Текст книги "Варяг II (СИ)"
Автор книги: Иван Ладыгин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц)
Молва о странной хвори, скосившей семью рыбака, уже ползла по округе, обрастая нелепыми и жуткими подробностями. По приказу Сигурда его дружинники оцепили подходы, отселив испуганных соседей. Теперь здесь царила гробовая, неестественная тишина. Слишком тихо для места, где должны быть слышны крики детей и лай собак.
Рядом с ярлом стояла простая деревянная повозка, запряженная одной тощей, облезлой лошаденкой. В повозке покоились бочонок с водой и холщовый мешок с сушеными рыбой и черным хлебом.
Скрипнула ржавая петля. Из темного провала двери, похожего на вход в склеп, вышли двое. Мальчишки. Старшему – лет десять, младшему – семь, не больше. Они были бледны, как мел. Кожа натянулась на скулах, грозясь порваться от легкого движения. Глаза провалились и лихорадочно блестели. Они шатались, еле переставляя ноги, опираясь друг на друга. Чума. Или что-то очень на нее похожее. Смерть уже витала над ними незримым крылом.
Сигурд и его воины оставались на безопасном расстоянии. Ярл сделал шаг вперед, его тень легла на детей длинным искаженным пятном.
– Ну что, воины? – его голос прозвучал громко и неестественно в звенящей тишине. – Есть еще силы держаться?
Старший мальчик кашлянул, и этот звук напомнил Сигурду треск ломающихся костей. Малец кивнул, с трудом подняв голову.
– Хотите в Вальхаллу? – продолжал Сигурд, и в его голосе зазвучали металлические нотки. – Хотите обеспечить себе место у пиршественного стола Одина… и своим родичам? Хотите искупить их «негероическую» смерть?
Глаза мальчишек вспыхнули последним огоньком надежды и фанатизма. Умирающие цепляются за любую, даже самую ядовитую соломинку.
– Тогда слушайте вашего ярла. Это зачтется перед богами. Я хочу, чтобы вы отправились просить помощи у людей на хуторе Рюрика. Слышали о таком?
– Слыхали, – прошептал старший. – Жаль, он отплыл. Говорят, он лекарь великий. Спас бы, наверное, маму с отцом… будь он здесь…
– Верно! – Сигурд поддакивал, и в его глазах вспыхнул холодный, хищный блеск. – Но у вас есть шанс! Если его люди… его верные псы… припрятали какие-нибудь его зелья, снадобья… они помогут вам. Исцелят! А я… – он сделал театральную паузу, – я дам вам за это по железному браслету. Каждому! Как настоящим воинам!
Он сделал паузу, давая их слабому, воспаленному сознанию нарисовать эту картину: спасение, богатство, милость ярла.
– А если… не выйдет? Если мы не дойдем? – пискнул младший, и в его голосе послышались слезы.
Сигурд наклонил голову, изображая отеческую скорбь. – Тогда я похороню вас. И вашу семью. Похороню достойно. Как героев, павших при исполнении долга. И я сам вознесу молитвы богам, чтобы они распахнули перед вами золоченые врата Вальхаллы. Обещаю. Даю слово ярла.
Сигурд кивнул одному из дружинников. Тот несильно хлопнул лошадь по крупу. Повозка, отчаянно заскрипев, тронулась с места и медленно, словно похоронная колесница, покатила к мальчишкам.
– В повозке – вода и еда в дорогу. Собирайте свои жалкие пожитки. И отправляйтесь. Немедля.
Мальчишки, подгоняемые непререкаемой волей могущественного ярла, с благодарностью закивали и, цепляясь, как утопающие, за борта, попытались вскарабкаться в повозку.
Сигурд развернулся и пошел прочь, к своим крепким, ухоженным коням. Его воины молчаливой тенью последовали за ним. На его лице, обращенном к свежему ветру, играла мрачная, самодовольная улыбка. Если не вышло уничтожить выкормыша Бьёрна и его людей силой, это с лихвой сделает болезнь. Идеальное, анонимное оружие. Не оставляющее следов, кроме трупов.
Он уже предвкушал, как весть о моровом поветрии на хуторе Рюрика прокатится по Буяну. И каким – праведным гневом загорятся глаза конунга. И как легко будет тогда отсеять плевелы от зерен. Он, Сигурд, останется чистым, а его враги будут сожжены огнем чумы. Идеальный ход.
Глава 6
* * *
Хакон сидел на толстом отполированном бревне. Его челюсти методично перемалывали соленую плоть сушеной трески. Вкус был простой и ясный – соль, море, дым. Таким и должна быть еда воина. Никаких излишеств.
Рядом, расположившись на голой земле, сидели трое его дружинников. Стейн, Кетиль и Асмунд. Все крепкие и плечистые… Шрамы вместо украшений, в глазах – заспанная ярость волков, привыкших к суровой жизни.
– … ну и вот, значит, она ему и говорит, – хрипел Кетиль, размахивая окованной железом кружкой с брагой. – «Милый, а покажись-ка ты мне без этого вонючего плаща! Дай полюбоваться сталью твоих мускулов!» А он, Асмунд-то наш, дурак обрадованный, недолго думая, не только плащ скинул, но и рубаху, и штаны! Представляешь? Предстал пред очарованной публикой в чем мать родила! Посреди пиршественного зала, под одобрительный рев ярла!
Грубый и раскатистый смех пронесся по двору, спугнув ворону на заборе. Даже угрюмый Стейн фыркнул, пряча довольную ухмылку в свою рыжую бороду.
– А что? – огрызнулся Асмунд, краснея до корней волос. – Я ей не понравился, что ли? Скажи на милость! Она же потом, ночью, сама ко мне в постель приползла, когда ее старый хромой ярл в мертвецки пьяном сне почивал!
– Приползла, чтобы вернуть тебе штаны, красавец ты наш! – заорал Кетиль, давясь от смеха. – Так и сказала: «Держи, а то добро простудишь!»
Хакон, не спеша прожевав последний упрямый кусок, бросил хвост рыбины в огонь кострища. Тот затрещал, вспыхнув на мгновение синеватым пламенем.
– Хватит трепаться, как бабы у проруби, – проворчал он, вытирая руки о штаны. – Лучше подумайте, как вы завтрашний бой проведете, если он вдруг случится. Тор не любит, когда его воины на девиц засматриваются больше, чем на зазубрины на клинках врага. В Вальхаллу на пир к валькириям зовут, а не к чужим женам.
– Да мы хоть сейчас, хоть на стражников самого Харальда Прекрасноволосого! – махнул рукой Кетиль, отхлебывая браги. – Сидишь тут, как крот в норе, кости греешь, пока другие, глядишь, славу добывают, кровь вражескую проливают. Скука, да и только. Руки уже чешутся.
Хакон лениво окинул взглядом хутор, раскинувшийся перед ними. Мельница, ровные, крепкие загоны для скота, ровный дымок из кузницы, аккуратные, словно на параде, запасы дров. Не хутор, а крепость.
– Гляньте-ка лучше, какой хутор хозяин отгрохал! – заметил Асмунд, последовав за его взглядом. – Чистота, порядок. Не то, что наши деревни, где свиньи в одной избе с детьми живут, а навоз по колено. Хозяин тут, видно, не лыком шит, раз смог такое за несколько месяцев провернуть.
– Рюрик хозяйственный, – согласился Хакон, и в его единственном глазе мелькнуло уважение. – С умом. Землю чувствует. Рука твердая. Такими и ярлы должны быть. Не то, что этот… Сигурд Крепкая Рука… – имя он произнес с таким холодным презрением, что воздух, казалось, покрылся инеем. – Тот только и знает, что чужие земли отбирать, чужих жен в наложницы таскать да на хольмганги вызывать тех, кто слабее. Настоящий воин силен в бою, а не в уловках.
Имя Сигурда повисло в воздухе, словно ядовитый туман. Веселье схлынуло мгновенно, будто его и не было. Хакон ощутил, как старый холодный шрам на щеке заныл с новой силой.
– Вот бы он сюда лично приперся, – тихо произнес Стейн, впервые за вечер подняв на Хакона свои глаза. В них горел мрачный, неприкаянный огонь. – Со всей своей спесивой сворой. Мы бы ему устроили такой прием, что он свою «Крепкую Руку» потом долго бы искал. Напомнили бы, как он моего брата, юнца зеленого, на поединке зарубил. Из-за косого взгляда, брошенного не туда. Из-за девицы, на которую тот посмел посмотреть.
– Напомнили бы, – кивнул Хакон, и его пальцы бессознательно сжались в кулаки, будто ощущая рукоять топора. – Не сомневайся. Расплата придет. Всему свой черед. Боги всё видят. И ничто не забывают.
Его тяжелый и оценивающий взгляд упал на две фигуры, возившиеся у нового загона. Старый Торбьёрн и молодой Эйнар сосредоточенно подгоняли топором мощный столб.
– Эй, старик! Подойди-ка! – крикнул Хакон. Торбьёрн обернулся, выпрямил спину, с хрустом разминая затекшие суставы, и неспешно подошел, потирая поясницу. – Хозяин твой… Каков он в быту? Расскажи нам, скоротаем время. А то тут одни байки о женских подолах слушать приходится.
Торбьёрн снял шапку, вытирая пот со лба тыльной стороной руки.
– Рюрик наш? Хм… Ну, так о нем все уже всё знают. Чего размусоливать-то?
– Ты мне не ерепенься, дед! – рявкнул Хакон. – Те байки, что гуляют по Буяну мне не интересны. Хочется услышать правду из первых уст, так сказать…
– Ну… Хозяин он добрый. – начал Торбьёрн. – Справедливый. С ним… спокойно что ли. Не кричит, не бьет, по пустякам не суетится. Слово скажет – тихо, а слушаешь, потому что умно. И все понятно.
– Добрый? – усмехнулся Хакон. – Доброта в нашем мире до добра не доводит, старик. Добрых в курганах давно уже тлен доедает.
– Не та доброта, что от слабости, хёвдинг, – покачал головой старик, и в его мутных глазах вспыхнула искра. – А та, что от силы идет. Он сильный. А сильный может позволить себе быть справедливым. Он… он с богами говорит, что ли. Шепчут они ему разное…
Эйнар, стоявший позади и слушавший, с жаром закивал, его молодое лицо озарилось энтузиазмом.
– Правда, хёвдинг! Я сам слышал! В кузнице, бывало, стоит у горна, металл в руке держит, а сам бормочет что-то на непонятном, чужом языке. Словно с огнем советуется, с духом железа. И металл ему поддается, как воск в руках мастера! А потом топор получается – острее бритвы и крепче самого доброго булата! Я такое ни у одного кузнеца не видел!
Хакон хмыкнул, на этот раз с легким, непонятным ему самому недоумением. «С богами говорит». Всякое бывало на этом свете. Вёльвы, шаманы, провидцы… Но этот Рюрик, этот «дважды-рожденный», был не похож ни на тех, ни на других. В нем не было ни дикой одержимости, ни напускной таинственности. Был лишь спокойный, неуклонный расчет.
В этот момент его внимание, вышколенное годами стычек и засад, привлекло движение на дальней дороге. Все разом смолкли, руки сами потянулись к рукоятям мечей и топоров, лежавших рядом. К хутору, пошатываясь на ухабах, двигалась убогая повозка, запряженная одной тощей, облезлой клячей. На облучке сидел, съежившись, мальчишка. Рядом, еле держась в седле, – второй, постарше.
– Кто это такие? – пробурчал Кетиль, щурясь. – Нищих каких-то прибило.
Повозка, отчаянно скрипя, подкатила ко двору. Лошадь, почуяв людей и воду, остановилась, тяжело дыша. С её морды капала нехорошая пена. Мальчик на облучке поднял бледное, испачканное в грязи и слезах лицо. Глаза его лихорадочно блестели.
– Помогите… – просипел он из последних сил. – Мы ищем Рюрика… Целителя… Слышали, он тут…
Его спутник на лошади закачался, глаза его закатились, и он с тихим, жалобным стоном рухнул на землю, подняв маленькое облачко пыли. Мальчик, который просил о помощи, вдруг забился в бреду, его тело сотрясала дрожь.
– Рюрик… Скальд… Помоги… Мама… Все горит…
Торбьёрн и Эйнар, не сговариваясь, бросились к ним. Старик, кряхтя, но ловко подхватил на руки того, что упал. Эйнар в два прыжка оказался у повозки и вытащил оттуда второго, совсем уже беспамятного, мальчишку.
Стейн, не притрагивавшийся к еде, отошел от костра и вплотную подошел к Хакону, наклонившись к его уху.
– Хакон, – сказал он тихо, но с железной твердостью. – Погляди на них хорошенько. Горят, как в лихорадке. Но в лихорадке ли? Может, это чума? Я слышал, тут рыбак со всем семейством недавно погорел от хвори. Тащить заразу в дом, под одну крышу с нами – плохая идея, брат. Очень плохая. Один труп – и всему хутору конец.
Хакон медленно перевел свой единственный глаз со Стейна на мальчиков. Бледность, лихорадочный румянец, слабость. Но чума ли? Нет, не похоже. Чума косила иначе, быстрее, страшнее.
– Чушь собачья, – отрезал он. – Обычная осенняя лихорадка. От переутомления, голода и грязной воды. Случалось – и не такое видел. А отказать путникам, да еще и детям, в помощи и крове – все равно, что плюнуть в лицо самому Одину и растоптать дар гостеприимства. Не наши это порядки. Не по-нашему.
Он посмотрел на Стейна, и в его взгляде не осталось места для возражений.
– А ты иди, смени Асвальда на восточном валу. Ему одному там скучно, глаза слипаются. И скажи ему от меня: зевать – значит умирать. Чтобы ни одна мышь без спросу не проскочила. Мало ли.
Стейн молча кивнул и, бросив последний настороженный взгляд на дом, куда уже унесли мальчишек, развернулся и зашагал прочь. Хакон же остался сидеть, не двигаясь, его взгляд был прикован к захлопнувшейся двери. «С богами говорит… Добрый…» – пронеслось у него в голове. Ну что ж. Посмотрим, что скажут боги на эту его доброту. И какую цену за нее придется заплатить.
* * *
Лес на подступах к Альфборгу был сырым, темным и безмолвным, как гробница. Воздухом можно было прикрываться, как щитом, – настолько плотным он был от тяжелого запаха гниющих листьев, влажной земли и грибной прели.
Карк неподвижно стоял, слившись со стволом векового ясеня, сплошь покрытого мхом. Мужчина ковырялся ножом в зубах. Его люди, пятеро самых надежных, молчаливых и беспринципных негодяев, ждали, рассредоточившись среди призрачных теней деревьев.
Из глубины чащи бесшумно вышел человек. Его одежда была в грязи, порезах и бурых пятнах. Лицо пришлого казалось серым от бессонных ночей и усталости.
– Ну? – спросил Карк. Его голос в гнетущей лесной тишине прозвучал, как удар топора по утреннему льду.
– Провал, – охрипло выдохнул гонец, опираясь руками на колени. Дышать ему было тяжело. – На острове… всех. Всех перебили. Рюрик и его команда. Их осталось только трое… Наших… бросили на корм воронам. Лежат грудами. Как дрова после шторма.
Ни один мускул не дрогнул на лице Карка. Только веки чуть сузились, отчего его и без того безжизненные глаза стали похожи на щели в каменной стене.
– Как? – повторил он все тем же ровным, лишенным эмоций тоном.
– Не знаю. Не понять. Бой был… яростный. А потом они использовали какую-то адскую смесь. Горит даже на мокром. Как тот огонь, о котором купцы с юга болтают. И… и Рюрик. – Гонец сглотнул, и в его глазах мелькнул неподдельный ужас. – Он дрался как берсерк. Но не так, как наши. Не с рыком и пеной. Холодный был, как лед. Глаза… пустые. Не человек, а исчадие Хель, клинок в руках самой Смерти.
– Берсерк, – безразлично повторил Карк. Он медленно покачал головой, его взгляд скользнул по лицам своих людей, замерших в ожидании. – Видимо, этого выкормыша Бьёрна оберегает сам светлый Бальдр. Раз этот гад до сих пор не помер и продолжает вонять, как падаль на дороге.
Он помолчал, давая им прочувствовать горечь неудачи. Его черные, пустые глаза, казалось, впитывали слабый лесной свет.
– Но удача – штука переменчивая. И даже у благоволения богов есть предел. – Карк выпрямился, и его тень на мшистой земле стала длиннее. – Они плывут дальше. Морем. Хотят причалить прямо в гавани Альфборга, под видом мирных послов с дарами. Это быстрее, чем тащиться с обозом по суше.
Он позволил себе короткую, холодную усмешку.
– Что ж… Тем лучше для нас. Убьем его в самом городе. Среди чужих стен, под шум чужих голосов. Пусть Бьёрн потом ищет виноватых среди своих новых «друзей». Пусть Альфборг утонет в подозрениях и крови. Нам же это только на руку.
Его люди молча кивнули. Им было все равно, где и как. Они были острым, хорошо отточенным инструментом. Продолжением воли Сигурда и холодной, неумолимой решимости Карка.
– Выдвигаемся. Немедля, – скомандовал Карк, поворачиваясь и уходя вглубь лесного мрака без единого шума. – Нужно оказаться в Альфборге раньше Рюрика. Нужно успеть подготовить достойную встречу. Такую, чтобы последнее, что увидит этот «дважды-рожденный» – это наши клинки.
Тени леса сомкнулись за ними, не оставив и следа, кроме легкого, тревожного шелеста листьев.
* * *
Я греб и греб… До потери пульса, до онемения мозга, до кровавых, сочащихся мозолей на ладонях, которые проступали сквозь грубую, казалось бы, намертво выдубленную кожу. Каждый взмах тяжелым, неуклюжим веслом был немым проклятием, вырванным из самой глубины моего измученного тела. Я ненавидел каждое движение, но останавливаться было нельзя. Остановка была равнозначна смерти.
Я проклинал этот карви. Этот широкий, неповоротливый чурбан, который плыл по воле волн и нашего отчаяния со скоростью больной, раненой улитки. Я проклинал все наши дары – эти тяжеленные бочки с медом, эти тюки с ценными мехами, эти ящики с демонстрационным оружием. Каждый лишний пуд был камнем на нашей шее, тянувшим нас ко дну самого черного отчаяния.
Но больше всего я ненавидел штиль. Это мерзкое, предательское затишье, когда море становилось гладким, как отполированное зеркало, отражая безразличное небо, а ветер, наш единственный союзник и спаситель, замирал, словно насмехаясь над нашими жалкими, тщетными усилиями. В такие моменты весла казались единственной связью с реальностью, отчаянной, почти истеричной попыткой сдвинуть этот огромный, равнодушный мир с мертвой точки.
Но, черт побери, в этом адском труде было и свое спасение. Эта адская, отупляющая, физическая работа была благословенным даром. Она не оставляла сил думать. Не позволяла памяти, этому коварному предателю, вновь и вновь, как заезженную пластинку, прокручивать те кадры – остров, косой дождь, хлещущую кровь, искаженные яростью и болью лица, и… мое собственное отражение в луже, залитой багровым светом. Отражение не человека, а зверя. Существа, способного не просто убивать в бою, а на холодное, методичное, почти механическое добивание. Я стирал ладони в кровавые лохмотья, чтобы стереть из памяти тот мерзкий хруст костей под моим клинком. Предсмертные хрипы. Запах паленого мяса и человеческого страха. Я греб, чтобы убежать от самого себя.
Нас было всего трое. Трое, чтобы управлять этой плавучей крепостью, этой неуклюжей махиной. Это было чистейшей воды безумием. Напряжение витало в воздухе, густое, как смог, едкое, как дым. Оно разъедало нас изнутри, превращая в сборище раздраженных, озлобленных, готовых взорваться друг на друге тварей.
Эйвинд, обычно неунывающий балагур и душа нашей маленькой компании, на какое-то время смолк. Его шутки, сначала добрые, потом колкие, сменились откровенно ядовитыми, злыми подколами.
– Эй, Рюрик, – сипло бросил он как-то раз, когда я на секунду сбился с ритма. – Ты там не засыпай, а то нам придется тебя за борт спустить, как якорь непотребный – на дне поспишь, зато нас хоть взбодришь!
Эйнар, и без того хмурый после гибели брата, теперь смотрел на горизонт с таким мрачным, почти параноидальным подозрением, будто ждал, что из-за него вот-вот появится весь флот Харальда Прекрасноволосого или, того хуже, Сигурда со всей его сворой. Он ворчал себе под нос и, не переставая, проклинал волны, небо, морских богов и особенно – наше «торгашеское» судно.
Мы сознательно ушли в открытое море, подальше от берега, от чужих глаз. Быть замеченными сейчас было смерти подобно. Люди Сигурда, обычные пираты, просто голодные до легкой добычи авантюристы – любой мог напасть на нашу одинокую, перегруженную, почти беззащитную посудину. Но эта безопасность покупалась ценой нечеловеческих усилий. Мы были букашкой на бескрайнем свинцовом полотне океана, и каждый метр, каждая миля давалась нам ценой кровавого пота и сведенных судорогой мышц.
К концу этого бесконечного плавания напряжение достигло своего апогея. Мы уже люто, до дрожи в пальцах, ненавидели друг друга. Ненавидели молча, яростно, всеми фибрами своих изможденных, почти обезумевших от усталости душ.
– Левее греби, дерево ты болотное, глаза-то есть⁈ – внезапно проревел Эйнар, обращаясь к Эйвинду, когда карви на очередной волне чуть не лег на борт. – Ты хоть раз в жизни на веслах сидел? Или только по хатам да по чужим женам ползаешь?
– А ты хоть раз в жизни свой вечно недовольный рот на замок закрывал, старый ворчун? – огрызнулся Эйвинд. – Сидишь, как король на троне, из руля не вылезаешь, и командуешь! Сам бы попробовал на моем месте посидеть, спину быстро бы сломал об это весло!
– Да я тебя, щенок сопливый, сейчас на дно отправлю, аки камень!
Эйнар вскочил с своего места у руля, его кулаки сжались в бешенстве. Эйвинд, с низким рыком, отбросил ненавистное весло и сделал шаг ему навстречу, его рука потянулась к рукояти ножа за поясом. Искры ярости вот-вот должны были перерасти в настоящее, кровавое пламя.
– ХВАТИТ!
Мой крик с отчаянной силой сорвался с пересохшего горла. Оба друга замерли, как вкопанные. Я встал между ними, чувствуя, как дрожат мои собственные ноги от усталости и накопленного гнева.
– Вы что, с ума посходили⁈ – закричал я. – Харальда с Сигурдом мало? Решили сами друг друга поубивать, чтобы им жизнь облегчить? Прекратите эту глупость! Сию же секунду!
Они нехотя отступили на шаг, избегая смотреть друг другу в глаза. Но атмосфера на палубе оставалась гнетущей, ядовитой, густой. С этим пора было кончать. Мы могли просто доплыть. Могли сожрать друг друга, как пауки в банке.
Отчаяние и усталость подсказали единственное возможное в этой ситуации решение. Я, шатаясь, поплелся к нашим скудным припасам. Я достал небольшой, но увесистый бочонок. С тем самым крепким, выдержанным медом, что я припас в качестве одного из даров для ярла Ульрика. На пир. На подкуп. На что угодно. Но сейчас он был нужен нам. Чтобы выжить.
– На, – бросил я его Эйвинду. – Открывай.
Он удивленно, почти недоверчиво посмотрел на меня, но повиновался. С глухим хрустом выдернул затычку. Сладковатый, хмельной, терпкий аромат ударил в нос, смешавшись с привычными запахами соли, смолы и пота.
– Пей. – приказал я. – И ты, Эйнар. Тоже пей!
Мы стали передавать бочонок по кругу, как язычники – ритуальную чашу. Первые глотки обжигали горло, но затем по изможденным телам разлилось долгожданное, живительное тепло, разгоняя ледяную хмарь в жилах. Мы пили молча, большими, жадными глотками, уставившись куда-то в сторону, на багровеющий закат. Алкоголь делал свое дело – мышцы понемногу расслаблялись, а острые, режущие, как стекло, углы в наших душах начали сглаживаться.
Когда бочонок опустел наполовину, я почувствовал, что должен что-то сказать. Сделать что-то, чтобы зацементировать этот хрупкий, пьяный мир.
Я встал, покачиваясь на ногах в такт мерной качке корабля, и запел. Я завел простую, почти детскую, но пронзительную песню о дружбе. О том, как трое путников шли через темный, бесконечный лес, и только держась друг за друга, поддерживая и защищая, они смогли дойти до света. Голос у меня срывался, мелодия была чужой, пришлой для этого сурового мира, но слова, самые простые слова, шли от самого сердца, из той глубины, куда еще не добралась жестокость этого века.
Я пел о том, что мы – щит друг для друга. Что в бою наши спины прикрыты только плечом товарища. Что в этом море безумия и крови наша маленькая лодка – это все, что у нас есть. И наша сила – не в отдельных клинках, а в том, что мы вместе. Это был удачный экспромт.
Сначала они просто слушали. Потом Эйвинд, кряхтя, тихо подтянул, подобрав на ходу простой, но сильный мотив. Затем, к моему величайшему удивлению, свой низкий, раскатистый, как морской прибой, бас добавил Эйнар. Наш немудреный хор подхватывал набегающий ветер и унес его в темнеющее, усеянное первыми звездами небо.
Когда песня закончилась, мы сидели в тишине. Но это была уже другая тишина. Не враждебная, не тягостная, а умиротворенная, общая, почти теплая. Климат в нашей маленькой плавучей темнице окончательно переменился. Мы снова стали командой. Братьями по несчастью, по оружию, по этой бескрайней безжалостной воде.
Утро застало нас на палубе, разбросанных, как щенков, но впервые за долгие дни – выспавшихся. Голова гудела от вчерашнего меда, но на душе было светло, ясно и… спокойно. Даже Эйнар что-то насвистывал себе под нос, сверяясь с положением солнца и уверенно правя курс.
Ветер, наконец-то, смилостивился над нами. Он ровно и уверенно, без перебоев, наполнял наш широкий парус, неся карви к цели с такой скоростью, о которой мы и мечтать не могли. Теперь можно было отдохнуть от весел, дать затянуться кровавым мозолям на руках.
– Ну что, берсерк, встряхнем наши косточки, чтобы не заржаветь? – Эйвинд подошел ко мне, размахивая двумя тяжелыми, обмотанными тряпьем деревянными тренировочными мечами. В его глазах снова играл знакомый, озорной огонек, вытеснивший вчерашнюю злобу.
Я кивнул, с трудом скрывая улыбку. Размять затекшие, одеревеневшие мышцы было самой что ни на есть отличной идеей. Мы с ним встали в стойку на носу корабля, единственном более-менее свободном месте. Дерево щитов глухо и ритмично стучало друг о друга, тренировочные клинки выписывали в воздухе простые, но отточенные до автоматизма связки, вбитые в мышечную память неделями изнурительных тренировок. Это был почти что танец – ритмичный, полный скрытой силы, взаимного уважения и безмолвного понимания. Мы прекрасно знали, на что каждый из нас способен в настоящем смертельном бою… И это знание делало нашу учебную схватку особенно острой.
Я уворачивался от его размашистого удара, парировал щитом, отвечал коротким, резким тычком. Движения, боль, концентрация – все это стало лучшей терапией. Они очищали разум, возвращая тело к жизни после дней, проведенных в аду монотонной гребли и душевного разложения.
И тут, как гром среди ясного неба, раздался крик Эйнара.
– Земля! Я вижу землю! Впереди по курсу!
Мы с Эйвиндом замерли на полуслове, побросали оружие. Три пары глаз, выжженных соленой водой и усталостью, устремились к линии горизонта. Туда, где синева бескрайнего неба сливалась с бирюзой моря.
Сначала это была всего лишь едва различимая глазом полоска, похожая на нарисованную углем черту. Затем она стала расти, утолщаться, приобретать очертания. Мы смогли разглядеть пологие холмы, покрытые каким-то темным лесом, желтые пятна побережья, и… дымок. Не один, а несколько, сливающихся в легкую, сероватую дымку. Верный признак жизни. Большого, многолюдного поселения.
Эйнар, не отрываясь от руля и не сводя глаз с цели, обернулся к нам.
– Альфборг, – произнес он твердо и громко, чтобы перекрыть шум волн и ветра. – Это он. Гавань ярла Ульрика. Мы добрались!
Сердце дрогнуло, сделав в груди неправильный, судорожный, болезненный толчок. Волна облегчения накатила с такой силой, что у меня подкосились ноги, и я едва удержался, ухватившись за планшир. Мы доплыли. Черт возьми, мы это сделали! Прорвались сквозь засады, шторм, собственную ненависть, усталость и отчаяние.
Но следом за облегчением холодной скользкой змеей подполз знакомый страх. Там, за этим берегом, нас ждал больной ярл. Его враждующие, алчущие власти сыновья. Гнездо политических интриг, лжи и предательства. И, почти наверняка, новые, куда более изощренные ловушки, расставленные длинной рукой Сигурда.
Я стоял, впиваясь глазами в приближающийся берег, и чувствовал, как по спине, под грубой тканью рубахи, маршируют легионы мурашек.
Страх и надежда, радость и предчувствие беды, облегчение и тяжесть ответственности – все смешалось в один тяжелый, горький, незнакомый коктейль, от которого перехватывало дыхание.
Без сомнения, самое сложное, самое опасное и кровавое было только впереди…
