Текст книги "Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]"
Автор книги: Иван Майский
Соавторы: Виктор Попов,О. Герман,Аркадий Семенов,В. Бауман,Дмитрий Коротков,М. Цебоев,Евгений Рубинин,Михаил Сонкин,Евсей Шарапов,Семен Аралов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)
Георгий говорил медленно, подыскивая слова, достойные такой минуты.
– Помнишь – на памятнике Теодору Нетте: Смерть наша будет отмщена Грядущей пролетарской местью.
…Кнопка вызовов давно уже не нажималась. Вновь и вновь стучит в сердце вопрос: что там, наверху? Единственная возможность – спросить у Роберта. Но что может поведать рядовой матрос? «Артиллерийская дуэль. С кем? Конечно, с фашистской эскадрой». Вот и все. А результаты дуэли?..
Вдруг орудия смолкли. Это было неожиданно и непривычно. Молчание длится час, два, пять…
Внезапно распахнулась дверь. Помкэп!
– Хау ду ю ду, джентльмены! – прогремел его бас.
Джонсон чисто выбрит, только синева под глазами выдает его усталость.
– Какие новости? – торопливо спросил Георгий.
– Бой провели успешно. Конечно, потери есть. С обеих сторон. Что ж, война… На этот раз огонь противника был значительно слабей. Опасная зона пройдена. Теперь я выполняю наконец вашу просьбу – можно подняться на верхнюю палубу.
Николай и Георгий переглянулись.
– Давай первым. По традиции, – сказал Николай.
Георгий шагнул вслед за помкэпом, спросил:
– Сколько кораблей каравана потоплено?
– О, совсем немного! (о числе умолчал).
Равнодушное «совсем немного» резануло. Джонсон это почувствовал.
– Что вам беспокоиться о караване? Вы целы – и хорошо. Нет?
Джонсон был задет.
– Вы, русские, непонятные люди, – сказал он. – Я не понимаю логики ваших поступков. В минувшем году мы тоже пробивались в Мурманск с караваном, в составе которого был пароход «Старый большевик». В него угодило несколько тяжелых снарядов. Возник пожар. В трюмах взрывчатка. Мы предложили команде покинуть пароход. Людей должен был подобрать наш эсминец. Логично? Да. Но ваш капитан отказался выполнить приказ. Команда не покинула борт. Корабль отстал, долго дымился на горизонте. Потом исчез. В ходе боя мы забыли о нем. Каково же было наше удивление, когда «Большевик» снова появился. Воскрешение из мертвых! Черт возьми, такое не укладывается в моей голове. Это вне всяких реальных рамок.
– Может быть, именно поэтому капитан «Старого большевика» не только награжден высшим орденом моей страны, но также получил британскую награду.
– И британскую? – удивился Джонсон. – Я не знал.
Он остановился, приложил руку к козырьку:
– В вашем лице я поздравляю доблестного капитана.
Палуба… Георгий жадно вдыхал морской тугой воздух, подсоленный холодными брызгами.
– Можно бинокль? – спросил помкэпа.
– Пожалуйста.
Обвел живые морские холмы, всматривался в темные силуэты пароходов. «Пыхтят. Не сдаются. И никогда не сдадутся. Нет, это не просто рейсы. Это героическая одиссея середины двадцатого века».
Костюченко был взволнован и продолжал (уже про себя) говорить с помкэпом. «Вы, мистер Джонсон, вряд ли слышали о том, что в других водах, тихоокеанских, танкер „Азербайджан“ был торпедирован, но не принял предложения эскорта команде покинуть борт. Как и „Старый большевик“, танкер тоже расстался с караваном. Израненный, он противостоял стихии и вражеской авиации. Советские моряки отбили несколько фашистских налетов. Сражаясь, отремонтировали механизмы, доплыли до родных берегов, доставили важный груз».
Георгий спускался вниз по трапам, закрывая за собою на запоры двери, а мысли были все о том же. В составе караванов и в одиночку, с военными эскортами и без них, вооруженные и совсем безоружные советские моряки уже не раз удивляли мир. Если не было на борту ни орудия, ни даже пулемета, экипаж сооружал из бревен бутафорную «пушку», из бочек – противолодочные «бомбы». Заметив вражеский перископ, не удирали, а атаковали, таранили. Пароход «Уэллен» направлялся в Бендер-Шахпур с такой деревянной бутафорией. Встретился с немецкой подводной лодкой. Та, увидя «орудие» (моряки не поскупились на «калибр»), поспешила ретироваться. В Бендер-Шахпуре «Уэллен» получил настоящее орудие и пулеметы. Вышел в море и, снова обнаружив гитлеровскую подлодку, потопил ее.
…Когда наш «Ванцетти» плыл из Архангельска на запад, фашистская подлодка выпустила торпеду. Мгновенная команда: «Право на борт». Торпеда пронеслась так близко, что был слышен шум ее винтов. Враг выпустил вторую торпеду. Капитан понял: «Увернуться не успеем». Все же он отдал команду в машинное отделение, надеясь на последнее – струю от винтов «Ванцетти». Торпеда натолкнулась на белый мощный бурун и изменила направление. Поистине это было чудом! Такое чудо могли совершить только мужество, выдержка, самое высокое мастерство! Да, «непонятные русские» все могут!
Георгий вошел в свою каюту.
– Посвежел! – заметил Николай. – Ты чем-то взволнован. Что случилось?
– Ничего. Просто вспомнились близкие нам с тобой боевые эпизоды. Ну а теперь и тебя ждет палуба!
Затишье ввело на крейсере прежний режим: обедали в кают-компании. Дипкурьеры ходили туда иногда с Робертом, иногда самостоятельно – освоили дорогу: длинный коридор с несколькими дверями. Ох эти двери! Стальные, герметические, тяжеленные. Устроены вроде одинаково и все же разные: податливые, упрямые, словно заколдованные. Вот первая. Дипкурьер бросает на нее решительный взгляд, берется обеими руками за рычаг-ручку и тянет вниз. Рычаг медленно, нехотя двигается, еще минута – дверь открыта. Теперь – запереть ее надежно, крепко. Побеждена и вторая. «А ты как, третья?» Ручка – что за черт! – не движется. Рывок изо всех сил – ручка пошла вниз, а дверь – ни с места. Ну и упрямая сталь! Наконец сдвинулась! «Какого же дьявола ты не слушалась? Молчишь? Сам знаю: килевая качка „припаяла“ тебя. А когда нос крейсера вынырнул из воды – „притяжение“ ослабло».
Закономерность открыта. Жаль, что повлиять на нее невозможно. Ее повелитель – море.
И все равно двери будут слушаться!
К следующей приближаешься медленно, будто гипнотизируешь. Сдаешься, калиточка? Как бы не так! Путь прегражден не калиточкой, а стальной плитой, намертво вонзившей свои ручки-рога в стенку.
Рывок, казалось, отнял все силы, а «рога» ни с места. Что же дальше? Сесть на пол, отдохнуть? Никто ведь не увидит. Да, сяду. И тут совершилось чудо: «рога» сами опустились, плита сдвинулась, пропуская двух матросов.
– Гуд бай, сэр!
– Гуд бай, ребята! – последнее слово сказано по-русски, машинально.
Матросы закрывают дверь. Спасибо, хлопцы!
Осталась последняя преграда. На нее смотришь с такой ненавистью, что она должна бы от одного только взгляда расплавиться, слететь с петель, открыться в угодливом поклоне: «Пожалуйста, сэр». Дверь и вправду отворилась. «Ага, испугалась!»
Не испугалась, конечно. Просто кто-то, шедший ранее, оставил рычаг опущенным. Ну и влетит такому матросу, если узнает начальство! Ладно, никто не узнает – оплошность матроса исправлена дипкурьером.
Сдвинувшийся с места галстук поправлен, манжеты тоже. Вперед в кают-компанию.
Капитан приглашает всех за стол. Георгий садится напротив. Стюарды с привычной ловкостью поставили закуски, разлили суп. Теперь сервировка не была загадкой: усвоили, что к чему.
Стюарды ловко убрали тарелки; появились ром и кофе.
Капитан взял стаканчик с ромом. Поднялся. Офицеры и дипкурьер – тоже.
– Джентльмены! – сказал капитан, – мы благополучно миновали самую опасную зону, прошли с минимальными потерями. Конечно, мы еще в пути, а кто в пути – тот в бою. Но в этих водах русские и мы – полные хозяева.
Капитан сделал паузу, словно что-то обдумывая.
– Хочу сказать еще несколько слов, пользуясь присутствием русских. Я восхищен мужеством экипажей каравана. Они ведут себя достойно! Поднимаю тост за успешный переход, за боевое содружество англичан и русских!
Он сделал маленький глоток.
«Кажется, рейс в самом деле близится к завершению, – подумал Георгий. – Капитан наверняка взвесил каждое слово». Всплыли в памяти первый диалог с ним, потом с Джонсоном, отдельные фразы, случайно услышанные от офицеров, матросов, и еще – лондонские разговоры. «То, что совершают на фронтах советские воины, меняет умонастроения многих на Западе».
Капитан приказал принести кофе и продолжал:
– Уважаемый сэр Костюченко. Не так давно я не верил в то, что русские выдержат натиск Гитлера. В декабре сорок первого он был уже у окраин Москвы. Что же ему помешало взять русскую столицу? Я, как и многие мои коллеги, считал: зима, русские морозы. Не удивляйтесь. Меня ведь еще мальчишкой в школе учили, что Наполеон бежал из Москвы, испугавшись русских холодов.
Под Сталинградом вы нанесли фашистским войскам очень сильный удар. Блестящая военная операция! И в какое время? Зимой! Представление о том, что морозная стихия помогает вам, еще жила во мне. Но лето сорок третьего года, схватка под Орлом и Курском вытравили из моей головы все заблуждения. Я поверил в победу – вашу и нашу, в поражение фашизма.
Капитан сказал в заключение:
– Благодарю вас, русский союзник!
…Целые сутки протекли спокойно. И следующие. Тишина была непривычной. Казалось, она вот-вот взорвется. Но на корабле все спокойней – совсем не то, что прежде, в открытом океане. Если бы дипкурьеры не были в этом рейсе новичками, они догадались бы: до советского берега рукой подать!
…Резко распахнулась дверь каюты:
– Джентльмены, поздравляю вас. Мы прибываем в Мурманск!
Стало совсем тихо. Георгий и Николай еще не верили услышанному.
Помкэп повторил.
Дипкурьеры пожали руку Джонсону:
– Спасибо за радостную весть.
Георгий спросил:
– А караван?
И караван.
– Весь?
– Почти весь… У нас еще не было столь благополучного рейса. Через полчаса вы сможете сойти на берег.
После ухода Джонсона Николай произнес:
– Мы в самом деле в Мурманске? Просто не верится.
Минуло полчаса. Вторично явился помкэп, теперь с Робертом и еще с одним матросом.
– Джентльмены, вас ждет катер.
– Передайте нашу благодарность капитану.
…Взяли вализы с диппочтой. Наверх!
С каким наслаждением вдохнули на палубе обжигающий мурманский ветер! Осмотрелись: невдалеке в морозном паре обледеневшие корабли каравана. Вытерпели, вынесли все, прорвались!
Георгий машинально попробовал ногою твердую почву причала: качается? Пожалуй, малость колеблется.
Лишь через два-три часа земля обрела надежную устойчивость.
Диппочта заперта в сейфе представительства Наркоминдела СССР. Заботы вроде бы схлынули. И все же – не спится. Сказывалось нервное напряжение одиннадцати суток плавания.
Вечером Георгий спустился в вестибюль, купил «Правду». Киоскер дал даже два номера недельной давности, узнав, что гостиничный гость долго не читал газет.
В номере прилег на диван, впился в сводки Совинформбюро.
– Коля, радостные вести: войска Первого Украинского под командованием генерала армии Ватутина перешли в наступление и прорвали фронт противника на протяжении восьмидесяти километров!
Перевернул страницы, пробежал глазами.
– Послушай, послушай – нас касается, морского пути Англия – Мурманск!
Лаконичная телеграмма: советские катера в Баренцевом море двадцать второго декабря («Коля, мы ведь плыли как раз в это время!») потопили немецкий миноносец, два сторожевых корабля и транспорт противника водоизмещением пять тысяч тонн.
– Не давали морячки покоя фашистам! Молодцы!
Молодцы, да еще какие! Ведь фашисты сосредоточили в Северной Норвегии крупные силы своего надводного флота. Там вели разбой новейший линкор «Тирпиц», тяжелые крейсеры «Адмирал Шеер», «Лютцов», «Хиппер», крейсер «Кёльн». Стаю морских пиратов дополняли две флотилии эскадренных миноносцев, внушительное число подводных лодок плюс авиация – около полутысячи самолетов.
Зайцев протянул руку к газете:
– Дай-ка мне, хочу собственными глазами пощупать.
Задумался Георгий. Вспомнилось: «Недавно наша подводная лодка, которой командует Герой Советского Союза Николай Лунин, успешно атаковала вражеский линкор „Тирпиц“. Он был серьезно поврежден. После такого урока и другие гитлеровские корабли наверняка поубавили свою прыть…»
Это то, что было опубликовано, – летела новая мысль. – А ведь во время нашего плавания могла осуществляться очередная боевая операция на море! Весьма вероятно, что она еще продолжается и сообщать о ней преждевременно. Такие операции – прямая помощь караванам судов… Да, на войне всякое бывает – и неудачи, и удачи. Возможно, удача сопровождала наш рейс. И получалось, как сказано в стихах Константина Симонова:
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: повезло.
Георгий заложил руки за голову. «Добрались до дома, добрались!»
Только сейчас, в эту минуту, он почувствовал – живы! – ощутил всем своим существом, каждой клеткой. «Наверное, я в рубашке родился». И тут же уснул.
А во сне его снова начали швырять сумасшедшие свинцовые волны. Георгий с тревогой смотрел на зеленые вализы, укрепленные вдоль переборки. Они стояли, прижавшись друг к другу, как солдаты в строю, а сургучные печати казались орденами. Новый оглушительный удар бури. Кипящий вал сорвал с зажимов иллюминатор и хлестнул по вализам. Выдержали, не упали. Но их «дипсолдатские» гимнастерки промокли, сквозь них, словно татуировка, проступили буквы: «Совершенно секретно», «Совершенно секретно». Под этими словами – текст, но какой – разобрать невозможно. Надо спасать, спасать! Бросился к одной вализе – она будто приросла к полу, не поднимешь, не оторвешь. Опять грохот – треснул борт. Вода охватывает вализы, тянет их в морскую пучину. Георгий напряг все силы. А где же Николай? Ах, вот он, рядом, помогает. В каюте вдруг оказались какие-то люди (а она ведь заперта на ключ). «Не подходи!» – крикнул Георгий и схватился за пистолет. Но тут же узнал: свои, дипкурьеры. Сразу трое. Их можно допустить. Вализы перенесены к противоположной стенке, иллюминатор снова задраен, бортовая трещина – чудеса! – сошлась, соединилась. Вдоль стены – странно, она совершенно сухая! – четкий строй вализ в зеленых гимнастерках с орденами. И рядом с ними – трое дипкурьеров – Теодор Нетте, Иван Хромов, Николай Шмаков. «Как все же вы здесь очутились, ребята?» – с удивлением спросил Георгий. И проснулся.
Спросил Николая:
– Новости есть?
– Завтра – на поезд. В Москву!
Петр Григорьевич Барулин
Эстафета
В один из последних дней октября 1917 года германские военные радиостанции заработали особенно оживленно. Сквозь шум создаваемых ими помех были едва различимы передачи из Петрограда: «…немедленный мир без аннексий… и без контрибуций… равно справедливых для всех без изъятия народностей или наций условиях… тайную дипломатию правительство отменяет… рабочее движение поможет успешно довести до конца дело мира…» Солдаты действующих армий, подбирая разбросанные с аэропланов листовки, читали: «Декрет о мире». Это была мирная программа большевиков, реалистичная и гуманная. Подобной ей в истории еще не было.
В Смольном сознавали, что для осуществления этой программы, изложенной накануне Владимиром Ильичем Лениным на II Всероссийском съезде Советов, необходимо создать внешнеполитическое ведомство, способное отстаивать интересы победившего класса на международной арене.
Самодержавие оставило новому государству международные обязательства, о которых В. И. Ленин писал: «Мы отвергаем все пункты о грабежах и насилиях, но все пункты, где заключены условия добрососедские и соглашения экономические, мы радушно примем, мы их не можем отвергать». Для налаживания дипломатической деятельности нужно было найти тексты этих договоров, овладеть шифрами связи, ознакомиться с оперативными документами. Все это хранилось в архивах министерства иностранных дел на Дворцовой площади.
Само здание бывшего министерства было взято под охрану красногвардейцами еще вечером 25 октября, накануне штурма Зимнего. Военно-революционный комитет назначил туда своего комиссара, известного профессионального революционера большевика М. С. Урицкого.
Однако чиновники министерства не спешили выполнять указания из Смольного. Очень немногие из старых специалистов откликнулись на призыв принять участие в налаживании работы народного комиссариата.
Дипломатическое ведомство дореволюционной России представляло собой сложнейшую машину, работа которой отлаживалась веками. Департаменты и отделы министерства, многочисленные посольства, миссии и консульства за границей, заполненные представителями наиболее аристократической и привилегированной части помещичье-буржуазных кругов, являли собой кастовый бюрократический аппарат, верой и правдой служивший своему классу. Крупные и мелкие чиновники этого аппарата помимо профессиональных знаний носили, в себе и специфические секреты своей службы, делающие их, по их мнению, незаменимыми на своем посту. И не поэтому ли, покинув свои кабинеты, они прихватили с собой ключи от сейфов и шифров, перепутали вконец папки с делами, а их были тысячи…
В результате работа отделов и департаментов бывшего министерства была парализована. В частности, прекратились переводы денег за границу для русских военнопленных в Германии и Австрии. Не выдавались визы иностранным подданным. На таможнях скопились многочисленные грузы, ибо они не имели пропусков, необходимых для того, чтобы пересечь границу. Прервалась курьерская связь с посольствами…
В этих условиях ЦК РСДРП (б), Совет Народных Комиссаров, В. И. Ленин приняли решительные меры. Ленин лично подбирал руководящий состав НКИД. Помощь в этом ему оказывали В. Д. Бонч-Бруевич, Н. П. Горбунов. Формировался административный и технический персонал.
С Балтийского флота были направлены шифровальщики, из Главного морского управления прикомандированы писари.
В наркомат пришли опытные большевики. В их числе были профессиональные революционеры как из числа интеллигенции, такие, как И. А. Залкинд, так и из числа рабочих, солдат, матросов. Среди последних были рабочие с василеостровского завода «Сименс-Шуккерт», трубопрокатного завода, революционные солдаты Павловского полка, матросы-балтийцы. Именно из них впоследствии будут подбираться кадры для советской дипломатическо-курьерской службы. А пока им, главным образом, была поручена охрана архивов и здания бывшего МИДа.
Исключительные способности на посту секретаря НКИД проявил матрос-электротехник большевик Н. Г. Маркин. Между прочим, именно ему поручили найти вице-министра А. А. Нератова, который скрылся с ключами от бронированных дверей секретных архивов. Красногвардейцы, которые были посланы на квартиру Нератова, дома его не обнаружили. Супруга бывшего тайного советника и слуги сделали вид, что они понятия не имеют, где он. Тогда Маркин, конечно не один, поехал к другому бывшему вельможе, третьему, четвертому – безрезультатно. С досадой матрос осматривал чердаки, кладовки… Кое-кто из его спутников уже сомневался: «Не поймаем, ловко скрылся. Угомонись, Николай». – «Как это „угомонись“? – вспылил Маркин. – Перерою весь город, а схвачу вора. Утащил ключи от государственных сейфов – теперь они наши! Разве это не вор?!» И Николай Маркин продолжал поиски то в центре Петрограда, то в его пригородах. И «выудил»-таки бывшего вице-министра! Тот почивал в постели, когда перед ним выросла грозная фигура. Нератов струсил и вскоре вернул ключи законным владельцам.
Позже, когда свергнутые эксплуататорские классы развязали гражданскую войну, Н. Г. Маркин уехал на фронт. Погиб он 1 октября 1918 года на Каме в районе селения Пьяный Бор в неравном бою канонерской лодки «Ваня-коммунист», которой командовал, с белогвардейской береговой батареей.
***
В результате принятых ЦК партии и Совнаркомом мер работа НКИД началась. К середине декабря 1917 года в основном был создан аппарат наркомата, в котором работало 126 человек. В. И. Ленин непосредственно занимался всеми вопросами советской внешней политики и дипломатической службы, большими и малыми. Принял он участие и в разработке инструкции по организации дипкурьерской связи.
В период, когда молодая Советская республика еще никем не была признана ни де-факто, ни де-юре, когда Советским правительством предпринималось все возможное для налаживания контактов с другими государствами, дипломатическо-курьерская служба сыграла существенную роль.
Кто был первым советским дипкурьером, вполне достоверно сказать трудно. Но бесспорно – это был большевик, профессиональный революционер.
В течение первых трех месяцев Советской власти российские дипкурьеры по личному заданию В. И. Ленина связывали Смольный с В. В. Воровским, который находился в Стокгольме.
Уполномочивающие документы и необходимые инструкции первому полпреду Страны Советов были посланы с членом партии с 1903 года, бывшим политэмигрантом Э. С. Гольцманом.
Как до образования в начале 1918 года отдела дипломатических курьеров, так и после дипломатическую почту иногда отправляли со «случайными дипкурьерами» (теперь их принято называть курьеры ad hoc – то есть на данный случай). Но это могло быть «только в самых исключительных случаях и… если случайные дипкурьеры являются товарищами вполне доверительными (исключительно члены РКП (б)» – именно так было сказано в инструкции и распоряжениях управления делами НКИД.
Одним из таких «исключительных случаев» явилось, по выражению В. И. Ленина, «самое трудное время Брестского мира», когда 18 февраля 1918 года германские войска сорвали заключенное в Бресте перемирие и перешли в наступление. В тот же день они заняли Двинск, продолжали двигаться дальше на Минск, Полоцк, Псков, грозя революционному Петрограду. В. И. Ленин в результате острой полемики с некоторыми членами ЦК настоял на немедленном обращении к германскому правительству с предложением о возобновлении мирных переговоров.
Утром 19 февраля в Брест была передана радиограмма: «Совет Народных Комиссаров видит себя вынужденным, при создавшемся положении, заявить о своем согласии подписать мир на тех условиях, которые были предложены делегациями Четверного союза в Брест-Литовске».
Начальника штаба германского верховного главнокомандующего на Восточном фронте генерала М. Гофмана такая радиограмма не устраивала: «Пусть большевики пришлют официальный письменный документ, подтверждающий решение их правительства! Да чтобы с подлинными подписями!» Генерал понимал, что потребуется немало времени на получение ответа. Германские войска тем временем продолжали наступать. В этот же день, 19 февраля, В. И. Ленин поручает В. М. Турчану в присутствии рекомендовавшего его главковерха Н. В. Крыленко поехать в штаб германского командования в Двинск в качестве дипкурьера с письменным подтверждением радиограммы СНК, а также с целью выяснения возможности возобновления прерванных переговоров о мире.
Бывший штабс-капитан царской армии В. М. Турчан был опытным, проверенным большевиком. В статье советского историка В. Д. Поликарпова подчеркивалось, что «в обстановке развернувшегося наступления германских войск, с одной стороны, и борьбы В. И. Ленина с противниками заключения „похабного“ мира, с другой, миссия, возложенная на Турчана, оказалась необычайно ответственной. Надо было не только выполнить функцию дипломатического курьера, но и выяснить возможность возобновления переговоров о мире, тогда как надежда в обстановке более чем успешного наступления германских войск была призрачной». Справиться со столь сложной задачей мог лишь парламентер, сам убежденный в необходимости заключения мира, не поддавшийся опасной болезни – «чесотки» революционной фразы. И наконец, для выполнения ленинского поручения требовались смелость и сила воли, чтобы не дать германским властям повода для проволочек. Обладая такими качествами, Турчан к тому же хорошо говорил по-немецки.
Пока Турчан с риском для жизни добирался до станции Уцяны, где ему удалось вручить послание представителю германского командования, Совет Народных Комиссаров обратился к рабочим и крестьянам с ленинским воззванием «Социалистическое отечество в опасности». Навстречу оккупантам выступили отряды красногвардейцев и моряков Балтийского флота. 23 февраля в 10.30 Турчан доложил Ленину о выполнении задания и передал ему условия, на которых Германия соглашалась возобновить переговоры и подписать мир. В этот же день молодая Красная Армия преградила под Псковом, Нарвой и Ревелем дорогу немецким войскам. Положение Петрограда улучшилось, но опасность дальнейшего германского наступления не миновала.
В вечернем выпуске «Правды» 23 февраля был опубликован для всеобщего сведения привезенный Турчаном ответ германского правительства. Утром 24 февраля сообщение о принятии условий мира передается по радио в Берлин, и Совнарком посылает в Брест делегацию для подписания договора. Но на этот раз в ставку германского верховного командования поехал другой дипкурьер – адъютант Крыленко В. А. Баландин [44]44
См. очерк М. Е. Сонкина «Сорок слов в пакете дипкурьера».
[Закрыть]. Иногда спрашивают, а почему не Турчан – ведь ему уже была известна дорога? Турчана свалил с ног сыпной тиф.
Для Советского государства было чрезвычайно важно вступить в дипломатические отношения с другими странами, добиться признания с их стороны. В условиях враждебного противодействия всего капиталистического мира это было сделать непросто. И среди первых официальных представителей молодого Советского государства, которых западные страны были вынуждены принимать на своей территории, были дипломатические курьеры.
Это объясняется особым положением института дипломатических курьеров в общепринятых правилах, которых государства придерживаются в своих взаимоотношениях и которые называются международным правом.
Основой этого особого положения являлось то, что государства в силу древних традиций могли беспрепятственно посылать своих дипломатических курьеров для связи со своими представителями в других странах и в то же время обязаны были пропускать на свою территорию или через нее чужих дипломатических курьеров, следующих к своим министрам, послам, посланникам или поверенным в делах. При этом, что весьма важно, дипломатический курьер считался лицом неприкосновенным и не подлежал задержанию, точно так же как и следующая с ним почта.
Такое особое положение дипломатическо-курьерской связи, выработанное веками, не задевало чьего-либо суверенитета, не ставило кого-либо в зависимое положение, и у Советской России не было оснований от него отказываться. Поэтому комиссарам в пограничных пунктах Российской республики инструкцией от 30 декабря 1917 года вменялось «на прежних основаниях пропускать лиц с дипломатическими паспортами», то есть и дипкурьеров, предлагалось досматривать только «неопечатанные вещи дипкурьеров».
Международное право, предоставляя государствам возможность посылать дипломатических курьеров за границу, предусматривало и адреса, куда они могли быть направлены. В основном это были посольства, дипломатические миссии или отдельные дипломатические агенты.
Ни того, ни другого, ни третьего у Советской России в тот период не было. Интересы нашего государства в таких условиях представляли на международной арене миссии Красного Креста и немногочисленные торговые представители. Советское правительство в двусторонних договорах шло по пути предоставления этим миссиям и представителям права на использование дипломатических курьеров. Так, в 1920 году правом обмена курьерами «с запечатанными недосматриваемыми пакетами» пользовались торговые представители в Великобритании, Швеции, Швейцарии, Норвегии. В то же время Франция отказала миссии Красного Креста в праве пользоваться «неприкосновенной почтой», считая, что такой почтой могут пользоваться только дипломатические представительства.
Западные страны нередко злоупотребляли теми возможностями, которые им открывало особое положение дипломатических курьеров. Так, полномочный представитель РСФСР в Германии в своей ноте от 7 октября 1918 года приводит целый перечень злоупотреблений; в германском консульстве принимали различные драгоценности богатых москвичей и отправляли их в Германию диппочтой.
Известный специалист в области международного права А. В. Сабанин вынужден был констатировать, что дипломатическая почта «сделалась для некоторых государств – кроме злостной спекуляции – чуть ли не средством к поддержанию на уровне своего золотого запаса».
Первоначальное число советских дипкурьеров было невелико, разъездов с дипломатической почтой было сравнительно мало. Из газеты «Правда» от 10 февраля 1926 года мы узнаем, что в конце 1919 года связь Советской России с капиталистическим миром осуществлялась всего двумя дипкурьерами – Д. Скурко и А. Сливкиным. Они постоянно курсировали по линии Москва – Ревель – Берлин, «пробираясь» с каждым месяцем дальше, в новые страны. Газета подчеркивала, что дипкурьер должен был держать себя в руках, не дать себя спровоцировать, «ибо какой-нибудь невинный мордобой мог быть ловушкой для замаскированного нападения». Названа и такая подробность: дипкурьеры не покидали портфеля с секретной почтой, даже идя в уборную. «Правда» нашла для дипкурьеров высокие слова: дипкурьеры – «часовые, поставленные у порога советской тайны». Конечно же в газете сказано о Теодоре Яновиче Нетте: это был товарищ с мягким, дружеским взглядом; у него «через большую приветливость, человечность проглядывала всегда сталь революционной стойкости латвийских коммунистов».
В отделе дипломатическо-курьерской связи сохранилась интересная фотография – возле самолета (на фюзеляже огромные немецкие буквы и номер) стоят четверо. Крайний справа – Теодор Нетте. Высокий, в удобном полуспортивном костюме. Даже на любительском снимке различимы мягкие очертания лица, доброжелательный взгляд, даже некоторая застенчивость – может быть, оттого, что Теодор был на голову выше своих спутников. Один, видимо, его коллега, два других – летчики. Эта фотография – свидетельство того, что Нетте не только ездил в международных дипкупе, но и осваивал воздушные трассы; они нередко оказывались опасными: аварии, вынужденные посадки были часты.
А вот свидетельство о другом «воздушном дипкурьере» – постановление коллегии НКИД от 14 августа 1922 года об объявлении благодарности и выдаче денежной премии дипломатическому курьеру Зимину за самоотверженное поведение при доставке дипломатической почты. Это тот самый дипкурьер, о котором писал в своем очерке И. X. Бауман. Архивные документы свидетельствуют, что Зимин, узнав об установлении воздушных сообщений с Германией, вызвался лететь в Берлин с диппочтой, как он писал, «учитывая важность таких сообщений». Один из полетов кончился трагически: аэроплан разбился. И хотя все остались живы, травмы оказались очень серьезными: летчиков отвезли в ближайшую больницу, а Зимин настоял, чтобы почту и его (то и дело терял сознание, слава богу ненадолго) доставили в Берлин. Посольство получило почту, как говорят дипкурьеры, «в полной сохранности».
Советское правительство было заинтересовано в улучшении организации курьерской связи со своими представителями за рубежом и принимало для этого все возможные меры. Нарком иностранных дел Г. В. Чичерин, который был назначен на эту должность 30 мая 1918 года, писал Л. Б. Красину в Лондон: «…указываю на крайнюю необходимость организации постоянной курьерской службы между нашими заграничными представителями и нами. Возникает такая масса вопросов, положение настолько усложняется, недоразумения настолько быстро накапливаются, что обмен мыслей путем только одних радио и телеграммка тем более шифровок, оказывается совершенно недостаточным».
