Текст книги "Полынь - трава горькая (СИ)"
Автор книги: Иван Вересов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Глава 27. Соучастник
Сергей узнал Митрофаныча раньше, чем Нина направила на экскурсовода свет.
Появление его было неожиданно и грозило провалом всему предприятию. Алексей судорожно соображал, что бы соврать.
– В лицо не свети, – сказал Сергей, Нина отвела фонарь, Митрофаныч перестал прикрывать глаза рукой, окинул взглядом лабораторию и многозначительно присвистнул.
– Ну… вы даете, ребята! Фонарь-то надо было кожухом прикрыть, а то снаружи аж от начала аллеи видно.
– Так нет никого, кроме меня, – пробормотал Алексей и продолжал сворачивать брезент, как-будто это было обычным делом – по ночам дельфинов из бассейна в бассейн перетаскивать.
– Вот именно, что никого нет, кроме тебя, – назидательно повысил голос Митрофаныч, – а ты у нас кто? Сторож! – отвечая сам себе, он поднял вверх указательный палец. – И приставлен государственное добро, то есть собственность, охранять от порчи и расхищения. Зарплату за это, между прочим, получаешь. Лишиться её хочешь?
– Да какая это зарплата, – глупо было оставаться в бассейне, и Сергей вылез вслед за Лешей. Роман задержался немного, но потом поднялся и он.
– И вы туда же? Еще и девушку втянули! Да вы хоть понимаете, что дело подсудное? – укорил Сергея Митрофаныч, – как этот малахольный только сговорил вас.
– Это не он, – отводя со лба мокрые волосы, уточнил Сергей, – это скорее я. А Роман и вообще ни причем, мы его позвали только помочь перенести.
– Ну да, ну да, в час ночи. Да вы вообще не имеете права находиться на территории станции!
– Я очень даже при чем, – Роман по-мальчишески задиристо, с обидой, выступил вперед. Видно было, что попытка Сергея выгородить его возымела обратный эффект.
Ответить Митрофаныч не успел, из бассейна, где осталась Флейта раздался тоскливый свист, крик, плач – это трудно было описать, но звук необычный для дельфиньего общения, такого он еще не слыхал.
– Надо было её первой забирать, – вскочил на ноги Алексей и ринулся через темную анфиладу лаборатории.
– Стой, я за тобой, – фонарь заплясал лучом по стенам – это Нина очнулась от ступора и побежала следом за Лешей.
– Да что случилось то? – уже на ходу спросил Сергей.
– А то, что они как люди! – в голосе Романа была такая горячая убежденность. – А их в клетки. Она понимает все, может, лучше нас…
– Потом разъяснять будешь! Скорей давайте, – торопил Митрофаныч, и не зря.
Флейта металась в узком пространстве бассейна, подплывала к борту и прыгала вдоль него.
– Выкинется сейчас, поранится! – закричал Алексей и сходу бросился в воду.
– Стой, нельзя, она психует! Стой, говорю, опасно! – попробовал остановить Митрофаныч, но Леша уже уцепился за плавник раздраженной Флейты.
– Флей, давай поплаваем…Флей! – пытался успокоить он. – Ромка, брезент неси! – дельфиниха ушла на глубину, и Алексей вместе с ней. Темная поверхность воды заволновалась и пошла ломанными бликами.
– Свет зажгите, где свет включается? – Сергей тоже кричал, голос его отдавался эхом. – Нина, свети в бассейн, – и прыгнул в воду.
– Сережа! – руки у Нины затряслись, она чуть не уронила фонарь, но справилась и пыталась найти лучом Алексея с дельфином.
Свет, наконец зажегся – Митрофаныч добежал до выключателя. В это время, в дальнем бассейне засвистел и застрекотал Васька, Флейта вынырнула и пошла по кругу, увлекая за собой Алексея, тот наглотался воды, кашлял, но плавник не отпускал. На втором витке Сергею удалось схватиться за Флейту, и вдвоем они притормозили её, на третьем прижали к борту.
– Роман, давай вниз, в воду, переноску расправляй! – Митрофаныч невольно принял на себя командование и дело пошло на лад. Рядом с людьми Флейта притихла, но тут же задергалась, когда под неё попытались подвести брезент.
– Стойте, держите её, надо успокоительное, а то опять метаться начнет. Сейчас я принесу, – Митрофаныч пошел к шкафу, а Леша, Роман и Сергей продолжали удерживать дельфина.
Закончилось все хорошо, Флейту ненадолго усыпили, перенесли к Ваське, дождались, пока она проснется. Васька все тыкал её носом, будил и тревожился. Он мог бы уплыть в море, но оставался в резервуаре с поднятым заграждением.
– Константин Митрофаныч, – Нина так испугалась, что её всю трясло, она хотела говорить и не могла.
Сергей отвел её в сторону, заговорил тихо:
– Нинуша, ну что ты? Все хорошо.
– Страшно было, я думала, Леша утонул! Дельфины большие, а ты тоже полез.
– А как я мог не полезть?
– Не мог…
– Ну вот… перестань. Смотри, вон Флей проснулась, опять плавает.
– Да! Хорошо…
Нина пошла за Сергеем. Ненужный больше фонарь так и оставался зажжённым.
– А это нам пригодится, – сказал Алексей и взял его у Нины, – сейчас оденемся и в бухту, может и увидим, как в море уйдут.
Дельфины не торопились, они как-будто прощались с людьми, кружили в бассейне, шли бок о бок, потом прыгнули синхронно, как в цирке, и пропали на глубине.
– Ну, теперь ей Васька выход покажет, – махнул рукой Алексей.
Луна уже клонилась к морю, но восток еще не светлел, звездное небо оставалось темным, а море серебрилось. Дух захватывало от этой красоты!
Вся компания, включая Митрофаныча, который из поборника порядка охотно превратился в соучастника преступления, ждали на берегу. Сергей рядом с Ниной, она погасила фонарь, чтобы не привлекать внимания. Да и света тот давал мало в сравнении с яркой луной, только мешал смотреть. Роман и Алексей у самой воды, Митрофаныч присел на камень.
Ветер улегся, был полный штиль, лунная дорожка медленно покачивалась на волнах и вдруг разорвалась, разошлась серебристыми кругами.
– Вон они! – первой увидала Нина, – оба дельфина показались против лунного света, это они разбили отражение, две темные головы высунулись, и раздалось громкое стрекотание и свист.
– Васька, уводи Флейту, – крикнул Роман.
– Все, плывите отсюда, – замахал на дельфинов Алексей, – и не возвращайтесь.
Дельфины, как будто поняли его, развернулись и ушли в море.
– Теперь на свободе у них маленький родится, – радовалась Нина.
Сергей молчал и только обнимал её.
– А мне теперь голову ломать, что начальству скажем, – сокрушался Митрофаныч, – но дело правильное, захирели бы они тут в хлорке, а так – воля. Повезло.
– Мы про вас ничего не скажем, – заверила Митрофаныча Нина.
– Мы это кто? – пожал плечами Алексей, – вас тут никого не было. И тебя Ромка тоже… я дежурил, вот я и объяснительную напишу. А вы все уходите, пожалуйста, скорей. Я за вами и ворота закрою.
– Прямо ночью пойдём? – удивилась Нина.
– Фонарь можете себе оставить, – смилостивился Алексей.
– Ладно, пошли, я дорогу покажу короткую, – пресек обсуждения Митрофаныч, – пешком придется прогуляться, но здесь недалеко будет.
– Я и сам дорогу эту знаю, Константин Митрофанович, мы дойдем, а вам лучше домой.
– Ну, как хотите. Приятно было познакомиться, – Митрофаныч протянул Сергею руку, – смелый он у вас, – подмигнул Нине, – приезжайте еще, в настоящий поход свожу по горам, можно хоть с ночевкой на перевале, только обувь прикупите годную, а то больно смотреть на вас было, – он по-доброму усмехнулся, – ну Лёш, бывай, увидимся.
На том и разошлись.
Глава 28. Мужской разговор
Лунная красота завораживала, надежда, что дельфины появятся снова не позволяла уйти с берега. Но водная гладь молчала.
Всполошенный крик одинокой бессонной чайки нарушил тишину и замер, делая её еще глубже. В мерном дыхании моря было столько покоя! Серебро луны оттеняло глубокий бархат ночных вод, небо казалось светлее из-за легких облаков, они тянулись, белесовато-бурые, словно гигантская птица трепетала крыльями, прикрывая звезды.
– Уплыли, – вздохнула Нина и прижалась к Сергею, – плакать хочется!
– С чего ж плакать? Радоваться надо, они свободны теперь, – он обхватил её руками, прижался сзади и макушка Нины как раз пришлась ему под подбородок. Так и стояли.
– Да, радоваться надо, а я вот… – Нина всхлипнула, развернулась, уткнулась ему в грудь. Сергей не мог понять, но гладил её по плечам, поправлял растрепанные волосы Нины и ждал.
Роман оглянулся на них и отошел подальше в сторону. Хрупкое дружеское равновесие между ним, Сергеем и Ниной, порожденное общим опасным делом спасения дельфинов, разрушалось на глазах. Все становилось на свои места – влюбленная пара и третий лишний. А что было в степи… да было ли, или он додумал, как на картинах, добавил чего нет. Надо забыть и жить дальше. Только как такое забудешь? Значит скрыть и жить с занозой в сердце, говорят время лечит – зарастет постепенно.
Алексей и Митрофаныч были настроены более прозаично, высокие материи их не тревожили. Алексей стоял рядом с экскурсоводом и с тревогой ждал, что тот скажет теперь, на трезвую голову, но Константин Митрофаныч не спешил, то ли обдумывал с чего начать отповедь, то ли морем любовался. Алексей обреченно вздохнул и начал первым
– Спасибо, что помогли, без вас бы не справились.
– Я, Леха, до того, как со стадами по горам ходить в лаборатории этой пятнадцать лет с дельфинами бок о бок. А видишь, не решился! Смотрел, да мимо ходил. Жалко было, да, но работу терять мне нельзя, один кормлю и благоверную и детей оболтусов, а одна невестка по третьему разу беременна. Делать нечего, так плодятся, а жить на что, детей растить как? Это они не думают. Мы-то со старухой на две пенсии припеваючи прожили бы. Э-э-э-э-х, да что я не человек что ли? Правильно ты поступил Леха, только сам теперь, что думаешь делать?
– А я все равно ушел бы! Мать все просила: потерпи, да потерпи, жилье ведомственное, где такое найдешь… своя у нас халупа и домом не назовешь, сад был – запустили, думали тут крепко приживемся. Но это же сил нет выносить, Константин Митрофанович! Я тут один что мог? Бассейны чистил, воду менял, кормил…а они все чахли, кожа в слизи, облезает, нервные стали. Под вечер бывало те, что в море подойдут близко, прямо вон сюда, в бухту и давай свистеть, стрекотать, зовут вроде: "идите к нам", а наши отвечают из тюрьмы: "мы не можем" и давай метаться, как Флейта вчера. Нет, пока они тут были не ушел бы, сам сидел, как привязанный. А теперь свобода.
– Это у дельфинов свобода, а у тебя статья, думать надо, как избежать.
– А может признаться? Я вас впутывать не буду, и Ромку с жильцами его, скажу сам один, свидетелей же нет…
– Вот, что ты Леха? Если не сядешь, так штраф припаяют, и с чего вы с матерью платить будете? Нет, здесь с умом надо. Объяснительную писать начальнику станции. Ты раньше хоть раз писал, что бассейны и шлюзы в аварийном состоянии?
– Конечно, сто раз писал!
– Вот это хорошо, – Митрофаныч поднялся, хлопнул Алексея по плечу, – а теперь напишешь, что при плановой проверке, когда ты бассейны смежные наполнил, решетки и повылетали, дельфины в стрессовом состоянии, никто за ними не наблюдает, не лечит, что они вообще опасны стали, агрессию проявляли последнее время, выбили решетки и ушли в море, а ты один их удержать не смог. Что ты сообщал об аварийном комплексе, да никто тебя не слышал. Синяков они тебе не наставили? Утром в травму езжай, жалуйся тут болит, там болит, пусть запишут, как производственную, к заявлению справку приложишь, может еще за моральный ущерб получишь. А насчет жилья – мать у тебя ветеран труда… тоже подумать надо… короче идем уже, что сидеть, ушли они и слава богу. – это Митрофаныч громко сказал, для всех и добавил, – в наших общих интересах всем, кроме Алексея, как можно скорее покинуть территорию биостанции.
***
Роман, Сергей и Нина домой возвращались как и пришли на биостанцию – пешком. Константин Митрофанович такси вызывать не посоветовал, лишний свидетель зачем? Да и пешими тропами выходило быстрее.
С фонарем, который Рома одолжил у Алексея, они шли и шли. Видно было только каменистую белесоватую тропу, широкую, но неровную, все остальное тонуло в бархатном мраке карадагского предгорья. Редко высвечивались прострелы фар на серпантине, заползали за поворот и трасса снова погружалась в темноту.
Роман светил, он шел впереди, Сергей крепко держал Нину за руку и следовал за ним. Луна давно зашла, а рассвета не было.
– Вот здесь осторожнее, спуск будет крутой, а потом на трассу выберемся и до самого дома почти по хорошей дороге пойдем, – приостановился Роман.
– Хорошо, спасибо, – ответил Сергей, а Нина молчала, у неё никаких сил уже не осталось. Слишком длинным и напряженным оказался день, сейчас каждый шаг по пересохшей тропе давался с трудом.
– Ну потерпи, скоро уже, – Сергей чувствовал её усталость.
Нина благодарно сжала его пальцы, но ответить не смогла. Дойти бы и лечь! Ноги гудят, голова болит, кружится. Даже знобит, или она снова обгорела? Если бы Сергей не вел её, то села бы где-нибудь на камень, а лучше свернулась клубочком и заснула. Глаза на ходу слипались.
Нина и не поняла даже в какой момент Сергей взял её на руки и понес, она не заметила, что потеряла левый шлепанец, не помнила, как оказалась наверху, в комнате. Только, когда Сергей укладывал её на кровать проснулась.
– Сережа, пришли уже?
– Да. Ты спи, спи
– А в душ… – это была мысль или невнятное бормотание? Нина не поняла.
– Завтра в душ.
Он раздел её уже сонную, уложил удобнее, расправил на подушке спутанные волосы. Знал – Нина станет сокрушаться, что не расчесать.
А сам все не ложился, смотрел на неё.
В комнате горел ночник-свеча, огонек прыгал неестественно ритмично, не похоже на живой огонь. Вместе с ним дергались на стене тени. Сергей задумался, долго просидел так. Сейчас, когда Нина крепко уснула, он мог позволить себе сбросить маску владения собой. У него тоже болела голова, но он не обращал внимания, тревожило не это. Весь день Сергей откладывал, отодвигал сомнения, но невольно наблюдал за Ниной и Романом, пытался понять. Эти мысли жили в нем с того момента, как он увидал рисунки.
Да, он ревновал! Даже не зная наверное, только потому, что другой мужчина видел её так, не просто обнаженной, а… открытой, желанной. Мало того, что чужие взгляды, чужое чувство касалось её. И она позволяла, не закрывалась, вот в чем беда! И там, у ручья, было ли его нетерпеливое безумное желание стремлением доказать и себе самому и Нине, что она принадлежит ему одному, или все-таки любовь превозмогала ревность? Он не мог отпустить её, надо было приехать в такую даль, в чужой недостроенный дом, чтобы понять, что без Нины жизни у него не будет нигде! Почему раньше не говорил ей такого? Сейчас, если скажет, то получится мольба не бросать, а это путь к несвободе и к нелюбви одного из них, второй будет любить за двоих – это не правильно.
Когда он увидел… Первой здравой мыслью после яростной обиды было – отпустить. Ведь Нина сама уехала от него, у неё был выбор, и она выбрала свободу. А потом он решил, что не отпустит, не отдаст. Любовь? Наверное… И разумные доводы перестали работать. Сергей не знал себя таким – не правильным, первобытным.
Да, он следил! Ловил их взгляды, прислушивался к интонациям. Когда только приехали, из машины вышли он стал смотреть. Было больно, больно! Едва сдержался, чтобы не схватить её, не накричать, заставить признаться. И это был бы разрыв. Свобода для неё и для него. А он хотел свободы вдвоем, чтобы Нина добровольно с ним осталась. Искал подтверждения, замирая сердцем…
И сейчас смотрел на Нину, искал подтверждения, только это важно, обиды нет, Нина сделала выбор и, чтобы ни было за пределами их близости – не могло разрушить её. Он не позволил бы. Снова вспомнил жаркий полдень, листья шелестят, касаются плеч, спины, а под ладонями податливое нежное трепетание, её бёдер, спина грудь… дыхание зашлось, вот же она здесь! Можно и сейчас…он наклонился, прижался лицом, губами к волосам на подушке. Шелковые, мягкие…уснуть так, не думать ни о чем, а завтра уехать. Она выбрала его…
Вместо этого Сергей тихо поднялся и вышел из комнаты.
Слева по коридору дверь в мастерскую Романа была приоткрыта, в щель виден свет. Сергей коротко постучал, Роман сразу отозвался.
– Войдите, – и открыл дверь шире.
– Я к тебе, поговорить надо, – Сергей без объяснений перешагнул порог, пристально, тяжело смотрел в глаза Роману, сказал ему "ты" иначе не мог.
– Если надо – говорите.
Роман прошел между разложенным мольбертом и картинами, составленными у стены, задержался у стола в глубине комнаты. Выглядел усталым, лицо осунулось, как после болезни и это всего за день. Утром был другим, счастливым… Кулаки у Сергея невольно сжались. Нет, так не пойдет, не драться же он собрался.
– Объяснять не буду, сам поймешь, – слова комом застревали в горле, Сергей не мог, не хотел говорить этого про Нину, но иначе как? И он заставил себя. – Вы когда ездили с ней…с Ниной в степь… Ты мне правду скажи, не бойся, бить не буду. Здесь не я и не ты – она решает. Я заходил в эту комнату. И видел… рисунки.
Роман понял, кивнул.
– Да, это…
– Это ты с натуры? – Сергей спросил, а ответить не дал. – Постой, послушай меня, если она… Нет, не то! Я до последнего буду держать её, не отпущу и мне все равно, что там у вас было, но я должен правду знать! С натуры?
Роман молчал. Сейчас и для него многое решалось. Что есть правда? Их близость с Ниной, или то, что она сказала «Это не настоящее». Вот, перед ним взрослый мужчина, с которым у неё настоящее. Одним словом можно отравить его жизнь сомнениями, или оставить Сергея в неведении. Можно переложить знание тяжелое, как камни, на чужое сердце, или оставит при себе. Жить с этим.
– Не все с натуры, – медленно произнес Роман. – Там есть набросок на пляже, где она… Нина… На лежаке, тот с натуры, еще в саду, а остальные… это я так увидел.
– Любишь её?
– Да…
– Вот и я люблю. – Сергей не угрожал, а Роман не боялся, говорили они на равных, по-мужски. – Рисунки все соберешь и мне отдашь, понял? И забудешь про это.
– Они не в доме… я утром принесу.
– Нет, сейчас.
– Хорошо, надо в грот идти.
– Значит, пойдем.
И опять шли молча, не по руслу, другой, короткой дорогой, Роман светил, а небо на востоке быстро светлело, четко обозначились на его фоне очертания горных склонов. Когда добрались до места фонарь стал не нужен, заря играла вовсю. Море золотилось, розовело, воздух еще не жаркий был напоен свежим солоноватым запахом волн. Легкий бриз дул в сторону берега, гнал не высокие волны.
– Почему спрятал их? – спросил Сергей
– Чтобы вы не увидали, – Роман вошел в грот, привычно нащупал и вытащил из стены камень, осторожно забрал драгоценные листы. Вот и все, ничего не останется. – А что вы с ними сделаете?
– Сожгу, – слово бичом полоснуло по душе, но Роман устоял, не сорвался, – протянул листы Сергею, – спички дать?
– У меня зажигалка есть.
Сергей вышел на свет, еще раз взглянул на рисунок, который держал поверх остальных, как раз тот, где Нина на лежаке, грустная. Почему такая грустная? О чем она думала тогда?
Щелкнул колпачок зажигалки, синеватое пламя заплясало у края листа… сейчас изображение исказится, почернеет, рассыплется пеплом. Роман отвернулся, чуть не до крови закусил губу, смотрел на море. Услышал за спиной, но не сразу понял.
– Нет, не могу… нельзя. Пусть у меня будут. Есть у тебя футляр?
– Что?
– Папка, футляр какой-нибудь, чтобы убрать.
– Дома есть… я… хочу извиниться, что рисовал её так. Она не знала, честное слово!
– Даже если бы знала… идем и это все между нами, понятно? А рисунки… – Сергей осторожно, не перегибая, свернул листы, – Они прекрасны. Идем.
Глава 29. Раскаяние
Нина проснулась от того, что еще во сне поняла – она в комнате одна. Открыла глаза. Светил ночник, на окне шевелилась от сквозняка штора – дверь в комнату была приоткрыта. Куда Сережа мог пойти ночью? Тихо, в ванной вода не шумит. А если к Роману? А если догадался? В первый раз за то время, что Сергей был с ней на юге, мелькнула у неё эта мысль. Но не укором совести была уязвлена Нина, а тревогой о нем. Не надо ему знать.
Она села на постели, ступни коснулись прохладного ламината. Хотелось пить, но идти на кухню побоялась, вдруг там Сергей с Романом. А как Рома поведет себя? Почему-то держалась в ней стойкая уверенность, что Роман не скажет, даже если Сергей впрямую спросит. Только не спросит, нет, давно бы у неё спросил, если б хотел знать. И она сказала бы всю правду, сказала! Это легче, чем в себе таить, а таить теперь придется всю жизнь… Сможет ли? В первый раз она сама с собой осталась, есть минутка, чтобы подумать, а так Сережа весь день ни на шаг не отходил, руку из своей не выпускал.
Да, вот всю правду, а в чем правда? Прежде самой надо понять!
Нина встала, и только тут поняла, что раздета… а кто же… Конечно Сергей раздел её, только трусики оставил, а сам не лег, ушел. Почему? Она стянула с кровати простыню, которой была укрыта, накинула на плечи, запахнула, вышла на балкон. Оглушительно звенели цикады, так громко, что приходило ощущение невесомости, как будто плывешь в этих плотных, непрерывных звуках. Они поднимались от земли выше, выше, лезли в уши, в голову. Как тут думать… Что там? А… да… правду… сказать Сереже правду. Так было бы хорошо поговорить, выяснить все, он же любит выяснять, он правильный и понял бы. Нет, не понял бы, если любит – не поймет, ревность помешает. Но неужели не догадался?
На балконе стояли белый пластиковый круглый стол и два уличных кресла с плоскими ковровыми подушками на сиденьях. Нина села, подобрала наверх ноги, обхватила колени, прикрыла глаза, слушала цикад… Они и в степи были, но не так слышны, или из-за ветра, там еще травы шумели. Хорошо…
И она вспомнила, как лежала в траве, вот также прикрыв глаза и солнце горячее на щеках. Истома и хотелось, чтобы Сергей поцеловал. Как!? Не Рома? Так она про Сережу думала? Нина раскрыла глаза, осмотрелась, внизу в той части, где уже обустроили сад, горели низкие самозаряжающиеся от солнца фонарики. Они большими грибами со светящимися ножками и круглыми шляпками были посажены вдоль дорожки и у плетеных качелей.
Нина вздохнула, облизала губы, ей очень хотелось пить… Она стала думать, пытаясь открутить все назад, к тому дню, когда сошла с поезда и оказалась одна на пустом перроне. И тогда уже она думала – почему не с Сережей? Почему, почему? Точно села бы на чемодан и ревела, если бы Роман не подошел. При нем постеснялась.
А дальше? Она все думала, думала… тогда, не теперь, что у них все плохо, что они насовсем разошлись, что он разозлился. Он не любил, когда Нина думала про то, что он сердится, в девяноста девяти случаев из ста она домысливала, сочиняла его раздражение, потому что боялась его, она терялась, переставала понимать, что происходит, если он сердился. Это не укладывалось в её представления об их отношениях, если любит – не может сердиться, если сердится – значит не любит, если не любит, то расстались навсегда.
И так у неё всю дорогу в мыслях был Сережа, Сережа, Сережа. Хоть он и не позвонил, а она все с ним про себя разговаривала. Глупо. Но хорошо! Уехав, поступив по-своему и, в конечном счёте по-дурацки, она осознала, что любит его гораздо сильнее, чем ей казалось. Любит и хочет быть с ним, и чтобы между ними было все хорошо, без ссор.
А Ромка? Он влюбился, такой несмелый, юный, а горячий. Все у него в глазах прочесть можно было. Сережу Нина таким не знала. А если бы? Вот если бы он таким был, как Ромка, то как у них вышло бы? Он бы также в неё влюбился? И краснел, смущался, целовал неумело. Нина с раскаянием признавалась себе, что желание увидеть рядом Сережу было гораздо больше, чем сострадание к Роману. Она, конечно боялась, что он начудит, если она ему резко откажет, но уступила она не потому, а из желания близости с Сережей. Его губы представляла и руки, его нежность. И на берегу, и дома, и в степи. Потому не лгала Ромке, когда говорила, что это для него не настоящее и вины не чувствовала. Ведь Сергей не поехал с ней! Бросил… Она так думала, а подождала бы, перетерпела…
Нина усмехнулась горько, вспомнила не к месту любимую сказку про Царевну Лягушку, как та сокрушалась: " Эх, Иван Царевич, что же ты кожу пожог лягушачью, подождал бы три дня – навек бы твоей была. А теперь ищи меня…"
– В тридевятом царстве, в тридесятом государстве, – сказала Нина и решительно встала. Да! Она все испортила, не подождала. И вот это теперь: свадьба, фата, букет невесты, поздравления, счастливые родители, Сережа…
А она лгунья, лгунья! Будет смотреть ему в глаза и лгать, как сегодня на реке! Почему лгать? Она же его только любит. Ромку жалела, и не в жалости дело – хотела хоть так Сережу вернуть, рядом почувствовать. И чтобы влюблен был так по-мальчишески.
А он по-мужски… как любит! Боже, что делалось с ней, когда он…
Нина невольно провела ладонями по груди, даже сквозь ткань почувствовала твердость сосков. И нисколько не стыдно ей, что она Сережу хочет. Всего! Никогда ни с кем его больше не сравнит, другой он и лучше всех.
Только… нельзя сказать ему, нет, нельзя. Мучиться будет, виноватым себя чувствовать. А разве это он виноват? Она, дура, не дождалась, а он ведь приехал. Один день всего!
От обиды навернулись слезы и золотистые шляпки грибов фонариков внизу дрогнули.
Ничего она не скажет! Будет так жить, если Сережа правда любит. А не любит – так уйдет, освободит его, и все равно ничего не скажет. Пусть ему будет легко!
А когда приехали из степи, а Сережа тут, какая радость в ней, все задрожало! Только ведь заметно было, что они с Ромой. Или не заметно? Мог Сергей заметить и промолчать? И после этого так любить на реке? Нет… вряд ли… значит, не заметил, усталый был с дороги. И слава Богу, значит, все правильно, ангелы ведут, как бабушка говорила.
Нина вернулась в комнату, вышла в коридор и вскрикнула, столкнувшись в дверях с Сергеем.
– Ой! Напугал как! – засмеялась она.
Рядом с ним все мысли из головы вылетели осталось только желание, чтобы Сергей скорей её поцеловал.
– А ты что бродишь? Да босиком.
– Я тапок не нашла.
– Так мы его потеряли, когда я тебя нёс.
– А ты нес?! Всю дорогу?
– Нет, не всю, это я бы сломался от станции нести. Только когда ты на ходу засыпать стала. Чего проснулась?
– Пить хочу. А ты почему не спишь?
– Я… машину ходил глянуть, за забором на дороге стоит все-таки.
– Да кому мы здесь…
Нина не договорила, потому что со стороны ворот раздались настойчивые гудки. Кто-то немилосердно сигналил. Нина снова побежала на балкон, Сергей прошел за ней.
– Смотри, смотри! К нам, – она указала на легковую машину с включенными на яркий дальний свет фарами. Легковушка стояла у ворот. Кто-то вышел из нее, с силой хлопнул дверью и быстро пошел через двор к дому.
– Мужчина вроде, к Роману наверно. Может постояльцы? – предположила Нина.
– Ночью-то? – покачал головой Сергей
– Ну мало ли, по интернету забронировали. Я оденусь на всякий случай.
– Зачем? Лучше ляжем спать, – Сергей определенно не хотел пускать её.
– Ну, Сережа! Мне на кухню надо, пить хочу.
– Я принесу…
В коридоре раздался грохот, и затем замолотили в дверь их комнаты, которую Сергей плотно прикрыл за собой.
– Кто-нибудь! – мужской голос показался Нине знакомым. – Кто-нибудь! Вызовите скорую!
Нина распахнула дверь, Сергей щелкнул выключателем. На пороге стоял Митрофаныч и беспорядочно разводя руками повторял:
– Скорую надо! Ромке плохо…
Нина обернулась к Сергею и увидела, как страшно он побледнел.
– Да, да, сейчас, – заметалась она, одной рукой удерживая на груди простыню, – сейчас телефон…где же сумка…
Роман хотел только одного – чтобы Сергей скорее ушел. Между ними все было сказано, все из того, что можно сказать. И Роман боялся не сдержаться, перейти границу дозволенного и тем самым обидеть Нину.
Она не жаловалась, не откровенничала, но разве он не видел? Ее печальные глаза, обиженные губы, опущенные плечи. И он рисовал, рисовал, а хотел бы обнять, жалеть, защитить. Он не знал любовь ли это, не разбирал – настоящее, или так… Он не представлял, что есть любовь, в чем она. Желание близости с Ниной казалось постыдным, но он не мог думать иначе. Чувствовал себя виноватым, но так хорошо было томиться по ней. И он рисовал… переносил на бумагу, на холст все, что натянутой струной дрожало в душе. Касался каждой линией, каждым штрихом. И в эти мгновения она принадлежала ему, была только его…
Но Нина ждала Сергея. Побежала к нему, как только увидела…
Обещала: "Это останется навсегда, будет только нашим", а сама отбросила в сторону, как смятый пучок травы.
Неужели он смог бы смотреть, как Сергей сожжет рисунки. Его любовь! Нестерпимо хотелось крикнуть: "Где же ты был, когда она ждала тебя? Почему не рядом. Как ты смел… И зачем приехал сейчас. Зачем сейчас?!"
Вот, наконец, свернул листы, вышел из грота, поднимается по тропе. К ней…
Роман бессильно опустился на камни, прижался спиной к холодной шершавой стене. Все… некуда ему, домой надо. Домой.
Странно, но раскаяние почему-то подкатило к сердцу, что бросил там все, не предупредил, уехал. А как они справляются, столько работы. Стирать надо, убирать, номера готовить. И не все заселил, сами отдыхающие не придут. И за продуктами на рынок некому, отца не пустишь, он деньги пропьет, а мать сто лет в Приморске не была, тяжелое носить не может.
Роман вспомнил, как слышал её голос ночью, никогда такого не бывало.
Здесь на расстоянии злоба и обида, которую он испытывал к ней показалась не верной, или это близость с Ниной изменила все? Нина жалела его, он понимал и мать наверно жалела по-своему. Очень давно, когда еще на юге не жили, бывало и обнимет, скажет: "Ромчик, ты у меня один", а он не предупредил…
Дождаться пока совсем рассветет, да и ехать домой. А Нина с Сергеем пусть живут в коттедже сколько надо. Если захотят…
Мысли о ненавистных обязанностях в Береговом словно запечатывали его боль, обволакивали, оглушали чувства. Живут люди и так, а он рисовать, кому нужны его картины? Вернется и будет арбузные корки под деревья закапывать, да сортиры мыть. Ну и что? Значит такая у него судьба, назначение.
А сердце ныло, болело и такая тоска! Невыносимая. В гроте показалось страшно, как в могиле, на воздух скорее надо. Он с трудом поднялся, оставил в своем убежище все, как есть, тайник не заложил. Пусто там, ничего не осталось, хранить здесь и прятать нечего. Из грота выбрался на море и не взглянул, побрел знакомой тропинкой наверх. Шел медленно, а небо светлело. К тому времени, как добрался, почти рассвело, издали увидел, что рядом с машиной Сергея и прогулочным джипом стоит еще одна легковушка, с зажжёнными фарами, услышал как сигналит, пошел быстрее, на ходу узнал Митрофаныча, который вышел из машины. В каптерке у рабочих затеплился в окошке свет. Что Митрофанычу надо? Или все-таки с дельфинами неприятность вышла. Роман ускорил шаг, позвал.
