Текст книги "Бойцы тихого фронта"

Автор книги: Иван Винаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

Часть вторая
В СОВЕТСКОЙ РОССИИ. СВЯЩЕННЫЙ ИНТЕРНАЦИОНАЛЬНЫЙ ДОЛГ

1. ЧЕРЕЗ ЧЕРНОЕ МОРЕ. СОВЕТСКАЯ РОССИЯ – ЗЕМЛЯ НАШИХ НАДЕЖД

Варна в послевоенные годы была, можно сказать, единственными «воротами», через которые осуществлялись нелегальные связи между Советской Россией и балканскими странами, в первую очередь с Болгарией. Из Варны на лодках, иногда на моторных, а иногда на парусных или просто на весельных, снабженных парусом, по Черному морю отправлялись в Россию подпольщики-коммунисты из всех балканских, а часто и других европейских коммунистических партий, делегаты конгрессов и пленумов Третьего Коммунистического Интернационала, партийные курьеры и всевозможные посланцы, для которых сухопутные железнодорожные связи с «красной Россией» были отрезаны.

Морской «канал» связи действовал безупречно. А годы, надо сказать, были жестокие. Небольшим суденышкам приходилось преодолевать множество препятствий и подвергать себя немалому риску, чтобы достичь советского берега. На их пути вставали болгарская морская пограничная охрана, белогвардейские суда, бороздившие море, блокада западных государств, которые стремились «спасти мир» от «большевистской заразы», задушив молодую Советскую республику еще в колыбели. Но все напрасно.

В 1921—1922 гг. Варне довелось выполнять важную интернациональную задачу. Когда наша страна превратилась в базу белогвардейских армий Деникина, Врангеля и Кутепова, варненские товарищи своевременно и быстро предупреждали – с помощью спецкурьеров, пересекавших море, – о переброске оружия и боеприпасов с нашей территории в Россию; саботировали подвоз оружия, помогали его изъятию. Все это было делом варненской партийной организации, возглавлявшейся Димитром Поповым, Димитром Кондовым и Гено Гюмюшевым. Нелегальной военно-организационной деятельностью, работой на «канале», обеспечивающим связь с Советской Россией, была занята целая группа прекрасных, беспредельно преданных революционеров, большинство которых тогда или несколько позже погибло. Из этих товарищей я лично знал Андрея Пенева и Благоя Касабова, руководивших военно-организационной работой в округе; Григора Чочева, отвечавшего за бесперебойную работу «канала»; Бояна Папанчева, активиста военной организации, а впоследствии курьера Центрального Комитета, ездившего в Москву и обратно; Жечо Гюмюшева, тоже курьера Центрального Комитета. Среди этих товарищей был и Христо Боев, многократно преодолевавший неисчислимые опасности, пересекавший море, выполняя важные поручения партии.

С мая 1922 года наша партия располагала, как я выяснил позже, и судном, курсировавшим между Болгарией и советскими берегами. Судно называлось «Иван Вазов» и принадлежало фиктивному акционерному обществу «Матеев, Кремаков и К°» – с портом прописки Бургас. Оно было куплено Христо Боевым, который для этой цели в 1921 году нелегально вернулся на родину и отбыл в Стамбул, где США распродавали с торгов свои бракованные военные корабли. Боевым был куплен сравнительно неплохо сохранившийся «охотник» за подводными лодками. После капитального ремонта с середины 1922 года корабль, зарегистрированный как собственность акционерной компании, а в сущности являвшийся собственностью партии, начал осуществлять регулярные рейсы между Бургасом и Советской Россией. «Иван Вазов» доставлял на советский берег ценные сведения о планах врангелевцев и империалистических государств, перевозил нелегальных членов партии, делегатов конгрессов Коминтерна, русских солдат из армий Деникина и Врангеля, пожелавших вернуться на родину. Корабль перевозил также продовольствие для голодающих Крыма, Украины и Поволжья. Из обратного рейса «Иван Вазов» привозил различные грузы и большое количество нелегальной литературы для оказания помощи болгарскому революционному движению. Целый год, до фашистского переворота 9 июня 1923 года, корабль «Иван Вазов» неуклонно выполнял свой революционный долг, оказывая помощь Советской России в борьбе против внешних врагов. В конце 1923 года корабль был фиктивно «продан» и отплыл в советский порт Одессу.

Как и следовало ожидать, Варна стала средоточием болгарской и международной реакции, белогвардейских эмиссаров со сверхсекретными поручениями, резидентов английского и французского шпионских центров на Балканах, многочисленных «комиссий» по мирному договору, воинских подразделений Антанты и т. д. Все объяснялось просто: Варна в силу своего географического положения была самым удобным местом для подготовки нового похода против Советской России.

Хорошо понимая важность стратегического положения Варны, болгарская реакция послала туда своих испытанных слуг – офицеров, полицейских, сотрудников разведки, которые должны были парализовать деятельность местной коммунистической организации, «очистить» город от «большевистских элементов». После переворота 9 июня в Варне свирепствовала морская полиция – специальный орган, созданный для того, чтобы препятствовать связям с Советской Россией. Страны Антанты реквизировали корабли Болгарии в счет репараций, но по отношению к вновь созданной морской полиции ими была проявлена особая щедрость: они доставили в Варну быстроходные катера, оснащенные прожекторами, и хорошо вооруженные моторные лодки, которые начали патрулировать вдоль берега…

Надо добавить, что в те годы из Варны отправлялись в Советскую Россию корабли, груженные продовольствием для голодающего населения Поволжья. В окрестностях города были сосредоточены тысячи белогвардейских солдат, пожелавших вернуться на родину. Для их временного размещения были созданы два охраняемых лагеря. В них находились и русские солдаты, бежавшие из воинских частей Антанты после февральской и особенно после Октябрьской революции, те, кому удалось добраться до Болгарии в надежде оттуда переправиться в Советскую Россию. Это была значительная масса людей, не желавших больше ни дня оставаться на чужбине. Они рвались на родину, которая переживала трудные времена и больше чем когда-либо нуждалась в помощи своих сыновей. Как известно, большая часть этих людей вследствие активной политической работы нашей партии осознала свои ошибки.

Власти разместили их в лагерях со строгим режимом, которые были объявлены «рассадниками чумы». Но что они могли с ними сделать? Уничтожать их? Да, их убивали. Десятки активных деятелей движения за возвращение на родину исчезали бесследно, других расстреливали под разным предлогом, согласно наскоро состряпанным приговорам белогвардейских судов…

Все это создавало в Варне накаленную атмосферу, способствовавшую быстрому росту партийных кадров, формированию их боевых революционных качеств. Город превратился в надежную базу партии для развертывания борьбы в защиту Советской Родины. Не случайно после войны Варненская община стала одной из первых окружных коммун в стране.

Для конкретной организации связи с Коминтерном и Советской Россией еще в 1919 году Центральный Комитет создал в Варне свою базу. В период до 1923 года для связи с Коминтерном использовались небольшие моторные лодки, снабженные парусами, – «Вера», «Заря», «Спаситель». Почти все члены их экипажей были из липован – казаков-староверов, переселившихся в Болгарию из-за религиозных преследований и занимавшихся рыболовством. Самым надежным был экипаж лодки «Спаситель», вмещавший до пятнадцати человек. Некоторое время эта лодка обслуживала Варненский «Аквариум», экипаж мог легко доказать свое алиби, сославшись на то, что ищет редкие виды черноморских рыб. Это давало возможность совершать рейсы к советскому побережью Черного моря, выполняя задачи партии.

Я находился в Варне уже несколько дней. Скрываться не было нужды, потому что в этом городе меня никто не знал. Димитр Кондов, которому я привез письмо от Тодора Луканова, немедленно занялся подготовкой моего отъезда. Он связал меня с Благоем Касабовым, Жечо Гюмюшевым и Бояном Папанчевым, с которыми я познакомился во время своего приезда в Варну еще год назад, когда сопровождал двух советских товарищей, выдававших себя за «белогвардейцев». Варненские коммунисты снабдили меня одеждой и продовольствием. К вечеру четвертого дня мы втроем – Папанчев, Жечо и я – встретились в окрестностях города, готовые в путь.

Непроглядной декабрьской ночью лодка отплыла от пустынного берега и направилась в открытое море. Гребли трое незнакомых мне мужчин, а мы с Жечо и Бояном и еще двое товарищей из Пловдива, тоже командированных ЦК в Советскую Россию, в полном молчании сидели у небольшой каюты, наблюдая, как быстро удаляются огни города. Когда мы вышли из залива, со всеми мерами предосторожности обойдя пограничный пост, лодочники завели мотор. Лодка резко ускорила ход, и мы мысленно уже прощались с Варной… Но вышло иначе.

Через час после отплытия мотор отказал. Несмотря на все усилия товарищей, повреждение устранить не удалось, и к полуночи, когда появился ветер, мы поставили паруса и вернулись в город.

– Не переживай, – успокоил меня Димитр Кондов, когда на следующее утро я зашел к нему в общину (тогда Варна была коммуной, а Димитр Кондов – ее председателем). – Эта моторка не единственная. Подготовим другую.

Но мы отплыли не на моторной лодке, а на пароходе.

Случилось так, что на той же неделе примерно четыреста бывших солдат армии Врангеля изъявили желание вернуться при содействии нашей партии на родину.

Число желающих вернуться достигло десяти тысяч. Официальные власти выдали им специальные удостоверения, дававшие право покинуть страну. Их должен был увезти грузовой советский пароход, который стоял на якоре в варненском порту.

За короткое время Варненская организация приготовила для нас троих – Бояна Папанчева, Жечо Гюмюшева и меня – соответствующие документы, согласно которым мы были «возвращающимися на родину белогвардейцами». Переодетые в белогвардейскую форму, однажды ранним утром мы затерялись в толпе, заполнившей пристань. У нас почти не было личных вещей, но, несмотря на это, и я, и оба моих товарища несли в руках по чемодану и узлу. В узлах были книги, архивные материалы Васила Коларова, который осенью 1922 года нелегально уехал в Москву вместе с семьей, не взяв никаких вещей. Мы не имели почтовой связи с Советской Россией, поэтому не было никакой другой возможности переправить ему его личные вещи, а главное – книги и рукописи. Нас построили в длинную шеренгу. Сначала тщательнейшим образом с неимоверной подозрительностью проверяли документы, задавали какие-то вопросы, но потом, увидев, что процедура чересчур затянулась, посиневшие от холода офицеры, болгарские и иностранные – из контрольной комиссии по мирному договору, стали проверять кое-как…

Экипаж корабля принял раскаявшихся белогвардейцев как родных братьев. Их угощали вкусными блюдами, поднимали тосты за «благополучный приезд». Пели старинные русские песни и революционные марши, плясали и танцевали до упаду. Эти несчастные, проливавшие кровь под позорными белыми знаменами продажных царских генералов, распродавшие, чтобы не умереть с голоду, одежду и сапоги, только теперь в полной мере осознали свою вину перед матерью-родиной и, как дети, не скрывали своих страданий.

Их надежда стала явью, когда пароход бросил якорь в Новороссийске и «блудные сыновья» оказались в объятиях родины. Музыка, цветы, нескончаемые речи… Я увидел своими глазами, как люди крестились и, обливаясь слезами, целовали родную землю, словно давали ей клятву в верности. Прослезились и мы с Жечо и Бояном – подобное зрелище не могло никого оставить равнодушным. Я запомнил его на всю жизнь. В нем таился большой смысл. И большой урок. Онемей, ослепни, будь готов принять любую смерть, но не поднимай руку на родину!

Мы представились советским пограничным властям, там же, на пристани, встретились с людьми из областного комитета партии большевиков. Бояна Папанчева и Жечо, которые и раньше бывали в Одессе, Севастополе и Новороссийске, приняли как своих. По нашей просьбе в тот же день нас соединили с Василом Коларовым по радиотелеграфу. Коларов поздравил нас с прибытием и сказал, чтобы мы, не задерживаясь, ехали дальше. На следующий же день мы втроем отправились в Москву.

В поезде ехали русские, украинцы, крымские татары, грузины, армяне. Это была главная железнодорожная магистраль, связывавшая Москву с Кавказом. Советская власть переживала трудные времена. Это было заметно даже по виду вагонов – стекла выбиты, сиденья переломаны. Была зима, а поезд не отапливался. Не было и освещения. Сначала холод мало беспокоил нас – зима на Кавказе несколько мягче нашей; но когда мы доехали до Украины и после Ростова-на-Дону направились на север, к Москве, январский мороз стал пробирать до костей. Проводник вагона безуспешно пытался улучшить положение. Горячий чай, который ему каким-то чудом удалось приготовить, показался нам высшим благом.

В то время бесчинствовали бандиты. Поезд не раз останавливался на небольших или более крупных станциях, и до нас доносилось эхо ожесточенной стрельбы. Проводник говорил вполголоса: «Банда Махно или Петлюры…»

То были суровые годы. Советская власть, отразив натиск интервентов, прилагала неимоверные усилия, чтобы преодолеть разруху, навести порядок в управлении, экономике, обеспечить население продовольствием, ликвидировать последствия невиданной засухи в Поволжье и на Украине, очистить леса и степи от анархо-националистических банд, привести обстрелянный, опаленный боями корабль революции к безопасному берегу.

Москва в те годы резко отличалась от сегодняшней огромной, блистательной столицы Советского Союза. Прошло всего несколько лет после революции, и это были годы неописуемых страданий и титанического напряжения. Все усилия советского народа были направлены на упрочение новой власти. Был первый год новой экономической политики, провозглашенной Лениным. Много было таких, кто открыто высказывал сомнение в необходимости нэпа, а еще больше оказалось скрытых врагов и саботажников, укрывшихся в подполье агентов контрреволюции и империализма, которые пускали в ход ножи и яд, устраивали поджоги и взрывы. Успехи Советской власти приводили их в неистовство. Воистину трудные годы. Но советский народ, разгромивший интервенцию, преодолевший бешеное сопротивление контрреволюции, сумел превозмочь и эти преграды: у него была великая и мудрая партия, был Ленин, чье имя облетело всю планету, кто вобрал любовь и веру миллионов пролетариев. Народ дерзновенно претворял в жизнь революционное дело и не имел намерения останавливаться на полпути.

2. БЕРЗИН – СОЗДАТЕЛЬ СОВЕТСКОЙ ВОЕННОЙ РАЗВЕДКИ

Жечо Гюмюшев и Боян Папанчев быстро акклиматизировались в оживленном городе; мне казалось, что если меня предоставят самому себе, то я непременно затеряюсь в людском водовороте. Переночевав в каком-то общежитии, мы на следующий же день с утра отправились в исполком Коминтерна. Двое моих товарищей пошли по своим делам, оставив меня у Станимира Сапунова, представителя нашей партии в Коминтерне, немолодого седого человека, который был мне незнаком. Он был одним из руководителей коммунистов города Видина, откуда эмигрировал после провала. Больше о нем мне ничего не удалось узнать: я даже не знаю, подлинное ли это имя, – все политэмигранты, прибывшие на более или менее продолжительный срок в Советский Союз, обязательно брали псевдонимы, – это диктовалось заботой об их безопасности после возвращения на родину.

Я рассказал товарищу Сапунову о себе, ответил подробно на его вопросы о моем житье-бытье и высказал желание поступить на работу.

– Будешь работать. Может быть…

– Прошу настоятельно, товарищ Сапунов! – повторил я свою просьбу. – А позже непременно поступлю учиться. Мне нужно получить образование. Но думаю, что надо заслужить это право. Я бы хотел поработать на каком-нибудь московском заводе по специальности.

Васил Коларов, с которым я увиделся вечером, после разговора с Сапуновым, полностью одобрил мои планы. Сапунов уведомил его о нашем прибытии, и Коларов попросил передать, чтобы вечером я пришел к нему в гостиницу «Люкс».

Гостиницу я нашел легко. Она находилась на нынешней улице Горького, вблизи Кремля. Васил Коларов с семьей занимал номер – две комнаты с необходимыми бытовыми помещениями. По сегодняшним требованиям эта квартира для семьи из четырех человек показалась бы чересчур скромной, но в те годы Москва, перенаселенная вдвое, втрое, переживала неописуемый жилищный кризис. Цветана Николаевна, жена Васила Коларова, сумела сделать свою квартиру чистой, приветливой и уютной. Половина гостиной была оборудована под кабинет. Одну стену кабинета занимала библиотека – многочисленные тома на болгарском, русском, французском, немецком, итальянском языках. На других стенах кисели картины – некоторые из них писал сам хозяин дома.

После ужина Коларов увел меня в свой кабинет. До полуночи я рассказывал ему о Болгарии, об общем состоянии партии, об отношении к нам земледельческих властей[2]2
  В то время у власти находился Земледельческий союз, возглавлявшийся Александром Стамболийским. – Прим. ред.


[Закрыть], о поведении старых партий, объединившихся в организацию «Народный сговор»[3]3
  «Народный сговор» – фашистская организация, осуществлявшая руководство военно-фашистским переворотом 9 июня 1923 г. – Прим. ред.


[Закрыть]. Рассказал – по его просьбе – со всеми подробностями о Плевене, о нашей работе по вооружению, об операциях на железной дороге, о пятерках, о военной организации.

Я рассказывал, отвечал на всевозможные вопросы Васила Коларова, развивал по его просьбе свои предположения о будущем общественной борьбы на родине, а он время от времени что-то записывал. Коларов начинал лысеть, волосы на висках совсем поседели, а ему было всего сорок шесть лет. Под глазами темнели черные круги от бессонницы, лоб покрывали морщины – любой мог легко предположить, сколько забот лежало на его плечах, – но зеленовато-голубые глаза были молодые, жизнерадостные. Я удивился, как точно он помнил факты, имена и события, связанные с Плевенской организацией. Он вспомнил о нашем разговоре после окончания партийной школы, вспомнил и неудачную попытку взорвать железнодорожный мост.

– Должен тебе сообщить, – сказал Васил Коларов, – что о работе Плевенской организации по изъятию оружия, о твоем аресте и тюремном заключении знают и здесь.

– Не понимаю. Кто знает?

– В Генеральном штабе Красной Армии…

Я удивился. Что общего имела наша деятельность в Плевене с Красной Армией? И ничего особенного мы не сделали. Неужели об этом знают даже в Генеральном штабе? Правильно ли я понял?

Коларову нетрудно было догадаться, что я поражен.

– Пусть это тебя не удивляет. – Он широко улыбнулся. – Любую операцию, направленную против действий белогвардейцев, против поползновений империалистической интервенции, независимо от того, в каком конце планеты она предпринята, советские люди воспринимают как боевую поддержку Советской России. И высоко оценивают любую помощь. Ценят и своих друзей. Тех коммунистов и честных людей во всех уголках земного шара, которые внесли свой вклад в дело защиты Советской России. В том числе и тебя.

Читатель легко представит себе мое состояние. Я испытывал смешанное чувство гордости оттого, что советские люди столь высоко оценили нашу работу, и удивления – все еще не мог осознать многое, а тем более найти органическую связь между отдельными фактами.

– Товарищи знают о твоем аресте, а вот твой побег – для них новость, – продолжал Коларов. – Они хотят лично познакомиться с тобой. Завтра, – Коларов указал точное время, – пойдешь в Четвертое управление Генерального штаба. Все уже договорено. Тебя примет лично Павел Иванович Берзин.

Четвертое (Разведывательное) управление Генерального штаба Красной Армии тогда размещалось в небольшом здании вблизи Красной площади. Охранялось оно строжайшим образом – то были годы беспощадной борьбы с недобитым врагом.

У дежурного меня ожидал командир Красной Армии. Я сообщил свое имя, и он проводил меня в здание.

У секретаря начальника управления – это была молодая женщина с коротко подстриженными светло-каштановыми волосами – я задержался всего несколько минут. Мы познакомились, не предполагая, что в дальнейшем нам придется более двадцати лет работать на одном фронте. Наталья Звонарева, мой боевой товарищ, ныне полковник в отставке.

– Павел Иванович ждет вас, – приветливо улыбнулась мне Звонарева и распахнула дверь кабинета…

Надеюсь, читатель простит меня, если я прерву нить моего рассказа, чтобы кратко поведать о Павле Ивановиче Берзине, крупном советском разведчике, создателе советской разведки. То, что я расскажу о нем, до недавнего времени знали только ближайшие его товарищи – ведь жизнь действующего разведчика представляет собой абсолютную тайну; чем меньше известно о разведчике, тем больше гарантий его успеха, тем меньше риск возможного провала, опасность гибели.

Настоящее имя начальника Разведывательного управления – Ян Карлович Берзин, по национальности он латыш. Родился за двадцать семь лет до Октябрьской революции в семье крестьянина-бедняка. Его отец был не только безземельный, он не имел даже дома, не владел ничем, он сам не принадлежал себе: крепостное право на бумаге отменили еще в прошлом веке, но в том захолустном краю, где он жил, балтийско-немецкие помещики являлись абсолютными хозяевами всего. Маленький Ян проявлял незаурядные способности, увлекался книгами, он знал намного больше своих сверстников, и это заставило отца, несмотря на беспросветную нужду, направить его в Рижское педагогическое училище. Яну не удалось его закончить. В Риге началось революционное брожение, царское правительство послало туда казачьи карательные отряды. Училище было закрыто. Ян вернулся домой, вооруженный революционными идеями. В его родном краю в то время действовал смелый партизанский отряд «Боевые братья», мстивший помещикам и полиции. Ян присоединился к партизанам. Ему еще не было и четырнадцати лет, но он отличался умом, сметливостью и хладнокровием взрослого. Поэтому всего через год после февральских событий, в 1905 году, Яна Карловича приняли в ряды Российской социал-демократической рабочей партии. Пятнадцатилетний юноша включился в борьбу против полицейского режима царского самодержавия не на жизнь, а на смерть. В шестнадцать лет военный суд в Ревеле приговорил его за революционную деятельность к смертной казни. Казнь заменили тюрьмой. Потом последовали ссылка в Сибирь, участие в революции, в гражданской войне. Берзин был заместителем комиссара внутренних дел Латвии, командиром боевого отряда, работал с Дзержинским. Многочисленные враги, внутренние и внешние, тайные и явные, наглые, жестокие, беспощадные, прилагали адские усилия, чтобы свергнуть только что родившуюся власть. Рыцарь без страха и упрека, с пламенным сердцем, руководитель Чрезвычайной комиссии (Чека) при Совете Народных Комиссаров – Феликс Эдмундович Дзержинский – сплотил вокруг себя для сверхопасной и сложной работы закаленных большевиков, готовых отдать все, до последней капли крови, для революционного дела. Дзержинский быстро оценил Берзина и давал ему ответственные задания по борьбе с контрреволюцией. И в 1921 году, сразу после разгрома белых, Берзин был назначен заместителем начальника, а вскоре и начальником Разведывательного управления Генерального штаба Красной Армии. И это в тридцать три года! Если бы Дзержинский хотел копировать опыт западных империалистических центров разведки, он должен был бы назначить на этот столь трудный пост разведчика, имевшего многолетний, солидный профессиональный опыт. Но кадры ковались в горниле революционной борьбы, и Дзержинскому приходилось открывать новых людей. Берзин оказался достойным большого доверия. И в Европе, и на Дальнем Востоке Разведывательное управление Генерального штаба стало добиваться первых успехов. Вслед за большой советской дипломатией, вмешавшейся в политический диалог, который велся в мире, советская разведка, попавшая в талантливые руки, начала с неожиданным успехом отрубать длинные щупальца еще вчера всесильных империалистических разведок, обезвреживать их коварные планы, проникать в тайны военной машины и политики империалистических государств, пускавших в ход любые способы и средства для уничтожения молодого Советского государства. Герои баррикадных боев, большевики наводили страх на своих смертельных врагов, умело сражаясь на «тихом фронте». Воистину много – и важнейших – задач решило, защищая советский строй, Четвертое управление Генерального штаба, руководимое стойким большевиком Павлом Ивановичем Берзиным! Берзин проявлял удивительные качества стратега, способность тончайшего анализа конкретной обстановки, талант наносить разящий удар там, где враг меньше всего ожидал. Первой его заботой был подбор и подготовка надежных кадров для работы в Управлении. Он почти не располагал старыми кадрами – все пришлось создавать с самого начала, на «пустом месте». Люди, на которых он обращал внимание, были представителями рабочего класса и рабочей интеллигенции, показавшими высокую идейную убежденность и беспредельную преданность партии большевиков. Таких людей он находил среди участников борьбы против самодержавия, героев Октябрьской революции и гражданской войны. Новые кадры, большинство которых должно было обучаться в ходе самой работы, Берзин воспитывал в духе подлинного интернационализма, смелости и самостоятельности при решении вопросов, возникавших в процессе практической работы. Уже при выполнении первых задач, поставленных перед Управлением, Берзин проявил исключительное умение видеть суть даже в самых, казалось бы, запутанных явлениях. При этом он не терял спокойствия и хладнокровия в случае провала. И умел внушить сотрудникам чувство веры в свои силы.

Именно это качество Берзина я хотел бы особенно подчеркнуть, поскольку мне кажется, что именно это, наряду с заботливой подготовкой людей и их точной ориентацией в обстановке – было тем основным условием, без которого немыслимо выполнение задания в глубоком тылу врага.

Это качество, как и остальные черты личности и характера Берзина, раскрылись мне за время моей долголетней совместной работы с ним.

Павел Иванович Берзин встретил меня посредине кабинета. Он встал, как только я открыл дверь, и направился ко мне, протягивая обе руки для приветствия. Стройный, высокий мужчина, в гимнастерке и галифе, в черных сапогах, мягко ступавших по ковру.

– Добро пожаловать в Москву, дорогой Иван Цолович, рады видеть вас на нашей земле!

Он крепко пожал мне руку, улыбнулся доброй улыбкой. «Смотри-ка, он знает мое имя и отчество, – думал я, пораженный яркой синевой его глаз, смотревших на меня так открыто, дружески, что нельзя было не ответить тем же.

– Вы можете многое рассказать, – продолжал Берзин, усадив меня в мягкое кожаное кресло напротив. – Мы очень мало знаем о вашем побеге и почти ничего о вашей переброске сюда…

Берзин говорил медленно, очевидно, хотел избавить меня от неудобства в связи с моим незнанием русского языка. Но я почти все понимал. Мне было понятно каждое его слово, потому что он умел изъясняться и выражением глаз, и мимикой, и интонацией голоса, и жестами.

Пока он говорил, я смотрел ему в лицо, на облегающую широкие плечи военную форму с петлицами, на которых краснели два маленьких металлических ромба. Он был из тех мужчин, внешность которых поражает сочетанием красоты и силы. Большой лоб, дуги русых бровей над синими спокойными глазами, правильный римский нос, массивный подбородок – лицо его говорило о внутренней гармонии, уравновешенности и решительности. Берзин был блондином. Коротко подстриженные волосы наводили на мысль о солдатской подтянутости и деловитости.

Я вкратце рассказал обо всем, что его интересовало. Говорил медленно, то и дело посматривая на него, – мне все казалось, что я неточно и неправильно выразился и он меня не поймет. Но мои опасения оказались напрасными. Берзин слушал с подчеркнутым вниманием и непрерывно приободрял меня вопросами.

– Говорите свободно, только чуть медленнее, – сказал он мне через некоторое время. – Я почти полностью понимаю ваш язык. Болгарский язык меня заинтересовал сразу же, как только я убедился, какого хорошего друга имеет Советская Россия на Балканах в лице вашего народа, вашей партии… Мы знаем многое о Солдатском восстании, – продолжал Берзин. – Знаем о Радомирской республике, о кровавых боях в окрестностях Софии. Владимир Ильич дал высокую оценку героизму болгарских революционеров. Большевики считают болгарских коммунистов своими верными боевыми товарищами…

Можете себе представить, как сильно подействовали на меня, болгарина, болгарского коммуниста, слова Берзина. Приехать из небольшой страны, почти незаметной на глобусе, сюда, в великую Страну Советов, страну Ленина, и услышать, что русские Прометеи считают нас, болгарских коммунистов, своими верными боевыми товарищами, – это не могло не взволновать!

– Мы особенно высоко ценим помощь, которую оказывает ваша партия в последние годы, – продолжал Берзин. – Продовольствие, собранное в помощь голодающим крестьянам Поволжья, – это подлинно братский жест…

– Но, Павел Иванович, – позволил я себе прервать его. – Что все это значит по сравнению с кровью русских солдат, погибших за свободу Болгарии!

Берзин покачал головой.

– Много значит, мой дорогой болгарский товарищ… Русский народ сейчас больше чем когда-либо понимает цену настоящей дружбы. Сейчас, когда нашу страну окружают гиены и волки, готовые разорвать нас на куски… Но Советская Россия обязана вам еще и за другое, – продолжал мой собеседник. – Ваша партия сделала многое для разложения белогвардейской армии на болгарской территории, для того, чтобы обманутые белыми генералами честные русские люди осознали свою ошибку, сделала многое для того, чтобы саботировать подвоз оружия для белогвардейцев…

При последних его словах я почувствовал, что краснею от стыда: в этот миг я вспомнил провал операции по взрыву железнодорожного моста над рекой Вит. Я робко попытался возразить:

– Не всегда, Павел Иванович… Не всегда наш саботаж оказывался удачным…

– А разве действия русских большевиков всегда оказывались удачными и безошибочными! – прервал меня Берзин, прекрасно понимая, что я имел в виду. И продолжал: – Вы не справились с некоторыми мероприятиями, но героически провели операцию по изъятию оружия из вагонов и военных складов. Настоящие молодцы…

Я слушал начальника Разведывательного управления, мне казалось, что его похвалы относятся к другому народу, другой партии, другим коммунистам. Неужели наша скромная работа оценивается столь высоко? Или Берзин – он не раз поступал так впоследствии во время нашей совместной работы, – не преувеличивая ошибок, неудач и провалов, давал высокую оценку успеху, чтобы вдохнуть веру в свои силы, поделиться своим революционным оптимизмом? Большевики действительно высоко ценят нашу партию, размышлял я тогда, – не случайно сам Ленин ставил ее в пример другим партиям в Европе, не случайно секретаря нашей партии избрали – по предложению Ленина – генеральным секретарем Коминтерна!..