Текст книги "Бойцы тихого фронта"

Автор книги: Иван Винаров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)

Но как коммунист, непосредственно общавшийся о коммунистами этой страны, я храню надежду, что здоровые силы в КПК найдут в себе силы удалить гангрену маоизма, отрекутся от позиций антисоветизма, от культа Мао, спасут дело революции, выведут Китай из хаоса и вновь приобщат его к братской семье социалистических стран…

Измена Чан Кайши и поворот гоминьдана вправо сделали невозможным дальнейшее пребывание советских специалистов в Китае. Им грозила физическая расправа. Бандитские организации контрреволюции, убившие Ляо Чжункая в его кабинете, действовали в открытую, не боясь полиции, которая их покрывала. Советники начали покидать страну. Первым уехал герой Восточного и Северного похода, главный военный советник В. К. Блюхер (Галин), а в начале августа 1927 года пришлось уехать главному политическому советнику гоминьдана М. М. Бородину и его помощникам.

Над Китаем спустилась черная ночь кровавого террора и суровой гражданской войны, продолжавшейся еще целых три десятилетия…

А мы?

Наша группа под руководством Гриши Салнина осталась. Наши функции советников по военной разведке в «народной армии» Фын Юйсяна были кратковременны; когда Фын после измены Чан Кайши «переориентировался» и встал под другие знамена, мы перебрались в Пекин и Шанхай, где начали осуществлять свои задания – вести разведку в лагере противника. Еще до того, как корпус советников во главе с Блюхером выехал из Китая, наша группа незаметно «растаяла» и исчезла, мы превратились в бизнесменов, срочно открыли небольшие торговые предприятия и принялись «делать деньги». Разумеется, группа поддерживала связь с центром, с управлением Берзина, через нашу шифровальщицу Галину, имевшую в то время «официальный статут» в Пекине. Встречи с Галей и обмен секретной корреспонденцией с Москвой осуществлялись по всем правилам разведывательного искусства.

6. ТОРГОВЦЫ В ШАНХАЕ И ПЕКИНЕ. КРОВЬ – ЦЕНА ПОЛИТИЧЕСКОЙ НАИВНОСТИ

Декабрь 1927 года. В контору импортно-экспортного торгового предприятия входит незнакомый китаец – мужчина лет пятидесяти, одетый в европейский костюм, с желтым кожаным портфелем, с переброшенным через руку английским плащом. Войдя, он снимает шляпу, вместо приветствия вежливо улыбается и отвешивает легкий поклон.

Я наблюдаю за ним, когда он проходит через прихожую конторы. Мы специально выбрали контору именно с такой прихожей, чтобы нас не могли застать врасплох неожиданные посетители. Старательно поработали над освещением в конторе и с помощью бамбуковых абажуров и плотных занавесок на окнах добились того, что, сидя в глубине конторы, мы оказывались в тени, в то время как посетитель, стоявший у порога, ярко освещался солнечными лучами или электрическим светом, падавшим из-под китайского абажура.

Что мы выигрывали? По крайней мере несколько минут. Тот, кто имел возможность познакомиться с рискованной профессией разведчика, хорошо знает, как много значат иногда минуты, даже секунды, если они есть в запасе. Да и нам с Гришей Салниным хватило бы всего нескольких секунд, чтобы покинуть, в случае надобности, контору через черный ход, который мы открыли после юго как наняли помещение.

– О, здравствуйте, дорогой Чен. – Я сразу же узнал его по желтому кожаному портфелю под мышкой. – Извините, но эти усы, ваша новая прическа и элегантная внешность заставили меня насторожиться…

Чен снимает плащ и протягивает обе руки, его лицо сияет дружелюбной улыбкой. Пароль не понадобился: я хорошо знаю «нашего Чена». Мы не виделись уже несколько недель, в последний раз, когда он явился о письмом от товарищей, на нем была одежда кули.

Чен, рабочий одного промышленного предприятия в Шанхае, был похож на интеллигента, путем самообразования ему удалось привить себе довольно высокую политическую и общую культуру. В этом я имел возможность убедиться при прежнем нашем знакомстве.

– Как поживаете, дорогой Чен? – я усадил его за маленький столик в приемной, а сам сел лицом к двери. – Вы столько времени не появлялись… Есть новости?

Чен молчал, я посмотрел ему в лицо и увидел, что оно печально.

– Новости есть, товарищ Ван.

Тогда мы часто меняли имена, обстоятельства требовали этого.

– Из Пекина? Я уже знаю. В английском сеттльменте расстреляли группу рабочих под предлогом, что они бандиты, пробравшиеся в город с целью грабежа…

Чен покачал головой.

– Это стало для нас обычным делом, товарищ Ван… Важные новости пришли с Юга…

– Раз с Юга, то они должны быть добрыми…

– Очень, очень печальные. Сердце разрывается на части, товарищ Ван… Коммуна разгромлена. Кантон залит кровью рабочих… Провокаторы напали на советское консульство, убили русских товарищей…

Я был поражен. Последние новости, которыми мы с Гришей располагали о развитии Кантонского восстания, были хорошими, более того, кантонская коммунистическая организация и левые силы гоминьдана, оставшиеся верными заветам Сунь Ятсена, восстали против контрреволюционного переворота Чан Кайши. В восстании приняли участие сельские боевые организации из Южной провинции, которые еще во времена Блюхера участвовали в Восточном походе и операциях по прочесыванию южнокитайского побережья. Мы знали также, что на стороне восставших находятся и народно-революционные армейские части, оставшиеся верными революции после измены Чан Кайши…

Это мы знали. О «большевистском мятеже» в Кантоне трубили в печати и по радио все корреспонденты западных телеграфных агентств в Кантоне. При этом они не только информировали, но и призывали к немедленному отпору «мятежникам». Последняя услышанная нами по радио новость была для нас отрадной: «Кантон восстал. Красные взяли власть в свои руки и объявили Кантон коммуной. Кантоном управляет совет красных комиссаров. Кантон объявил об аннулировании всех договоров с западными государствами, о реквизиции без компенсации земли у помещиков, ввел восьмичасовой рабочий день…» Более радостную новость, чем эта, трудно было ожидать. Услышав такое сообщение, Гриша Салнин даже подскочил от радости.

Что за новости принес Чен? Неужели это возможно?

– Наши сражались до последнего, – промолвил Чен. – Отступили, когда крейсера начали обстрел с моря, а войска Чан Кайши подступили к Кантону с северо-запада… Им, товарищ Ван, было невозможно держаться дальше…

Чен говорил так тихо, что я едва его слышал. Он словно извинялся за отступление восставших, за их поражение. В его глазах я был советским человеком, русским, а китайские коммунисты считали русских опытными революционерами, мастерами революционной тактики и стратегии, доказавшими, что они способны довести борьбу до победы… И теперь любой неуспех Чен воспринимал как признак слабости, неумелости китайской партии. Я его хорошо понимал. Ведь я испытывал то же чувство революционной неполноценности, когда в свое время стоял перед Берзиным и просил его отчислить меня из управления после того как обнаружились промахи нашей партии.

Мы поговорили еще немного – ровно столько, сколько может продолжаться деловой разговор между клиентом и торговцем-импортером. Чен взял с вешалки свой плащ, так же вежливо попрощался и покинул контору, зажав под мышкой желтый кожаный портфель.

Но это был другой портфель. Тот, что он принес, я сунул под торговые ведомости, лежавшие на моем письменном столе, подменив его похожим.

Чен вышел в сопровождении Людвига.

Впрочем, я должен вам представить Людвига. Это был один из двух «акционеров» торговой фирмы, чех по национальности. Вместе с югославом Мирко они были официально зарегистрированы властями как собственники фирмы, а этой вывеской, в сущности, прикрывались мы: Гриша Салнин и я. Ни Людвиг, ни Мирко не были коммунистами, это были честные люди, изгнанные из родных стран за политические убеждения. Читатель может спросить: разве политические эмигранты из этих стран не могли найти убежище в каком-нибудь государстве поближе от родной земли, зачем им понадобилось забираться на другой конец планеты? Вполне резонный вопрос, я сам задавал его себе, но мне не удалось найти на него ответ, пока они сами не объяснили: «Мир так огромен. Нам хотелось поездить по свету, посмотреть, познакомиться с жизнью других народов и других континентов».

Людей подобного типа называют авантюристами; и впрямь это, кажется, подходящее определение. Но Мирко и Людвиг были людьми на редкость чистой души. По своим убеждениям они примыкали к левым социал-демократам и с надеждами на то, что врожденные социальные недуги буржуазного общества можно исправить с помощью реформ. Но здесь, в Китае, где так называемые западные демократии, включая США и Японию, не скрывали своего звериного облика, беспощадно подавляя стремление китайского народа к свободе, оба они прозрели и протянули нам руку для честного сотрудничества. Они не знали точно характера нашей работы, даже не интересовались ею. Но знали, что мы советские люди и помогаем этому жестоко угнетаемому народу в его борьбе за национальное освобождение и социальную справедливость. Этого им было достаточно, чтобы стать нашими верными сотрудниками и друзьями. Они не знали, что собой представляют люди типа Чена, которые приходили к нам в определенные дни и которых мы принимали только после того как они скажут пароль; не знали, что содержится в «торговых пакетах», прибывавших из Вены вместе с накладными, которые следовали через советскую территорию; не знали, как мы осуществляем «торговые поручения» и платежные операции; не знали, как нам удается обеспечить предприятие достаточным количеством товаров самых известных европейских фирм…

Наша шанхайская импортно-экспортная фирма владела не только конторой для деловых контактов с местными клиентами и бизнесменами, но и представительным магазином в европейской части города: во французском сеттльменте. Там можно было купить всевозможные товары: меховые изделия из Финляндии, дамскую одежду и предметы туалета, различные принадлежности из Вены, хрустальные и фарфоровые сервизы из Праги, модную обувь из Брно, электроаппаратуру из Берлина, ароматные сигареты из Турции, Греции и Болгарии, шелковые ткани, кимоно и дамские веера из Японии, черную икру, рыбные деликатесы и дорогие меха из Советского Союза. Это был один из приличных магазинов, правда, небольшой, но хорошо снабжавшийся, и нам удавалось вести доходную торговлю. В магазине чаще работали Мирко и китаец-продавец, который объяснялся на китайском языке с местными клиентами. Разумеется, китаец знал еще меньше, чем оба «собственника» фирмы, т. е. ничего не знал. Он просто был убежден, что работает у двух бизнесменов, которые ему хорошо платят. Может быть, его удивляло то, что эти бизнесмены так по-дружески относятся к нему, туземцу, уважают его человеческое достоинство – такое обращение со стороны настоящих бизнесменов было редкостью.

Такая же импортно-экспортная фирма была у нас и в Пекине. Ее «хозяевами» являлись поляк, немец и двое бывших белогвардейцев из армии Колчака. Немец и поляк напоминали наших приятелей в Шанхае, а двое бывших белогвардейцев, родом из Смоленска, полностью осознали свою вину перед матерью-родиной и подобно тысячам других своих соотечественников, бедствовавших в северных провинциях Китая, полностью забытых своими вчерашними «хозяевами», изъявили желание вернуться домой. С нашей помощью оба русских поняли, что они могут приносить пользу своей родине и здесь, и временно отложили свой отъезд, чтобы заняться торговлей, «делать деньги»…

Как и следовало ожидать, обе импортно-экспортные фирмы имели своих «торговых агентов» и в других городах страны и почти во всех крупных портах Китая. Это, в сущности, были наши люди, вроде Мирко и Людвига (европейцы, китайцы, монголы, корейцы), которых нам самим удавалось привлечь для осуществления наших задач. Обе фирмы, к которым позже прибавилось промышленное предприятие в Харбине, не имели ничего общего между собой, кроме настоящих владельцев. Мы осуществляли связи с «торговыми агентами» в остальных провинциях. «Официальные владельцы» только представляли фирму в Шанхае и Пекине и осуществляли торговую деятельность в магазинах. Между прочим, нужно сказать, что найти торговые фирмы, несмотря на свою фиктивность, действительно занимались торговой деятельностью и приносили доходы. Но мы покрывали почти все расходы группы и жили на «широкую ногу», как это и требовалось, чтобы завоевать себе здесь независимость и авторитет. В этой стране внешность и деньги являлись единственным удостоверением личности человека.

Проводив Чена до выхода на улицу, Людвиг вернулся в контору, сел за свой письменный стол, заваленный накладными, и продолжил работу, прерванную приходом китайца. Он был примерно на десять лет старше меня, значит, ему было около сорока. Но глубокие морщины на лице и лысина старили его, делали солидным. Людвиг казался грустным.

– Я слышал новости, которые сообщил посетитель, – промолвил он, – но просто забыл рассказать… Это ужасно… Английские крейсера открыли огонь из бортовых орудий прямо по восставшим кварталам. Испепелили все вокруг… По какому праву, боже мой, по какому праву!.. – Он сжал голову обеими руками и продолжал сокрушаться.

– Но, Людвиг, ты ведь жил здесь и год тому назад, не так ли? Был в Шанхае, когда английские крейсера обстреливали город. Почему же ты так удивляешься сейчас их вмешательству в Кантоне?

– Я не удивляюсь. Я уже в том возрасте, когда мало что может поразить, особенно в политике… Но это не политика. Это бесчеловечная, жестокая война сильного против слабого и беспомощного… Притом без попыток скрыть это, придать благовидность своим намерениям… Вандалы, вандалы, современные гунны…

– В самом деле, вандалы, Людвиг, грубые, бесчеловечные. Первой разглядела их подлинный облик Советская Россия. Те же самые крейсера обстреливали Ленинград, Севастополь, Одессу. Они посылали туда войска, чтобы удушить революцию в момент се рождения. Не удалось… Действительно, ты прав, Людвиг, империалисты – это современные вандалы. Ты не прав в другом…

Людвиг посмотрел на меня вопросительно.

– Ты не прав, считая, что народ этот беспомощен… У него есть друзья, которые ему помогали, помогают и будут помогать в дальнейшем, чтобы он мог стать хозяином в собственном доме…

Гриша Салнин приехал с Мирко на рикше, плавно подкатившем свою тележку к нашей конторе и быстро удалившемся по тихой улице. Они прибыли раньше чем я успел уйти к себе во внутреннее помещение конторы, чтобы проверить содержимое портфеля.

Гриша шел неторопливо, небрежной и независимой походкой бизнесмена, чьи дела идут отлично. Темные роговые очки прикрывали глаза, а дорогая итальянская шляпа бросала тень на его гладко выбритое лицо. Элегантный английский фланелевый костюм, модные швейцарские туфли и тонкая трость из вьетнамского бамбука с набалдашником из слоновой кости дополняли картину. Гриша спокойно пересекал широкий тротуар. Я ждал его с едва сдерживаемым нетерпением: сегодня утром он отправился в шанхайский порт, чтобы получить на таможне «груз». Его сопровождал Мирко – официальный «владелец» фирмы. «Груз» оказался значительно объемистее, чем в прошлый раз, он весил несколько тонн. Накладные, которые были вручены нам после того как он прибыл, свидетельствовали о том, что груз прибыл из Германии транзитом через Советский Союз. В них было указано, что в ящиках находится электроаппаратура, швейные машины и запасные части, заказанные согласно спецификации.

Гриша поздоровался с нами на китайский манер, слегка поклонившись, и сразу же заговорил:

– Все в порядке. После обеда перевезем груз на склад.

Гриша имел в виду склад нашей фирмы, расположенный по соседству с магазином.

– К сожалению, не все в порядке, – покачал я головой. – Ты слышал, что творится на Юге?

– Еще утром. Гонконгское радио на английском языке первым передало сообщение из Кантона. Корреспондент этого радио хвастался, что ему выпал счастливый случай наблюдать «разгром путча» с борта крейсера, извергавшего, «как настоящий вулкан, огненную лаву»… Торжествовал, что персонал советского консульства подвергся «казачьей рубке»…

Гриша говорил спокойно, но я чувствовал в его словах огромную, едва сдерживаемую боль.

– Наступит день, когда эта огненная лава извергнется на их головы. Преступники…

Мирко, югослав из Шумадии, огромный и стройный, как гладиатор, стоял рядом с худощавым элегантным Гришей, его лицо выдавало смятение.

– Как же быть? – спросил он. – События на Юге, наверно, отразятся и на положении здесь?

– Наверно, – ответил после краткой паузы Гриша. – Но это ничего не значит. У импортно-экспортной фирмы Мирко и Людвига нет других интересов, кроме бизнеса… Работа продолжается…

Гриша бросил на меня вопрошающий взгляд.

– Да, – кивнул я в ответ.

Мирко ушел. Людвиг остался в конторе со своими торговыми ведомостями и грустными размышлениями, а мы с Гришей ушли во внутреннее помещение.

– Приходил курьер, – шепнул я Грише, когда он плотно закрыл за собой дверь. – Вероятно, дело спешное и важное.

В потайном кармане желтого портфеля лежало запечатанное письмо. Оно было кратким и содержало ряд указаний по организации работы в Тайюане, куда мне необходимо было срочно выехать.

– Еду, Гриша, – сказал я. – Думаю, что на обратном пути лучше проехать через Пекин.

– Правильно, Ванко. Наверно, у Галины накопилась корреспонденция. Прошло почти две недели с тех пор как я в последний раз виделся с нею. Наверняка есть что-нибудь и в пекинской фирме…

– Я оденусь так, словно еду охотиться на фазанов.

Гриша улыбнулся:

– Не только оденься, как охотник, но и постарайся при возвращении раздобыть эту дичь… Отправиться в Тайюань за фазанами и вернуться с пустыми руками… Тебе никто не поверит…

Мы сожгли письмо и распрощались.

– Встретимся после обеда, в три часа, на складе, – уточнил Гриша и тотчас же покинул помещение конторы. Выйдя на улицу, он помахал рукой свободному рикше и исчез.

Итак, Кантонская коммуна была разгромлена, расстреляна из орудий английских крейсеров. Но борьба продолжалась…

После обеда я вышел задолго до условленной встречи, чтобы попасть на место ровно в три. Мне понадобилось пересечь большую часть гигантского человеческого улья, простиравшегося на много километров, – весь английский сеттльмент, а потом и японский, – а это означало, что я должен был несколько раз менять рикшу, потому что каждый сеттльмент фактически являлся государством в государстве, с собственной юрисдикцией, собственной полицией и войсками, с территорией, со всех сторон окруженной или стенами, или густыми проволочными заграждениями, с внутренней стороны защищенными мешками с песком, охраняемой солдатами соответствующего государства.

В помещении склада, расположенного во французском сеттльменте, кроме Гриши и Мирко, я застал еще одного человека – китайца, хорошо знакомого товарища.

Мы молча пожали друг другу руки, после чего Мирко ловко начал вскрывать ящики. Крепкие деревянные ящики были окованы металлическими шинами, со всех сторон оклеены этикетками, свидетельствовавшими о том, что они прибыли из Берлина.

Мирко вскрыл четыре, а может, пять ящиков. Их содержимое никого не удивило: запасные части к машинам и электроаппаратура, перечисленная в приложенных накладных. Их тщательно упаковали и переложили ватой, чтобы предохранить от ударов. Гриша снял первый и второй ряды запасных частей – все оказалось так, как мы ожидали. Он повернулся к Мирко.

– Благодарю тебя, друг, – сказал он ему.

Мирко дал знак, что он все понял, и покинул склад, закрыв за собой дверь на специальный замок. Он знал свое место, не проявлял излишнего любопытства, делал то, что от него требовалось; он понимал, что мы кое о чем умалчиваем от него и Людвига. Он знал, что каждый должен знать только то, что положено, и в такой степени, в какой это необходимо для нормальной работы, и ни одного слова, факта, имени или адреса больше.

Как читатель уже догадывается, нижняя половина ящиков, специально сделанных для этой цели, была заполнена оружием. На сей раз оружия оказалось больше, чем обычно. Правда, оно было не новое, но вполне пригодное, смазанное и с запасом боеприпасов к нему. Гриша лично подбирал его на военных складах в Хабаровске и Владивостоке. Это было трофейное оружие (английское, французское, чехословацкое), доставшееся от взятых в плен контрреволюционных банд Колчака и барона Унгерна, от изгнанных наемных армий интервентов. Оружие шло оттуда, а остальные «мирные» грузы прибывали из Берлина или Вены, Праги или Белграда, в зависимости от случая. Но прибывали они всегда после переупаковки в Хабаровске или Владивостоке. С этой целью Гриша или я время от времени «наезжали» в Европу, чтобы на месте оформить очередной заказ или же сбыть там экзотичные китайские товары (наша фирма занималась и экспортом) – фарфоровые вазы, статуэтки и сервизы, изделия из слоновой кости, произведения искусных китайских резчиков по дереву, гобелены, изящные бамбуковые зонтики, веера, всевозможные изделия народных умельцев.

Эти путешествия в Европу и обратно «транзитом» через Советский Союз имели целью не только доставку оружия в Китай. Проехав по Транссибирской магистрали и пробыв в Москве столько времени, сколько нужно, чтобы получить новые инструкции и задания, мы продолжали свой путь на Запад – в Вену, Берлин или Прагу, по нашим торговым делам. И уже с товарами для продажи, которые иногда следовали с нами в багажном вагоне или же малой скоростью в товарных поездах, мы ехали в Китай транзитом через Советский Союз.

Читатель может задать себе вопрос: а если таможенные власти все же случайно обнаружили бы, что представлял собой наш груз – что тогда? Не было ли это слишком опасным для нашей группы разведчиков? Нет, в то время в Китае это не было опасно. Самой большой карой за незаконный ввоз оружия без пошлины мог быть штраф, только и всего. В сущности, самым трудным делом являлась сама передача оружия китайским товарищам, поддерживание конспиративных связей с ними.

Мы договорились с китайскими товарищами, как будем передавать оружие. Коммунистическая партия Китая не располагала денежными средствами, чтобы вооружаться путем обычной закупки оружия, хотя в Шанхае, Пекине, Нанкине и Кантоне оружие продавалось свободно. За ее спиной не стояли финансовые магнаты империалистических государств, она не могла рассчитывать на их крейсера и войска. Единственным другом КПК и революционных сил Китая в те мрачные годы и всегда после этого являлась родина Ленина, первое свободное государство рабочих и крестьян.

Поездка с Ченом прошла спокойно. В Тайюань мы приехали даже на день раньше, и я мог обойти окрестности города, славившиеся чудесной охотой на фазанов. В рощах около города я встречал и других охотников – европейцев, мы учтиво раскланивались. Каждого из нас сопровождал китаец, его обязанностью было искать подстреленную дичь и, разумеется, таскать охотничьи трофеи. Таким образом Чен получал довольно убедительное оправдание поездки со мной в этот город.

Мы вернулись к вечеру, довольные удачной охотой: нам удалось подстрелить с полдюжины жирных фазанов. В гостинице, где остановились и другие охотники-европейцы, в ту ночь допоздна шел пир. Я вел себя так, как и остальные охотники, приехавшие развлечься. А в это время Чен устанавливал необходимые связи.

На следующий день я уклонился от приглашения компании охотников, пожелал всем «приятного времяпровождения» и ушел, сославшись на легкое недомогание. Когда на Тайюань спустился мрак, Чен повел меня через густонаселенные рабочие кварталы, где без провожатого иностранец наверняка бы заблудился.

В небольшой комнате бедного рабочего домишки, куда Чен меня привел, я застал десятерых мужчин, они сидели за столом, озаренные светом бумажного фонаря. Их лица были серьезные, сосредоточенные, одежда крайне бедная. От очага струилось тепло.

На небольшой полочке в нише был устроен семейный алтарь. Большая часть народа этой страны исповедовала религию, отличавшуюся от европейской. Широкое распространение в Китае получило конфуцианство (в сущности, это не религия, а этическая философская система поведения), таоизм (самая древняя религия китайцев, которая приближается к нашим понятиям о вере, так как основывается на почитании бога Тао), буддизм, самой же распространенной религией был культ предков. Сторонники этого культа хранили прах своих предков в семейном алтаре. Дом, куда мы пришли, очевидно, принадлежал последователям этого культа. Коль речь зашла о религии, хотелось бы между прочим упомянуть и о новой религии, получившей широкое распространение (правда, насажденной насильственным путем) в пределах нынешнего Китая, – о культе Мао. Цитаты из его сочинений, превращенные в священные догмы, его портреты, значки с его изображениями, торжественные оды, кантаты и восхваления захлестнули всю страну, как воды Янцзы весной, засорили душу этого народа пустословием и псевдоистинами, вытеснив единственную великую религию пролетариата – веру в социальную справедливость, равноправие, мир и счастье трудящихся на земле…

Чен подождал, пока мужчины – их было ровно десять человек – рассядутся, и представил меня им на китайском языке, отдельные слова и фразы которого я уже начал понимать и даже произносить. Все повернулись к нему и слушали его внимательно. Они были предупреждены о том, кто посетит их этой ночью, но когда Чен сообщил им, что «прибыл советский товарищ», их лица заметно оживились. Некоторые украдкой рассматривали мою одежду, лицо, они, казалось, старались проникнуть в мои мысли.

В ответ на слова Чена, которые он произнес, повернувшись вполоборота ко мне, один из сидящих в комнате встал, сказал несколько фраз и вежливо поклонился мне.

– Боевая десятка товарища Лиена, – перевел мне на русский язык Чей, – выражает свои самые лучшие чувства русскому товарищу и свою преданность.

Я вежливо поклонился всем. Ритуал взаимного уважения обязателен для любых классов и сословий в этой стране. После этого Чен снова обратился ко мне:

– Товарищ Ван, они ждут вашего выступления.

Я подготовился к этому. Я уже присутствовал на подобных собраниях в центральных и восточных провинциях Китая, в рабочих центрах, составляющих целую сеть боевых организаций. Повсюду они проходили по одному и тому же регламенту, и у меня создалось такое ощущение, будто я присутствую в одном и том же коллективе. Да и люди казались похожими: и по скромной одежде, и по поведению, и по кроткому молчанию, и по выражению лиц и глаз.

– Я передаю вам братские поздравления русских рабочих и крестьян, всего советского народа, – начал я, и Чен стал переводить.

Я заверил их, что в лице Советского Союза революционный Китай имел и всегда будет иметь верного союзника и брата, что Советский Союз не покинет китайский народ в борьбе против контрреволюции и империалистических угнетателей, что партия большевиков будет продолжать оказывать помощь Коммунистической партии и китайской революции…

Я коротко рассказал, какие задачи стояли перед нелегальными группами партии большевиков в эпоху царизма, подробно остановился на формах их работы, рассказал, как эти группы участвовали в нелегальной борьбе, какие средства использовали для своего вооружения и обучения, для поддержания контактов между собой, а также с руководителями десятки. Потом я остановился на революционной дисциплине, на необходимости хранить в абсолютной тайне свою принадлежность к боевой группе, ее численный состав, имена членов и руководителя, а также задачи…

Говоря, я внимательно наблюдал за людьми, сидящими напротив меня в бедном жилище рабочего. Освещенные бумажным фонариком, их лица казались еще более желтыми, я видел, как постепенно они оживляются, в глазах появляется блеск. Это были жители северных провинций. Кожа их широких, скуластых лиц была бледно-желтая, постоянный тяжкий труд, хроническое недоедание оставили на них множество морщин. На вид им можно было дать от тридцати до пятидесяти лет. Все они были рабочие. Это безошибочно угадывалось по их ветхой одежде и по худобе.

Я закончил свое выступление вопросом, есть ли среди них курильщики опиума.

Когда Чен перевел мой вопрос, встали четверо. У них лихорадочно блестели глаза, лица были бледней и морщинистей, чем у других. Они казались старичками, хотя были не старше остальных.

Я кивнул головой, и эти четверо так же молча сели, не стесняясь ни меня, ни остальных.

– Опиум такое же большое зло, – не выдержал я, – как империализм и контрреволюция… – Я подождал, чтобы Чен перевел, и продолжил: – Это зло разрушает организм исподтишка, беспощадно, ослабляет мускулы борца, затуманивает сознание, лишает воли к сопротивлению. Опиум – союзник контрреволюции…

Мужчины, сидевшие за столом, смотрели на меня явно растерянно. «Неужели в самом деле этот невинный белый порошок, дарящий несколько часов покоя и забвения, может причинить зло революции?» – читал я в их глазах. Четверых «виновных» била дрожь. Слова о том, что опиум союзник контрреволюции, потрясли их души. Я даже пожалел их.

– Курильщики опиума не виноваты в своей слабости, – продолжал я. – Эксплуататоры заинтересованы и том, чтобы этот порок распространялся среди народа, тогда легче держать его в повиновении. Так в свое время русские помещики и царизм поощряли среди народа употребление алкоголя – такого же врага рабочего класса и революции, как и опиум…

Я говорил еще долго. В то время наркомания в Китае приобрела невиданные масштабы. Опиум, который производили в южных провинциях страны и вывозили в огромных количествах через Гонконг, Шанхай и Макао, превратился в пагубную страсть и для миллионных масс трудящихся. Мнимое кратковременное блаженство, которого добивался курильщик опиума после употребления этого наркотика, обычно стоило ему всей скудной заработной платы за неделю изнурительного труда в порту или на фабрике, большей части урожая с небольшого клочка земли. А главное, это наносило непоправимый вред его здоровью, становилось подлинным бедствием для всей семьи, которая, по существу, теряла кормильца. Разумеется, опиумомания наносила вред и делу революции. За несколько граммов опиума наркоман готов был продать последнюю рубаху, заложить свою честь, забыть о своих идеях и даже стать провокатором, предателем, шпионить за своими братьями по классу. Вот почему Компартия Китая в те голы считала борьбу против этой пагубной страсти важной задачей.

– Призываю вас, дорогие товарищи, бороться за полную победу революции! Будем же высоко нести знамя, на котором написано: «Смерть контрреволюции! Прочь империалистов! Долой наркоманию! Да здравствует братство и социальное равенство всех трудящихся! Да здравствует коммунизм!»