Текст книги "Битва пророков"

Автор книги: Иван Тырданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

Воины оттолкнули плот от берега и мертвец, зловеще тараща глаза, поплыл по течению. Тимофей сверлил Беловского воспаленным взглядом. Зачем-то он перешел на еще более тихий шепот и заговорщическим тоном, заикаясь, глотая слова, тараторил:

– Ты не знаешь, не знаешь, что русы тоже погибнут! Тоже погибнут! Все! Все до одного! Ты ничего не успеешь для них сделать! Мое войско совсем рядом, за этим островом! Всего лишь за островом! Вот за этим, Михаил, за этим островом! Они ждут от меня условного сигнала. И я его им подам, обязательно подам!

– Ты связан, Тимофей, и тебя никто не развяжет. Так и посадят на кол…

– Какой кол, какой кол! О чем ты говоришь? Ты совсем не понимаешь, о чем говоришь! Мне смешно, Михаил! Поверь мне, я сумею подать сигнал. Клянусь кровью Господа! Клясться нельзя, я знаю! Я знаю, Михаил! Тем более кровью Господа. Но у меня нет другого выхода, нет времени тебя убеждать! Ты видишь, на что мне приходится идти из-за тебя?! Поверь мне, Михаил! Не заставляй меня так страшно клясться, я сумею подать сигнал! О, я сумею! Они не успеют сбежать в лес! Их всех перебьют хазары! Но я могу сделать так, чтобы они не пришли. Чтобы они остались ждать сигнала за островом.

– Как?

– Я тебе не скажу как! Не скажу!

– Тогда я просто скажу русам о том, что за островом хазары.

– Это им уже не поможет! Не поможет! Их все равно зарежут как баранов! Они не успеют сбежать.

– Ты врешь, Тимофей. Сигнал ты еще не послал, значит, хазары не двинутся.

– В том-то и дело, что сигнал уже послан! – зашипел Тимофей. – Но я его могу остановить!

В бессильной ярости он забил головой о землю:

– Чем мне еще поклясться, что они не двинутся только в том случае, если я останусь жив? Клянусь вечными муками ада! Ты должен поспешить передать мои условия русам. Только сделай это убедительно, чтобы они тебе и мне поверили! Торопись, Михаил! Ты должен понять, что если убьют меня, то придут хазары, они убьют и русов, и тебя вместе с ними. А если меня не убьют, то я помогу скрыться русам от хазар. Все останутся живы! Не бери такой грех на душу, Михаил! Ты еще можешь предотвратить кровопролитие!

   Беловский стал обдумывать предложение Тимофея. Если тот действительно не врет и за островом стоят хазарские корабли, то нужно об этом сказать русам, чтобы они поскорее бежали. А если врет и пытается просто оттянуть время, боясь казни, то ничего не изменится, если его посадят на кол позже, когда русы сходят в разведку на другой конец острова и проверят его слова. Поэтому он решил передать Ратке условия Тимофея.

   Огромный костер был уже сложен. На штабель дров были положены два длинных бревна, по которым будут затаскивать стоящую рядом, украшенную полевыми цветами ладью. Женщины, хором голося похоронную песнь, складывали в нее какие-то лари, мешки и горшки. На земле, тоже в цветах и белых чистых одеждах, лежали покойники. У них в ногах стоял кол, который седой жрец обмазывал лосиным жиром. Другой жрец что-то угрожающе пел и плевал между возгласами в основание кола. Дети рвали траву и накрывали ей от тысяч налетевших на запах крови мух и слепней разделанную тушу лося. Готовилась тризна.

   Беловский рассказал вождю все, что узнал от Тимофея. Ратко задумался. Подошел к пленнику. Тот, заискивающе заглядывая в глаза то Михаилу, то Ратке, суетливо говорил:

   – Господин должен понять, что медлить нельзя, что нам нужно быстрее договориться, иначе скоро придут хазары. Много хазар! Семьсот пятьдесят кораблей стоят и ждут сигнала. По правому берегу идет орда свирепых горных народов, по левому – несчитаные степняки. Они все о двух конях. Ветром долетят! Я могу остановить их! Оставь мне жизнь, князь! Я буду рабом тебе, и дети мои, и внуки!

   Михаил не успевал переводить этот поток. Ратко велел черкасу замолчать и отвел Беловского в сторону костра.

   – Ну, что ты думаешь – врет хазарин?

   – Он не хазарин, он черкас. И мне кажется – не врет. Уж больно страшные клятвы он произносил. Ни один христианин перед смертью такие слова не скажет. В любом случае нужно послать на разведку. Но, как говорит черкас, они все равно не успеют. Если ты его сейчас же не освободишь, он не остановит хазар.

   – Ты понимаешь, что похороны прервать невозможно? Мы не можем бросить убитых, не захоронив их по нашему закону. Но мы не можем и забрать их с собой, так как жрецы уже приготовили их в последний путь, а это значит, что если мы возьмем их с собой, то этот путь станет и для нас последним. Поэтому я и пытаться бежать сейчас не буду. У меня нет выбора.

   – Выбор есть. Казнить его ты всегда успеешь, хоть в последний момент, если хазары действительно нападут. Это будет означать, что он наврал. А если не наврал, то сохрани ему жизнь.

   – Не могу я сохранить ему жизнь, он должен заплатить кровью и мукой!

   – Но в таком случае русская кровь опять прольется. Хазары убьют всех!

   Они подошли к лежащим на земле убитым гребцам. Ратко снял свой меч с богатой рукоятью и ножнами, на которых были изображены причудливо переплетающиеся птицы и звери. Он вложил его в руки старика Кукши со словами:

           – Ты пал без меча. Но ты погиб как воин, за други своя. Поэтому вот тебе меч, чтобы пращуры встретили тебя с почестями, как великого воина.

   С холма, где валялся Тимофей, раздался его голос:

   – Михаил, что ты медлишь! Еще немного, и я ничего не смогу предотвратить! Поторопи вождя! Иначе будет поздно!

   Беловский перевел. Ратко позвал седого жреца, с которым присел на траву в стороне. Они говорили около пяти минут, в течение которых Тимофей все время орал и выл, то прося, то угрожая. Он терял последнюю надежду на спасение и плохо сдерживал злость на Беловского и на русов из-за того, что они такие тугодумы. Наконец Ратко встал с земли, крикнул несколько имен и сделал какие-то распоряжения. После этого обратился к Мишке:

   – Скажи этой бабе, что он будет жить ровно столько, сколько на нас не нападут хазары. Поэтому его жизнь в его руках. Но и я слов на ветер не бросаю – на кол я его должен посадить! Он будет жить на кончике кола. Все!

   Беловски перевел. Тимофей судорожно стал соображать:

   – Пусть вождь поклянется, что не убьет меня, если все русы останутся живы!

   – Я тебе уже сказал свое слово при всех. Я не лживый хазарин, чтобы нарушать его. Выбирай – жизнь на острие кола или смерть!

   Тем временем плот с распятым Филимоном вынесло на стремнину Волги, и он, покачиваясь, поплыл вниз.

   – Я согласен, согласен! – завизжал Тимофей. – Михаил, скажи этим дуракам, чтобы догнали Филимона! Его же сейчас увидят хазары! – рыдая, орал он. – Догоните же Филимона!

   Тут и сам Беловский понял, какую страшную ошибку допустили русы и что Тимофей совсем не врет. Он быстро перевел вождю, тот в сердцах треснул кулаком себя по лбу и приказал воинам умереть, но догнать плот. Два десятка молодых парней бросились к реке, столкнули легкую ладью, на ходу запрыгивая в нее. Вскипела желтая речная вода под частыми ударами дубовых весел, и судно вылетело из Кудьмы в Волгу.

   Тем временем другие воины стали налаживать большую треногу над колом. Через ее вершину перекинули веревку, которой обмотали трепещущего Тимофея. Он глядел то на кол, то на Волгу, где ладья неслась за чернеющим вдалеке над волнами крестом. Еще немого, и его вынесет за поворот реки, туда, где стоит в ожидании сигнала хазарское войско. Он понимал, что если хазары увидят плот, то, не раздумывая, нападут на русов. А это значит, что русы его посадят на кол.

Ратко был невозмутим. Он деловито осмотрел сооружение и приказал начинать. Тимофея на руках подняли над колом несколько воинов и закрепили веревку. После этого ее начали постепенно стравливать до тех пор, пока он не сел на острие. Так его и зафиксировали.

   – Как только увидишь хазар – кричи! – засмеялся Ратко. Тебе там лучше всех видно!

   Но Тимофей и без того уже весь был сосредоточен на гонке ладьи и плота с распятым трупом. Он что-то шептал на каждый взмах весел, переживая за них всем своим существом.

Ратко скомандовал начинать погребение. Немногие оставшиеся воины и даже бабы с детьми посадили погибших в ладью и привязали их к скамьям, так, чтобы они не падали. Потом, дружно взявшись, заволокли корабль на костер. Мишку тоже привлекли к этой работе. Его поставили в ряд с подростками и девками, которые тянули веревку, прикрепленную к звериной морде на носу корабля. Рядом с ним что есть силы упирались Тешка и белокурая девица. Она безразлично посмотрела на Михаила огромными зареванными глазами и сказала: «Чего уставился, голодранец, тащи давай!» Наверное, это и есть Венеслава, подумал он.

Когда корабль уже стоял на вершине кострища опять раздался неистовый вопль Тимофея:

– Не зажигай! Не зажигай костер! – Он отвлекся от переживаний за ладью и Филимона и посмотрел на погребение. Водруженный на вершину кострища корабль с телами готовились сжечь. – Не зажигай! Хазары дым увидят! Это и есть условный сигнал! Михаил, – визжал он, – Михаил, скажи им, чтобы не разводили костер! Что за дикие люди! Пусть закопают мертвецов! Михаил, скажи им, чтобы не поджигали!

   Седой жрец уже поджег один угол кострища, когда Ратко, узнав о том, что сигналом к выступлению врага должен был послужить дымный костер, сам подбежал и разбросал занявшиеся дрова. Русы в замешательстве остановились. Тимофей продолжал орать о том, какие они бестолковые, что они сами не хотят жить, что они все делают, чтобы выманить хазар. Так как его никто не понимал, на него уже никто не обращал внимания, поэтому, когда он вдруг резко осекся и замолчал, все обернулись на него. Черкас со скрученными сзади руками, висящий над колом, молча плакал, часто моргал и смотрел на Волгу. Там вдалеке виднелись маленькая ладья русов, над которой возвышался крест и несущиеся к ней наперерез огромные хазарские корабли. Заметили…

Толпа охнула. Кое-где послышался бабий всхлип и тихие причитания: «Ой, мамочки, мамочки-и-и-и! Ой, что же бу-у-удет!»

Прибежали запыхавшиеся разведчики, которые тревожно сообщили, что несколько сотен хазар высадились на остров и прочесывают его цепями. По Кудьме, там, где она впадает в Волгу второй раз, остров окружают десятками кораблей. Путей к отступлению не было…

   – Поджигай! – поняв все, скомандовал Ратко.

Жрец опять запалил костер с четырех концов. Было уже поздно прятаться: хазарские корабли, заполонив половину речного пространства, лавиной приближались к устью Кудьмы. Костер быстро разгорелся. Из огромного штабеля дров, сложенного домовиной, с громким треском и гулом вырывались языки пламени, которые быстро облизали возвышающуюся ладью со звериной мордой на носу. Запахло паленым мясом. Беловский отвернулся от костра и отошел в сторону от жара. Ему положил кто-то руку на плечо. Это был Ратко. Он протянул Мишке боевой топор и сказал.

– Ты дошел до родины. Умри как рус! Веселая сейчас будет тризна. Пойдем, русский сын, поднимем братину за последний путь!

На холме, подвывая, бабы раскладывали хлеб, ушаты с брашной, какие-то горшки, глиняные и деревянные блюда. Кое-где блестело и серебро, и золото. Вождь попросил перевести для Тимофея:

– Видишь, я держу слово. Ты еще живой, потому что хазары на нас еще не напали. Считай удары их весел, это все, что осталось от твоей жизни.

Тимофей, висевший до этого тихо, надеясь, что про него забудут, словно очнулся от этих слов. Он заорал опять:

– Я свои слова выполнил! Я не обманул тебя! Я не виноват, что вы долго думали! Если бы вы сразу меня послушались, все было бы по-другому!

– Я уже тебе сказал, что держу слово. А мое слово было такое: ты будешь жить до тех пор, пока на нас не напали хазары. Хазары пока еще просто плывут по вольной реке Волоке, где с миром могут плавать все. Они еще не напали на нас. Поэтому и ты еще не на коле.

Он сел на вершине холма. Вокруг него расположились по старшинству воины. Беловскому дали белую рубаху с красной вышивкой и тоже усадили как молодого воина, с немногочисленными сверстниками. Бабы и дети сидели ниже, если не хлопотали по тризне. Ратко поднял огромную братину и отпил из нее, вспоминая с похвалами по именам славных пращуров рода, великих воинов, закончил упоминанием в этом списке погибших сегодня во главе с Кукшей и пустил братину по кругу. После этого неожиданно началось веселье. Женщины не успевали подносить новые бочонки и кувшины. Воины пели, и плясали, благодарили богов за то, что умершие прожили честно и умерли славно. Просили и по себе такой же веселой тризны.

«Вот чудеса, – подумал Беловский, – смерть здесь никто не считает концом! Никто ее не боится!» Он посмотрел на Тимофея, который продолжал что-то скулить, но его не было слышно в веселом шуме тризны. Почему же христианин так постыдно боится умереть? Может, он и не христианин вовсе?

Довольно скоро все изрядно захмелели, стали бравировать оружием и оголяться по пояс. На углях костра, которые уже появились с краю, жарились куски мяса и тут же расходились по рукам. Покачиваясь, встал Ратко, посмотрел на Волгу, где передние корабли хазар уже входили в устье Кудьмы. К их мачтам были прибиты молодые воины, которые погнались за плотом. Ратко взял меч, позвал Венеславу и Михаила, для перевода, и спустился к Тимофею.

– Ну что, хазарин, эту девицу ты искал? Сдержал я свое слово?

– Не убивай меня, великий князь, я же не обманул тебя! – побледнев, уже без надежды выдавил он.

– Вот и ты держи свое. Уговор – дороже денег!

С этими словами он перерубил веревку, на которой висел Тимофей, и тот издал дикий, продолжительный рев, плавно опускаясь под собственной тяжестью на кол. Лица его Беловский не видел, оно было обращено к Ратко, но, садясь все глубже на кол, он провернулся, захлебываясь булькающим ревом и кровью к Михаилу. Его бессмысленные, неестественно вытаращенные глаза не выражали ничего, кроме страшной боли и ужаса. Михаил не выдержал этого взгляда и отвернулся в сторону Венеславы. Она вцепилась побелевшими пальцами в толстую жердь, на которой висел черкас, и, закатив глаза, упала в обморок.

   Тимофей еще хрипел, когда на берег одновременно выскочили несколько десятков вражеских воинов. Хмельные русы отважно бросились на них, нанося яростные удары вокруг себя. Хазары опешили от такой атаки и попятились обратно к берегу, оставляя убитых и раненых. Но к берегу приставали все новые и новые корабли, с которых прыгали десятки и сотни воинов. Образовалась давка, которая растекалась по берегу Кудьмы. Михаил, увлекшись общим настроением и брашной, тоже положил топором двух-трех хазар и пошел было за другими прорубать себе путь к берегу, но услышал приказ Ратко:

   – С бугра не сходить! Стоять на месте!

   Они остановились. Беловский осмотрел товарищей. За какую-то минуту воины преобразились до неузнаваемости. Только что добродушные и веселые, подвыпившие мужички сейчас стояли, ощетинившиеся мечами и топорами, забрызганные кровью с головы до ног. Некоторые из них вошли в какое-то безумное состояние, они рычали как звери, в ярости грызли собственные щиты, резали мечами кожу на руках и мазали своей кровью лица. Михаил помнил, что у викингов была особенная психологическая подготовка воинов, которая делала их невосприимчивыми к боли и страху. Они входили в раж и были непобедимы. Один норманн в таком состоянии приводил в ужас десятки врагов. Видимо, русы тоже владели этим приемом.

Отступившие к кораблям хазары пропустили вперед лучников. Под ногами стонал раненый хазарин в богатых доспехах. Он первым отважно бросился в бой, но был оглушен топором. Доспехи спасли его. Он был жив. Михаил заметил на доспехах надписи на иврите и понял, что раненый был знатным хазарином. Лицо его заливала кровь, струящаяся из-под шлема. Неожиданно в голову пришла мысль – не использовать ли его? Он с трудом поставил хазарина на ноги. Ратко, заметив это, сразу оценил ситуацию и приказал двум русам помочь. На берегу раздался гул. Хазары узнали пленника. Появившиеся было лучники, отступили назад, не рискуя попасть в своего. С корабля послышалась команда на хазарском: «Не стрелять! Живыми взять!»

   А суда все приставали и приставали к берегу. Хазары высаживались и обтекали готовых умереть русов, которые прикрывали щитами кучку женщин и детей. Вот и плен – успел подумать Беловский, когда увидел, что хазары с кораблей тащат огромные сети, которыми они ловили рыбу в походе. Не прошло и получаса, как все русы были связаны, несмотря на отчаянное сопротивление. Вокруг валялись обрывки порубанных сетей и новые трупы хазар. Михаила сильно избили, когда он пытался прорваться из сети. Поэтому у него ныли бока, а из носа сочилась кровь. Он сидел привязанный спина к спине к другому воину. Рядом лежал Ратко, буквально спеленатый по рукам и ногам. Он посмотрел на Мишку, подмигнул и сказал:

   – Ну что, Беляк, теперь вместе побежим?

   – Не впервой, убежим и от этих!

   К ним подошел какой-то важный хазарин, окруженный свитой. Без оружия и доспехов он не был похож на воина. Парчовый халат, маленькая круглая шапочка на голове, неспортивный животик. По разговорам хазар, стало ясно, что это сам Каган. Он внимательно осмотрел пленных воинов, потом подошел к сбившимся в стайку женщинам, сразу заметил Венеславу и что-то шепнул сопровождающему его вельможе. Потом подошел к колу, на котором обмяк Тимофей. На его неестественно прямом теле плетьми висели руки и голова. Он был еще жив, так как его плоть трепетала. Каган велел поднять и подержать ему голову. Тимофей медленно открыл абсолютно кровавые, но осмысленные глаза на Кагана. Тот подошел ближе, будто плохо видел, внимательно осмотрел черкаса, как бы изучая его, и спросил:

– Ну что, Тимофей, теперь ты должен быть счастлив. Ты очень похож на Назарянина…

Каган задумался:

– Нам жаль тебя, Тимофей. Хочешь, мы облегчим твои страдания? Ты же любишь торговаться по любому поводу. Поторгуйся с нами еще раз?

Тимофей что-то пытался сказать. Растрескавшиеся губы в запекшейся крови чуть заметно пошевелились. Он был в сознании.

– Что? Что ты говоришь? Я не понимаю тебя, Тимофей! Дайте ему воды!

            Тимофею в рот вставили длинное узкое горлышко восточного кувшина. Он жадно сделал несколько глотков. После чего губы его опять зашевелились. Каган приблизился еще ближе.

   – Что ты сказал? Убить тебя? Я правильно тебя понял? Ну, уж нет, мы не убиваем христиан, ты же знаешь! Это грех! Нас нельзя в этом обвинить! Но мы и не помогаем им просто так, ни за что. Это тоже для нас грех! Но обрадую тебя, Тимофей, наши мудрецы говорят, что в исключительных случаях, если это приведет к прославлению Господа или Его народа, можно помочь даже христианину. Если в этом будет хоть какой-то смысл. Согласись: зачем делать бессмысленное? И мы готовы ради нашей жалости поискать смысл, чтобы помочь тебе. Но как твоя жизнь или твоя смерть может прославить Господа или его народ, а, Тимофей? Что же нам делать, чтобы тебе помочь?

Каган опять задумался. Было видно, что он действительно искал решение. Он обратился к благообразному старцу из свиты на незнакомом Михаилу языке. Они чего-то достаточно горячо обсудили. При этом было видно, что старец какое-то время не соглашался, спорил, но потом удовлетворенно закивал. Каган повернулся к Тимофею:

– А теперь – предмет торга. Ты отрекаешься от Христа, для этого плюнешь на Распятие, а мы после этого тебя снимаем с кола. Ты сразу умрешь, поверь мне! Твои муки закончатся. И это не будет убийством с нашей стороны, потому что мы свершим действие обратное тому, что привело тебя в такое плачевное состояние. Мы поможем избавиться от приносящего тебе такие муки предмета. То есть ты умрешь, а мы не свершим греха убийства. Поверь, Тимофей, нам искренне хочется тебе помочь. Но мы не знаем, как это сделать! Ведь мы не помогаем христианам и не убиваем их!

   Каган поднял с земли брошенный крест Тимофея и поднес к его рту.

   – Отрекись от Него, плюнь, черкас, и я помогу тебе! Ведь Он тебе не помог, хотя ты наверняка просил! Не помог, Тимофей… а я помогу. Плюнь! Иначе ты до вечера еще не умрешь. У тебя же такое могучее здоровье! Мы всегда тебе завидовали, Тимофей! Мы сейчас собираемся уже отправляться дальше. Нам некогда ждать! Мы и так простояли из-за тебя половину дня! Если ты не позволишь нам помочь тебе, то нам придется тебя оставить на этом острове в одиночестве, и ты будешь еще долго жить! Но нам очень жаль тебя! Плюнь!

   Может, ты не способен плюнуть? А, Тимофей? Ну, как же я сразу не понял! Несчастный Тимофей! Я облегчу тебе задачу, я пойду на риск. Хорошо, что тут много свидетелей. Иначе нас самих осудит синедрион за то, что мы помогли христианину. Дай мне ответ глазами: один раз откроешь – значит, ты отрекся от твоих заблуждений, два раза откроешь – остался в своем упрямстве. Давай, Тимофей!

Над островом повисла тишина. Слышно было даже, как трещат и лопаются с шипением какие-то полости трупов в огромном костре. Но сотни глаз следили за Тимофеем.

– Мы призываем всех в свидетели, мы терпеливо ждем разрешения у нашего любимого Тимофея на то, чтобы проявить к нему милосердие! Да пусть никто потом не обвинит нас в том, что мы не хотели ему помочь! Да пусть никто не обвинит нас потом в том, что мы убили его! Давай, Тимофей!

Веки мученика дрогнули.

– Давай, Тимофей, давай!

На грязной щеке черкаса блеснула слеза.

– Ну же, давай!

Тимофей открыл полные тоски осмысленные глаза.

– Молодец, Тимофей! Как же мы тебя уважаем! Сейчас, сейчас, наш дорогой Тимофей! Эй, воины, снимите несчастного с кола! Эти русы – такие изверги! Мы не простим им твои муки, Тимофей, знай это! Мы отомстим им за тебя вдесятеро! Бедный Тимофей!

Подбежали воины, чтобы снять тело. Но Каган их остановил.

– Подождите, подождите! Кажется, он закрыл глаза! Тимофей, ты закрыл глаза? Да! Он закрыл глаза! Ты хочешь еще раз их открыть или у тебя просто кончились силы?

Слезы текли из-под крепко сжатых век.

– Тимофей, дай нам понять твое решение! Мы в сомнении, Тимофей! Не открывай больше глаза, не мучься, и мы прекратим твои страдания!

Веки дрожали от напряжения.

– Тимофей, мы видим, мы видим, как ты крепко сжал глаза! Как же нам жалко терять такого хорошего соратника! Прощай, Тимофей! Воины, снимите его! Нет! Не снимайте! Остановитесь! Он открыл глаза! Безумец! Все, Тимофей, мы чисты перед Богом. Мы сделали все, чтобы тебе помочь. Оставайся!

Каган равнодушно отвернулся и подошел к пленникам.

– Кто из вас понимает меня?

Беловский ответил по-хазарски:

– Я понимаю.

– Отлично, будешь толмачом.

Каган бросил своей свите:

– Вождя и переводчика ко мне, остальных убейте!

Связанного Ратко и Михаила уволокли на большой золоченый корабль. Над остальными пленниками часто замелькали мечи и топоры, закричали женщины, и все стихло. Корабли отчалили от берега и погребли на Волгу. Беловского и Ратко посадили за одно весло и приковали к нему цепью. Сидя спиной к носу, как сидят гребцы, они молча смотрели на удаляющийся остров перед Кадницами, где над перебитыми русами торчал окровавленный кол с живым Тимофеем…

Они гребли целый день и к вечеру достигли устья Оки, где хазары решили сделать остановку. На длинном острове посередине реки остановился сам Каган со своим двором. Остальные корабли причалили на стрелке, в месте слияния Оки и Волги. Шумная армия суетливо разбивала палатки, шатры, разводила костры. Вдоль прибрежных кустов были поставлены многочисленные сети, поплавки которых буквально через полчаса зашевелились от пойманной рыбы. Солнце клонилось к закату. На противоположном берегу Волги, там, где сейчас стоит Нижний Новгород, запылал деревянный городок. Это идущая по высокому берегу конная орда горцев уничтожала все, что попадалось на пути.

На прикованных гребцов никто не обращал внимания. Кроме них, на корабле рабов не было. Остальные гребцы были воинами из охраны Кагана. Во время пути они несколько раз отдыхали, менялись с другими, перекусывали и даже дремали на тюках сложенных шатров. Несколько раз пленников окатывали из большого ушата забортной водой, чтобы они не перегрелись, так как летнее солнце безжалостно припекало. Время от времени им подносили бадью для питья и разрешали отдохнуть, вытащив весло. Вообще к ним относились нормально, даже заботливо. Это был приказ Кагана.

Разговаривали во время пути они мало. Ратко был хмур. Он сильно страдал от потери всех близких, от гибели всей своей дружины, от утраты Кадниц. Беловский пытался его как-то утешать, но он отвечал односложно:

– Ты, Беляк, привык к рабству, а я впервые на цепи…

Когда с острова, от костров с казанами, потянуло пищей, им принесли большую глиняную миску с пшеничной кашей и печеной рыбой. Они жадно накинулись на еду, запивая ее волжской водой. Михаил очень устал, поэтому сразу задремал, притулившись на скамье. Но проспал он недолго, потому что через какое-то время за ним пришли.

Было уже темно, когда его привели к большому шатру, выстланному коврами. Огоньки масляных светильников отражались в золоте опорных витых столбов, множества посуды, низкой мебели и висящих по стенам круглых щитов. В дальнем углу на парчовых подушках полулежал сам Каган. Из большого блюда время от времени он доставал черешню, косточки которой аккуратно складывал в высокий кубок.

Пленника приковали теми же цепями к центральному столбу и поднесли к нему маленькую табуреточку. Каган жестом пригласил сесть. Несколько минут он молча, изучающе смотрел на руса, пухлыми пальцами поднося к влажным губам очередную ягоду. Наконец он спросил:

– Откуда ты знаешь мой язык?

– Я был в плену.

– Где?

– В Трапезунде, в Карсе, в Дербенте.

– Там не говорят на хазарском.

– Там были хазары, с которыми я общался.

– Ты очень чисто говоришь, как будто много лет прожил в Хазарии. Поэтому мне кажется, что ты меня обманываешь. Говори, рус, чей ты раб, я верну тебя хозяину.

– Я никогда не был в Хазарии, господин.

– Мне нравится твое упорство, но все равно тебе не верю. Мне нужен переводчик, который хорошо говорит на русском и хазарском. Если ты не хочешь возвращаться к своему хозяину, то послужи мне. Поверь, ты не будешь знать нужды и тяжелой работы. Но для этого мне нужно тебя выкупить, чтобы на мне не было греха присвоения чужого имущества.

– Вы уже меня присвоили, господин.

– Нет, не клевещи на меня. Пока что я поймал беглого раба, который мне понравился. Но ты – не мой раб. Я – честный человек перед Господом и народом Его. И я не хочу, чтобы кто-нибудь где-нибудь увидел тебя у меня и сказал: вот Великий Каган, он всесильный владыка, поэтому берет чужое.

– Неужели кто-то осмелится про вас такое сказать?

– Почему же нет? Если это будет истиной, почему бы не сказать? Я не буду карать за истину. Лучше я не свершу грех присвоения чужого имущества, и это будет истиной. Тогда никто и не скажет. Наоборот, все будут говорить: вот Великий Каган, он пример праведности для всего своего народа! Видишь, я справедливый и честный владыка. А ты лукавый и лживый язычник. Но я научу тебя жить в правде и справедливости.

– Я не язычник.

При этих словах Каган насторожился и пристально посмотрел на Беловского

– Ты – магометанин?

– Нет, я – христианин.

Каган разочарованно, даже с какой-то досадой, с упреком сказал:

– Ах, как жаль! Как жаль! Лучше бы ты был язычником!

– Неужели вера в Бога единого, Творца всего сущего, может быть хуже язычества?

– Конечно же, может, как это ни странно звучит! Если кто-то даст жаждущему в пустыне тухлой воды и скажет, что это прекрасное вино, то, безусловно, утолит жажду несчастного, но вселит в него ложную веру в то, что тухлая вода и есть вино. И потом будет трудно убедить этого человека в истине, так как он будет говорить: Я умирал от жажды, но мне дали испить вина. Никогда я не пил с таким желанием и наслаждением!

– Вы считаете, что лучше было бы несчастному умереть от жажды?

– Если этот несчастный станет распространять свое заблуждение в народах, то лучше было бы ему умереть. Потому что он приумножил ложь на земле. Вот почему язычник лучше христианина. Язычники рано или поздно узнают вкус настоящего вина, а христианин будет убежденно пить тухлую воду и плевать в вино. Язычники сохраняют количество лжи на земле, а христиане приумножают…

– Так вы хотите обратить язычников в свою веру?

– Нет, нет! Я не могу этого сделать, так как это не мое дело! Мой Бог – Бог Израиля, а не бог язычников. Как я могу взять принадлежащее другому и отдать кому-то? Он сам станет Богом язычников, когда Ему это будет нужно. Мое же дело всего лишь не пустить ростки лжи на земле.

– Вы хотите помешать распространению христианства на Руси?

– Христианство, христианство! Помешались все на христианстве! Неужели не понятно, что христианство – это инструмент политического влияния Константинополя и Рима? Глупые, наивные люди думают, что освобождаются от язычества, а на самом деле народы попадают в политическую зависимость от Византии! Теряют свободу!

– Вы хотите, чтобы народы попали под вашу политическую зависимость?

Каган сощурил глаза и еще пристальней присмотрелся к Беловскому.

– Какая же в том зависимость, если я дарю свободу, а Византия забирает ее? Я не принуждаю принять свою веру, не истребляю чужих Богов, более того, я утверждаю право каждого человека на свои убеждения!

– Взамен на признание вашего права на свои?

Каган благожелательно улыбнулся и поудобней откинулся на подушки.

– Ты – умный раб. Мне интересно беседовать с тобой. Прошу тебя, сознайся – чей ты. Иначе я не смогу тебя приблизить к себе.

– Я – свободный человек.

– Но где ты так научился говорить по-хазарски?

– У меня очень хорошая память на языки, господин.

– Хотел бы тебе поверить, но ты, мне кажется, лукавишь! Мне очень дорого мое честное имя. Поэтому ты должен признаться. Я понимаю, что ты боишься наказания за побег, но я тебя защищу. У меня есть единственный способ спасти тебя от справедливого наказания – выкупить тебя. Любой вельможа или купец будет рад продать мне раба. Тебе лучше сознаться!

– Мне не в чем сознаваться, господин…

Каган скривил влажные блестящие губы:

– Ты гневишь меня упрямством!

– Я был бы рад не гневить вас, но мне действительно не в чем сознаваться!

– Ах, какой обманщик, какой обманщик! Но я – Великий Каган, меня не следует обманывать. Стража!

В шатер вошли воины.

– Отведите его к Шамуилу!

Беловского жестко схватили за цепь, заволокли в большую лодку и швырнули на стлани. Лодка отчалила, его повезли на другой берег Волги, туда, где слышалось ржание тысяч свирепых горских лошадей, где в реке отражалось пламя пожарища.

   Его кинули в прохладный прибрежный песок. Сопровождающие спросили у кого-то, где найти Шамуила.