Текст книги "Долг и отвага [рассказы о дипкурьерах]"
Автор книги: Иван Майский
Соавторы: Виктор Попов,О. Герман,Аркадий Семенов,В. Бауман,Дмитрий Коротков,М. Цебоев,Евгений Рубинин,Михаил Сонкин,Евсей Шарапов,Семен Аралов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)
Судилище явно проваливалось. Его организаторы предпринимали самые отчаянные действия, чтобы выгородить себя, но все было тщетно. В конце концов судья объявил:
– Все материалы, которые представлены следствием и прокурором и на основании которых были предъявлены обвинения по 101 статье, суд находит несостоятельными… Обвиняемые будут освобождены…
Забрав вещи из тюрьмы, советские дипкурьеры и Ф. С. Бородина поспешили в помещение советского полпредства. Наконец-то они среди своих!
…Через некоторое время с советского парохода у одного из причалов Владивостока благополучно сошли все. Они вырвались из лап китайских милитаристов.
Советское правительство принимало самые решительные меры и к освобождению команды «Памяти Ленина» и возвращению их на Родину. Наконец в декабре 1927 года они были переданы советским властям.
Тяжелые испытания выпали на долю небольшой группы советских людей, попавших в застенки. Но самые изощренные издевательства ни на минуту не поколебали мужества советских дипкурьеров и моряков парохода «Память Ленина»
Владимир Васильевич Рудим
На английском крейсере
Декабрь 1943 года. Дипкурьеры Георгий Костюченко и Николай Зайцев проделали длинный и сложный воздушный маршрут с пересадками: Москва – Тегеран – Каир – Гибралтар – Лондон.
Неделя проведена в Лондоне. Теперь предстоит морской путь в Мурманск. Прежде надо добраться до Глазго.
Поздно ночью отправился поезд Лондон – Глазго. В купе четверо: Георгий, Николай, наш дипломат и англичанка мисс Мэри из «Армии спасения». Ее задача – сопровождать дипкурьеров в Глазго и посадить на английский крейсер. Мисс Мэри отлично знает русский язык. Она рассказывает о Тургеневе, цитирует Лермонтова и Достоевского, Толстого и Козьму Пруткова.
– Вы все знаете! – удивился Николай.
Мисс Мэри была польщена, однако сказала гетевскими словами: «Я не всезнающа, но многое мне известно».
При всех достоинствах мисс Мэри в ее познаниях, однако, были неожиданные «белые пятна». Георгий буквально открыл ей «Хождение по мукам» и «Тихий Дон».
Мисс Мэри очень огорчилась, и, чтобы утешить ее, Георгий спросил:
– Вы хорошо владеете русским языком. Учились?
Англичанка помолчала, вздохнула, провела ладонью по лбу, словно что-то припоминая.
– Моя родина та же, что и ваша, – Россия. И зовут меня, если по-настоящему, не Мэри, а Мария, Мария Александровна. Я родилась на Неве. Накануне первой мировой войны родители уехали в Лондон, взяв меня с собой. Мы уезжали надолго, но не навсегда. Это наша семейная, сложная история. Пребывание в Англии слишком затянулось. К сожалению. И хотя мы живем неплохо, лучше, чем многие другие эмигранты, нас всех, как завороженных, тянет обратно к родным местам. Знакомые с детства места, наверное, сильно изменились. Не так ли?
– Наверное… Ленинград в блокаде, фашисты его обстреливают из орудий, бомбят. Как Лондон.
– Да, Петрограду так же трудно, как и Лондону. – Она спохватилась. – Вы извините, он для меня остался Петроградом, как в детстве.
– Ленинграду много трудней, чем Лондону. Там тысячи людей умирают от голода.
– Понимаю… Я не до конца ответила на ваш вопрос о русском языке и литературе. Ну, язык, конечно, изучила еще в детстве, а все остальное – это от матери, она преподавала литературу в гимназии, а здесь, в Лондоне, стала переводить русские книги на английский.
Мисс Мэри была рада побеседовать с русскими, все время о чем-то спрашивала: о музеях, знаменитых фамилиях, архитектурных памятниках.
Было поздно.
– Отдохните хоть немного, – предложил ей дипломат.
Мисс Мэри устало смежила веки и задремала.
Утром поезд прибыл в Глазго.
– Вы молодец, Мария Александровна, – сказал Георгий. – Почти всю ночь не сомкнули глаз, а так свежи и бодры.
Женщина улыбнулась уголками губ:
– Привычка. С тех пор как нас непрерывно бомбят мы научились бодрствовать по ночам.
На привокзальной площади их уже ждал автомобиль И через четверть часа все были в порту.
Густое, маслянистое море тяжело билось о пирс Ветер срывал с гребешков волн пену и швырял ее в лицо. Пена пахла мазутом. Новый порыв ветра. Мужчины успели увернуться, но мисс Мэри опоздала – ее лицо забрызгала пена.
Георгий достал из портфеля чистую салфетку.
– Благодарю. – Она вытерла лицо, протянула салфетку Георгию, но вдруг задержала.
– Я сама ее выстираю и возвращу вам чистой. По почте, конечно. Но куда?
– Мария Александровна, я сам приеду за салфеткой, точнее, не ради нее, а ради того, чтобы снова вас увидеть. Позволите?
Мисс Мэри назвала адрес.
– Запишите же.
– Я и так не забуду.
Мисс Мэри быстро направилась к катеру, плясавшему на волнах. Окликнула офицера на катере. Оттуда перекинули на пирс узенький мостик.
Вдали, на рейде, виднелась серая трехтрубная громадина крейсера. По мере приближения к нему крейсер все увеличивался в размерах, а катер становился все крошечней.
Долго пробивался катер к крейсеру, захлебываясь, отфыркиваясь, переводя дух. Наконец добрался. Волна качала его, как скорлупку, и грозила расшибить о стальной борт.
С крейсера спустили трап. Дипкурьеры поднялись наверх. Мисс Мэри и наш дипломат возвратились в порт.
Мощная, устойчивая палуба крейсера. Казалось, нет такой силы, чтобы ее хоть чуточку поколебать. Николай и Георгий стояли, широко расставив ноги для равновесия, как это делали на катере. Георгий подумал: «Качка мне не по нутру. Но такую махину, видно, не качнуть и большой волне. Отлично». Дипкурьеры слушали, что говорил помощник капитана. Слушали – и почти ничего не понимали. Тот заговорил медленней и отчетливей. Теперь понятно: перед ними помощник капитана мистер Джонсон. Со всеми вопросами обращаться к нему.
Помкэп позвал матроса («Он будет вашим стюардом») и распорядился проводить дипкурьеров в отведенную им каюту.
Матрос, крепыш лет двадцати, жестом пригласил: прошу. Железные трапы вели куда-то глубоко вниз. Потом – узкий стальной коридор, отсеки, переборки, снова трап. Матрос шел быстро, молча, не оглядываясь. Остановился возле двери, открыл ее и – по-русски:
– Добрый здоровя. Тебе тут – хорош.
– Спасибо. Нам приятно познакомиться с английским моряком.
Его лицо вдруг стало строгим.
– Я не англичанин, я шотландец.
– Разве это существенно?
– О, да! Очень существенно! – Потом улыбнулся: – Меня зовут Роберт. А ты?
– Я – Георгий, а он – Николай.
– Георг? Никола? У нас был король Георг.
– И Роберт у вас был. Поэт.
Шотландец просиял:
– Роберт Бёрнс! Знаешь?
– Знаю. Только по-русски. Слушай:
Нас ждет и буря и борьба.
Играя с ветром, вьется знамя.
Поет военная труба,
И копья движутся рядами.
Не страшен мне грядущий бой,
Невзгоды, жертвы и потери!
Но как расстаться мне с тобой,
Моя единственная Мэри?
Последнее слово погрустневший Георгий произнес особенно четко, как настоящий англичанин.
Роберт раскрыл рот от удивления: он понял, о чем стихи! О любви, о девушке, о Мэри!
Матрос крепко пожал руку Георгию и Николаю. Дружба закреплена.
Дипкурьеры осмотрели свою каюту на корме. У правой переборки откидная койка. Слева – диван. Иллюминаторы прочно закрыты стальными заглушками. Две электрические лампочки. Одна под потолком, вторая над откидным столиком.
Вскоре пришел Джонсон. «Удобно ли вам? Питаться будете в офицерском салоне. По очереди? Пожалуйста. Первый завтрак в семь утра, второй – в двенадцать, обед – в восемнадцать. Ужин доставят в каюту в девять вечера».
– Когда выйдем в море? – не удержался Георгий.
– Об этом мы поставим вас в известность в свое время.
– Сколько дней займет путь до Мурманска?
– Ровно столько, сколько потребуется.
Помкэп вышел.
– Получил? – кивнул на закрывшуюся дверь Николай. – Вот так!
Ровно в полночь помкэп появился снова:
– Джентльмены, сейчас выходим в море.
Будто от этих слов Джонсона крейсер ожил. Он мощно загудел двигателями, начал слегка покачиваться.
– Стартовали! – Георгий применял это слово во многих ситуациях. – Присядем, как полагается, перед дорогой.
Крейсер набирал скорость. Качка все ощутимей. Какая же ходит волна, если так кренит стальную махину!
Впереди – неведомый и опасный путь. Впереди – схватка с сильным врагом. Наверняка! Еще ни один караван не избежал встречи с гитлеровским флотом и авиацией. В морской пучине погибали и корабли каравана, и даже корабли эскорта. Если суждена гибель, что же… но погибнет и диппочта, а в ней столько важного для Родины, для победы.
Георгий вдруг ударил кулаком по кожаной обшивке дивана, чертыхнулся.
– Ты что? – удивился Николай.
– Проклятая качка мешает думать. На полу не устоишь, на диване не усидишь – нигде не сосредоточишься.
Пол кренится все круче и круче.
Военные корабли как бы специально ждали, чтобы шторм набрал силу. Не случайно у какого-то матроса вырвалось: «Шторм для нас словно шапка-невидимка: крупная волна захлестывает перископы подводных лодок».
Крейсер, совершая противолодочные маневры, резко менял курс. В такие минуты дипкурьеры чувствовали себя как на качелях. Обоих заносило то вправо, то влево; приходилось, расставив руки, упираться в переборки.
Матрос-шотландец приглашает на обед.
– Давай, иди первым, – сказал Николай.
– Стартовали, Роберт! – отозвался Георгий.
Кают-компания. Здесь уже собрались офицеры, свободные от вахты. Появился командир крейсера. Все встали. Капитан жестом указал дипкурьеру место напротив.
Начался обед. Сразу же оказалось, что английский обеденный этикет (война на нем никак не отразилась) очень сложен.
За спиной каждого офицера – стюард. Перед Георгием матово поблескивали несколько тарелок, справа лежали два разных ножа, столовая ложка, стояли стакан для воды и чашка для кофе, слева – три вилки, впереди, за тарелками, – фужер для вина, еще вилка, нож и десертная ложка. Целый арсенал!
Как им пользоваться? На банкетах он никогда не бывал. Раздраженно подумал: «Вполне хватило бы тарелки и ложки. Ну еще вилка. Богато живут». Вспомнилась военная Москва, комнатка на Калужской улице, продовольственные карточки. «Если сейчас у Серафимы, жены, да у пятилетнего Левы („беспомощный мой худышка“) есть хлеб и маргарин – то очень хорошо… А тут прямо банкет», – произнес про себя зло и словно совестясь за выпавшее ему изобилие.
Стакан справа был слишком близко от тарелки, чуть-чуть отодвинул его. Из-за спины протянулась рука и водрузила стакан на прежнее место. «Кто же тут корректирует из-за моей спины?» Роберт! Проворный парень – успел облачиться во фрак.
На обед была рыбная закуска, потом суп из сушеного картофеля, бифштекс, консервированные специи и еще какое-то блюдо, которое вроде бы надо есть ложкой. Взял ложку. Офицер справа, худой, с жесткими черными усиками, посмотрел осуждающе. «Значит, надо было вилкой орудовать». Отвернулся от него. «А что сосед слева – тоже заметил?» Заметил! Но его добродушный взгляд говорил: «Мистер русский, не смущайтесь. В конце концов, не это главное в жизни».
После двух-трех таких обедов дипкурьеры все же освоили заморские обычаи. Они узнали, что хозяева начнут есть лишь после того, как приступит к еде гость, что встать из-за стола можно только после капитана. Хорошо еще, что помогал Роберт: он вовремя подсовывал нужную тарелку, ложку или вилку.
Узнали и о других традициях: как одеваться к завтраку, обеду – на обед являйся непременно в черном костюме, белой рубашке с галстуком бабочкой. Но ничего этого у них не было! Неловко, конечно. Тем не менее никто не намекал о черном костюме, а взгляд симпатичного доброжелательного соседа за столом (на черноусого лучше не смотреть) словно подбадривал: «Понимаем, мистер. У нас очень сложные традиции. Но в конце концов, не это главное в жизни».
«Пожалуй, мудрено, – размышлял про себя Николай, – и не только за офицерской трапезой. Метра у вас нет, километра – тоже, а вместо них – фут, отмеренный по стопе короля Джона, и ярд, равный расстоянию от кончика носа до конца среднего пальца короля Генриха I».
У моряков всегда был отличный аппетит. Это чувствовалось уже в баре, который находился перед кают-компанией. Здесь выпивали рому, виски или пива, расплачиваясь с барменом наличными. Мистер Джонсон, бравший две, а то и три порции рома, приглашал и дипкурьера отведать ароматный, крепкий напиток. Гость отказывался и, чтобы избежать новых приглашений, быстро проходил в кают-компанию. При этом неизменно встречался взглядом с королевой Елизаветой: ее портрет висел на видном месте слева от входа в кают-компанию, и Елизавета I, казалось, пристально смотрела на каждого. В нижнем углу рама и стекло разбиты: во время одного из сражений сюда попал осколок. В самый угол. Королева осталась невредимой.
– Наша покровительница! – как-то воскликнул Джонсон. Помкэп почтительно посмотрел на королеву.
С согласия ее величества мы оставили портрет таким, каким он был в день того успешного сражения.
Таким он дойдет с нами до полной победы британского королевского флота…
Обеды проходили неторопливо. Иногда возникал разговор – он касался семей, каких-то подробностей о женах, детях, о собственном самочувствии. А о том, что делается на крейсере, о войне – ни слова. «Вероятно, я еще слаб в английском? – думал Георгий. – Впрочем, уж как-нибудь разобрал бы про „war“» [43]43
Война (англ).
[Закрыть].
Молчаливей всех был командир крейсера. Правда, он поинтересовался в самый первый день, как устроились русские джентльмены, нет ли у них каких-либо просьб. Этим и ограничился.
Сегодня же он нарушил молчание и обратился к Костюченко (Николай оставался в каюте, у диппочты). Капитан сказал, что на его крейсере впервые находятся гражданские лица и что дипкурьер не просто пассажир, а представитель союзной державы. Он, конечно, не тот рядовой гражданин государства, который ничего или почти ничего не знает. Русский джентльмен безусловно имеет определенную осведомленность, разбирается в происходящих событиях.
– Мистер Костюченко, надеюсь, должным образом оценивает то, что присутствие советских дипкурьеров на корабле, идущем под флагом Великобритании, является признаком большой солидарности Англии и ее военной помощи России.
«Куда это он гнет?» – пронеслось в голове Георгия, напрягшего все внимание.
– В последнее время вы, – продолжал капитан, – нанесли Гитлеру несколько чувствительных ударов. Но война есть война. Сегодня удача у одного, завтра она переходит к другому. Вермахт все еще занимает огромные ваши территории, многие важнейшие промышленные и сырьевые базы. Он еще весьма и весьма опасен. Если удача снова улыбнется ему, выдержите ли вы новые испытания? Сколько сможет тогда продержаться Россия?
Георгий медлил. Он осмысливал сказанное, «переводил» с английского на русский. Тщательно подбирал слова для ответа.
– Благодарю вас, сэр, за солидарность. Что же касается возможностей моей страны в этой войне, то Советский Союз уже достаточно убедительно показал свою стойкость. Вас интересует завтрашний день? Поживем – увидим. Русская пословица гласит: «Цыплят по осени считают».
– Это ответ дипломата?
– Патриота. Советского гражданина.
Да, Георгий ответил честно. Но он сказал не все, что знал. Зачем выкладывать все?
В его мозгу всплывали подозрительное поведение непрошеных каирских «опекунов» – мистера Вадсона и миссис Ли, попытка произвести досмотр в лондонском аэропорту…
Что все же означают слова капитана? Какой-то зондаж или?.. Потом возникло другое: «Значит, я не верю никому из сыновей и дочерей Альбиона, которых встретил? Нет. Роберту верю. И парням из артиллерийского отсека – я слышал, о чем они говорят. Кому еще? Соседу слева за столом в кают-компании. Летчикам, которые тащили нас на старом „Дугласе“ из Каира до Англии».
Когда вернулся в каюту, рассказал обо всем Николаю.
– Этот разговор оставил у меня горький осадок. Выходит, они сомневаются в наших силах. А я, черт возьми, ожидал от них другого. Ведь они союзники!
– На союзников надейся, а сам не плошай. Ничего, Георгий, все равно выдюжим!
…Однажды Роберт, провожая в каюту Зайцева (в этот день он обедал первым), сказал:
– Скоро передышка.
– Какая передышка?
Роберт умчался, не ответив.
Георгий пожал плечами, раскрыл «Былое и думы», которое дали в дорогу посольские товарищи. Николай занялся электрорефлектором: от качки и вибрации выскакивали винты, которыми рефлектор крепился к переборке. Взял свой универсальный перочинный нож, в котором была и отвертка.
Качает сильно. Не проходят приступы тошноты.
Хорошо бы подняться наверх. Хлебнуть свежего воздуха. Но это невозможно. Чем же заняться? Вот: английским языком! На корабле была своя специфика в объяснениях с командой, и дипкурьеры почувствовали: надо приналечь на английский. Разговаривая с Робертом или с кем-нибудь другим, приходилось повторять трудные фразы, рыться в словаре.
Чудно получается, – сказал Георгий. – Иногда сразу понимаю английскую фразу, а другой раз – ни я, ни меня. – Стукнул кулаком по дивану: – Если уцелею в этом рейсе, схвачусь с английским языком всерьез.
Николай предложил:
– Давай сейчас, вопреки всему! Назло фашистским перископам!
Раскрыт словарь, громко прозвучало несколько фраз по-английски. Вновь и вновь звучит трудная чужая речь.
Шторм, шторм, шторм!..
За наглухо задраенными иллюминаторами неистовствовал, бушевал, грохотал океан. Огромные свинцово-серые волны сшибались друг с другом, набрасывались на крейсер, с ревом обрушивались на стальную палубу. Океан потрясал седыми гривами тяжелых, живых, хищных валов. Там, где должен быть горизонт, все перемешала грязная темень, океан и тучи слились в кипящее месиво. И казалось, что крейсер мечется, будто слепой, под непрерывными ударами. На носу и на корме корабля вытянулись орудия главного калибра, над ними то и дело вздымались свирепые валы, корабль выставлял навстречу валам стальные стволы, и они, словно трезубцы, вонзались в волну-чудовище.
Заглянул Роберт. Вид у него очень усталый. Показал на диван:
– Можно?
– Садись.
– Ноги нет, руки нет, – говорит Роберт по-русски и показывает натруженные ладони.
– Русский язык учил в Мурманске? – спрашивает Георгий.
– Мало, – отвечает Роберт. И добавляет по-английски: – Выучил несколько слов и две-три фразы.
Выяснилось, что шотландец знал около десятка «самых необходимых» ему русских слов: клуб, водка, икра, красивый, девушка, моряк, деньги.
– Помню их, пока нахожусь в Мурманске. На обратном пути шторм все вышибает. Учите меня русскому?
– Хоть сейчас.
Роберт снова перешел на русский:
– Сейчас нет. Много работа.
– Давно плаваешь? – спросил Георгий.
Матрос поднял палец.
– Один год?
– Да. В Мурманске – вот! – Он показал три пальца.
И опять произнес по-английски:
– Входим в опасную зону. Обеды в кают-компании отменены. Я буду приносить вам сандвичи.
…Надрываются двигатели. Мечется крейсер.
Георгий снова раскрывает словарь. Николай тоже взял книгу.
Где-то внизу стонут двигатели – то глухо и ровно, то вдруг резко, и тогда все начинает вибрировать – переборки, пол, рефлектор, стол. Вибрация передается даже телу. «Сеансы» повторяются непрерывно, испытывая все, и прежде всего нервы. Кажется, вот-вот каюта отвалится от корабля, рухнет в морскую пучину.
В чем дело? Георгий нажимает кнопку вызова. Роберта нет целую вечность. Наконец приходит. Георгий обводит рукой каюту: все трясется. Роберт догадывается. Произносит два непонятных английских слова. Пришлось лезть в словарь. Гребной винт! Теперь ясно. Когда он оказывается над водой и вертится вхолостую, все вибрирует – и металл, и тело.
Опять ровный натужный гул. Винт погрузился в воду.
Морская болезнь спутала время. Ночь казалась днем, день – ночью. Но передышка все-таки выдалась. Та самая, о которой упоминал Роберт. Крейсер вошел в исландскую бухту, бросил якорь. Как выяснилось, здесь ждали каравана из США, и, когда он достигнет параллели, на которой находилась бухта, все вместе двинутся дальше на Мурманск.
На стоянке разрешили выйти на палубу. Только на палубу – на берег не пускали.
«Так вот ты какая Исландия – страна льда. На карте ты казалась мне диковинной рыбой, подвешенной вялиться на „веревочке“ Северного полярного круга. Романтическая страна, памятная еще с детства: ведь отсюда, из кратера вулкана, началось жюль-верновское „Путешествие к центру земли“. Страна мужественных и стойких людей, страна застывшей лавы, крутостенных фиордов, вечно волнующихся гейзеров… Где-то я читал, что Гейзер – собственное имя самого крупного кипящего источника Исландии – такое же собственное, как Везувий, Этна, Килиманджаро. Северный остров дал название всем другим горячим ключам – они стали гейзерами с маленькой буквы… А какие здесь фиорды! Вон тот будто прорублен богатырем-великаном из саги – один взмах меча – и каменный берег расколот до самой воды».
О чем задумались, мистер Костюченко? – раздался знакомый бас Джонсона.
– Об острове, полном гейзеров и саг.
– Саг? Каких саг?
Георгий рассказал. Сэр Джонсон не ведал ни о сагах, ни о Гейзере с большой буквы.
– Можно подумать, что вы уже бывали здесь, мистер Костюченко.
– Бывал. В детстве.
– С родителями?
– Нет. С Жюль Верном.
Джонсон кивнул, сделал несколько шагов, остановился:
– Я тоже кое-что знаю об острове. Самое главное: он, к сожалению, не является собственностью Великобритании. Им, к сожалению, владеет Дания. Зачем такой крошке колония?
…Исландия скрылась во мгле.
Крейсер снова распарывал море, бросался то вправо, то влево, зарывался носом в волны, – корма поднималась, гребной винт выходил из воды, крутился вхолостую, и все в каюте опять вибрировало с невероятной силой.
Надрываются двигатели, беснуется море…
Трудно Георгию и Николаю! Не с кем им поговорить, отвести душу. Конечно, они понимают, что сейчас всем тяжело, но, когда ты среди своих, любые невзгоды переносить легче.
Роберт принес еду.
– Как дела, Роберт?
Как правило, был один ответ в таких случаях: не знаю. Роберт вдруг сказал:
– Эсминец сопровождения получил пробоину. Идти может.
– А караван?
Молчит.
– Что с караваном?
Роберт опустил голову и поднял растопыренные пальцы:
– Пять. Нет…
Ушел.
Дипкурьеры долго молчали. Наконец Георгий произнес:
– Торговые пароходы практически совершенно беззащитны. Какие же железные парни водят их!..
Георгий знал, что в иные рейсы из сотни кораблей до Мурманска добиралось не больше десяти. В сердце его все росло и росло беспокойство за людей и корабли. «У нас тут толстая броня и огрызаться есть чем, нас не так-то просто пустить ко дну, а они уязвимы со всех сторон». Увидеть бы их! Более того, возникло чувство, какое бывает у суеверного человека, – если увижу, то все доберемся целыми до родных берегов. Надо напомнить Джонсону: хотим подняться наверх.
Роберт заглянул в каюту, выпалил: «Чертов опасност!» Поднял глаза к небу, что-то произнес по-английски и убежал. Георгию показалось, что Роберт сказал: «Господи, помоги!»
Напряжение чувствовалось во всем. Из каюты видно было, как мимо пробегают озабоченные моряки. Можно было уловить отрывистые команды, тревожные возгласы. Но все это заглушала канонада.
Значит, враг вновь близко. Оглушительно грохочут орудия главного калибра. При каждом залпе под броневыми щитами иллюминаторов, по кругу, вспыхивает молния.
Георгий и Николай научились различать, когда бьет крейсер, а когда – враг. Если гром и зарница – стреляет крейсер, если только гром – отвечают фашистские корабли.
Чем кончится поединок? Как узнать, что происходит там, наверху? Пойти бы, черт возьми, подавать снаряды!
Рядом с каютой дипкурьеров находился артиллерийский пост подачи снарядов. Там орудовала дюжина моряков. Каждый четко знал свое место и свои обязанности. Никто из них уже давно не был в своем кубрике. Еду – сандвичи – доставляли сюда, к боевым постам.
«Как когда-то подавали их лорду Сандвичу, не желавшему отвлекаться от карточной игры, – с иронией подумал Георгий. – О лорд, увековечивший себя сандвичами, думал ли ты, что твое „изобретение“ очень пригодится в другой игре, где ставка – жизнь, свобода народов, государств!»
Моряки грузили и грузили снаряды в лифты. Робы мокры от пота.
…Появился мистер Джонсон.
– Идет бой? – спросил Георгий.
– Война…
– А точнее?
– Война!
Ясно: помкэп ничего больше не скажет.
– Вы ранены?
Пустяк. Ударился о переборку при сильной качке. Джентльмены, не голодны ли вы, может быть, добавить сандвичей? – спросил Джонсон. – Значит, не надо. Желаю здоровья.
Сквозь бурю, сквозь сталь донеслось несколько сильных взрывов.
– Либо фашистские торпеды, либо английские глубинные бомбы, – попробовал угадать Георгий.
…Утром не хотелось даже умываться, не то что бриться.
Роберт принес сандвичи и кофе. Он был мрачен, неразговорчив.
Щеки и подбородок чернила жесткая щетина.
Георгий подошел к зеркалу. А как он? Осунувшееся, небритое лицо. В раздумье постоял несколько минут. Неожиданно тоном, какой звучит только со сцены, произнес:
– Брить или не брить? – вот в чем вопрос!
Энергично начал намыливать щеку.
Николай улыбнулся:
– Ты решил мучительную проблему гораздо быстрей, чем принц датский.
На бритье Георгий потратил целый час.
– Ну а ты, Николай?
Тот провел рукой по подбородку. Вздохнул:
– Придется.
…Тягостно тянется время.
Ни у кого ничего нельзя узнать. Сиди жди, гадай, как там, наверху, что впереди?
Георгий выглянул в коридор. Удачно: навстречу бежал шотландец. «Спрошу у него». Роберт поравнялся с Георгием, поздоровался и, не задерживаясь, умчался дальше.
– Погоди, друг! – крикнул ему Георгий.
Матрос, не оглядываясь, помахал над головой рукой из стороны в сторону: «Некогда».
А что творится в артиллерийском отсеке? Команда, похоже, держится из последних сил. Лифты взмывают и взмывают наверх, торопя падающих от усталости людей.
Английские моряки – небывалое на флоте! – заросли щетиной. Тельняшки дымятся от пота.
В сторонке на полу, подложив пробковые спасательные пояса, спали два моряка. Один свернулся калачиком, второй – богатырь с могучей грудью – лежал на спине, закинув голову, согнув ноги в коленях (вытянуться не позволяла переборка). Маленькое серебряное распятие на цепочке свисало с шеи и покачивалось, как маятник, от бортовой качки.
Тревога не оставляла.
Георгий горько подумал: «Чем ближе к родным берегам, тем меньше шансов добраться до них».
К вечеру неожиданно запахло камбузом – принесли сразу и обед и ужин.
Снова ночь.
Николай, измученный качкой и бессонницей, лежал на койке.
…Придется ли поведать обо всем, что было и что еще будет, там, в Москве, заведующему отделом? Он всегда слушает внимательно, настраивая на неторопливый, подробный разговор. Прежде чем начать его, попросит принести три стакана чаю, достанет из ящика стола довоенную коробочку из-под леденцов (специально унес из дому, чтобы детишки не вспоминали). В коробочке несколько кусочков колотого сахара, похожего на крошечные надолбы.
– Вприкуску, как наши деды.
Отхлебнет немного кипятка.
– Ну, ребята, поехали!
– Стартовали, – добавляет Георгий.
Заведующий изредка, словно про себя, приговаривает:
– Да, да, досталось вам.
Повторится ли такая московская встреча?
Истекли восьмые (или девятые – время смешалось) сутки.
…Крейсер все разбивает огромные волны и, взмыленный от снежной пены, то зарывается в валы, то зависает на их гребнях.
– Как ты думаешь, Николай, долго ли будут преследовать наш караван фашисты?
– Увидим. Я не мастак в прогнозах. Особенно в такой обстановке…
И тут же, словно отвечая на вопрос Георгия, загрохотал главный калибр.
Однажды, когда дверь была открыта (только так можно было проветрить каюту), из артиллерийского отсека донеслось: «Нордкап!» Дипкурьеры насторожились. Нордкап – норвежский мыс. Караван проходит мимо Нордкапа? Или уже миновал его?
В памяти всплыла карта Норвегии. Ее внимательно изучали Николай и Георгий в лондонском посольстве. Норвегия казалась тесаком, древним-древним, с лезвием, изъеденным ржавчиной времени и холодными северными водами. И столько «мысов» на «тесаке»!
Нордкап где-то вверху. Выше от него, в стороне, на северо-западе, – остров Медвежий. Ставший хищным остров, кровожадным.
Ведь на Медвежьем сейчас фашистская военная база.
В сентябре минувшего года вот так же, как теперь, мимо Медвежьего пробивался караван в Мурманск. И был в караване теплоход «Сталинград». На нем находились два дипкурьера – Иван Хромов и Николай Шмаков. Теплоход торпедировала гитлеровская подводная лодка. Корабль быстро погружался. Спастись удалось лишь немногим из экипажа. Дипкурьеры до конца выполнили свой долг.
Погибли два бойца. На их место встали другие. И тоже плыли тем же опасным путем. Не раз и не два. Сейчас настал черед Зайцева и Костюченко. Георгия записали в дипломатическо-курьерскую связь сразу же после героической гибели Хромова и Шмакова. Спросил: кто же эти парни? Два крестьянских сына (Хромов – из Ивановской области, Шмаков – из Подмосковья), получили образование, были приняты в ряды Коммунистической партии. Поднимались с одной трудовой ступеньки на другую. Наконец на самую сложную, трудную и почетную в их биографии – дипкурьерскую.
На столе заведующего отделом лежали портреты погибших – официальные, для документов. Волевые подбородки, прямой, открытый взгляд. Да, такие пройдут сквозь пламя, сквозь железо, не зная страха! Официальные фотокарточки… Но на них ощущалось обаяние Ивана и Николая. Казалось, вот-вот они улыбнутся – широко, дружески, сердечно.
…И вот Костюченко и Зайцев на том же маршруте, каким плыли Хромов и Шмаков.
Понимали: диппочта – дело срочное, если везти ее в Москву кружным путем через Африку, Ближний Восток, уйдет с полгода. Да и много ли втащишь в чужой военный самолет, который почти всегда загружен до предела! Пришлось бы распределить диппочту на несколько рейсов.
Война торопит! Она бьет тех, кто замешкается, промедлит. Надо быстрее! Риск? Конечно. А кто в такое время не рискует?
И еще тверды были уверенностью: любой из их товарищей мужественно встречал, не дрогнув, самую грозную опасность. «Все дипкурьеры – из одного материала. Крепкого! Верно, ребята?» – обратился Георгий мысленно ко всем, кто сейчас с диппочтой Родины ехал где-то в поезде, летел в бомбардировщике, плыл в подводной лодке или на торговом корабле в других морях и океанах.
– Далеко до Медвежьего? – спрашивает Николай.
– Наверное, уже близко… Почтим память Хромова и Шмакова.
Встали. Помолчали. Потом Зайцев тихо сказал:
– Мне рассказывали такую притчу: там, где падает мертвым солдат, поднимается в его честь дуб. Пусть не сразу, пусть через много лет, но обязательно вырастет. Ну а если человек погибает на море?
– Не сомневаюсь, что и тут есть притча. Возможно, даже трогательней, красивей. Но и без притчи мы с тобой знаем: остается память. Память людей. Долгая, вечная. И не только память. Все лучшее, что было у героев, вливается в новых бойцов, помогая довершить правое дело, отомстить врагу за погибших друзей.
