём в родимые края.
И взвод точно птицу на лету подхватил лихую пёсню:
Артиллеристы, Сталин дал приказ,
Артиллеристы, зовёт Отчизна нас,
Из сотен тысяч батарей,
За слёзы наших матерей,
За нашу Родину – огонь, огонь!..
 

Песня подобрала солдат, ряды сомкнулись, выровнялись, и каблуки застучали дружно, чётко. Старший лейтенант запевал снова и снова, и молодые парни вдруг признали в нём командира, и никто не дивился красоте его голоса, – он на то и старший лейтенант, и командир, чтобы во всём быть первым.

Строевой занимались почти до обеда, спели ещё много песен, а когда Пряхин остановил взвод и подал команду «Вольно! Разойдись!», усталые и довольные разбились по группам, поглядывали в сторону невысокого холмика, на котором дымилась солдатская кухня.

Ночью, засыпая, Пряхин вспомнил авиацию – и маленькие самолёты, наводившие ужас на немцев, и молниеподобный истребитель, врывавшийся в стаю вражеских самолётов, и грозный пикирующий бомбардировщик... Время обиды прошло, налёт пьяного генерала начинал забываться, – снова потянуло на аэродром, к пахнущим жжёным бензином самолётам, к несмолкаемому рокоту моторов.

«Послужу ещё в артиллерии, а там снова махну в авиацию. Я Герой, меня примут...» – думал он, забываясь сном младенца.

И уже в полудрёме, а, может, и во сне думал о том, что он ещё не расчехлял пушки, приборы – боевую технику огневого взвода. На строевых занятиях он увидел свой взвод, услышал голоса, многих запомнил в лицо и по фамилии. Поверил в них и даже будто бы успел прикипеть душой.

Заснул как провалился в яму. Он спал в сарае, на сене, и, засыпая, слышал, как лениво и сонно дожевывала свой ужин корова, хрюкал во сне поросёнок, а где-то под стрехой в верхнем углу неутомимо возилась в тесном гнезде ласточкина семья.

Долго ли спал Пряхин, нет ли, но пробудился он от мужского голоса, раздавшегося снаружи, за бревенчатой стеной:

– Нужен шофёр со знанием языка. Для него есть форма немецкого ефрейтора.

– А для меня есть форма? – спросил женский голос.

– Нет, но для тебя есть паспорт на мадемуазель Кейду – повара важного генерала из ставки Гитлера. Ехать придётся далеко, в глубину расположения частей. И языка брать не простого. Желателен чин, хорошо бы штабной.

И минуту спустя:

– Подожди! Куда ты? Мы ещё не договорились. Язык нужен скоро, через два-три дня. Так где же найдём шофёра?

– Вы и поедете...

–Я плохо говорю по-немецки. Ну, ладно. Утро вечера мудрёнее, завтра что-нибудь решим.

Пряхин приподнялся на локтях, вслушивался в замирающие шорохи за стеной сарая. А вблизи, совсем рядом, во сне по-людски дышала корова. Она, наверное, видела сны, далёкие от страстей человеческих.

В семь утра Пряхина разбудил ординарец, рядовой Куприн. Низенького роста, с карими грустными глазами, он задумчиво стоял рядом с коровой.

Старший лейтенант смотрел на него и почему-то думал: «Ординарец мне положен только в бою, а сейчас боя нет, и мы далеко от фронта, а сержант Касьянов привёл его и сказал: «Вот ваш ординарец».

Спросил солдата:

– Вы, случаем, не родственник Куприна, того... знаменитого писателя?

– Всё может быть. Я не знаю. Все мы человеки на земле родственники, потому как от одного родителя – от Адама.

– Откуда знаешь... про Адама?

– Бабушка говорила.

– A-а... Ну, я не верующий. Сказки все это про Адама.

– Всё равно родственники, – глубокомысленно заключил однофамилец писателя.

Пряхин быстро поднялся, пошёл завтракать.

Хозяйке подавшей ему молоко, сказал:

– Тут у Вас есть девушка или женщина, знающая немецкий язык?

– У нас в Яблоновке нет такой. Не знаю.

– Ну, да. Понятно. А мне казалось...

Поблагодарил хозяйку. Уже на пороге повернулся, зачем-то спросил:

– Опять нынче... огород копать?

– Картошку скоро сажать. Вот помянем усопших и сажать будем.

Пряхин узенькой тропинкой вышел на лопухастый пригорок и отсюда увидел рассыпавшийся по зелёной поляне свой огневой взвод. Солдаты его ждали. Увидев его, мигом построились и стояли с лопатами, как с винтовками. Принимая доклад сержанта Касьянова, Пряхин вспомнил, что сегодня у них по расписанию рытьё окопов и укрытий для орудий, машин и приборов.

Представил, какую уйму земли должны они перелопатить за день и как изуродуют поляны, подступавшие зелеными коврами к селу. Подумал: «Боев ещё нет, а мы уж всё перепашем».

– Вольно. Разойдись!

Строй распался, солдаты сбивались в кучки, складывали на траве лопаты.

Пряхин окинул взглядом левады, огороженные вязью жидких иссохших ветвей, – на всех приусадебных полосках копали землю женщины, старушки, девчонки, почти дети. Офицер искал среди них хозяйку, поившую его по утрам парным молоком, но не находил. Все казались одинаковыми. Светлыми пятнами выделялись на них платки и косынки.

Пряхину вдруг пришла счастливая мысль помочь им вскопать огороды.

Пересчитал женщин, их оказалось пятнадцать, ровно столько же было и домов в этом ряду.

Приказал построить взвод. Посчитал солдат: шестьдесят два! Да, по четыре помощника на каждый огород.

Показал на женщин.

– Трудно им! А?

– Трудно, товарищ старший лейтенант. Помочь бы!

– Что ж, можно и помочь. А ну! По четыре человека разберитесь, – и на огороды!

Солдаты живо поняли замысел командира и в несколько минут разбились на четвёрки. А вскоре они уж вытянулись в стройную ниточку и потянули за собой ровные ряды вскопанной земли.

Пряхин шёл по краю огородов, весело окликал солдат:

– Не обижают вас хозяйки?

Отвечали женщины:

– Спасибо, командир! Поди и сам из крестьян. Дай-то Бог, сыны наши на твоей земле подсобят.

Пряхин присматривался к женщинам, особенно молодым, втайне надеялся увидеть ту самую, что собиралась отправиться за языком. Он почему-то думал, что сразу её узнает, по крайней мере, по голосу, но прошёл до конца огородов и не встретил никого, кто мог бы быть похож на ночную таинственную незнакомку.

Случайно подслушанный разговор ночью за стеной сарая никак не забывался. Пришло фантастическое желание заменить недостающего шофёра и сходить в тыл немцев, изловить там языка. «Вот встречу её, – думал он, – и скажу на немецком: «Вам нужна помощь, – я к вашим услугам». То-то удивится... Она ведь наверняка знает немецкий язык, – может быть, даже немка».

Ближе к обеду пошёл к себе в дом. Хозяйка радостно хлопотала у стола, Поблагодарила за солдат, собрала обильное угощение. А он и тут не унимался.

– В вашей деревне так-таки никто и не говорит по-немецки?

– Да нет, с чего это вы взяли! Не знаю я таких. Вот если вы бросите нас, а в Яблоновку придут немцы, тогда может и научимся.

Невесёлая это была шутка, и Пряхин подумал: может, и сдадут деревню. Силу-то вон какую под Курск немец нагоняет. Говорят, большому сражению тут быть. По слухам, и на нашем участке танки собираются. Язык-то вот и понадобился.

В восьмом часу утра Пряхин отправился на огневую позицию, но на полдороге солдат доложил, что его вызывает комбат.

У дома командира батареи стояли три легковых машины – один «виллис» и две «эмки», тупорылые и чёрные, как майские жуки. Пряхин знал, что в таких машинах в прифронтовой полосе ездят большие начальники и хотел было спросить у толпившихся здесь незнакомых офицеров, кто это к ним пожаловал, но офицеры были важные, очевидно, штабные, – иные в майорских погонах... Пряхин, козырнув им, прошёл в дом.

В горнице за столом, накрытым белой скатертью, сидели четверо: комбат, майор – командир полка, полковник и генерал с двумя звёздочками на погонах. Туг же вспомнился тот генерал, сорвавший с него погоны. И этот... смотрит из под густых бровей, и как-то нехорошо, зверем.

«Опять что-нибудь!..» – подумал Пряхин.

Но тут взгляд Пряхина невольно остановился на девушке-сержанте, стоявшей у края оконной гардины. Глаза её блестели и будто бы даже слезились, – то ли от неудержимого желания смеяться, то ли от волнения. «Боже мой, – Настя! Медицинская сестричка из полка ночных бомбардировщиков».

«Вы здесь?» – чуть не прокричал Пряхин, но одумался, повернул голову к командиру, машинально расправил у ремня гимнастёрку.

– А скажи-ка мне, старший лейтенант, – заговорил генерал, не сводя с офицера взгляда, – ты когда-нибудь видел на орудии девушку– наводчика?

– Нет, товарищ генерал, не видел.

– Так он же лётчик! – воскликнула Настя.

– Ну-ну! – прикрикнул на неё генерал.– Учить нас вздумала. Сам вижу, – из авиации к нам пришёл. Вон у него наград сколько! У нас в артиллерии тоже Герои есть, но такого молодца редко встретишь.

Повернулся к Пряхину:

– Звезду-то за что получил?

Пряхин смутился, проговорил несвязно; «Немецкого аса... посадил».

– М-да-а.. Герой, значит. Пушкари гордиться будут своим командиром. А этот сержант строптивый...

Генерал подтянул к себе за руку Настю.

– ...дочка моя. Тоже в авиации служила, медсестрой была, а теперь...– на пушку захотела, в боевой расчет. Найдётся ей в твоем взводе место?

– Найдём, товарищ генерал!

– И ладно. А теперь...

Он оглядел стол:

– Командир батареи угощает нас. Садитесь все и по-семейному отобедаем.

За столом генерал, обращаясь к дочери, продолжал:

– Вот и комбат не встречал наводчиков в юбке, а тебе вынь да положь. Служила бы уж медсестрой.

– Не дадите пушку, пойду в разведку.

А это уж... в приказном порядке; запрещаю! Слышишь?

Он отпил глоток водки, крякнул в ладонь и поднялся. Притянул к себе дочь, тихо проговорил:

– Будешь наводчиком, будешь. Только матери не пиши. Не надо её пугать. У неё и так за нас душа изболелась.

Все поднялись вместе с генералом. А он, направляясь к двери, тронул руку Пряхина и тихо, на ухо, сказал:

– Ты уж... как нибудь... побереги...

Пожал ему крепко руку и, увлекая за собой офицеров, вышел. В избе остались потрясённый и обескураженный новостью Пряхин и Настя.

Владимир, не поднимая головы, сказал:

– Вы же медик. Зачем вам... пушка?

Смущённая, стояла у скамейки и девушка. Позу не изменила: стояла, чуть отставив ногу в хромовом, ярко начищенном сапожке, левая рука – на пряжке ремня. В углах губ блуждала торжествующая улыбка.

– Отец меня допрашивал, а теперь и вы. Может, хватит?

– А... генерал, он какую должность занимает?

Настя смотрела на Владимира смело, не скрывая радости.

– Нашла я вас.

– Меня? Но как?

– А так – просто. Я ведь из полка вслед за вами уехала, – отец мне вызов прислал. И в штаб определил, у себя под боком. Я названивать стала: где Пряхин, куда перевёлся? И вот – разыскала. И взбунтовалась: хочу наводчиком, на батарею.

Пряхин мялся в смущении.

– Я думал о тебе, всё время думал.

– Правда?

– Что – правда?

– Что думал.

– Конечно. Всё время. Письма в полк писал.

Теперь оба они краснели и смущались, и не знали, о чём говорить.

– А наводчиком, не назначу. В медпункте будешь. С Анаховичем.

– Кто такой Анахович?

– Фельдшер наш. С ним будешь.

Рассмеялась Настя. И ласково этак подтолкнула его к двери.

Старший лейтенант увидел в конце улицы движение машин, – генеральская свита отъезжала. Командир батареи проводил замыкавший колонну «виллис» командира полка. Увидел подходившего Пряхина.

– Пойдём-ка обсудим наше новое положение.

Они отошли подальше от дома, где у телефона и рации дежурили девушки-солдаты. Комбат озадаченно, но, впрочем, несколько игривым тоном проговорил:

– Свалилась на нашу голову...

Оглядел офицера, предложил сесть на торчавший у дороги полусгнивший пень.

– Где она сейчас?

– Кто?

– Ну, да эта... Сержант-разведчик.

– А она разве разведчик?

– Ну да. Командир отделения из взвода армейской разведки. Она, видишь ли, немецкий хорошо знает. Так по-ихнему чешет, будто заправская фрау.

Пряхин снова вспомнил нечаянно подслушанный разговор у стены сарая. Нарочито равнодушно спросил:

– Где же выучилась?

–Отец её в Германии лет пятнадцать военным атташе служил, там она и родилась. Немецкий-то язык для неё роднее родного, выходит. Ну, а теперь генерал-то, ясное дело, чтоб в тыл врага не послали, – к нам её, на батарею. Она уж много раз с ребятами за языком ходила.

– А мы... Почему к нам?

– Условие отцу поставила: если не в разведку, так на батарею. Настоящую, фронтовую. И чтоб наводчиком к пушке, непременно наводчиком, чтоб самой, значит, по немцам лупить. Вот, шельма! Так что давай, обучай. Да смотри, баловства не позволяй. Девка она красивая и формы при ней. А наш брат формы ох как любит! По себе знаю.

Капитан встряхнул плечами и как-то зябко поёжился.

– Хороша чертовка! Если б не отец-генерал... М-да-а... Так вот... Чтоб пушкари не лезли к ней! И младшего лейтенанта Болинского, батарейного хлыща, гони к чертям собачьим. Я уж видел, как он при ней хвост распустил. Замечу что – вытурю. Так и скажи ему – с батареи вытурю, понял?

– Понял, товарищ капитан. Всё ясно.

– Ладно, иди во взвод, тренируй пушкарей. Тут на нашем участке немецкие танки собираются. По слухам сам генерал Гудериан дивизию поведет.

Старший лейтенант козырнул и пошёл на плац.

На плацу за огородами, вскопанными батарейцами Пряхина, полным ходом шли занятия огневой подготовкой. В окопе командира взвода в каске и с биноклем стоял сержант Касьянов. Это был боевой и любимый солдатами командир. Он отрабатывал со взводом стрельбу по танкам.

Пряхин спустился к нему в окоп и жестом велел продолжать. Оглядывая орудийные расчёты, на сиденье первого наводчика увидел Настю. «Она уж тут!» – подумал он с досадой или на её самовольство, или на то, что дело сделано без него.

Спросил у Касьянова:

– На первом орудии новый наводчик?

– Да, девушка-сержант. Комбат приказал.

– А фамилию её – знаете?

– Сержант Абросимова.

– Вы ей показали, что и как делать?

– Она пушку назубок знает и наводит лихо. Отлично справляется. Где-то уж научилась, и даже по самолётам боевыми палила. Будто бы подбила одного.

– Во как!.. Ну, ладно. У нас на первом орудии первым наводчиком ефрейтор Панасенко был. Его куда?

– Вывели в резерв. Командиром отделения будет.

– Если так – хорошо. Ну, сержант, дай-ка я задам пушкарям задачу.

«Стреляли» по танкам долго. Пообедали и опять «стреляли». Пряхин задачи предлагал сложные: танки то фронтом идут, и тогда орудия бьют по лобовой броне, то флангом обходят, – тогда их по гусеницам ловчее. Подаст командир команду, а сам к одному орудию подойдёт, другому. Нового наводчика словно не замечает, а когда и подошёл к орудию, то не к ней, а к наводчику второму – младшему сержанту Ивану Титаренко. Смотрел, как он совмещает стрелки по углу места, а сам глаз косил на стрелки наводчика первого. Малую оплошность заметил, строго сказал:

– Сержант Абросимова! Ствол придержали. В нашем деле всё решают секунды.

Не возразила и даже не глянула на командира, лишь румянцем на щеках показала волнение. И по азимуту вела ствол ровно и быстро, стрелки совмещала точно.

Командир орудия, низенький, юркий сержант Скоробогач, – сам отличный наводчик, – стоял возле Абросимовой, тихо ей подсказывал. А Пряхин подавал для орудия новые команды, одну сложнее другой, и требовал быстроты, ровного хода ствола. Голос его, нарочито строгий и не в меру громкий, смущал в первую очередь его самого. За показной строгостью прятал Пряхин свою робость, свою неловкость и растерянность перед необычным наводчиком.

Настя и в самом деле держалась уверенно, так, будто пушкарём была много лет.

Объявив перерыв, старший лейтенант подошёл к ней, заговорил так, словно и не знал её никогда.

– А вы, товарищ сержант, неплохо наводите. Ствол у вас без рывков идёт.

– Но вы же мне сделали замечание.

Пряхин смешался на минуту.

– А это так... для порядку. Но вообще-то... вы, верно, не впервые маховичок в руках держите?

– Да, ходила к пушкарям. Они мне позволяли.

– Это меняет дело. Важно в бою не растеряться... А вам нужна моя помощь? – вдруг выстрелил он, как пароль, на чистейшем немецком языке.

Она повернулась к нему и взгляды их встретились. Её серые с прозеленью глаза расширились, сделались круглыми, как у совы.

– Откуда вы знаете немецкий язык? – спросила Настя по-русски.

– Я рано потерял отца, – продолжил он по-немецки, – и вырос в немецкой семье. Невдалеке от Камышина и Сталинграда.

– Да, там колония ольденбуржцев. При Петре Первом приехали.

Сержант кинула взгляд по сторонам, – близко никого не было.

– О том, что вы владеете немецким, кто-нибудь знает?

– Нет, никто.

– Хорошо. Я вам советую, нет, я вас очень прошу, я даже требую: храните это в тайне.

– Я так и делаю. Помните там, в ночном полку, – разве кто знал об этом?

– А там почему вы скрывали?

– Стоило мне проболтаться, как меня тотчас забрали бы в разведку.

– Вы боитесь?

– Нет, не боюсь. В авиации любил летать, а тут... полюбил артиллерию. Вы же вот хотите стрелять из пушки, я – тоже.

Девушка задумалась. Глаза её сузились, потеплели. Страх за него прошёл. Она не хотела, чтобы Пряхин ходил в разведку.

– Разведку я люблю больше, – там риск, схватка характеров. Но там я боюсь другого, до дрожи, до боли в сердце. Меня пугает плен.

– Да, конечно, я понимаю. Но вам и отец запретил.

– Экспедиция готовится помимо отца. Он о ней ничего не знает и не должен знать.

– Вам нужен шофёр!

– Да, нужен. Я об этом подумаю. А сейчас идите. Мы не должны подолгу оставаться вместе.

Владимир пошёл к своему окопу. Занятия продолжались.

Старший лейтенант после многочасовых занятий на плацу приходил домой, ужинал молоком с белым хлебом и уходил в хлев на сеновал. Спал он крепко, без сновидений и до тех пор, пока не разбудит ординарец Куприн.

Сном младенца спал он и на этот раз. И, внезапно проснувшись, не знал, сколько он проспал и который был час, но чётко и громко раздавшаяся немецкая речь точно молотом ударила его по голове.

– Я напишу Сталину, и вы оба с отцом загремите в Сибирь. Не забывай, что ты родилась в Германии, жила там шестнадцать лет, с двадцать четвёртого по сороковой год, – и по духу, и по воспитанию ты немка.

– Я русская, в отличие от вас.

– Ты немка, и никуда от этого не уйдешь. Это ведь как представить. Скажу, что сам видел, как ты фонариком подавала сигналы вражеским самолётам.

И после паузы:

– Вот настрочу доносик... Можешь представить, что будет тогда с твоим любимым папенькой, а заодно и с маменькой.

– Вы не посмеете.

– Я посмею, а ты лучше не сопротивляйся. Командованию язык нужен. И не кто-нибудь, а офицер, да ещё штабной.

Пряхин проснулся и жадно прислушивался к разговору. Подобрался к стене, где под самой крышей была оторвана доска и сияла звёздами полоска неба. Заглянул вниз и увидел стоявших один против другого мужчину и сержанта Абросимову. Мужчина вновь заговорил по-немецки.

Пряхин тихо сполз с сеновала, вышел на улицу с другой стороны и долго осматривался. Безлунная ночь плотно пеленала дома, деревья, постройки, за дальней околицей, на пруду, кричали лягушки. По улице шли два человека, видимо, разводящий с караульным. Он сел на завалинку своего дома. Тьма постепенно начинала редеть, дома и деревья явственно проступали в темноте. Начинался рассвет.

События разворачивались стремительно. Из штаба армии в полк прибыл офицер разведки и торопил Абросимову отправиться во вражеский тыл. Командир полка выделял ей в помощь любое количество солдат, но никто из них не знал немецкий язык. Абросимова протестовала: нужен шофёр со знанием языка. И тогда из штаба полка во все батареи поступил запрос: кто владеет немецким языком? Пряхин сказал комбату: