Текст книги "Битва пророков"

Автор книги: Иван Тырданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)

– У тебя в руках, в амулете. Не потеряй его, а то не сможешь выбраться из десятого века. Это приемник, закамуфлированный под оберег.

– Значит, ты теперь моя берегиня?

– Почему теперь, я уже давно твоя берегиня! Ты еще этого не понял?

– А чего же ты так долго не объявлялась, берегиня, я уже успел соскучиться по общению.

– Я специально молчала. Во-первых, ты и так пока все делал правильно, а во-вторых, мы решили дать тебе немного отдохнуть на природе.

– Где хоть и когда я оказался?

– Сейчас 963 год от Рождества Христова. Июнь месяц, день одиннадцатый. Ты заброшен на территорию нынешней Нижегородской губернии в район впадения речки Кудьмы в Волгу.

– Это Кудьма там, за поваленным деревом впадает?

– Да, это она.

– Не может быть! Ведь я хорошо знаю это место! Именно здесь я проводил каникулы в детстве! Тут будет село Кадницы. Правда, сейчас я это место почему-то не узнаю…

– Конечно, не узнаешь! В твое время гора будет лысой, а сейчас она покрыта лесом. А село Кадницы уже существует. Ты его увидишь. Это даже не село, а небольшой городок, стоянка проплывающих по Волге. Видишь: место это какое уютное и укромное? Кудьма течет, скрываясь в лесах и горах, а с откоса далеко просматривается Волга. В случае нежданных гостей, население своевременно могло скрыться как по Кудьме, так и по Волге. Ведь Кудьма впадает в нее дважды, образуя остров, который там, ниже. Да и в лесу затеряться несложно.

Все села и города на Руси, стоящие в таких примечательных местах, где есть излучины рек, тихие заводи, высокие берега, удобные для обороны, это все – самые древнейшие поселения. Они стоят с тех пор, как на этих берегах появились люди. Они просто не могли не заметить таких мест!

– И то, что я высажен именно в это место, конечно, случайность…

– Какая там случайность! Случайностей вообще не существует, как ты знаешь. Любая случайность это определенный проект развития твоей судьбы. В данном случае я специально постаралась изучить твою молодость и высадить тебя именно здесь, в Кадницах.

– Весьма благодарен…

– Что будет с тобой дальше, я не знаю. Ты сам будешь принимать все решения. Мне запрещено на чем-то настаивать. Ведь это экзамен. Хотя ты в любую минуту можешь обратиться с просьбой или за советом. Я всегда рядом. Это даже входит в твои обязанности, так как чрезмерная самостоятельность, как ты уже знаешь, не поощряется. Главное – не снимай оберег с шеи. Не потеряй меня!

– Хорошо, вопрос первый: что мне делать? С чего начать?

– Живи, Мишенька, просто поживи в десятом веке! Ты и в Америке неплохо жил, тоже вначале без языка, без знания культуры. Думаю, что и в родных Кадницах не пропадешь…

– Ну, посмотрим, посмотрим…

Погружение в родину

Беловскому стало гораздо спокойнее и интереснее, когда он узнал свое местоположение. Местность он действительно прекрасно помнил, хотя с тех пор, когда он последний раз тут был, прошло уже много лет. Сколько же лет он тут не был? Он начал высчитывать, но поймал себя на мысли, что он тут не был около десяти веков, как ни крути…

Присмотревшись в очертания покрытой густым лесом горы, в холмы под ней, на которых позже и раскинется село, Михаил действительно стал узнавать Кадницы. Вон там, на самой верхотуре, будет стоять полуразрушенная, исписанная самыми различными надписями церковь, про которую местные жители говорят, что ее, еще деревянной, поставил Иван Грозный, который действительно в этих местах собирал войско, ожидая со всей Руси полки, для похода на Казань. Скорее всего, так оно и было. Грозный везде ставил церкви, тем более на месте сбора войск перед судьбоносным походом. Позже село весьма и весьма разбогатело, и на месте деревянной построили кирпичную церковь.

В его время в огромный купол ударила молния, и он загорелся. Большущие горящие головешки, кувыркаясь, летели вниз, под откос, прямо на село. Все опасались пожара, прибежали тушить и защищать постройки внизу, а там была пасека. Пчелы от дыма и суеты людей обезумели и пережалили почти всех. Миша хорошо запомнил этот день, потому что все говорили, что Бог наказал Кадницы за беспробудное пьянство и безбожие.

Когда купол догорел, церковь стала похожа на мечеть и долгое время возвышалась на многие километры над Волгой какой-то незавершенной лысиной, похожей на огромное яйцо в рюмке.

Мысль о яйце вернули Беловского из детства десять веков спустя к действительности. А действительность настойчиво сожалела о том, что он в свое время не воспользовался советом Бизона и не съел все, что было на борту яхты «Наяда». Теперь было поздно об этом сожалеть. Или рано? На десять веков раньше начал сожалеть об обеде! Беловскому стало смешно от этой мысли.

 Он опять подполз к дереву, так же спустился по нему в воду, снял портки, завязал штанины узлом и стал ногами ощупывать дно в поисках мидий. С детства он знал, что их здесь водится огромное количество. Особенно в тех местах, где дно не очень песчаное, а с илом.

Довольно скоро он заполнил раковинами штаны и закинул их подальше на берег. Потом проделал путь по дереву еще раз, нашел в траве добычу и устроился под своей черемухой позавтракать. Будучи военным летчиком, он прошел курс выживания, поэтому мог пропитаться чем угодно и где угодно, хоть в пустыне, хоть в джунглях. Тем более в средней полосе России, где летом пищу можно найти на каждом шагу. Мидии для летчика были удачей и деликатесом. Они гораздо сытней, а главное, вкусней прочих гусениц и лягушек, которых рекомендовалось есть. Но была одна проблема – у него не было ножа. А без ножа съесть мидию можно только при помощи кувалды. Дело в том, что ее тело состоит из одной мощной мышцы, которая железной хваткой скрепляет створки раковины. Разжать руками их просто невозможно.

Беловский мучительно соображал, что ему делать. Камней здесь сроду не было. Остров был заливным, поэтому под небольшим слоем земли кроме песка ничего не найти. Оставалось попробовать палками. Он собрал несколько дубин и стал ими дробить вожделенные моллюски. Худо-бедно, ему удалось вскрыть три-четыре раковины и, выкусывая жесткую плоть с острых осколков панциря, съесть их вперемежку с землей и шмотками древесины от дубин. Такой мучительный завтрак только разжег аппетит. Нечего было и думать, что можно полноценно прокормиться мидиями. Разве что целый день сидеть и долбить по ним дубиной! Но такой вариант Михаилу явно не подходил. Тем более что нужно было думать о ночлеге и одежде. Беловский лишний раз не хотел обращаться за помощью к Изволь. Во-первых, он сдавал экзамен и старался справиться с проблемами сам. А во-вторых, он еще не мог привыкнуть к тому, что он, офицер, спортсмен, взрослый, хоть и молодой человек, должен обращаться за помощью к какой-то девчонке.

Самое главное, он понимал, что без огня и одежды ему не выжить даже летом. Он не сможет уснуть из-за комаров, а если даже и сможет, то будет ими нещадно обескровлен и отравлен сотнями микроскопических инъекций. Без огня обойтись в принципе можно. Можно питаться плодами, ягодами, корешками, теми же самыми лягушками. Можно сплести из прутьев корзину и наловить мелкую рыбу и раков. Но и без одежды, и без огня ему конец! Тем более что смысла сидеть на одном месте тоже не было. Изволь сказала, что нужно жить. Поэтому он решил идти на разведку в Кадницы.

Михаил выбрал новую крепкую дубину в качестве оружия, наметил маршрут, благо местность была известна и стал пробираться к деревне. Он решил не выходить на открытые места, чтобы на лугу его не заметили люди с горы. Он помнил, что с нее открывался великолепный вид на весь остров. И даже их родители, когда компания мальчишек долго не возвращалась с рыбалки или купания, порой поднимались на гору к церкви, чтобы за несколько километров высмотреть их.

Соблюдая меры предосторожности он пробирался по прибрежным кустам. Для этого пришлось обходить остров по берегу сначала Волги, а потом Кудьмы. На это ушло около получаса. Когда за поворотом реки должна уже была показаться деревня, Беловский услышал за свой спиной голоса, даже монотонную песню, скрип уключин и шлепки весел по воде. Он спрятался в куст тальника, осторожно раздвинул ветви и увидел довольно большое гребное судно, напоминавшее одновременно норманнский дракар, русскую ладью, какой ее изображали в сказках и исторических фильмах и даже греческую галеру с античных амфор.

Михаил стал прислушиваться к словам, чтобы постараться узнать, что за народ был на судне. Он различил несколько разных голосов. Монотонную песню довольно безразлично гнусавил пожилой голос, который, как понял Беловский, этой песней задавал ритм двум десяткам гребцов. Уставшим тенором на каждый взмах весел он повторял: «Э-эй, ухнем! Э-эй, ухнем! Еще ра-азок, э-эй, ухнем!». Гребцы, дружно окуная весла в воду и подналегая на них, вторили ему: «У-ух!». Потом тенор восклицал: «Эх, дуби-инушка, ухнем!», и все повторялось опять.

От родных, таких знакомых с детства слов захотелось закричать. Захотелось выбежать на берег к ним навстречу! Он с жадностью вглядывался в лица людей на борту ладьи, ища знакомые черты, ведь, возможно, среди этих людей были и его предки! Где-то он слышал, что в пределах одного этноса все люди – родственники уже в десятом поколении. А тут десять веков! Тем более они его прямые предки! А слова песни, а слова! Ведь они дожили до наших дней без изменения! Правда, в виде песни бурлаков, но ведь бурлаки-то откуда? Отсюда, тоже с этих же берегов! Видимо, в то время, когда гребные суда прекратили существование, появились баржи, которые волокли с этим же древним распевом бурлаки. Беловский в детстве задумывался: при чем тут дубинушка? Почему ей нужно «ухать»? Зачем бурлакам дубинушка? Тем более что на берегах Волги дубы не растут. Считалось, что этими словами бурлаки, как беднейший слой населения, угрожали правящим классам восстанием. Они обещали ухнуть дубинушкой по угнетателям трудового народа. По крайней мере так трактовали слова этой песни в его детстве. Но все равно чувствовалась какая-то несуразица. И только теперь перед ним раскрылся смысл этих слов: скорее всего весла были изготовлены из дуба, так как от них требовалась особая прочность. Поэтому и ухали гребцы именно дубинушками, то есть дубовыми веслами!

С приближением к повороту реки старик стал распевать все громче и звонче. Даже слишком громко. Михаил уже вознамерился выйти из своего укрытия, но неожиданно услышал и чужую речь. В центре ладьи, возле небольшого полога, сидели и стояли несколько чернявых людей, на головах которых были большие меховые шапки, похожие на папахи горцев. Один из них что-то сказал, видимо, толмачу. Тот грубо крикнул старику:

– Тихо ты, Кукша! По што так вопишь, песий дядько, русов кликаешь?

– Был бы я песий дядько, был бы ты мне племенник, – спокойно ответил Кукша и плюнул в лицо толмача. – Будь ты клятый всеми своими пращуры, поганый червь!

Толмач, побагровев, медленно утер плевок рукавом, достал из-за спины кистень и обрушил его на старика. Тот повалился как подкошенный колос на сидящего рядом гребца. Кистень глубоко врезался в косматую голову и запутался шипами в седых волосах. Толмач выругался, пытаясь освободить оружие:

– Вот старый репей и тут вцапился!

Молодой гребец, на коленях которого все это происходило, перехватил ремень кистеня, не давая толмачу вырвать его вместе с волосами убитого старика. Толмач потянул его на себя:

– Оставь, щенок, не балуй! Ну!

Но тот дернул за кистень так, что толмач не удержался на ногах и повалился на стлани в ноги гребцов. Он попытался было встать, но тут же был сбит несколькими ударами толстых рукоятей весел справа и слева. Толмач, цепляясь за ноги гребцов, попытался уползти, но был жестоко добит.

Люди в папахах вскочили, самый высокий из них, тот, что говорил с переводчиком, взмахнул кривой саблей и полоснул молодого гребца от плеча до таза. Остальные повскакивали со своих мест, некоторые бросились в воду, но большинство, как выяснилось, были привязаны к скамьям за ноги, поэтому только судорожно рвались из своих пут и кричали: «Брати, брати! Спасите, брати!» Но черные люди в папахах безжалостно одного за другим порубили привязанных и постреляли стрелами выпрыгнувших. Только на носу два самых дальних молодца успели выхватить из воды огромные весла и, размахивая ими, не подпускали к себе чужаков.

За их спинами из-за близкого поворота реки со стороны Кадниц появилось несколько других ладей. Вода под ними кипела от частых взмахов весел, на носах столпились воины с натянутыми луками. Но люди в папахах взяли копья и с безопасного для них расстояния успели сразить беспомощных, спутанных за ноги гребцов. Воины в ладьях взревели и, после того, как убедились, что спасти гребцов уже не удастся, в воздух взлетели сотни стрел, которые в считаные секунды покрыли, как щетиной все судно, от носа до кормы. Несколько человек в папахах повалились, пронзенные множеством стрел. Остальные, хватая своих падающих товарищей, успели укрыться за ними как за щитами. Они залегли на дно ладьи и тоже что-то громко кричали. Судя по всему, проклятия.

Через несколько секунд ладьи с шумом стукнулись бортами, послышался треск весел, и несколько десятков воинов с топорами и мечами в руках кинулись было рубить папахи, но их остановил властный голос с берега, с бугра, прямо из-за спины Беловского:

– Не бей, тащи их ко мне!

Воины стали кричать тем, кто был в самой гуще:

– Не бей, не бей! Живыми на берег тащи! К вождю их тащи!

   Неясная возня на ладье затихла. За спинами воинов уже не было видно черных папах. Видимо, их уже порубили. Но нет, вот множество рук вырвали из кучи наваленных тел окровавленного врага. Он дико вращал глазами и крутил головой. Был еще жив.

   Ладью подтащили к берегу и причалили. Остальные тоже воткнулись звериными носами в песок, буквально в пяти шагах от Михаила. Несколько воинов спрыгнули в воду, чтобы затащить их подальше на берег, и сразу увидели притаившегося в кустах Беловского. В него уперлись несколько копий и мечей.

   – А это еще что за бобер тут таится? Ты кто?

– Я – Мишка, – почему-то ответил Беловский. – Я русский…

– Русский? А ну встань, посмотрим на тебя! – И он закричал в сторону, видимо, наверх, вождю: – Ратко, смотри, какого голубя нашли!

– Кто таков? Давай и его тащи ко мне!

Михаила ткнули древками копий:

– А ну, пойдем на яр!

Беловский, спотыкаясь босыми ногами о корни, торчащие из берега, поднялся на бугор к вождю. Ратко осмотрел его с ног до головы и сказал воину: «Спутай его пока. Пусть полежит».

Лицо больно царапнули колючки многолетних трав, в которые его уткнули два здоровенных воина, один из которых до треска заломил ему руки за спиной, упершись в поясницу коленом, а другой обмотал запястья кожаными ремнями. В таком положении его и бросили. Хорошо, что это было на возвышенности и ему было немного видно, что происходит на берегу. А там воины, рыдая, выносили убитых гребцов, складывали их на песке, закрывали им глаза, и вкладывали в руки покойников оружие. Убитые гребцы в основном были молодыми парнями и, видимо, приходились многим сыновьями и братьями. Другие выдирали стрелы из трупов и кораблей, ополаскивали их за бортом, ушатами смывали кровь со скамей и стланей, третьи ходили по берегу и собирали сухой плавник для огромного костра на луговине. Через несколько минут рядом с Беловским бросили связанного единственного выжившего врага. Он, уже без папахи, с голым выбритым черепом, хрипло дышал и сильно дрожал. Видно было только его затылок и еле прикрытые клочьями одежды волосатые плечи. Чужак рвал зубами траву, кусал землю и бормотал яростные проклятья на тюркском наречии, которое Михаил понимал. Но он решил не мешать пленнику, ему было гораздо интересней происходящее на берегу.

Тем временем русы стали вытаскивать ладью, на которой произошла трагедия на берег, туда, где был сложен костер. Мишка понял, что готовится ритуальное сожжение убитых вместе с судном. Это было интересное зрелище.

По Кудьме со стороны села пришли еще несколько лодок разного размера, на которых были женщины, дети и жрецы. Часть женщин со страшными, звериными воплями, еще не доплыв до берега, прямо в воду бросились к трупам, это были матери и жены. Они голосили так, что холодела кровь. Они бросались на грудь убитым мужьям, гладили русые волосы сыновей, целовали их в закрытые веки, прижимали их руки… Остальные затянули причитальные песни и стали украшать корабль полевыми цветами. Жрецы с прислуживающими им мальчиками, занялись разделкой туши лося.

Пока велись приготовления к погребению и тризне, свободные от работ, в большинстве своем пожилые воины во главе с вождем подошли к пленникам. Ратко пихнул носком успокоившегося к тому времени чужака и буквально зарычал:

– Ну, гад, говори – кто, откуда, зачем к нам приполз?

Лысый опять часто захрипел, но молчал, стиснув зубы. Ратко наступил ему на горло.

– Говори, падаль, не то на кол посажу!

   Лысый косил кровавым глазом на носок вождя, но продолжал молчать. Тогда Ратко приказал:

   – Готовьте кол, мы ему рот с другой стороны откроем!

   Два воина с готовностью побежали к зарослям и через пару минут приволокли дровину, с которой стали сдирать сочную кожу, обнажая гладкую скользкую древесину, всячески демонстрируя этот процесс перед хазарином. Похоже, чужак понял, что его ожидает. Неожиданно он заплакал, перемежая всхлипы с самыми страшными ругательствами. Ратко подошел к нему. Опять носком обуви повернул его голову к себе и спросил:

   – Ну что, голос уже прорезался? Давай, говори – зачем к нам пришел? Чего надо? Зачем наших отроков порубили?

   Лысый заскулил по-тюркски:

   – Убей меня мечом, сожги меня огнем, разорви конями, только не сажай на кол, господин! Не сажай на кол, господин! – Глаза его опять дико завращались, как тогда, когда его вытаскивали из ладьи. – Не сажай на кол, господин! – повторял как заклинание он.

   – Что он бормочет? Кто понимает их язык? – крикнул он всем. – Где мещерка с Оки? Найти Тешку!

   – Тешка, Тешка, беги скорей, Ратко зовет! – послышались женские голоса.

   Подбежала, запыхавшись, румяная девка. Ратко спросил:

   – Послушай его, Тешка, чего он говорит?

   Лысый смотрел, как обдирают кол, как заостряют его с одной стороны, и плакал:

   – Помилуй меня, господин, прояви милосердие! Не сажай на кол! Отруби мне голову, и я буду молить Бога за тебя на небесах! Брось меня на съедение псам, и мои внуки и правнуки назовут тебя всемилостивейшим!

   Ратко присел перед ним на корточки:

   – Ишь, как разговорился! Тешка, понимаешь ты его?

   Глаза Тешки сузились, щеки запылали еще сильнее. Пнув кусок земли в лежащего пленника, она с хрипотцой, по-кошачьи, с заметным акцентом заголосила:

   – Не-е-е-ет, не знаю их язык! Но я знаю – кто он! Я его глядел!

   – Где?

   – Это он сжег мещеру-городок! – яростно торжествуя, сказала она. – Они убил всех мужей и увез жен и деток. Я – в рыбной яме, под протухшую рыбу! Соль у нас кончилась. Рыба протухла в холодной яме. Рыба крапивой была накрыта, чтобы не вонял сильно. Я закопалась в рыбе, один голова в крапива осталась! Они меня не поискал! Они нос воротил от ямы. Я смотрел на этот хазар! Я видел его!

– А-а-а! Так вот кого мы поймали! Это же те самые разбойники, которые два года назад по всей Волоке селища пожгли! Только тогда их было много. На сорока кораблях грабили… А теперь-то чего без дружины пришел, а? Думал, на Волоке уж людей живых не осталось?

Хазарин тоже ничего не понимал. Он таращил глазищи то на Тешку, догадываясь, что она его где-то видела и узнала, то на вождя, то на кол, который уже вкапывали перед кострищем. Туда с берега уже принесли покойников и уложили рядом, ногами к колу. Лысый трепетал всем телом и продолжал скулить:

– Великий господин! Не сажай на кол! Помяни, Господи, царя Соломона и всю мудрость его! Помяни, Господи, царя Давида и всю кротость его! Помоги, Господи, рабу твоему недостойному умереть без позора на весь род мой! Без мук на глазах у язычников, без срама на глазах у жен и детей!

Сидевший перед ним на корточках Ратко потянул за шнурок на шее хазарина и сорвал амулет. Мишка совершенно четко разглядел – это был крест! Значит, хазарин был крещеным! Чего-чего, а такого развития событий Беловский не мог и предположить. Что же теперь делать? Пока он валялся со скрученными за спиной руками и сдувал налетевших на запах крови слепней, он придумал легенду о своем происхождении и историю о том, как он попал сюда. Доказывать то, что он такой же русский, как и другие, было бессмысленно. Слишком мало он знал их жизнь. Поэтому необходимо было прикинуться русским, бегущим из полона, в который попал еще в детстве. Таким образом, можно объяснить и знание языка, и отсутствие бытовых и культурных навыков. Он уже все обдумал и только ждал, когда Ратко приступит к нему с расспросами.

К хазарину он относился как к однозначному врагу своих предков. Поэтому его судьба Мишку совсем не интересовала. Более того, после убийства безоружных гребцов он тоже испытывал к лысому ненависть и отвращение. Но, узнав о том, что тот христианин, у Мишки появилось чувство обязательства перед братом во Христе, который сейчас должен принять страшную, мученическую смерть. Правда, он будет страдать вовсе не за Христа, а за собственные преступления, но все равно судьба пленника стала небезразличной. Да и горькие молитвы, нужно признаться, тоже тронули Михаила. Может, хотя бы попытаться помочь ему умереть менее лютой смертью? Хотя сострадание, жалость, помощь – первое нарушение правил троянца! Но что изменится, если этот христианин умрет другой смертью? Ведь жизнь этого хазарина на этом все равно закончится, и он больше не будет фигурировать во времени. Так какая же разница? Ничего не изменится!

С этой мыслью он решительно вторгся в историю Х века.

– Ратко, – выдавил из себя Мишка, – Ратко, я понимаю хазарина!

Все обернулись и посмотрели на Беловского.

– Так чего же ты молчишь? Как тебя зовут?

– Мишка Беляк.

– Что за имя такое, русский ли ты?

– Беляком моего отца звали, а Мишкой в плену хозяин назвал. Михаил я. Нерусское это имя. Так меня и зовут всю жизнь, и наши тоже.

– Так ты из полона? Откуда?

– Сейчас из Саркела.

– И много там русских?

– Много, очень много! И не только русских, но и других славян. И дулебов, и ляхов, и моравы, и лужан. Мы все вместе в рабстве держались.

– Развяжите его! Почему сразу не рассказал?

– Не привык я в рабстве сразу все говорить. Да и не знал, кто вы. Вот полежал, посмотрел да послушал, теперь понял, что на Русь наконец попал!

– Ну, Русь не Русь, а до русских ты действительно дошел, парень.

Мишке развязали занемевшие руки. Он поднялся с травы, сел и первым делом расчесал все тело, так как был беспощадно покусан насекомыми и заколот травой. Сидевший до сих пор на корточках Ратко увидел и Мишкин оберег.

– Откуда это у тебя?

– Мать дала.

– А мать где?

– Умерла в Трапезунде.

– Слышал такой город от купцов. А вот оберег твой мне известен. Такие кимры носят. Они тоже на Волоке живут.

– Что такое Волока?

– А ты не знаешь? Какой же ты рус? Волока это наша река. Вот она. – Ратко показал на Волгу.

– Мне мать говорила, что ее Волгой зовут.

– Кто как зовет. По-старому – Волока, потому что только волоком с Днепра и с Ладоги в нее попасть можно. Водных путей нет. В старину говорили – «Руси бока – Ока да Волока». А сейчас, где Вологой называют, где Волгой, как ты. По-разному. А почему же ты Беляк в одних портах ходишь?

– Ограбили меня, хотели опять продать в степь, в невольники. А я сбежал, через Волгу уплыл. Полночи плыл, да тонуть стал в одёже. Скинул все. Зато не утоп.

А вообще я восемь раз бежал. От картвелов, от персов, от греков, от агарян, теперь от хазар бегу. Догоняли, опять продавали. А я все равно на Русь бежал!

– Молодец, паря! Хороший будешь воин! Ну да ладно, давай, поговори-ка с этим псом. Может, он и мать твою еще украл. А не он, так отец его. Все они одной кровью мазаны!

Мишка повернулся к лысому и сказал по-хазарски:

– Христос Воскрес!

Лысый не поверил своим ушам, перестал скулить и замер, боясь обернуться. Мишка повторил:

– Христос Воскрес!

Лысый вздрогнул:

– Благодарю тебя, Царица Небесная! Святые мученики благодарю вас за милость ко мне грешному!

Третий раз Мишка повторил:

–  Христос Воскрес!

Хазарин робко, также не оборачиваясь, ответил:

– Воистину Воскрес! Воистину Воскрес! – задыхаясь рыданиями, быстро шептал он. – Воистину Воскрес!

– Как тебя зовут?

– Раб Божий Тимофей.

– Какого ты племени?

– Я – черкас, черный клобук, с Дона.

– Что делаешь на Итили?

– Иду с войском хазар.

– А где войско?

– Скоро будет тут.

– Почему же ты впереди войска пришел?

– Миром хотели поладить с русами! На договор к ним шли!

– Не ври перед смертью, Тимофей. Какой смысл? Твой путь закончен, тебя не помилуют. Вопрос лишь в том, каким будет твой конец. Тебя хотят посадить на кол. Я попытаюсь облегчить твою смерть. Христианин может исповедоваться любому христианину в крайней ситуации, если нет иерея. Я передам твою исповедь при первом же случае и отслужу по тебе панихиду. Кроме того, постараюсь облегчить твою смерть…

Тимофей затрясся в рыданиях.

– Господи, Господи! Прости мне все грехи мои вольные и невольные! Господи, прими дух мой с миром!

– Если хочешь исповедоваться, то торопись. У тебя осталось мало времени…

– О, милостивый господин, исповедуюсь тебе, как самому Господу! Как мне тебя называть?

– Михаил.

– О, Михаил, брат мой во Христе, я – великий грешник, село это ограбить несколько раз хотел, да не мог. Много по Итили ходил, все города и села ограбил, а это никак! Гора у них, и дозор на горе. Пока подходишь с войском, их уже и след остыл. Одни черепки оставляют! Разозлился я на них, захотел хитростью село взять. Да еще бес помрачил разум мой! На торгу булгарском увидел я красавицу русскую, глаза синие, как море, коса – золото! Забыть не могу! И задумал я овладеть ей. Узнал, что она где-то на горах живет итильских, а зовут ее Венеслава. Вот и пошел со своими людьми к хазарам, ищу ее уже несколько лет. Был у меня рус крещеный, Филимон, которого веслами сейчас забили. Он сильно хотел отомстить. Его крестили армянские купцы. Крепко он с ними сдружился за золото, которое он ободрал с русского идола. Об этом узнали русы, пытали и хотели Филимона казнить, но тот бежал ко мне. Он и сказал, что Венеслава – это дочь вождя русов Ратко, который сидит в Кадницах. Вот я и захотел хитростью взять село и Венеславу пленить. Вай-ай-ай! Бес разум совсем помутил! Один пошел, без войска! Хотел спрятать от хазар Венеславу! Если бы увидел ее Каган хазарский – отнял бы у меня!

– Что он говорит? – услышав имя дочери, спросил Ратко.

– Он искал твою дочь несколько лет.

– Не тот ли это бродник, что в Булгаре большие деньги старому Кукше предлагал за нее?

– Да, он говорит, что увидел ее на булгарском торгу.

Ратко помрачнел. Лицо его сделалось каменным, губы сжались.

– Вот оно что! Венеслава ему нужна? Скажи ему, что он увидит ее. Сейчас позовут. Будет с кола на нее любоваться, пес!

Мишка перевел черкасу слова вождя, и тот завыл опять. Ратко сильно пнул его в живот. Черкас скорчился, хватая воздух разбитым ртом.

– Не вой, поганый! Спроси-ка, парень, у него про наших ребят. Как ему удалось их пленить?

Лысый отдышался и отвечал, косясь на кожаный башмак вождя:

– Ночью захватили мы ладью русскую. Спящими на острове их взяли. Хотели резать, но старый дядька у них был, сказал, что поможет беспрепятственно Кадницы взять, что воины ушли в Ладогу к князю русскому, остались дети да бабы. А дозор на горе его ладью знает и пропустит в Кудьму без шума. Понравилась мне эта хитрость, привязали мы гребцов к скамьям, да и поплыли. А те и рады, лишь бы не убили их!

Филимон говорил, что мало дозорным знать ладью, что нужно для них еще какой-то знак делать, чтобы они не сомневались, что в ладье свои плывут. Раньше кормой к устью Кудьмы подходили, это и был знак. Но старик обманул нас, сказал, что отменили этот обычай из-за того, что про него знал мой Филимон. Он не верил старику, а мне же бес разум затмил.

– Дальше можешь не рассказывать.

– О, господин милостивый, кто ты – Ангел, сошедший ко мне?

– Нет, я человек.

– Но послал тебя ко мне сам Господь, я это знаю!

– Без воли Господа ничего не бывает.

– Спаси меня, спаси! Сделаю тебя братом, сделаю господином моим, сделаю тебя богатым, сильным! Спаси меня!

– Ты только что просил легкой и не позорной смерти. Так прими ее мужественно. Возможно, этим ты искупишь свои грехи.

– Нет, нет! Не говори так! Скажи вождю, что я буду ему служить как собака! Скажи, что я знаю замыслы Кагана! Я много знаю! Я все расскажу! Я спасу русов! И тебя спасу!

– От чего ты меня спасешь?

– И от русов и от хазар спасу! Тебя все равно убьют. Ты не понимаешь! Русы убивают всех христиан. Но я скажу русам, что ты не христианин, а хазарам, что ты не русский!

– Ты предлагаешь мне отречься от Христа?

– Нет, нет, мой господин! Не отречься, а обмануть язычников! Для того чтобы выжить и послужить еще Господу! В этом нет греха!

– Чего же сам Христос не обманул иудеев на Голгофе?

– Русы – не иудеи! Распятие перед иудеями имело смысл и результаты. А перед русами хоть тысячу мучеников распни, они только вымажутся кровью праведников и упьются своей брашной от радости! Христос же – Царь иудейский! Иудейский, – повторил он, – не забывай этого! Хазары не убивают христиан, хоть и сами жидовины! Мы все веруем в Бога единого, в Творца. А язычники – враги Бога единого!

Тимофей перешел на хриплый, торопливый шепот. На бритом лбу вспотела грязная испарина, а на шее вздулись жилы. У него появилась какая-то животная надежда, в которую он с жадностью вцепился:

– Вот посмотри, посмотри, что они делают с христианами! – Он указал взглядом выпученных карих глаз на реку. – Смотри, смотри, это они и с тобой сделают!

На берегу воины возились с наспех связанным корнями растений плотом. Они столкнули его в реку и, стоя в воде, стали водружать на нем что-то вроде мачты. Когда они ее подняли, Беловский ужаснулся: это был крест с распятым на нем трупом Филимона. Во рту трупа блестели вбитые между зубов золотые монеты.

– Вот-вот-вот! Видишь, как они оскорбляют Распятие! Это не люди, не люди, Михаил! Ты должен понять, что не нужно метать бисер перед свиньями. Подвиг хорош на Голгофе, перед тысячами понимающих глаз. А в пустыне он не имеет смысла! Его никто не оценит! Тут тоже никто не оценит! Это – не люди! Наша задача – не допустить поругания этими варварами Христа в нашем лице. Мы же часть Христа. Ты понимаешь это? Не допустишь же ты поругания Христа?