Текст книги "Битва пророков"

Автор книги: Иван Тырданов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

   – Она со мной, дядя. Здесь она. Чего орет этот хазарин?

   – Я не могу понять, нужен Мишка Беляк. Где он? Кто видел толмача, который был со мной?

   Кто-то крикнул:

   – Тут он! Тут! Раненый лежит!

   – Поднимай его, неси ко мне! – приказал Ратко.

   Мишку освободили от тела хазарина, подняли, посадили на лавку.

   – Сидеть можешь, паря?

   – Вроде сижу, – плохо понимая, что с ним происходит и чего от него хотят, пробормотал он.

   Его окатили водой, умыли лицо от хазарской крови, залепившей глаза. Стало возвращаться сознание. Он огляделся по сторонам, увидел, что бой прекратился, что вокруг только свои. Спросил:

   – Мы пробились?

   – Нет еще, молодец, не пробились. Ратко тебя кличет.

   Мишка попытался привстать, но со стоном стал падать. Стрела в ребрах шевельнулась, боль пронзила все тело, он закашлялся кровью и потерял сознание. Ему не дали свалиться, поймали на руки и бережно понесли к вождю.

   Когда он очнулся, то увидел, что над ним склонились несколько забрызганных кровью человек в варяжских шлемах с накладными страшными лицами. Рядом сидит Венеслава, вытирает ему лицо и простреленный бок, постоянно споласкивая и отжимая в ушате тряпицу.

   – Ну что, соколик, проснулся? – ласково спросила она. – Все будет хорошо. Раз проснулся, значит, спать не хочешь. Ну и не спи. Не спи больше, – тихо уговаривала Венеслава, – не спи, ладно? Хватит спать, пора уже соколику в небо лететь, соколицу искать. Соколицу искать, от воронья спасать. Налетели на нее черны вороны, без сил она уже от них отбивается. Прилетай, соколик, поскорее белой молнией, легкой стрелкою, ветром утренним…

   Беловский попросил воды. Венеслава нежно подняла ему голову и поднесла чарку. Он сделал несколько жадных глотков, и ему стало легче. Он посмотрел на свою рану и понял, что стрелу из него уже вытащили, а раны чем-то заклеили. Венеслава положила руку Михаила на свое плечо и посадила его. Он огляделся по сторонам, увидел русов, лежащих, сидящих и стоящих вокруг. Все смотрели на него и чего-то ждали. Потом он услышал резкий голос Кагана:

   – Михаил! Дорогой Михаил! Ты очнулся! Как я рад! Ты даже не представляешь – как я тебе рад! Я осыплю тебя золотом, только за то, что ты очнулся, что ты не умер! Мало кому приходилось получать от меня золото за то, что не умер!

   Беловский с трудом и с помощью Венеславы повернулся на голос и увидел Кагана, сидящего на скамье одного из кораблей. Десятки сцепленных судов плавно дрейфовали вниз по течению. Они уже уплыли довольно далеко, так как берега были совсем другие. Видимо, его долго приводили в чувство. Воины с обеих сторон уже не стояли, ощетинившись друг на друга оружием, а сидели, где придется в ожидании чего-то.

   – Дорогой Михаил, ты даже не представляешь, как много зависит сейчас от тебя. Ты спасешь и свой народ, и мой народ! Ты спасешь всю историю, Михаил!

   Рядом послышался голос Ратко:

   – Мишка, что он там орет, можешь перевести? Мы не понимаем его. Что он от нас хочет?

   Михаил попробовал крикнуть Кагану вопрос, но опять закашлялся кровью. Венеслава наклонила его вниз и дала выкашляться. Потом, подняла, шепча какие-то заговоры, рисовала пальцами круги вокруг ран и говорила:

   – Не кричи, соколик, не кричи, ты тихонько говори. Мне говори. Я услышу.

   Беловский отдышался и с болью зашептал по отдельности хазарские фразы. Венеслава звонким голосом, запомнив на слух, повторяла перевод Кагану и русам:

   – Что вы от русов хотите?

   – Мы хотим прекратить войну. Я пришел с миром. Пришел как друг!

   Беловский перевел.

   – Зачем друг напал на Кадницы и убил всех людей? – спросил Ратко.

   – Мы не знали, что Кадницы русские. Ведь это мордовские земли! Русь начинается с Оки. Меня обманул Тимофей. Он не сказал мне, что там русы! Пусть русский князь простит меня за эту ошибку. Я заплачу за нее дорого!

   – Зачем же ты убил весь мой род? Почему не признал ошибку сразу?

   – Лучше поздно, чем никогда, говорят мудрецы. Я не мог не заметить казнь Тимофея. Я должен был покарать. Иначе могли взбунтоваться мои черкасы! Повторяю, что пришел на Русь с миром и хорошими предложениями. Ты же видишь, что я сам остановил сечу, которую начали вы, а не я. И тем не менее я не хочу, чтобы вы погибли. Хотя мне достаточно махнуть рукой, чтобы вас добили. Но я предлагаю мир и свою дружбу!

   – Зачем это тебе?

– Я объясню все вашему Великому князю у меня в шатре. Я не иду на Русь. Я встал в устье Оки и ждал князя. Где Святослав? Почему вы перебили моих послов и напали на меня?

   – Мы не трогали твоих послов. Они идут к тебе берегом.

   – Но зачем вы напали на меня?

   – Ты украл мою дочь!

   – Разве я обижал тебя в моем плену? Разве я обижал ее? Она жила как царевна! Разве я не отдал бы ее тебе, если вы пришли с миром? Но вы поступили глупо. Из-за вас пролилась кровь. Но я даже сейчас готов забыть этот неприятный случай и пригласить вас к себе как гостей. Вложите ваши мечи в ножны, вы уже покрыли их бессмертной славой. Идите ко мне лечить раны, пить лучшее вино, есть лучшую пищу. Вас приглашает сам Великий Каган Хазарии, который, видя ваше мужество, не хочет иметь таких врагов, как русы. Он хочет иметь таких друзей!

   – Нам нужно подумать!

   – Думайте сколько хотите! Я не тороплю!

   Ратко сел возле Михаила и Венеславы. Вокруг него столпились старые воины. Они начали совещаться. Общее мнение было в пользу примирения. Все понимали, что нет никаких шансов вырваться от хазар живыми. Молодой Святослав, узнав о выступлении Кагана на Русь, отправился по Руси собирать войско. Но все знали, что в это лето он не успеет набрать достаточно сил, чтобы ударить. Небольшие дружины волжских и окских городов, подошедшие варяги с Ладоги и новгородцы тоже вряд ли устоят перед такой силой. Перед ними стояла задача затормозить нашествие мелкими стычками. Оттянуть время до зимы. Но тут выясняется, что Каган воевать вообще не хочет!

   Тем временем Каган решил закрепить достигнутый успех и продолжил растачать милости:

   – Более того, я хочу еще более убедить вас в своей искренности! Для этого я сейчас велю отойти всем моим кораблям. Вы свободны! Я уже вас простил! Простите и вы меня за Кадницы! Мы – квиты! Вы можете спокойно уходить куда угодно. И везде и всем говорите, что Великий Каган не воюет с Русью! Но предложение мое остается в силе. Если хотите – идите ко мне, гостите у меня! А хотите – идите своей дорогой!

   С этими словами хазары действительно стали расцеплять общую свалку кораблей, отталкиваясь друг от друга веслами. Они ушли к ближайшему берегу и встали там. Дрейфующие по течению русы тоже причалили к небольшому островку, чтобы обдумать предложение.

   Они еще не верили, что были свободны. Действительно хазары отошли на такое расстояние, что догнать уже вряд ли смогут. Что бы это значило? Хазарское коварство было известно всем. Скорее всего, они что-то задумали. Но в данной ситуации Каган не оставил себе ни одного шанса. Он действительно их отпустил. Но зачем? Просто так он этого бы никогда не сделал. Но что ему все-таки было нужно? Почему он пришел с такой большой армией и не напал? Почему не напал сразу, врасплох? Ведь он сейчас бы уже был в Киеве, оставив за собой выжженную землю, если бы действительно этого хотел. Но он не сделал этого!

   Русы спорили долго и шумно. Это называлось у них – вечевать. Звучали самые разные предположения. Но все они были неубедительными. Михаил несколько раз пытался вставить свое мнение, но его шепот никто не услышал. Тем более что его не воспринимали всерьез. Он был незнакомцем, толмачом, а тут спорили бывалые, уважаемые люди. Молодые не встревали. Наконец ему удалось взять Венеславу за руку и обратить ее внимание на себя.

   – Что, соколик, водички еще захотелось? – спросила она.

   – Нет. Скажи воинам, что я говорить хочу. Я знаю планы Кагана.

   Венеслава стала дергать отца за кольчужный ремень, но он не сразу ответил ей, увлеченно стараясь перекричать общий гвалт. Наконец он устал орать и повернулся к дочери. Она что-то сказала ему в самое ухо, и он поднялся со скамьи, достал меч и стал бить им о свой щит, прося всеобщей тишины. Постепенно русы затихли. Ратко сказал:

   – Братья, любо ли вам выслушать нашего толмача, который хочет нам что-то сообщить про замыслы Кагана. Хочу сказать, что он действительно с ним много общался, пока мы были в плену. Человек он хоть и молодой, но повидал в жизни не меньше некоторых старцев. Знает науки и языки. Да и в бою не последний.

   Русы закричали:

   – Любо! Любо! Пусть говорит толмач!

   Беловский дождался тишины и зашептал Венеславе, которая опять стала повторять его слова своим звонким голосом.

   – Каган потому такой ласковый, что хочет с вами на Царьград идти!

   Вече разделилось. Одни кричали: «Любо идти на Царьград!», другие возражали. Беловский продолжал.

   – Ему не дружба с Русью нужна, а победа над ромеями.

   – У нас с ромеями мир! – напомнил Ратко.

   – У нас и с хазарами теперь мир, – возражали ему, – а будет война, если с ним не поладим!

   Так продолжалось еще долго. Решить никак не могли до тех пор, пока не увидели, что хазары гонят к ним их ладьи и дракары, которые они оставили в бою. Это было всем приятно, так как отношение к своему кораблю было непростое. Корабль для руса или варяга был живым, каждый имел собственное имя, собственную историю. С ним общались, задабривали, угощали, просили и даже хоронили, когда он приходил в негодность. Хазары подогнали корабли к песчаной косе и попросили вернуть им их суда, чтобы уплыть обратно. Русы с радостью согласились. Когда они пересаживались, здороваясь и поздравляя корабли со славной битвой, они заметили, что в каждом судне стояло по паре бочек вина и множество угощений, которые тут же нашли применение.

   Вече плавно перешло в шумный пир, на котором к вечеру было наконец решено, что от добра добра не ищут и нужно дождаться князя Святослава, который пусть сам и договаривается с Каганом. Как он решит, так и будет любо для веча. После заката, не выставив караулов, перепев все песни, какие помнили, русы угомонились. Проснувшись на рассвете, они с удивлением убедились, что хазары не воспользовались их беспечностью и не перебили ночью. Более того, по первому ветру Каган прислал еще много вина и еды с повторным приглашением в гости. К обеду, когда солнце пригрело хмельные головы, а вино опять кончилось, было на редкость быстро и единодушно решено идти к Кагану и ждать у него Святослава. Собирались недолго. Очень скоро русы и варяги нетвердыми походками уже вышагивали по хазарским коврам. Прежде всего они заставили себя уважать тем, что категорично потребовали у хазар еще вина и несколько быков для тризны по погибшим. Остаток дня был потрачен на похороны, как всегда с песнями и плясками.

   Утром проснулись не все и не сразу. Многие продолжали спать в тех местах, где их застал сон. А застал он их в самых разных местах и положениях. По лицам некоторых проснувшихся было видно, что они были немало удивлены этими положениями. Еще более они были удивлены положениями соратников, которые лежали повсюду. Но, убедившись, что все живы и здоровы и что в бочках опять пусто, русы сбивались в кучки, присаживались на травке и что-то обсуждали, почесывая взъерошенные бороды. Они тоскливо поглядывали в сторону стана Великого Кагана. Через некоторое время от него опять пришли угощения. Он спрашивал через посыльного: хорошо ли русам гостится у него? Нет ли каких-нибудь просьб или пожеланий. Русы благодарили его, хвалили угощения, восхищались его щедростью и радушием.

Так продолжалось несколько дней. Беловский шел на поправку, окруженный заботой Венеславы. Они подружились. Она любила тихонько болтать с ним, рассказывать ему сказки, негромко петь песни вдали от очередного шумного пира русов. Он не мог участвовать в них по состоянию здоровья, а Венеслава, потому что не воин. Общаться им было больше не с кем, поэтому волей-неволей они были всегда вдвоем. Вскоре его стало сильно беспокоить состояние дружины, которая уже практически не просыпалась. Несколько раз русы решали прекратить пить вино, понимая, что это не приведет ни к чему хорошему. Но, дотерпев до обеда или даже до вечера, опухнув от безделья, они все равно срывались и напивались. И действительно, заняться им было положительно нечем. Пропитание им исправно привозили, оставалось только открыть рот, поэтому не было смысла даже ловить рыбу. Они только спали, ели, пили и ждали Святослава, за которым послали гонцов.

Беловский помнил, что не должен вмешиваться в исторический процесс, поэтому, скрепя сердце, наблюдал деградацию русов со стороны. Каким-то животным чутьем он ждал беды, которая вскоре и случилась. Дело в том, что им для стоянки отвели место недалеко от расположения крещеных черкасов, которые еще не забыли ужасную смерть Тимофея. При встрече с русами они старались их просто не замечать, чтобы не сорваться. Русы тоже чувствовали это. Чувствовали, что к ним относятся очень плохо. Что их презирают за беспробудное пьянство и шумный образ жизни. Именно благодаря пьянству они и сами стали задирать черкасов. Начали происходить какие-то небольшие стычки, перепалки. Впрочем, ни те, ни другие, к счастью, не понимали слов друг друга, иначе резни было бы не избежать. Беловский понимал оба языка и ужасался ругательствам с обеих сторон. Таких слов, оскорбляющих матерей, богов и их самих, вынести не смог бы ни один человек. Но они до поры до времени расходились. Безнаказанность провоцировала еще большее презрение. Черкасы стали оскорблять русов чаще и яростней. Кончилось тем, что один молодой черкас страшно обругал пьяного руса, который не остался в долгу. И все было бы ничего. К непонятной ругани уже привыкли, но черкас так разошелся, назвал такими последними словами качающегося мужика, что осталось только плюнуть в него. Что он и сделал. На беду в это время несколько варягов шлялись по хазарскому лагерю в поисках подачек вина или пищи. Они видели, как рус, не вынеся такого оскорбления, бросился на обидчика, но был сбит одним ударом под всеобщий хохот. Он поднимался на нетвердые ноги, бросался опять, но молодой и ловкий черкас вновь и вновь швырял его наземь. Варяги кинулись на защиту, но их было слишком мало. Тем не менее им позволили забрать избитого руса и под градом объедков, головешек и плевков вынести его из лагеря.

Через несколько минут они неожиданно вернулись при оружии, с полусотней плохо стоящих на ногах человек. Русы внезапно напали на отдыхающих черкасов и начали резню. Черкасов было значительно больше, и они, подняв невообразимый шум на весь лагерь, дали серьезный отпор. Драка была остервенелой и беспощадной. Бились недолго. Вскоре все русы были убиты. Черкасов погибло в три раза больше, и они без промедления решили идти мстить в расположение русов, чтобы перерезать всех до одного.

К этому времени Кагану уже доложили о конфликте. Он не мог позволить еще раз сорваться своим замыслам. Он каждый час благодарил Бога за то, что Он даровал великую милость, великое чудо, примирив русов в самом разгаре жесточайшей сечи. Тем более сейчас их ни что не должно отвернуть от него, и он внезапным броском конной гвардии успел остановить разъяренных черкасов. Гвардия перебила их несколько сотен, остальных разоружила и заковала в цепи. Проспавшиеся русы, с трудом поняли, что потеряли много товарищей, и стали требовать у Кагана объяснений. Русы плохо отличали, кто есть кто в многонациональном войске Каганата. Для них все были хазарами. Они кричали что-то про обещанное им гостеприимство, про слово Кагана, грозились уйти от него. Кагану срочно нужно было дать какое-то объяснение, отмежеваться от черкасов, объяснить русам, что они не хазары, а наемники. Но как? Договорились о том, что Каган утром будет вершить суд. Виновные будут строго наказаны. Наконец русы и варяги прекратили пить. Они вылили остатки вина в песок и сказали Кагану, что не примут больше от него угощения.

Наутро, как было обещано, сам Каган лично с высшими сановниками прибыл к русам. Из провальной ситуации, когда варвары опять ощетинились, пришли в себя, Каган нашел хитроумный выход. Они совещались всю ночь и пришли к нелегкому решению обвинить во всем христиан. Таким образом он лишается всех христианских союзников, правда, их было немного, но зато, во-первых, снимает с хазар вину за смерть русов, во-вторых, направляет их ненависть в сторону христиан. И это главное, он возмущал русов против христиан! Это было гораздо дороже и нужнее всех христианских союзников! При этом Каган останется чистым перед Богом, потому что не соврет, сказав, что пьяных русов перебили христиане. Разве не христиане?

Он велел привести к русским сотню закованных черкасов и позвал Михаила, как-то настороженно на него поглядывая.

– Здравствуй, дорогой Михаил! Как твоя рана? Вижу, что ты почти выздоровел, я рад за тебя! Сожалею, но сейчас тебе придется перевести русам не очень приятные для тебя слова. Но я надеюсь, что ты честно это сделаешь и не будешь искажать их смысл. Знай, что теперь у меня есть еще толмачи, которых привезли мне на днях из Итили. Кстати, я купил их, как и тебя, тоже у Мордахея Рыжего. Возможно, вы знакомы. Ты их увидишь, они будут проверять правильность твоего перевода. Пойми меня, ситуация такая, что от любого слова зависит очень и очень многое.

Черкасов выстроили двумя рядами, и Каган начал речь. Беловскому поневоле пришлось все переводить, тем более что он не знал замыслов Кагана и не успел бы все равно что-то придумать во время перевода. Да и где-то в многочисленной свите стояли рабы Мордахея, которые его контролировали. Проревели трубы, и в воцарившейся тишине раздался голос Кагана:

– Прежде всего мы хотим принести глубокие соболезнования нашим друзьям и дорогим гостям по поводу гибели их товарищей… Наше сердце переполнено скорбью. Еще больше оно переполнено возмущением и негодованием на тех, кто посмел нарушить священные для всех народов мира законы гостеприимства! Тем более мы скорбим о том, что такое страшное преступление произошло в нашем лагере, под нашими знаменами! Но мы не будем этого терпеть! Мы не позволим никому марать наше честное имя! Мы провели расследование этого неслыханного преступления и пришли к выводу, что во всем виноваты только христиане. Ни один иудей, ни один мусульманин, ни один поклонник огня, солнца, иных богов или духов природных не принимал участия в нем. Вывод напрашивается сам…

Мы не будем терпеть в своей армии таких людей. Тем более что это не хазары. Это всего лишь наемники. Мы повторяем специально для уважаемых и дорогих наших гостей – это наемники, а не хазары! Но, несмотря на политические и военные выгоды от союза с ними, мы выбираем собственную честь и расторгаем с христианами все союзы! Нам честь и доброе имя дороже всякой выгоды! Враги наших друзей и гостей – наши враги! Если им угодно, пусть ищут союза с Басилевсом византийским и вместе с ним бесчинствуют, возмущая сами небеса беззаконием, а нам с ними не по пути! Правильно я говорю?

Русы одобрительно отозвались:

– Любо! Любо говоришь!

– А теперь я, Великий Каган Хазарии, буду вершить суд, памятуя суд царя Соломона и справедливость его!

Принесли убитых русов и положили перед черкасами. Те стали возмущаться. Пусть Каган, если он такой справедливый, принесет и убитых черкасов! Но их голоса не были услышаны. Каган спросил у русов:

– Чего достойны убийцы?

Русы ответили:

– Смерти достойны!

– Можно ли применить к ним милость вашу?

– Нет к убийцам гостей милости!

– Еще раз спрашиваю, чтобы никто не сказал, что я не хотел избавить этих преступников от смерти, – можете ли вы их простить?

– Убийцам гостя в нашем законе нет прощения!

– Спрашиваю у черкасов: вы ли убили этих людей, которые лежат перед вами? Может ли кто-нибудь сказать, что обвинен напрасно?

Черкассы загалдели, что они защищались. Каган спросил:

– Как могли пять тысяч защищаться от пятидесяти человек? Повторяю вопрос: кровь этих людей на вас? Кто возразит?

Черкасы молчали. Каган резюмировал:

– Пусть никто не скажет, что мы не позволили оправдаться обвиняемым! Русы, ваше ли это отмщение или мое?

– Наше! Наше! – ответили русы.

Каган попросил принести воды. Перед глазами черкасов он умыл руки.

– Кровь черкасов да будет платой за кровь русов, во имя прекращения распри! Да свершится правосудие!

После этих слов на берег принесли сотню приготовленных заранее крестов и разложили их четырьмя рядами. Перед каждым вырыли яму. Потом несколько групп палачей стали подводить к крестам черкасов и заваливать их на спину. Одни по два-три человека садились им на каждую руку и ногу, другие приколачивали их к кресту. Потом крест вместе с распятым поднимали и ставили в яму. После чего быстро засыпали ее и утаптывали так, чтобы крест стоял крепко. Работали они споро и слаженно. Некоторые приговоренные кричали, пытались вырваться, но на них не обращали внимания. Лишь одному каким-то чудом удалось побежать. Но убежал он недалеко и, сраженный копьем в затылок, упал лицом в песок.

Довольно скоро берег покрылся сотней без одного крестов, как будто лесом. Черкасы вначале хором кричали, проклинали, молились, стонали, извивались какое-то время, но вскоре силы покинули их, и они затихли, страдая молча. Лишь изредка то там, то здесь раздавался вопль или стон.

Русам опять привезли много бочек вина, чтобы они достойно похоронили покойников. Каган еще раз выразил соболезнования и надежду, что, видя такой суд, русы еще больше утвердятся в искренности его отношения к ним. И пусть ничто не разрушит их дружбу во век! Он объявил, что, кроме этого, сегодня по всему войску будут выявлены все христиане, которые должны будут выбрать смерть или отказ от креста, чтобы подобное преступление больше никогда не повторилось!

Русам было все равно. Они плохо отличали христиан от мусульман и иудеев. Для них все казались совершенно одинаковыми. На вопросы о Боге и их вере все говорили, что верят в Бога единого, Творца всего сущего. Как при этом они умудрялись друг с другом враждовать на почве веры – было загадкой. Все эти верования были для русов новыми, приносными, не древними, не исконными. Они знали, что в больших городах, таких как Новгород и Киев, молодежь стала увлекаться этими новыми веяниями. Богатая молодежь всегда чудит от сытости. Старики ворчали на эту новую заразу. Но в целом все русы относились безразлично к верованиям других и даже не вникали в их суть. Просто они знали, что у каждого народа свои боги. Это было естественно и понятно. Единственное, что с сегодняшнего дня крепко усвоили русы, это то, что христиане убили их сородичей, а остальные в этом невиновны. Христиан же можно отличить от других хазар по тому, что все они носят на груди изображение жесточайшей казни – распятие. Эта казнь – самое святое, что у них есть. Вера действительно страшная, нечеловеческая. Это даже не ведьмовство волкодлачье, не якшанье с упырями и кикиморами. Это что-то запредельное, не поддающееся пониманию нормального человека любой веры! Тут не нужно русам ничего объяснять и доказывать. Они и сами понимают, что люди, почитающие распятие, не могут быть хорошими людьми. Как сказал Каган: почитающий распятие – да будет распят!

На берегу шумела очередная тризна. Бочки и кувшины не успевали подносить. Разговоры велись в основном про христиан, еще стонавших на крестах. В них кидали кости, плевали, смеялись, крича: «Лучше бы вы верили в брагу, а не в распятие. Веселились бы сейчас с нами, а не висели на крестах!»

Тризна при свете костров продолжалась до глубокой ночи. Во всем хазарском войске казнили христиан. Их связывали, грузили на корабли и топили в мешках, чтобы не возиться потом с трупами. По пути на середину Волги их призывали отречься от Христа. Многие возвращались свободными.

Беловский с Венеславой наблюдали это все со стороны, сидя на одном из кораблей, наполовину вытащенном на берег. Венеслава была неравнодушной девушкой. Он помнил, как она потеряла сознание во время казни Тимофея. И сейчас она, боясь посмотреть на кресты, уткнувшись лицом в руку Михаила, тихо плакала. Весь день он рассказывал ей про Христа, про действительный смысл Распятия. Пересказывал Евангельскую историю. Венеслава живо переживала, спрашивала. Ей было непонятно многое. Например – почему апостолы не отбили Иисуса у римлян. Почему даже не попытались? Неужели смерть в бою за Бога их так страшила? Она искренне недоумевала на них. Это был позор, достойный, с ее точки зрения, самого страшного наказания. Она предположила, что если бы Христос пришел на Русь, а не к евреям и апостолы были бы русами, то они бы не позволили Его распять. В крайнем случае, полегли бы все до одного у его ног, защищая до последней капли крови своего учителя!

Над Волгой встала луна. Русы успокоились и уснули. Невероятно, но на крестах еще были живые. Иногда в воцарившейся тишине от них еще доносились тихие стоны или частое, хриплое дыхание.

   Вдруг Мишке показалось, что его кто-то позвал по имени. Он насторожился, сказал всхлипывающей Венеславе:

   – Тихо! Ты ничего не слышала?

   Венеслава замолчала, приподняла голову и тоже прислушалась. Где-то далеко брехала собака, иногда ржали кони. В Волге время от времени плескалась крупная рыба, разбивая волнами зеркальное отражение луны. На фоне звездного неба зловеще торчали силуэты крестов с острыми, выпирающими коленями черкасов.

   Прислушиваясь, они отчетливо услышали, как кто-то со стороны крестов тихо стонет:

– Михаи-и-ил!

Через некоторое время послышалось опять:

– Михаи-и-ил!

Беловский с Венеславой привстали.

– Михаи-и-ил! – простонал голос опять.

Мишка сошел на берег, прислушиваясь к голосу.

– Михаи-и-ил!

Осторожно ступая по песку, он пошел на голос. Венеслава вцепилась в его руку.

– Не ходи, мне страшно!

– Кто-то меня зовет. Ты слышишь?

– Слышу, но мне страшно!

– Оставайся здесь, я один схожу.

– Нет! Нет! Я не смогу! Одной мне еще страшней!

– Ничего не бойся. Подожди меня здесь. Я скоро вернусь.

– Нет, не оставляй меня одну, – вцепившись похолодевшими пальцами в его запястье, шептала Венеслава, – это русалки тебя зовут. Не ходи!

– Нет, я пойду. Ничего не бойся. Это не русалки!

– Я не отпущу тебя! Ты не знаешь, русалки по ночам зазывают разными голосами молодцев, чтобы утопить и выпить горячую кровь. Им всегда холодно в воде. Они кровью согреваются!

– Сказки это все! Жди меня тут!

– Нет, я пойду с тобой! Мне страшно…

– Ну, пойдем вместе. Только не смотри на них.

– На кого, а? На кого не смотреть? Кто там? – дрожала она.

– На покойников не смотри. Смотри в ноги, поняла?

– Ага… Поняла… Не буду смотреть. Ты только меня не отпускай! Не отпускай меня, ладно?

– Ладно, ладно! Отпустишь тебя! Вцепилась как щука! Пойдем, только тихо! Хазары заметят – несдобровать нам!

Они осторожно, с остановками стали красться к крестам. Голос продолжал уныло звать:

– Михаи-и-ил…

Кресты стояли четырьмя рядами на расстоянии шести-семи шагов друг от друга. Резко пахло вытекшими из тел испражнениями, кровью и еще чем-то. Каким-то смертельным ужасом, холодным, обильным потом страха. Венеслава, дрожа всем телом, уткнувшись лицом в Михаила, брела, спотыкаясь в полуобморочном состоянии.

– Под ноги смотри!

Но она была не в состоянии оторвать лицо от него. Беловский это понял и прижал ее к себе. Они медленно проходили между крестов, ища голос. Стояла абсолютная тишина, лишь изредка кто-то еле слышно шевелился или вздыхал. Ему вспомнилось, что подобное ощущение было у него в ночной полевой казарме, где, вымотавшиеся за день, мертвым сном спали две сотни человек. В душной тишине помещения иногда кто-то поворачивался, чмокал или сопел. Вот и тут все как будто спят и изредка шевелятся во сне.

– Михаи-и-ил… – послышалось уже ближе.

Михаил пристально всматривался в тела на крестах, ища источник голоса. Но вдруг Венеслава споткнулась. От неожиданности она вскрикнула. Вслед за ней и Беловский почувствовал под ногами что-то мягкое и тяжелое. Они чуть не упали. Присмотревшись, увидели, человека, который пытался ползти.

– Михаил, ты пришел? – спросил он с трудом на черкасском наречии.

– Ты кто?

– Я – раб Божий Захария.

– Ты звал меня, Захария?

– Я больше никого не знаю из русов… К тому же ты крещеный. Я видел у тебя крест, – он замолчал, тяжело дыша. – У меня порвались руки, я упал с креста. Когда падал, порвались и ноги. Гвозди тонкие… Плохо приколотили… Я не могу ползти. Дайте воды…

– У нас нет воды…

– Отнесите меня к воде… Ради Бога…

До берега было недалеко, шагов двести, не более. Но там спали русы. В темноте можно было наскочить на кого-нибудь и поднять весь лагерь. Можно было вернуться тем же путем. Но там были корабли, на которых тоже спали русы. Да и нужно ли? Можно ли? Он не имел права вмешиваться в историю! Если допустить, что Михаила нет в этом времени, то, значит, и Захарию некому тащить к реке. Вдруг он выживет? Тогда он продолжит фигурировать в истории. А это было не по правилам троянцев.

Беловский мучительно думал, что ему делать. Он был в растерянности. Венеслава немного пришла в себя, убедилась, что перед ней не вурдалак, не покойник, а живой черкас. Она спросила:

– Что он говорит?

– Он просит отнести его к реке.

– Так давай же отнесем.

– Ты понимаешь, что он казнен судом Великого Кагана и суд этот одобрен русским вечем?

– Да, понимаю.

– Если увидят, то подумают, что мы его сняли с креста и помогаем бежать…

– Не увидят, мы тихонечко!

– Ты понимаешь, что он тебе враг? Почему ты хочешь ему помочь?

– Ты рассказывал сегодня про Иисуса. Я представила. Мне стало очень жалко Его. Ему никто не помог! Его все-все оставили! Горько ему было… Да и какой он сейчас враг? Враг – когда сильный. А когда немощный – какой враг?

– Добрая ты, Венеславушка. Настоящая русская у тебя душа.

– А какая же? Конечно, русская.

– Я не в том смысле… ты не поймешь, о чем я….

Захария застонал. Кажется, он терял сознание и просил воды.

– Если мы его понесем и он будет так стонать, то нас все равно заметят…

– Подожди меня здесь, Мишенька, я сбегаю одна и принесу воды. Мы его напоим. Если ему станет легче, то отнесем к воде. А нет – как Богу угодно!

– Какому Богу?

– Какому, какому! Его Богу, конечно! Иисусу! Не Перуну же?

– Почему не Перуну?

– Потому что Перун наш, а не его. У него есть свой Бог.

– И ты не боишься идти одна?

– Теперь не боюсь…

– Почему?

– Мне его Бог поможет.

– А почему не Перун? Он же твой бог?

– Потому что я сейчас не его делом занимаюсь. Какая ему разница – выживет черкас или не выживет? У него своих детей хватает…