Текст книги "Сердце на ладони"
Автор книги: Иван Шамякин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц)
– Ты видел, как берет? Поудим, доктор? – обратился Гукан к Ярощу, угадав в нем единомышленника.
– Конечно, поудим! – откликнулся Ярош; сбросив тапки, закатав штаны, он побрел через ручей. – Я подальше.
Гукан оценил его рыбацкую деликатность. Посмотрел вслед, сказал:
– Завидую этому человеку. Богатырь, – вздохнул. – Неровно делит мать-природа.
– Да уж неровно, чтоб ей пусто было, – согласился Кирилл, разматывая леску.
Он пристроился тут же, шагах в десяти от Гукана, хотя тому это не очень понравилось. Сел на обрывистом бережку свесив ноги к воде, насадил червяка, поплевал на него, натянул леску, согнув удилище, и отпустил: крючок и груз полетели далеко в реку, но течение быстро снесло поплавок к берегу. А Гукановы поплавки, наоборот, тянет на середину. Неожиданные повороты делает течение! Шикович проследил, как проплыл кустик травы, поразмыслил над тайнами реки, понял наконец, почему Гукан занял эту позицию: сливаются два потока – реки и ручья, рыба любит такие уголки. Его место уже не то. Но он не сдал искать другого. Тут хорошо сидеть на мягкой траве. Вода близко, хоть опускай в нее ноги. Удивительное журчание. Как будто вода бежит по звонкой металлической трубе. Почему это? Откуда? Струя бьет в берег? Берег тут мягкий. Он вслушивался, вглядывался. Но мысли расплываются, нельзя сосредоточиться. Набегают одна на другую. Ласточки чертят крыльями воду. Летают, у самых ног. Может быть, гнездо в круче? Пахнут травы. Ласточки не нарушают покоя, а запах опьяняет. Клонит ко сну. Красный поплавок легко покачивается. Однако не клюет. А Гукан то и дело подсекает. И уже сколько раз в воздухе мелькали рыбки, трепетали в траве.
«Мелочь берет. Можно и с удочкой браконьерствовать. Надо ему об этом сказать». Но не сказал – поленился. Хотелось повалиться на траву и смотреть в небо, где сгущаются облака. Солнце еще пробивает их, но расплылось, как… желток на сковородке. Чужой старый образ. Ну их, эти образы! Опять дотошные критики будут ловить у него блох. Аллах с ними! Не каждый может писать метафорами.
Тяжело шмякнулось что-то рядом в траву.
– Смотри! – Гукан держал в руке большого окуня, и лицо его сияло.
Шикович засмеялся. Вспомнилась французская кинокомедия, эпизод, где в соревновании рыболовов рыба клевала только у браконьера – героя фильма.
Кирилла всегда забавляла наивная радость и неумеренное бахвальство рыболовов и охотников. Уважаемые, серьезные люди, взяв в руки удочку или ружье, превращаются в детей.
Между тем Гукан достал из кармана что-то вроде маленького пистолета, вытащил из дула ленту рулетки и смерил длину окуня. А потом этим же прибором взвесил, рыбину. Кирилл смотрел на него уже без иронии, а даже с некоторым восхищением: «Ух, черт! Ну и дотошный!» Лицо Гукана, расплывшееся было в улыбке, снова вытянулось, когда он сказал:
– Восемьсот граммов. Думал, больше.
Но вообще он, очевидно, был доволен уловом. Присел под вербой. Чудно сел – высоко, до самого подбородка подняв острые колени. На правое колено положил удилище.
Шикович увидел, как вокруг поплавка ходят окуньки, и залюбовался их'игрой.
– Чем, инженер человеческих душ, собираешься порадовать нас в ближайшее время?
– «Кирилл не любил ни этого обращения, замусоленное до тошноты, ни этого шаблонного вопроса. Но подумал, что Гукан, сам того не ведая, дал повод для разговора, ради которого Шикович и приглашал его к себе.
– Хочу вернуться к подполью. – Шикович нарочно не оборачивался, однако почувствовал на себе долгий пристальный взгляд председателя исполкома.
– Опять война? Шестнадцать лет строим. Вон какие города отгрохали. Дети выросли, родившиеся после войны. Глянешь вокруг – дух занимается. Вот-вот советский человек на луну ступит. А ваш брат все воюет. Назад, братцы, смотрите. Не умеете смотреть вперед!
– Справедливый упрек, Семен Парфенович, – согласился Шикович. – Но каждый пишет о том, что его волнует.
– Роман? – спросил Гукан после долгой паузы.
– Документальная повесть.
– Документальная? Писано-переписано…
– Не так уж много, Семен Парфенович. О нашем городе одна ваша книга. Да и сколько там о подполье? Мимоходом. В основном – партизаны. Я хочу заглянуть поглубже… Разобраться.
– Разбирался горком.
– Правильно. Но мне, например, далеко не все ясно. Особенно первый период. К тому же, согласитесь, что сейчас мы на многое смотрим другими глазами.
– Хочешь, значит, проревизовать решение горкома. – Гукан не спрашивал, а как бы с иронией констатировал факт.
Шикович поерзал в траве и с силой закинул удочку в воду. Он понял, что Гукан не отступится ни от одного слова, ни от одного положения своей книги, написанной его, Кирилловой, рукой. Охватила злость.
«Почему ты так упорно держишься за то, что у многих вызывает сомнения? Почему считаешь, что только ты сказал истину? Решение горкома!.. Ты был секретарем и подготовил это решение, повторив то, что написал в книге. А люди – участники – протестуют!..»
Кирилл обеими руками сжал удилище, как будто оно могло затащить его неведомо куда. Он боялся, как бы не прорвалось его раздражение. Понимал, что ссориться сейчас с Гука-ном глупо и неуместно.
Помог ему справиться с собой сам Гукан. Он встал, наклонился над водой, и со стороны можно было подумать, что, кроме поплавков и рыбы, ничто больше не волнует и не занимает его. Кирилл оглядел долговязую фигуру, спокойное аскетическое лицо и, чувствуя, как остывает, беззлобно выругался про себя:
«Актер, чертова жердина! Дорого я дал бы, чтоб узнать, о чем ты думаешь».
Они долго молчали.
Наконец, насаживая нового червяка, Гукан сказал:
– Это тебя Ярош подбивает на подполье? Советую не слишком поддаваться ему. Анархист.
– Ярош анархист? – Кириллу стало весело. – Более дисциплинированного человека я не знаю.
– Разная бывает дисциплина. Безусловно, он выполнял ответственные задания. Но это было, так сказать, не главное направление нашей борьбы. И его держали в стороне. Поэтому у него сложилось однобокое представление о подполье. В нашей книге, конечно, не все факты и люди названы… Но я и не ставил себе такой цели…
«Книга «наша», а цель «твоя», – мысленно засек Кирилл.
– Мы дали общую оценку… А Ярош хотел все перечеркнуть только потому, что его не упомянули… Взять хотя бы его письмо в редакцию.
Шикович вспомнил свое первое знакомство с Ярошем – как, получив письмо, разыскал молодого врача. И тот с болью, с обидой рассказывал о своих незаслуженно забытых друзьяхподпольщиках.
Нет, Ярош написал тогда не потому, что не упомянули в книге его. В этом Кирилл за годы дружбы с ним убедился. Но не совсем неправ и Гукан: у Яроша действительно было путаное представление об общей картине подпольной борьбы в городе.
И тут же Кирилл вспомнил сегодняшний разговор с другом о том, стоит ли тревожить мертвых. Даже Ярош, неукротимый и неутомимый Ярош вот как стал рассуждать! Что это – возраст? Дача, голуби, рыба…
А может быть, и правда, это не то, не главное, что нужно сейчас народу?
У Шиковича нередко возникали такие сомнения в актуальности своих творческих замыслов. Это тяжелые сомнения. Кирилл боялся их. Поэтому ему уже не хотелось ни «прощупывать» Гукана, ни вообще продолжать этот разговор. Надо переключиться на что-нибудь другое!
Ему повезло: нырнул поплавок, он подсек и вытащил порядочного язя. Его удача подогрела рыболовный азарт Гукана – язя тот не взял ни одного. Семен Парфенович подсел поближе, заговорил о повадках рыб. Рассказывал с интересными подробностями, но очень уж монотонно. Кирилл молчал. Смотрел, как покачивается поплавок, слушал журчание воды, крик ласточек. Река убаюкивала…
Вдруг Гукан услышал, как рядом что-то тяжелое плюхнулось в воду. Подумал, обвалился берег. Глянул – нет Шиковича. По реке плыла соломенная шляпа. Семен Парфенович испуганно вскочил. Но тут же под обрывом вынырнула голова.
– За удилище, хватайся за удилище! – крикнул Гукан. Шикович схватился за удилище и, фыркая, отплевываясь, выбрался на берег. А шляпа поплыла по течению.
– Что случилось?
– Задремал, – ответил Шикович, тряся головой, чтоб вылить воду из ушей.
– Задремал? – Гукан так захохотал, что ласточки испуганно шарахнулись за реку. Ши-ковичу никогда не доводилось слышать, чтоб суровый, скупой на улыбку председатель так хохотал. Никак не мог успокоиться. Его хохот привлек внимание Яроша. Он бросил удочки и вышел из лозняка, чтоб посмотреть, что случилось.
3
Обычно Гукан появлялся в исполкоме за полчаса до начала работы, а то и раньше. Во-первых, это дисциплинировало подчиненных, хотя, когда секретарша стала приходить раньше его, он запретил ей это делать. Она должна была быть на месте без пяти девять, не раньше и не позже. Гукан любил порядок и умел его поддерживать.
Во-вторых, таким образом ему удавалось избегать встреч с теми, кто добивался квартиры и ежедневно подстерегал его. Наконец, в пустом, хорошо проветренном кабинете, в окна которого заглядывали ветви каштана, славно думалось и можно было спокойно спланировать свой рабочий день.
У Гукана – не в пример иным руководителям – хватало воли придерживаться этих однодневных планов.
В понедельник Семен Парфенович проспал: Он и досадовал и улыбался, когда торопливо шел по омытым дождем улицам. Уже лет двадцать с ним этого не случалось. Без будильника, без посторонней помощи он мог проснуться точно в назначенный час. А тут вдруг проспал до половины девятого. Всему виной вчерашняя поездка.
«А впрочем, это не плохо, что организм еще способен так выключаться», – размышлял он на ходу.
Вспоминал вчерашний день. Много было приятного. Особенно рыбалка. Редко когда так повезет. А какое незабываемое ощущение oт дождя, который захватил их на лугу! А потом, как он готовил с хозяйками уху, пока мужчины ездили в деревню в лавку, и со смехом рассказывал им, как свалился в реку Кирилл Шикович. Женщины тоже смеялись..
В приемной уже ждали люди. Человек десять. Гукан поздоровался. Его сразу окружили.
– Товарищ председатель!;
– Семен Парфенович!
– Товарищ Гукан!
Он остановился посреди комнаты, высокий, выше самого рослого из посетителей. Снял габардиновую кепку, вытер сложенным вчетверо платком лоб и шею. Внимательно оглядел присутствующих, стараясь отгадать, кто с чем.
– Погодите. Можете считать меня бюрократом, кем угодно, но давайте сразу выясним взаимоотношения. Заявляю решительно: по квартирным вопросам не принимаю. В пятницу – милости просим.
– Я два месяца не могу к вам попасть! – раздраженно крикнула молодая женщина с бледным усталым лицом, в простеньком платье.
– Возможно, – спокойно согласился Гу-кан. – Дела и выезды дважды срывали мне приемный день. Принимали мои заместители.
– А я хочу к вам!
– Нэла, – обратился Гукан к секретарше, – была эта гражданка на приемах?
– Была.
– Запишите ее на пятницу первой в очередь. – И приветливо сказал женщине: – Жду вас ровно в девять.
Посетительница растерялась. Председатель отлично знал таких вот сердитых, которые приходят с явным намерением покричать, поскандалить, и умел успокоить или хотя бы умерить их воинственный пыл.
Женщина теперь не отходила от Нэлы, чтоб та не забыла записать ее первой.
– Вы, товарищ майор, насчет дороги? – Лицо Гукана мгновенно посуровело, глаза стали колючими и смотрели не на майора, а поверх его головы, как бы разыскивая кого-то. – Дорогу мимо школы-интерната закрываем. Вы хотите, чтоб дети глотали пыль и газы от ваших машин? Не выйдет! Вам дали проезд – приведите его в порядок.
– Мост.
Гукан раздраженно обратился к присутствующим:
– Мост через канаву – коза перескочит. Проблема, видите ли! Что же мне, детей послать, чтоб построили этот мост? Постыдились бы говорить. Такая часть!..
Кто-то рассмеялся.
Гукан круто повернулся к следующему посетителю – человеку интеллигентного вида, в очках.
– Вы?
– Я, собственно говоря, тоже…
– В пятницу. У вас что? – Я насчет парка…,
– К Кушнеру. Пусть подготовит предложения.
Гукан поискал глазами посетителя, у которого могло быть дело, не вызывающее сомнений в его важности.
Взгляд остановился на совсем молодом человеке, почти юноше, модно одетом: светлый костюм, коричневая рубашка, узенький галстук. Он стоял в стороне, слушал, и в глазах его, чуть близоруких, прищуренных, светилась ироническая усмешка.
У таких, которые не лезут вперед, не заглядывают льстиво в глаза и даже не очень добиваются приема, у них-то и бывают интересные дела.
– А вы, товарищ? – через головы обратился к нему Гукан.
– Я? – показал на себя пальцем юноша и как будто удивился. – Я хочу предложить новую планировку микрорайона. На Выселках. – И он поднял рулон ватманской бумаги.
– О! – обрадовался Гукан. – С этого мы и начнем! Потому что на сегодняшний день это главное. Прошу вас.
И посетители молча расступились, разомкнув кольцо вокруг председателя и давая дорогу к двери кабинета молодому архитектору.
В приемной было уже душно. А в кабинете чудесный влажный холодок: закроешь за собой дверь и словно попадаешь в другую страну. Окна выходили на север, на тихую улицу. Гукан кивнул на длинный стол:
– Тут и раскладывайте свои чертежи. Вместо кнопок вот вам. – Он поднял один из массивных подшипников, которые горкой лежали на краю стола.
Гукан повесил на вешалку кепку, заглянул в настольный календарь – какие дела ждут его сегодня. Потом подошел к открытому окну и залюбовался каштанами. С тех самых пор, как зажглись белые свечки цветов, он с любопытством следил, как завязывались, развивались и как теперь растут плоды каштана, маленькие, еще зеленые, с едва заметной насечкой. Семен Парфенович смотрел на них по нескольку раз на день. Это давало отдых нервам, хорошо действовало на настроение.
Но, разглядывая каштан, он вдруг почувствовал какую-то тревогу. Отчего?!
Словно испугавшись, что эту тревогу может заметить посторонний человек, председатель быстро обернулся.
– Ну, что у вас?
– Вот здесь…
– Не надо объяснять. Я сам… Я, молодой человек, зубы съел на этих планировках. Так… Так… Это у вас что?
– Сад для детей. Со всем комплексом…
– Так… Любопытно. Любопытно…
Он перешел ко второму листу, к третьему. Проект ему нравился. Планировка микрорайона, архитектура его не похожи были на все, что ему показывали до сих пор. Обком и горком поставили задачу сделать микрорайон самым красивым в городе, самым современным по архитектурному решению, и несколько бескрылых проектов уже было отклонено. А в этом, пожалуй, что-то есть. Гукан подошел к столику, на котором стояли телефонные аппараты, позвонил главному архитектору города Гамбиц-кому, потом своему заместителю Кушнеру, занимавшемуся вопросами строительства. Попросил их зайти. Кладя трубку, спросил:
– Как ваша фамилия? Кто вы?
– Моя? – опять, словно с удивлением, переспросил юноша и улыбнулся, должно быть, подумал: «Наконец-то догадался спросить». – Я студент Ленинградского архитектурного. Дипломант. Это мой дипломный проект. Я вырос на Выселках.
– О, брат, это уже прямо-таки тема для романа! Знаешь, есть у нас местный писатель Шикович?
– Знаю. Я еще когда в школе учился, он у нас выступал.
– Да… Его хлебом не корми, а дай поговорить.
И вспомнилось, как вчера Шикович чуть не испортил день. Хорошо было после рыбалки сидеть на веранде, слушать, как шумят дождь и деревья в лесу. Он, Гукан, и женщины пили шампанское. Шикович и Ярош – коньяк. Черт его потянул за язык заговорить о культе личности (сейчас Гукан даже не помнил, с чего это началось). Вот тогда Шикович и разошелся. Припомнил, как Гукан, будучи секретарем горкома, заставлял его сочинять письма Сталину. Конференция ли какая-нибудь, собрание актива – подавай сюда Шиковича, чтоб написано было красиво, поэтично. «Где они, наши письма, Семен? Давай когда-нибудь почитаем! И некоторые места из нашей книги, из первого издания. Хочешь, сейчас прочту?»
Жена и Ярош охладили пыл разошедшегося хозяина. И надо признать, что он тут же сумел обернуть все в шутку и даже вроде бы извинился. Семена Парфеновича не обидела пьяная болтовня и напоминание о его прежних делах. Не он один так поступал. Такое было время. Задело другое: фамильярность, с которой Шикович говорил все это. Он тогда же решил, что был прав, весьма осторожно принимая приглашения. Нельзя ответственному работнику ходить по гостям! Слишком легко теряется дистанция.
Теперь, отгоняя непрошеные воспоминания, он подумал иначе, уже со злостью: «Задрал нос писака… Распоясался».
…Первым вкатился в кабинет Гамбицкий, низкий, толстый, с головой-шаром, блестящей, даже сизой от частого бритья. Он двигался точно на роликах – быстро, бесшумно. Председателю архитектор крепко пожал руку. Со своим коллегой поздоровался издали, кивком.
– Привет, Кухарев. Ты все-таки решил побеспокоить Семена Парфеновича? Ах, молодежь, молодежь!
– И правильно сделал, что побеспокоил. Любопытный проект, – сказал Гукан.
Гамбицкий испытующе посмотрел на председателя: говорит, что думает, или с подвохом?
– Любопытный. Но не наши традиции, Семен Парфенович. Не наш стиль, форма. Западные.
– А что, по-вашему, на Западе в архитектуре нет ничего интересного? – спросил Кухарев.
– Нет. Почему же? Есть оригинальные решения. Весьма своеобразные. Но у нас не те задачи, дорогой мой коллега.
– А по-моему, главная задача, чтоб было красиво, дешево и людям удобно жить. А вы просто консерватор!
Бритая голова Гамбицкого покраснела, маленькие уши загорелись, как два лепестка. Гу-кан рассмеялся.
– О! А вы из молодых, да ранний. Зубастый. Это хорошо. – И вдруг на лицо его как бы легла тень. – Но имейте уважение к нам, старикам. Мы с Феликсом Яновичем взрывали город в сорок первом. Мы его построили заново. Разве плохо построили?
– Вообще… ничего.
– Вы слышали? Вообще! – плаксиво выкрикнул главный архитектор.
– Хорошо построили! – сурово и решительно сказал Гукан.
– Хорошо, – с чуть заметной улыбкой согласился Кухарев. – Я уважаю старших. Я учусь у них. Но, Феликс Янович… вы говорите: другие задачи. На Западе – Чехословакия и ГДР с их высокой строительной культурой, разве у них не те же задачи?
– Вот это правильно! – Тень на лбу Гу-кана, в его глазах растаяла. В кабднет, вошёл Кушнер, моложавый, с приятным'лицом, правый рукав пустой. Подал всем левую руку и без лишних слов стал разглядывать проект, переходя от одного листа к другому.
– Ну как, строитель? – спросил Гукан, наблюдая за заместителем с усмешкой.
– Черт его знает! Для меня это темный лес. Я покуда в натуре не увижу, никак не пойму, что хорошо, а что плохо, – откровенно признался Кушнер.
Гамбицкий хмыкнул. Гукан покачал головой. Его давно уже перестала удивлять откровенность заместителя, его на редкость самокритическое отношение к себе. Он говорил только правду и о себе и о других, какой бы она нибыла. Если чего Не понимал, не знал – не стыдился признаться ни начальству, ни подчиненным. За это одни его уважали, другие не любили.
– А мне планировка нравится. – Гукан постучал пальцами по первому листу. – Рассмотри, Гамбицкий, там со своими… Серьезно. В деталях…. Помогиге товарищу… Кухареву.
– Если Гамбицкому не по вкусу, он похоронит без долгих надгробных речей, – обронил Кушнер.
– Иван Федорович! – обиделся архитектор.
– А мы вынесем все проекты на исполком, в том числе и этот… Обсудим с участием общественности. Выселки должны быть самым красивым районом! – заключил Гукан.
У Кухарева при этих словах заблестели глаза. Ему, может быть, больше, чем кому бы то ни было, хотелось, чтоб Выселки стали самым красивым районом. Когда, свернув чертежи, Кухарев вышел, Гукан кивнул вслед:
– Видели, какая молодежь растет?
– Пробивная, – ответил Гамбицкий.
– Образованная, – вздохнул Кушнер. Гукан прошел за свой стол, сел в кресло,
полистал бумаги, выбирая, какой заняться в первую очередь.
Спросил:
– Как выходной провели?
– Ездил детей проведать в лагерь. Встретил ребят с завода. Возвращались назад – заглянули в чайную в Вербовичах. И, конечно, хватили лишнего. Да что пили! Пиво и какое-то плодоягодное вино. Пойло. И кто у нас выпускает такую дрянь? Бр-р, гадость! Лучше уж водку пить, – смешно сморщился Кушнер: даже свои человеческие слабости он никогда не скрывал.
Гамбицкий поджал губы, он никак не мог свыкнуться с этой «святой простотой» заместителя.
– Нет, я работал. Нам, творческим работникам, некогда и отдохнуть.
Гукан и Кушнер усомнились, что архитектор действительно работал, но смолчали.
Гукан сказал:
– А я так славно порыбачил. Возле Дятлова. На такое место напал… Окуни, дураки, одного подцепишь, ведешь, другие следом идут, готовы на берег выскочить. Килограмма четыре вытаскал. А потом насмешил меня один чудак. – Семен Парфенович откинулся на спинку кресла и засмеялся. – Ей-богу, давно уже так не веселился. Шикович. Они такую в лесничестве дачу себе отгрохали! С Ярошем. Хоромы! Живут, как баре. Так вот… Пришел Шикович на берег. Пьяненький, разумеется. Сел над обрывом. Бубнил, бубнил что-то. И вдруг – бултых. В реку! Гляжу – одна шляпа плывет. Едва я вытащил его. Задремал, оказывается. Ха-ха-ха…
Гамбицкому не приходилось, еще слышать, чтобы Гукан так смеялся. И потому в первый момент он растерялся. И только, потом, когда председатель уже вытирал платком глаза, архитектор залился мелким всхлипывающим смешком. Кушнер даже не улыбнулся. Ему не понравилась эта веселость, и он сказал:
– Никогда не видел Шиковича пьяным.
И этим как обрезал смех Гукана. Председатель мгновенно замкнулся: потушил глаза, сжал губы. Наклонился над столом, пригладил редкие седые волосы, бросил сердито:
– Ну, давайте работать!
Гамбицкий без единого слова направился к двери.
Кушнер подошел к окну и, выглянув на улицу, сорвал каштановый лист.
– Сколько раз я просил тебя, – разорился председатель, – не трогай листьев. Дурная привычка! Этак ты за лето весь каштан ощиплешь.
– Весь не достану.
Семен Парфенович кипел. За год с лишним совместной работы он так и не разобрался: на самом деле этот человек всегда говорит то, что думает, или иной раз просто издевается. Вот как сейчас: «Весь не достану».
– Если заместитель председателя исполкома будет так обращаться с зелеными насаждениями, не знаю, когда мы выполним решение обкома.
Кушнер засмеялся.
– Найдется оправдание: всю зелень погубил Кушнер.
Гукан не ответил. Склонив голову набок, начал писать резолюцию на какой-то бумаге, и Кушнер опять сказал то, что подумал:
– Мне кажется, Шикович не насмешил, а испортил тебе настроение. Чем?
Гукан проговорил подчеркнуто вежливо:
– Иван Федорович, давай займемся делами.
Кушнер улыбнулся и пошел к двери, бросив на ходу:
– Я еду на строительство школы-интерната.
Семен Парфенович нервно прошелся по кабинету, остановился у окна, полюбовался каштаном, чтобы успокоиться. Листья, с утра влажные, быстро обсыхали, поднимали кверху острые зубчики, меняли свой ярко-зеленый цвет на зелено-матовый. Где-то в вершине шуршали невидимые птицы. Все, как всегда, как вчера, позавчера. А спокойствие не приходило. Снова всплыла тревога.
«Шикович не насмешил, а испортил тебе настроение. Чем?» В самом деле – чем? Если не считать несколько шумного разговора о культе личности, Шикович вел себя радушным хозяином. Вообще весь вчерашний день был приятен. И сейчас стоит в ушах шум дождя, а перед глазами – потоки воды, льющиеся с крыши…
В новом доме крепкий дух свежей сосны, аппетитно пахнут уха и жареная рыба…
Что еще говорил Шикович? Ага, о подполье… Что он сказал? «Хочу писать повесть. Документальную. Заглянуть поглубже. Разобраться». В чем? В чем он хочет разобраться? Ну что ж, пускай разбирается. В конце концов, держаться за свою оценку, данную подполью десять лет назад, не так уж сейчас и обязательно. Упорствовать было бы неразумно.
А вообще, будь его воля, он не позволил бы каждому писаке копаться в прошлом. Не твое это дело. Пиши о том, что видишь вокруг себя. Был на фронте – пиши про фронт. А я руководил подпольем – я и написал про подполье.
Впрочем, все это ерунда. Не в характере Шиковича слишком углубляться. Не хватит пороху.
«Я знаю меру твоей глубины – всё по верхам. Тебе кажется, что ты написал за меня книжку. Что бы ты написал, не будь моих материалов и рассказов? Лодырь. Я тебя силком засаживал за рабочий стол. Моя книжка поставила тебя на ноги. Не забывай это!»
Незаметно мысли приняли форму отповеди Шиковичу, который чем-то раздражал его. Правда, Семен Парфенович старался сохранить объективность. Даже упрекнул себя за то, что в последние годы как-то забыл о человеке, который ему помог. «Писатели народ самолюбивый, надо было его приласкать». Но эта «объективность» мало успокаивала. Чем больше он думал, тем больше злился. «Ишь, раскричался! Письма его заставляли писать!.. Переработался… Зазнался – вот в чем беда».
Увлекшись, Гукан не услышал, как в кабинет вошел секретарь исполкома Гарусевич. Он всегда появлялся и исчезал бесшумно, как тень. Даже Гукан, сам педант, дивился, откуда у этого деревенского парня такая педантичность. Идет бурное заседание, решаются важнейшие вопросы, а он, Гарусевич, в определенное время бесшумно исчезает, чтобы у себя, в кабинете выпить бутылку боржома и съесть бутерброд, который приносит с собой из дому.
Секретарь осторожно кашлянул.
Гукан нервно вздрогнул, обернулся. Бросил пытливый взгляд: он знал, что у него в последнее время появилась старческая привычка разговаривать с самим собой вслух.
– Как это вам удается? Дверь на весь дом скрипит, один вы умеете открывать ее бесшумно.
– Вы глубоко задумались, Семен Парфенович. – Гарусевич сочувственно вздохнул.
Гукан придирчиво оглядел его. Как всегда, костюм словно только что из-под утюга, ботинки – из-под бархатки чистильщика. И казалось, этой же бархаткой «надраены» щеки. Гу~ кан неприязненно подумал: «Увидеть бы тебя хоть раз небритым».
Вернувшись за стол, коротко спросил:
– Что там у нас?
Гарусевич сел и стал подавать бумаги на подпись.
– Письмо в Совет Министров о добавочных ассигнованиях на строительство продуктовых магазинов…
Гукан снял с пера пылинку, аккуратно подписал и промокнул.
– Записка в обком о создании новых парков.:
Подписал размашисто, не читая.
– Ответ в редакцию насчет непорядков в похоронном бюро и на кладбище…
– Непорядки на кладбище!.. – Председатель грустно покачал головой. – Чем только нам, Кондрат Петрович, не приходится заниматься!
– Да, – снова сочувственно вздохнул Гарусевич.
Гукан прочитал ответ и не подписал – отложил в сторону.
– А вот здесь нам пишут. Канадские туристы выражают благодарность за гостеприимство. Группа балтийских моряков хвалит наш город и особенно ресторан.
– Ну, это юмористы, чертовы дети. Город как город. А ресторан дрянь. Надо, нам послушать трест столовых и ресторанов, – и неожиданно спросил: – Вы бываете в ресторане? —
Гарусевич смущенно покраснел.
– Что вы, Семен Парфенович! Правда, когда работал еще в отделу культуры, раза два актеры затащили… Пьянчуги, я вам скажу…
Гукан, который любил своего секретаря за аккуратность в работе, посмотрел на него с некоторой иронией.
– Почему-то у нас считается крамолой, если человек зашел в ресторан. А если я просто хочу пообедать? – Гукан устало зевнул. – Что там еще?
Секретарь подал целую стопку машинописных страниц.
– Записка председателя комиссии по охране здоровья о состоянии больниц в городе и bообще о всей нашей медицине. И скажу вам, Семен Парфенович, по-моему, необъективно. Одни недостатки видит доктор…
– Ярош?
– Ярош. Если он пошлет это выше – жди комиссии.
– Ну, комиссии нам бояться нечего. Ладно. Я почитаю. – Гукан хлопнул по стопке ладонью. Однако не стал читать, а когда секретарь вышел, снова подошел к окну. Снизу, с улицы, долетал людской гомон, шипение шин по нагретому асфальту. Сквозь листья каштана просвечивало небо, ясное, жаркое, как уже много дней подряд. Гукану опять вспомнилась вчерашняя дача. Он почувствовал себя усталым и подумал, что хорошо бы хоть недельку отдохнуть в таком вот тихом лесном, луговом уголке, не ездить бы ни на какие курорты, где зной и полно народу. Умеют же люди устраиваться! А он всю жизнь работает, волнуется. Шикович сейчас лежит под соснами в гамаке и фантазирует. Никто не рвется к нему на прием, не требует выполнения планов строительства. И Ярош… Нет, Ярош на работе. У хирурга, конечно, работы хватает – ничего не скажешь, больные не могут ждать.
Но зачем ему чернить то, чему мы отдали столько сил и здоровья, и он, Гукан, и сам Ярош?
Председатель не знал, что написано в докладе, и не хотел сейчас читать – боялся, что еще больше испортится настроение. Подумал, почему вчера Ярош ни словом не обмолвился об этой записке. Из деликатности, чтобы не беспокоить гостя служебными делами? От Яро-ша мысль перекинулась к Шиковичу, и вдруг отчетливо вспомнилось, как секретарь горкома Тарасов однажды упомянул, что до войны работал с Шиковичем в одном районе. Старые друзья, значит? Почему-то от этого стало неприятно. Гукан постарался успокоить себя: ну и что? Пусть друзья. Но и он, Гукан, работает с Тарасовым мирно и дружно. А что касается Яроша, то он ещё года два назад выступал на сессии с резкой критикой. И критика пошла на пользу: министерство обратило внимание. Открыты новые поликлиники, строится больница…
Все-таки каштан успокоил. Гукан посмеялся над своей тревогой и вернулся к столу.
Шел обычный рабочий день председателя горисполкома. Телефонные звонки. Посетители. Бумаги. Ливень бумаг. В середине дня позвонил заместитель председателя облисполкома Мухля. Выяснял некоторые детали переноса городской границы. Город рос. Под конец длинного телефонного разговора Гукан спросил между прочим:
– Послушай, Петр Макарович, кто у нас следит за строительством частных дач? Я знаю, что я занимаюсь, но только там, где отведены были участки под такое строительство. В Залетном. А я имею в виду дачи дикие, которые растут в разных местах, как грибы. Где? Не знаешь? Редко, значит, осматриваешь свои владения. Что творилось бы в городе, если бы я вот так же не знал, где что строится. Анархия!
Я не волнуюсь. В Дятловском лесничестве, видел, какие хоромы выросли? Да, Яроша и Шиковича. Я ведь не говорю, что им не нужна дача. Пускай отдыхают на здоровье. Но все-таки, кто им отводил участок? Лесхоз? Райисполком? А имеют ли они право? Смотри, брат! Как бы нам с тобой не всыпали!.. Люди они умные, но я не сказал бы, что слишком умно с их стороны строить такие хоромы в лесу. Мой дружеский совет тебе, поинтересуйся… Вот-вот… Чтоб не было неожиданностей… Ну, привет!
Положив трубку, Гукан облегченно вздохнул, подошел к окну, снова полюбовался своим каштаном. Уже и сквозь густую листву в кабинет пробивалось дыхание знойного летнего дня.