Текст книги "Лесные дали"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 15 страниц)
– И хорошее начало, дельное, – похвалил Виноградов Ярослава, который сидел сейчас словно на горячих угольях.
– Товарищ Чур хотел что-то сказать, – взывал Погорельцев. – Или Филипп Зосимович? Вы что-то о зарплате, о стимулах говорили. Пожалуйста, скажите.
– Мы между собой часто об этом говорим: ответственность у лесника велика, а зарплата мала, – поднялся со своего места Чур.
Самый удобный момент, решил Ярослав, и, – будь что будет – тихо согнувшись, чтоб не шуметь, шмыгнул за дверь. Его уход заметили только Виноградов с Погорельцевым, да тетя Феня, сидевшая, как и Ярослав, в последнем ряду у двери.
Солнце стояло еще высоко, и дню, казалось, конца не будет. Это было первое и единственное, на что обратил внимание Ярослав, выйдя из лесничества. Он не остановился, не задержался ни на секунду. Он боялся, как бы его не окликнули, не вернули. Едва очутившись в лесу, он побежал.
Алла немножко запаздывала. Волновалась очень: еще бы – первое тайное от мужа свидание. Тревожило ее больше всего то, как бы это тайное сразу же не стало явным, а это немудрено – достаточно кому-нибудь из знакомых встретить их вместе в лесу. "Ну и пусть", – успокоив себя таким решительным образом, она сорвала несколько колокольчиков и только что появившихся первых ромашек. Она любила это сочетание: колокольчики – ромашки. Но их пора впереди, они – краса июня.
А вот и поляна. Где-то здесь, возможно вон за тем кустом, Ярослав ожидает ее, волнуется и в душе корит за опоздание. Ну что ж, он простит ее, он добрый.
Розовая от волнения, она остановилась на том месте, где они условились, и улыбчиво осмотрелась вокруг, ожидая его появления. "Небось спрятался, чтоб засвистеть иволгой. Боже, как же здесь хорошо".
Но иволга молчала, и Ярослав не появлялся. Взглянула на часы: да, одиннадцать минут. Значит, не дождался. Ушел. И сразу стало тревожно и досадно. Не может быть, чтоб ушел, не мог он уйти, не мог, не мог… Скорей место перепутал, на Синюю поляну пошел. Да, да, так оно и есть, – он, наверное, ждет ее на Синей поляне. Надо идти туда, немедленно, пока он не ушел… А собственно, почему на Синей поляне, когда она хорошо помнит – договаривались встретиться здесь, где ландыши, где фиалки, где иволга? Возможно, случилось что-нибудь. Заболел? Боже мой, он и в самом деле мог заболеть. Уже вчера было заметно, что его лихорадит. Ну как же так – больной, с температурой и один – старик не в счет – в глуши, без всякой помощи. Надо срочно врача вызвать.
Теперь ей все стало ясно: и почему он не пришел и что нужно предпринять. Идти к нему, сейчас же, узнать, проведать, помочь, если в этом будет нужда. К тревоге и волнению теперь прибавилась решительность, осторожность и осмотрительность начисто отметались.
Стоя на краю поляны, Алла старалась определить, как ей лучше выйти к дому старого лесника. Она не часто бывала в этой стороне леса и потому твердо не знала, какая тропинка куда ведет. Та, что выбегает из-за кустов, кажется, идет к лесничеству.
Но как только Алла двинулась, на крутой тропе показался человек. Он шел быстро, почти бежал. Это был Ярослав.
"Вот бы пришла к Рожнову навестить больного", – улыбнулась Алла своим мыслям и этой же улыбкой встретила запыхавшегося Ярослава, не дала ему ничего сказать, перебив бойко и весело:
– Догадываюсь: вас Погорельцев задержал.
– Точно… Убежал с совещания. Оно еще не кончилось. Бежал и все-таки опоздал. Как вы догадались?..
– Я все знаю, все-все! У меня дар ясновидения.
– Знаете, о чем говорил Виноградов?
– Это знать совсем нетрудно. – Пародируя речь директора лесхоза, Алла продолжала: – "Мы еще не научились работать с полной отдачей… У лесников притупилось чувство ответственности за порученное государственной важности дело. Лес – народное достояние, и за него мы ответственны перед народом".
– Все правильно, – рассмеялся Ярослав. – Ну, а я, о чем я говорил – расскажите.
– Вы говорили очень хорошо. Вы дело говорили. И всем понравилась ваша спокойная убежденность. В общем, вы правильно выступили. – Это говорилось так серьезно, что и впрямь можно было подумать, что Алла незримо присутствовала на совещании.
Ярославу понравилась ее невинная игра, и он сказал:
– А вы действительно ясновидица.
– Или по-простонародному – колдунья, – улыбаясь, добавила Алла.
– Да, именно колдунья, – сказал Ярослав уже другим тоном. – Околдовали вы меня…
Произнеси Ярослав эти слова полушутя, с улыбкой, и Алла отозвалась бы так же. Но в дрогнувшем голосе Ярослава и во взгляде, открытом и честном, Алла увидела страх, мольбу, решимость. Его вдруг побледневшее лицо было напряжено, и от этого напряжения вздрагивала верхняя губа. Полагаясь на свое чутье и на его такт, Алла подошла к нему, положила свою руку ему на плечо, тихо покачивая головой, будто говоря: нет, это не колдовство, это что-то другое. Ее горячая рука жгла его плечо, и этот огонь разливался по всему телу. Он ощутил, как неумолимая сила влечет его к ней и он уже не в состоянии проявиться Ему хотелось коснуться ее руки, лица, волос, ее легкого платья, которое вызывающе обтягивало стройную фигуру. Только коснуться.
Осторожно он дотронулся до букета фиалок, который Алла держала в опущенной руке, затем бережно взял ее руку и поднес к своему лицу, будто хотел испить аромата цветов, и робко коснулся губами ее пальцев. Алла не отстранила руку от его губ, не сняла руку с его плеча, она погрузилась в какой-то туман, когда взбудораженные чувства жаждут сладкого безумия. Она положила голову ему на плечо, и Ярослав ощутил запах ее волос, которые касались его лица, глаз, ресниц. Он слышал ее частое дыхание и тихие, нежные, как лепестки цветов, ее слова:
– Милый… Не нужно… Мы теряем голову. Не нужно, Слава…
Она впервые назвала его так. Ярослава точно бил озноб. Ему казалось, что все это дивный сон, и он боялся пробуждения. Алла незаметно отстранила свои руки…
Они медленно шли по лесу рядом, так что руки их соприкасались, и это прикосновение волновало обоих. Ярослав боялся обидеть ее не то что недостойным, легкомысленным поступком, но даже словом, жестом; для него Алла была воплощением чистоты, и такое сокровище принадлежит Погорельцеву – это нелепо, несправедливо.
– Завтра лесничий спросит меня, почему я сбежал с совещания.
– И что ты ему ответишь?
– Скажу, что спешил на свидание… с Аллой Петровной.
– Ты с ума сошел! – воскликнула Алла, делая серьезное лицо.
– А как же быть? – Ярослав остановился и посмотрел ей в лицо долгим тающим взглядом. – Лгать?.. Противно. Неужели нельзя жить без лжи!
– Есть святая ложь. Ты слышал о такой? – Алла опять коснулась его руки и точно током ударила Ярослава. "Святая, – мысленно произнес он, не сводя с нее глаз. – Это ты святая, чудесная, несравненная". А вслух сказал:
– Ложь есть ложь, грешная она или святая, – как их различить? Противно. Но ничего не поделаешь: жизнь, она всему научит.
Алла почувствовала неловкость и терзалась от того, что он ее не совсем правильно понял. Она вовсе не толкала его на ложь, зная, что его гордая душа не терпит никакой фальши. Слова Ярослава показались ей обидными. Она хотела сказать, что сама поговорит с Погорельцевым, если будет необходимость. Она забылась в путаных мыслях, шла, задумчивая и отрешенная, мучаясь укором совести. Ярослав уловил перемену настроения.
– Ты расстроена?
– Нет… Мне хорошо. Мне кажется, я только-только начинаю жить, видеть мир, видеть и понимать прекрасное. Странно. А если б я тебя не встретила?.. Странно… Ты понимаешь, Слава, этого нельзя объяснить. Вот живет человек, что-то делает, ходит на работу, готовит пищу, смотрит телевизор, читает газеты, книги. Чувствует, что где-то есть другая жизнь, не такая, интересная. До того интересная, что даже не верится. А раз не верится, то и желания нет, мечты о другой жизни нет. Понимаешь? Как будто все хорошо – ровно, гладко. Крыша над головой, в доме все необходимое или даже достаток. Муж не алкоголик, не лют, скандалов не устраивает, уважает тебя, а возможно, и любит по-своему. Живешь так, по принципу – день до вечера. В будни ждешь праздников. А приходят праздники, я уже не говорю о выходных, которые – те же будни, так вот, приходят праздники, и ты их не чувствуешь. Гулянки, концерты, гости – это все внешние атрибуты, видимость, формальные приметы праздника. А на душе – будни.
– Не у всех же так, – осторожно заметил Ярослав.
– Я говорю о себе. У всех по-разному складывается жизнь, и каждый по-своему ее воспринимает. А вот скажи, Слава, можно так, чтоб на душе всегда был праздник? И в самые что ни есть будничные будни?
– Нужно. Так должно быть. Это и есть жизнь, – ответил он глухо.
– Праздник – это, наверно, когда душа поет, когда веришь людям и разделяешь их радость и горе, когда рядом с тобой человек, друг, без которого ты не можешь жить… Наверно, это и есть счастье. Так?
Она остановилась, и вновь их руки соприкоснулись. Сейчас перед ним была не строгая учительница, а девчонка, сбежавшая с выпускного школьного бала. И он уже не робел перед ней.
А весна буйствовала на небе и на земле, она стремительно шла к своей вершине, и лето готовилось принять от нее эстафету. Алла и Ярослав сердцами слушали и тонко понимали музыку весны, наслаждаясь извечным праздником, которого они наконец дождались.
Они вышли к делянке молодого сосняка; на фоне густо зеленеющей, почти темной рамени сосны отливали голубым лоснящимся цветом. Терпко пахло хвоей и солнцем. Деревья дремали в предвечерней истоме. В чаще верещал зяблик.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ЛЕТО
Глава первая
Цвела рожь. Сизые, как оперенье голубя, волны плавно катились вдаль, к голубой опушке молодого сосняка, и не разбивались с ходу, а тихо гасли, исчезая бесследно в мохнатой хвойной пучине. Сверху, над муаровой зыбью, сверкая в солнечных отблесках и колыхаясь, висела сиреневая дымка пыльцы, пахнущей летними грозами и теплыми дождями. Все двигалось ритмично и слаженно, рождая в душе музыку, раздольную и проникновенную, как Первая симфония Калинникова.
Пожалуй, ничто так не напоминает море, как цветущая рожь.
Открытый лесхозовский "газик" неторопливо бежал по опушке леса, и сидевшему рядом с шофером Виноградову волнистая рожь напомнила крымский берег и дом отдыха, в котором он собирался провести свой отпуск. Он все еще не мог успокоиться после недавнего бюро горкома, где его критиковали сильно и в решении записали: указать директору лесхоза на слабый контроль с его стороны за работой лесничих. Виноградов мрачнел, вспоминая выступления членов бюро, острые и едкие слова, брошенные в адрес лесного хозяйства. "Виноградов в лесу не бывает и потому не знает, что там творится". Кто это сказал? Кажется, председатель горсовета. "Волков боится – в лес не ходит", – бросил тогда председатель Словенского колхоза. И вообще этот Кузьма вел себя на бюро активней всех, бросал злые и колючие слова, выступал резко. Виноградов даже спросил Погорельцева после бюро: "Что вы с Кузьмой не поделили?." "А черт его знает, какая шлея ему под хвост попала", – ответил тогда Валентин Георгиевич, а про себя подумал: может, из-за Аллы? До него доходили слухи, что Кузьма Никитич неравнодушен к его жене. Петру Владимировичу запомнились ехидные слова Кузьмы: "Вот здесь товарищ Виноградов научно рассказал нам о естественной смене пород, о том, какой прекрасный подрост идет в рамени, а по-простому, в старом еловом лесу за поселком, и в березовой роще, что по ту сторону шоссе. По-моему, товарищ Виноградов располагает неверными сведениями, так сказать, сам введен в заблуждение своими подчиненными и вводит в заблуждение нас. Потому что на самом деле весь лиственный подрост в еловом лесу съели козы. а молодые елочки в березняке наполовину вырублены под Новый год". Петр Владимирович не знал, что на это ответить, потому что и в самом деле не был ни в том, ни в другом лесу. На бюро он вел себя смирно, сдержанно, покладисто, критику принимал, клятвенно обещал исправиться, "руководить конкретно", чаще бывать в лесничествах и вот теперь начал объезд с лесных владений Погорельцева. Кузьма Никитич и секретарь горкома отметили инициативную работу молодого лесника Серегина. И сегодня в лесничестве Виноградов сказал Погорельцеву:
– Хочу видеть твоего Серегина. Мне этот парень нравится: были бы все такие лесники – нам бы веселей работалось… – И добавил: – И тебя я мог бы отпустить на преподавательскую работу. Аллах с тобой: все равно ты лес не любишь.
Погорельцев тогда молча проглотил эти обидные слова: но ему нужно было время, чтоб подумать над неожиданным и столь категоричным заявлением своего начальника. Еще была надежда. Уже в машине, наклонившись к Виноградову, он сказал тоном незаслуженно обиженного человека:
– А ведь вы обещали отпустить меня нынче летом.
– А ты обещал мне навести порядок в своем лесничестве, – парировал Виноградов и нахмурился.
Погорельцев опять смолчал, выжидая более подходящего момента. Лишь спросил:
– Сейчас куда поедем? К Серегину?
– К Серегину потом, сначала на опытные семенники. Посмотрим, что получилось из колдовства ученых.
Опытные делянки были как раз там, где голубые сосны, в которых исчезали волны цветущей ржи. Для закладки питомников хвойных пород нужны семена, много семян. Значит, нужны сосновые и еловые шишки. Сосна и ель плодоносят через три-четыре года. К тому же в хвойных шишках нередко встречаются бесплодные семена. Сложен сбор сосновых шишек. Как достать их с высоченного дерева? Ждать, когда они сами упадут? Но, увы – шишки сосны раскрываются на дереве, сбрасывая на землю семена, а затем уже падают сами пустыми. Выходит, что достать спелую шишку можно только с низкорослой сосны, и она должна быть полноценной, здоровой. Но молодые сосны не плодоносят. А если их заставить? Известно, что поврежденное дерево начинает усиленно плодоносить. Таков удивительный закон природы: умирающее дерево спешит оставить после себя потомство. Ученые решили заставить сосны плодоносить в том возрасте, когда до шишки можно дотянуться длинным шестом. Семенные опытные сосны посадили необыкновенно редко, так, чтобы деревья не заслоняли друг друга от солнца и росли не ввысь, а вширь. Тогда крона получается ветвистой, пышной, сроки созревания во много раз сокращаются. Когда эти опытные семенные сосны достигли высоты старой яблони, у них срезали макушки. Рассчитывали, что дерево пойдет куститься вширь и быстро даст плоды. Это один метод.
Другой метод хотя и исходил из подобного же принципа, но сильно отличался от первого. К молодой, в человеческий рост сосенке прививалась ветка старой, плодоносящей сосны. По замыслу ученых, эти молодые сосны должны уже на второй или на третий год после прививки дать семенные шишки. Их можно будет доставать руками, тут и шест не потребуется. Обе эти делянки и были заложены в лесничестве Погорельцева. К ним и ехали директор лесхоза и лесничий, притом Виноградов – в первый раз. "Газик" проскочил по опушке мимо этих сосен. Погорельцев не был здесь уже два года и теперь никак не мог узнать делянку сосен со срезанными верхушками. А дело в том, что за эти два года сосны направили вверх ближние к вершине сучья, самые мощные из которых и образовали верхушки. Погорельцев беспокойно вертелся из стороны в сторону, сопел, глядя вперед, где уже кончалась опытная делянка и начинался старый бор. Виноградов думал о Черном море и не замечал беспокойства лесничего, только когда миновали опытную делянку, спросил, не поворачивая головы:
– Далеко еще? – И в голосе его сквозило нетерпение.
– Да нет, – неопределенно ответил Погорельцев и с тревогой подумал: "Что за наваждение? Как будто правильно едем, где-то здесь должны быть сосны. Не могли же они бесследно исчезнуть. Остались бы пни. Повезу-ка я его ко второй делянке, она должна быть за этим леском, слева у болотца. Это я точно помню".
Где-то впереди, должно быть в осиннике возле болотца, трижды прокуковала кукушка и умолкла.
– А, проклятая, почему бы не позади, – с шутливой досадой сказал Погорельцев.
– Не все ли равно, – нехотя отозвался Виноградов.
– Примета такая, – натянуто улыбнулся Погорельцев. – Если кукушку услышишь впереди, то все несчастья и беды у тебя впереди. А если позади, значит, все в прошлом.
– Это когда слышишь ее первый раз в году. А я уже раз десять в этом сезоне слышал, – сказал Виноградов. И немного подумав, добавил: – Но, как я убедился на опыте, кукушки, как и гадалки, врут. Не верь им и полагайся больше на самого себя.
Неожиданно Виноградов приказал шоферу остановиться и рывком легко выскочил из машины. Он заметил в лесу между толстых елей небольшое стадо коз, которые привычно пожирали молодые побеги клена, рябины и орешника. Виноградов недовольно взглянул на Погорельцева и проговорил с упреком:
– Полюбуйся. Можно сказать, успешно выполняем решение бюро горкома. Чьи козы?
– Гей! Пастух! Алло! – вместо ответа гулко прокричал Погорельцев. Грудной надтреснутый голос лесничего путался и затихал тут же в двадцати шагах в густом орешнике и мохнатых елях. Никто не отозвался. Виноградов нахмурился и строго спросил:
– Чей участок?
– Филиппа Хмелько.
– Он где?
– Должно быть, где-нибудь в лесу. Старик уже, скоро на пенсию. – Последнее Погорельцев прибавил, чтоб смягчить гнев начальника. Виноградов выругался, решительно пошел к машине и на ходу крикнул шоферу:
– Поехали! – Затем, резко хлопнув, обернулся назад и сказал Погорельцеву: – Указывай дорогу к семенникам.
– Прямо по опушке. Слева будет болотце – и за ним делянка. – Подумал с досадой: "Черт бы их побрал, этих коз: всю обедню испортили. Говорил же я Филиппу. Разгильдяй несчастный!"
Конечно, в такой ситуации неуместно продолжать разговор о переводе в техникум, думал Погорельцев, глядя на разбросанные по небу хлопья белых облаков и вспоминая, как Виноградов спросил его: "Какие это облака?" "Обыкновенные", – ответил Погорельцев. Виноградов весело рассмеялся и сказал: "Есть перистые, кучевые… и так далее. Так это какие?" "Грозовые", – ответил лесничий. "Не слыхал таких. Тучи – да, тучи бывают грозовые. Ну, а кого они тебе напоминают? По форме, по своему очертанию?" – "Да как вам сказать… облака и напоминают. Нет, пожалуй, удобрение, что свалено возле железнодорожного пути у станции". "А вдруг снова спросит, кого напоминают вот эти медленно плывущие одинокие облака, – не тучи, а облака? – подумал Погорельцев и решил: – Диких гусей. Белые гуси улетают на юг".
А вот и болотце; начало лета, а оно уже сухое, пестрое от цветов. От болотца навстречу машине быстро семенил легкий на помине Филипп Хмелько. "Вот и хорошо, голубчик, отлично", – подумал Погорельцев и попросил остановить машину. Лесник машинально дотронулся до картуза, приветствуя начальство. Вид у него был удрученный и злой. Он первым заговорил, обращаясь к Погорельцеву с претензией:
– Что ж это получается, Валентин Георгиевич? Делянка под сенокос моя. А погляди, что от нее осталось. Начисто потравили. Я отказываюсь. Давайте мне другую. Это незаконно. Мне положено. Или пусть пастух деньги платит. Подавайте в суд. А я без сена не могу – у меня коровы…
– А вы кто такой? – начальственно перебил его сумбурную скороговорку Виноградов и строго уставился на лесника.
– Это и есть Филипп Зосимович Хмелько, – ответил Погорельцев.
Виноградов осмотрел лесника даже с некоторым любопытством, потом, не сводя с него колючего взгляда, спросил с явной иронией:
– Значит, вас жестоко ограбили, товарищ Хмелько, сенокос ваш потравили?
– Точно так. Стадо паслось на моей делянке, – отозвался Хмелько, жестикулируя узловатыми корявыми руками. – И вон, посмотрите, что от нее осталось.
– Стадо, говорите? – продолжал Виноградов – Стадо коз, что ли? Мы вон там встретили в ельнике. И без пастуха? Вы о них говорите? О козах?
– Козы? Нет, что вы, товарищ директор. Козы, они не такие зловредные. Коров стадо прошло, – с младенческой откровенностью отвечал Хмелько, ожидая, что вот сейчас начальство распорядится выделить ему новый участок для сенокоса. Он был огорчен и расстроен из-за потравы своего сенокоса и совсем не понимал иронии Виноградова. Козы в лесу казались ему пустяком.
– Выходит, товарищ Хмелько, что прошедшее здесь стадо коров больше принесло вреда, чем стадо коз, которое постоянно пасется в лесу. Я так вас понял? – говорил Виноградов.
Хмелько, опомнившись, внимательно посмотрел на Погорельцева и прочитал на его иронически скорбном лице примерно такое сурово-безнадежное выражение: "Ну и дурак же ты, Филипп Зосимович. Набитый дурень". Но ярость на пастуха и злость на начальников, которые не желают понять его беды, которым нет дела до его сена, взяли в нем верх, и он распетушился:
– А что козы? Пускай пасутся. Они ж не дикие, хозяин и у них есть. Жить людям надо. – Он помахал руками, затем быстро спрятал их за спину.
– Вам известно постановление, категорически запрещающее пасти коз в лесу? – продолжал Виноградов с трудом сдерживаясь.
– И что, что постановление! Ну, съест ветку – на будущий год новая вырастет. На то она коза – тоже скотина, – не задумываясь, ответил Хмелько. – Постановление было, чтобы, значит, больше скота разводить. А коза – тоже скотина. Не всякий корову может. Иному и коза хороша.
Виноградов поморщился, отвернулся от Хмелько и сокрушенно спросил Погорельцева:
– И много у вас таких лесников?
– Хмелько неплохой лесник, я не понимаю, что с ним сегодня. Несет всякую ахинею.
Слово "ахинея" оскорбило Хмелько, и он совсем вышел из себя:
– Посмотрел бы я на тебя, Валентин Георгиевич, какую б ты ахинею понес, если б, к примеру, твой сенокос стравили. Чем бы стал ты кормить свою буренку?!
Погорельцев внимательно посмотрел на Хмелько и неожиданно поймал в его маленьких карих глазах, всегда выражающих подобострастие и покорную готовность, необычное ожесточение, решимость и злость. И это тот Хмелько, который был опорой лесничего, его беспрекословным единомышленником. Что же с ним произошло? Неужто влияние Серегина?
Погорельцев постарался замять этот неприятный разговор и повел Виноградова на семенную делянку. Привитые к молодым сосенкам черенки старых сосен хорошо выделялись своей голубизной и, к удивлению Виноградова, плодоносили. На маленькой, в человеческий рост сосенке уже было несколько шишек.
– А посмотри-ка, опыт удался, – уже восхищенно приговаривал Виноградов, весело шествуя между рядами и трогая то одну, то другую шишку. – Вот что значит наука.
Погорельцев думал о Хмелько и о том, что Виноградов внезапной отменой своего распоряжения и непонятной поблажкой Серегину подорвал и свой авторитет, и еще больше – авторитет лесничего.
Шофер спросил, куда дальше ехать.
– Прямо, – сказал Погорельцев и пожалел, что забыл спросить о другой семенной делянке у Хмелько. Снова подъехали ко ржи. Погорельцев попросил остановиться и, растерянно озираясь, признался:
– Ничего не понимаю. Где-то здесь должны быть те сосны, отлично помню. – На смущенном лице его выступил пот. И вдруг он мотнул головой, хлопнул ладонью себя по лбу: – Да вот же они, вот! Они и есть! – И суетливо нырнул в пахучий хвойный омут.
– Что-то неладное происходит в нашем лесхозе, – не то в шутку, не то всерьез заметил Виноградов, запрокинув голову и осматривая опытные семенные сосны. – Лесничий в трех соснах заблудился, а лесник коз в лесу пасет. – И уже совсем серьезно заключил: – Я считаю тот метод прививки перспективней. А тут что? Есть несколько шишек. Но их нелегко достать.
Бюро горкома как-то встряхнуло Виноградова. Собственно говоря, ничего нового или неожиданного для него там не было сказано. Все свои огрехи, все упущения и слабины в лесном хозяйстве он знал, но как-то свыкся с ними, смирился. На открытом месте многие молодые посадки погибли от заморозков и от жары. Виноградов считал, что гораздо выгодней и легче сохранять подрост при выборочных рубках. Знал он, что много леса губят порубщики и скот, некоторые лесники вообще не занимаются охраной леса. Не везде проводятся рубки ухода, поэтому некоторые лесные участки засорены больными, усохшими и подгнившими деревьями, буреломом и сухостоем. И это ценное топливо не вывозится из леса, гниет, в то время как на дрова вырубаются десятки и сотни тысяч здоровых деревьев, из которых можно было бы в свое время получать пиловочник, строительные бревна, телеграфные столбы, шпальные тюльки, подтоварник, рудничные и вагонные стойки и другой ценный промышленный материал. Знал Виноградов и о том, что некоторые лесники, да и лесничие, не любят леса. От них, конечно, нужно было бы избавляться. Но где найдешь замену им? Молодой лесник Серегин понравился ему, Виноградов осуждал Погорельцева, который не сумел оценить и поддержать инициативного молодого лесника.
Серегина они застали на так называемой рубке прореживания. Ярослав и еще три человека из Словеней прорежали густую березовую рощу. Вырубали молодую хилую осину, слабую подпорченную березу, ольху, лозу. Оставляли здоровую березу, дуб, хорошие экземпляры осины, клен и подрост хвойных. Когда Виноградов и Погорельцев подъезжали к делянке, Ярослав стоял на лесной тропе и растолковывал случайному прохожему необходимость рубок прореживания, ухода, которые улучшают условия роста деревьев. Прохожий не соглашался, спорил, доказывал свое. Это был речистый человек, любитель словесных баталий. Шофер затормозил "газик" возле спорящих. Виноградов весело спросил:
– О чем дискуссия, товарищ Серегин?
– Да вот товарищ возмущается, говорит, что мы – варвары, лес истребляем, – ответил Ярослав, кивая на пожилого человека с рюкзаком за спиной.
– Значит, товарищ не турист, если так говорит, – бойко сказал Виноградов. – Туристы, к сожалению, иногда вредят лесу
Гражданин с рюкзаком остановил его взглядом, полным понимания, сказал внушительно:
– Турист – он ведь тоже человек, а следовательно, разный бывает. Скажем, с гитарой, с транзистором, с девицей, с поллитровкой – это уже не турист. Тот смотрит на природу как на удобную ночлежку. Такие после себя оставляют вытоптанную землю. Они оскверняют и природу, и красоту, и все такое прочее.
– Нет-нет, вы не турист, – перебил его Виноградов, желая поскорей отделаться от словоохотливого человека. – Вы скорее странник.
– Согласен, я странник. Но позвольте вам возразить насчет туристов. Потому что настоящий турист – он не враг, как вы сказали, а друг природы. Он любит природу, понимает и ценит ее. И нельзя путать подлинных туристов и мнимых. – Прохожий говорил без передышки, точно боялся, что слушатели воспользуются паузой и уйдут.
– За это вам спасибо. Жму вашу руку, – с явным желанием отделаться от словоохотливого человека сказал Виноградов, протянул прохожему руку и быстро направился к лесорубам. Сделав несколько замечаний по поводу прореживания, он пригласил Ярослава в машину, попросил показать знаменитый рожновский кедровник.
– А вы бы лучше, товарищ начальник, о туристах подумали, позаботились. Вон, как это делают в Прибалтике, – бросил им вдогонку турист.
В машине Виноградов оживился, расспрашивал Серегина о работе, о нуждах, попросил показать рисунки, решив заодно навестить старика Рожнова – заслуженного лесника и беспокойного пенсионера. Возле оврага и молоденьких кедров вышли из машины. Погорельцев изрек древнюю как мир истину:
– И все-таки жаль, что мы, лесоводы, не можем любоваться плодами своих рук. Представляю, каким будет этот бор через полсотни лет! А Рожнов его не увидит. Жаль.
– Серегин увидит, – уверенно сказал Виноградов и обратился к Ярославу: – С канавой ты отлично придумал! Как пастух, доволен?
– Грозят нанять бульдозер и зарыть траншею, – ответил Ярослав.
Афанасий Васильевич обрадовался нежданным гостям. Леля на этот случай запер в чулан: пес почему-то сильно недолюбливал лесничего, должно быть, считал, что его хозяином-повелителем никто не может повелевать. Пока гости в доме рассматривали этюды Ярослава, старик накрыл столик во дворе под тремя молодыми пушистыми кедрами: мед в сотах, жареные подберезовики, зеленый лук…
Виноградову понравилась живопись Ярослава. "Этот парень любит лес", – размышлял он про себя, рассматривая яркие, хотя и незатейливые, пейзажи. Неожиданно появилась настораживающая мысль: "А ведь это требует времени. Как строить дом, так не трожьте нас, не мешайте исполнять прямые служебные обязанности". Поинтересовался, сколько времени уходит на этюд.
– Как когда. Час, иногда два, – ответил Ярослав, и Виноградову стало совестно за свои подозрения. Чтобы загладить неловкость, сказал поощрительно:
– Надо, чтоб вот так каждый лесник…
Погорельцев неправильно понял мысль, деликатно возразил:
– Невозможно это. Разве Рожнов плохой лесник? А рисовать он же не может. Таланту нет.
– Я не об этом. Я говорю: надо, чтоб каждый лесник вот так лес любил. А не любишь – ищи работу в другом месте.
Погорельцев принял упрек на себя, покраснел и сказал обиженно:
– И уходят. В прошлом году Быков ушел на завод. Работает от и до. Два выходных в неделю. Зарабатывает в два раза больше, чем у нас.
– Значит, твой Быков лес не любил, – категорично бросил Виноградов. – Вроде этого Хмелько.
– И Хмелько уйдет, – сказал Погорельцев.
– Никуда Хмелько не уйдет, – возразил Ярослав. – Лес он не любит, это верно. Зато коров своих ценит. А где еще он будет иметь такой сенокос?
Разговор принял нежелательный для Погорельцева оборот, и он стал восхищаться картинами Ярослава, заметив совсем не между прочим, что Петр Владимирович любитель живописи. Бесхитростный Серегин не понял намека, и Погорельцев шепнул ему:
– Подари Петру Владимировичу картинку, не жадничай.
Ярослав смутился: он не жадничал, он не находил удобным предлагать свои работы в подарок.
– Пожалуйста, выбирайте, я с удовольствием, – вполголоса ответил он.
– Петр Владимирович, Ярослав Андреевич предлагает нам на выбор по картинке.
Виноградов не ожидал этого и сказал, переведя взгляд на Погорельцева:
– А это не будет грабеж с нашей стороны?
– Да что вы, – краснея, ответил Ярослав. – Пожалуйста, вам какой нравится?
Глаза у Виноградова разбежались по стенам. Остановились на одном этюде: сосновый бор освещен заходящим солнцем. На фоне темной зелени сверкает червонное золото стволов.
– Люблю сосны, – пояснил свой выбор Виноградов. – В них есть что-то благородное, высокое и вечное. Да, да, именно вечное.
Ярослав не ожидал от Виноградова таких высоких слов. Директор лесхоза ему определенно нравился. А вот Погорельцева он сегодня увидел совсем другим. Куда девались его апломб, невозмутимая самоуверенность, выдержка и медлительная важность! Даже ростом сегодня он казался меньше рядом со своим начальством
Для себя Погорельцев выбрал этюд, написанный Ярославом совсем недавно, – зеленая опушка березовой рощи. На переднем плане – пестрая, в цветении поляна. Но Ярослав втайне дарил не Валентину Георгиевичу, а его жене. Ему хотелось своим подарком напомнить Алле о том, что их связывало.
