Текст книги "Варяг II (СИ)"

Автор книги: Иван Ладыгин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Вдохновленный зрелищем, видя панику в стане врага, я схватил один из глиняных кувшинов с «Пламенем Суртра». Взвесив его в руке, я размахнулся и швырнул его по высокой дуге в ближайший драккар, который увяз в общей свалке и представлял собой идеальную мишень.

– Зажигательные! Огненные стрелы, по готовности! – крикнул я лучникам рядом.

Одна из стрел, с тлеющей, пропитанной смолой паклей на наконечнике, просвистела у меня над ухом и вонзилась в палубу как раз рядом с разлившейся маслянистой смесью. С сухим цепким треском вспыхнуло яркое пламя. Оно стало жадно расползаться по смоленому дереву, липнуть к одеждам и щитам. Скоро весь корабль превратился в гигантский, пылающий погребальный костер. Люди, объятые ужасом, с дикими криками бросались с него в воду, но и там их настигала смерть от наших стрел.

Другие расчеты на обоих мысах тоже начали бросать кувшины. Но результат, увы, был разным. Где-то смесь вспыхивала, как надо, сея хаос и панику. Где-то горела вяло, чадя черным дымом. А на одном из кораблей и вовсе не загорелась, расплескавшись бесполезным масляным пятном. Проклятие! Где-то в цепочке производства была допущена ошибка в пропорциях!

Затем я услышал отчаянный прерывистый звук рога. Он доносился с той стороны, где сейчас был Эйвинд. Я перевел взгляд на «цепь». И обомлел. Один из самых крупных и прочных вражеских драккаров, несясь на всех парусах, подгоняемый отчаянными гребцами, с размаху, со всей своей чудовищной массой, ударил в натянутый трос. Раздался звук, похожий на удар гигантского хлыста. Трос, не выдержав чудовищной запредельной нагрузки, лопнул посередине. Его концы с диким визгом взметнулись в воздух, словно подрубленные змеи.

Наша преграда была сломлена и уничтожена. И теперь большая невредимая часть флота Харальда устремилась к гавани Буянборга, где их ждали лишь наши немногочисленные драккары и отчаянные воины на берегу.

– К коням! – закричал я, оборачиваясь к своим уставшим людям. – Нам нужно в город, на береговую оборону! Здесь мы свое дело сделали!

Я бросился к лошадям, привязанным в глубине мыса, но мое движение прервало появление одинокого всадника, скакавшего к нам по тропе. Это была Астрид. Она скакала ко мне, ее лицо было бледным, как лунный свет, волосы разметались на ветру, а в глазах таилась буря страха, отчаяния и безрассудной решимости. В руке она сжимала меч.

– Что ты тут делаешь⁈ – рявкнул я, охваченный внезапной яростью от ее безрассудства. – Я…

Но договорить мне на дали. Боковым зрением я заметил, как на меня двинулась быстрая тень Сигурда. Его лицо было искажено безумной ненавистью. Слезы высохли, оставив после себя лишь едкую соль мести. В его глазах горел недобрый огонёк…

– Мой сын погиб из-за тебя, ублюдок! – яростно захрипел он… – Это всё твои интриги! Твоя проклятая миссия! Твое колдовство! Все из-за тебя! Ты украл у него славу и любовь, ты наслал на него проклятие!

Клинок ярла со свистом рассек воздух, целясь мне в висок. Я едва успел отскочить, на ходу с силой выдергивая свой собственный меч из ножен. Сталь звякнула, высекая сноп ослепительных искр. Рука онемела от силы удара.

– Сигурд, опомнись! Сейчас не время! Враг у ворот! – попытался вразумить его Лейф, делая решительный шаг вперед. Лицо друга было искажено гневом и недоумением.

Но люди ярла мгновенно обнажили оружие и бросились на Лейфа и моих товарищей, отрезая их от меня, связывая боем. На краю мыса, под аккомпанемент рева битвы в бухте, завязалась своя, отдельная, яростная и хаотичная схватка. Брат пошел на брата в самый решающий миг.

Сигурд никого не слушал. Его удары были мощными и размашистыми, лишенными обычной для него хитрой расчетливости. Он рубил, крушил, пытаясь размазать меня по скалам. Я отбивался, отступая, чувствуя, как проклятая усталость после боя с Лейфом и управления «Рогаткой» давит на меня свинцовой тяжестью. Мои парирования становились все медленнее, ноги дрожали.

Он теснил меня к тому самому, зловещему обрыву, куда он пытался столкнуть меня во время тренировки. За моей спиной бушевало море, бившееся о черные острые скалы.

– Кончай его, ярл! Добей выродка! – кричал кто-то из его людей, сцепившись в бою с Лейфом.

Я видел, как Астрид, крича мое имя, пыталась подскакать ближе, вырваться, но один из хускарлов Сигурда грубо схватил ее коня под уздцы, заставляя животное встать на дыбы.

И в этот миг, когда мое внимание на долю секунды отвлеклось на нее, Сигурд сделал грязный финт. Обманное движение мечом в голову, за которым последовал неожиданный, молниеносный удар ногой в живот.

Я увидел его движение слишком поздно. Мощный, точно рассчитанный удар пришелся в солнечное сплетение. Воздух с хрипом вырвался из моих легких. Я потерял равновесие, споткнулся о выступающий край скалы и полетел вниз, в холодную, соленую пустоту.

В последнее мгновение, уже падая, я встретился взглядом с Астрид. В ее широко раскрытых, прекрасных глазах я увидел бездонное немое отчаяние, крик, который никак не мог вырваться наружу. Ее рука была протянута ко мне, пальцы сжимали пустоту, словно она и впрямь могла остановить падение, остановить неумолимый ход судьбы.

Я попытался сгруппироваться в воздухе, чтобы не рухнуть плашмя. А потом меня обнял обжигающий холод. Тьма хлынула со всех сторон… Соленая и беспощадная…

Глава 19

Я ушел так глубоко, что мое тело, пробив толщу ледяной воды, ударилось о донную грязь и камень. Острая боль пронзила икру на правой ноге – видимо, напоролся на что-то острое. В ушах стоял приглушенный водой грохот битвы: свист, крики, скрежет и лязг стали – роковой оркестр, дирижируемый самим Одином.

Я еле-еле вырвался на поверхность…

Мой судорожный вопль тут же утонул в хаосе сражения. Воздух ударил в грудь едким дымом спаленных драккаров и горелой плотью, но это была жизнь! Легкие горели, выворачивались наизнанку, требуя свою долю.

Чудом было, что я не разбился! Не распластался о черные зубья скал, поджидавшие внизу. В последний момент инстинкты заставили выгнуться «солдатиком», и лишь чудовищный, оглушающий удар о воду отозвался резкой болью во всех костях. Ступни онемели, словно их отковали в кузне у Торгрима.

Но мне нужно было плыть. Тело требовало движения. Нельзя было поддаваться холоду.

Над головой, с характерным свистом, пронеслись две стрелы. Они воткнулись в воду в нескольких сантиметрах от моего лица. Затем последовала еще одна. И еще…

С какого-то полуразрушенного драккара Харальда пара лучников устроила себе забаву. Я был для них дичью и мишенью для тренировки. Они скалили желтые зубы, целились в меня, как в утку на пруду. Их дикий и радостный смех сейчас казался мне самым противным на свете…

– Давай, ныряй, ублюдок! Покажи нам, как ты плаваешь! – прокричал один из них и заржал пуще прежнего.

Я снова нырнул, загребая руками в мутной холодной мгле. Вода казалась ледяным саваном. Она тянула вниз, цеплялась за одежду.

Проклятый плащ превратился в якорь и теперь уверенно тянул меня ко дну. Руки, одеревеневшие от холода, с трудом нашли медную застежку. Пальцы скользили, не слушались, казались чужими.

Еще один толчок сердца, еще одна отчаянная попытка – и застежка с трудом поддалась. Шерсть отошла от плеч и медленно пошла ко дну, унося с собой часть тяжести и страха.

Я плыл, отталкиваясь от мрака, выныривая лишь на секунду, чтобы схватить глоток отравленного, но желанного воздуха. Стрелы входили в воду рядом, оставляя за собой пузырьковые трассы, похожие на следы комет в ночном небе. Они казались неопасными, почти смешными, пока одна не просвистела в сантиметре от моего виска, резко затормозив в плотной стихии. Сердце заколотилось, выпрыгивая из груди. Конечности начинали ныть, предательски тяжелеть. Холод сковывал, высасывал силы, обещал вечный сон.

Казалось, прошла целая вечность, прежде чем ноги почувствовали крупную гальку, а потом и твердый песок. Я выполз на берег, как морской зверь, отчаянно хватая ртом воздух, смешанный с пеплом и солью. Руки и ноги тряслись мелкой дрожью. Икра пылала огнем, из рваной раны сочилась алая струйка, окрашивая воду у моих ног. Но я был жив. Это было мое второе рождение, что б меня!

Я поднял голову и огляделся. Бухта, которую я помнил тихой и синей, превратилась в гигантские похоронные дроги. Это было гигантское, пылающее кострище. Драккары горели, как факелы, осыпая черное, задымленное небо мириадами искр. Вода кипела от всплесков, была усеяна обломками, щитами и телами, которые качались на волнах, словно жуткие поплавки. Наши «Рогатки» все еще работали, с глухим утробным стуком швыряя камни в уцелевшие корабли Харальда, которые, словно осатаневшие звери, пытались прорваться к причалам Буянборга. Воздух дрожал от воя, треска ломающегося дерева и предсмертных хрипов.

Мы уничтожили большую часть их флота. Мы сломали хребет первой волне. Это сработало. Черт возьми, все мои расчеты, весь этот риск – все оправдалось!

Взгляд самопроизвольно скользнул вверх, на тот проклятый утес, с которого меня столкнули. Сердце сжалось в комок ледяного ужаса. Там, на краю, копошились люди, мелькали клинки, отсвечивая багровым в дыму. Кто-то с коротким, обрывающимся криком полетел вниз, ударился головой о выступ скалы и бесшумно рухнул в воду, оставив на камне широкий кровавый след. Второй, третий… Мертвецы сыпались, как осенние листья, как конфетти на каком-нибудь забытом богом празднике. Но среди падающих тел я не разглядел ни могучей фигуры Лейфа, ни хрупкого силуэта Астрид. И Сигурда не было видно. Что, черт возьми, там творилось?

Отползая подальше от воды, я нашел в скалах узкую тропу, ведущую наверх. Я попытался встать, оперевшись на здоровую ногу, и мир на мгновение поплыл перед глазами от боли. Рана на икре зияла кровавой улыбкой, и каждое движение отзывалось в мозгу ослепительной вспышкой.

Через несколько минут я горько усмехнулся… Наверное, Виктор Гюго рисовал портрет Квазимодо с меня – я хромал гораздо экзотичнее, а выглядел еще жальче.

Еще через минуту я притаился, заслышав впереди хриплые и уставшие голоса.

Приглядевшись, я увидел за кустами двух викингов.

Высокие, бородатые, в пропитанных водой кольчугах, с синими, стилизованными татуировками в виде переплетающихся молний на щеках – гончие Харальда, его личная гвардия. Судя по мокрой одежде и выбившимся силам, они выпрыгнули с горящего корабля и чудом добрались до этого клочка суши. Шли по тропе, поднимаясь на утес, сжимая в руках добротные боевые топоры. Их спины были повернуты ко мне. Они увлеченно смотрели на разворачивающуюся в бухте бойню и на горящий Буянборг.

Меча у меня не было. Щита – тоже. Зато за поясом, в надежных ножнах, висел сакс. Нога пульсировала тупой, нарастающей болью, но сейчас было не до нее. Если эти двое поднимутся наверх, к нашим, к тому месту, где осталась Астрид… Если они присоединятся к резне…

Эта мысль не оставила мне выбора. Я набрал воздух в легкие, загнав боль в самый дальний угол сознания, и рванул с места. Это был рывок отчаяния. Когда до цели оставалась пара шагов, я сделал прыжок. Первый воин начал оборачиваться, но было поздно. Вся сила, вся ярость и вся моя злоба отразились в этомударе.

Сакс вошел в спину бедолаги, чуть ниже лопатки, с глухим чавкающим звуком. Тот коротко, удивленно ахнул, его тело вздрогнуло и обмякло.Я выдернул горячий и липкий клинок, одновременно выхватывая из его ослабевших пальцев тяжелый круглый щит.

Второй среагировал с ужасающей скоростью. Его боевой топор с коротким свистом обрушился на мой новый заслон. Удар был сокрушительным. Дерево треснуло, и щит едва не вырвало из онемевших рук. Еще удар. И еще. Я отступал, припадая на здоровую ногу, чувствуя за спиной холод скалы. Мой сакс был смехотворно короток. Все, что я мог, – это подставлять щит, чувствуя, как каждый удар отдается в плече огненной болью.

– Сдохни, тварь! – прохрипел он, и следующий удар был направлен по касательной: он попытался зацепить мою руку.

Я едва успел отдернуть ее. Топор скользнул по металлическому умбону, высекая сноп искр.

– Все твои друзья, наверняка, уже сдохли! – продолжил он, наступая. – Давай-ка я отправлю тебя к ним. Не трепыхайся почем зря…

Но его слова были лишь неудобным фоном. Я искал слабину, ошибку, любой просчет. И он его совершил.

Следующий удар оказался слишком размашистым. Топор пробил щит насквозь, его острое жало чиркнуло по моей левой руке. Запястье обожгло острой, режущей болью. Но лезвие застряло и намертво вклинилось в дерево. На миг наши взгляды встретились через край щита.

С диким хриплым криком я изо всех сил рванул щит на себя. Противник, не ожидавший этой отчаянной дерзости, инстинктивно не выпустил топорище, и его рука вместе с телом дернулась ко мне. Этого было достаточно. Я всадил сакс ему в шею, ниже защитного края шлема. Теплая, липкая кровь брызнула мне в лицо, соленая и противная. Он захрипел, глаза его выкатились от непонимания и ужаса. Я дернул клинок на себя, перерезая что-то важное, и ударил снова, и еще… Пока его тело не обмякло окончательно и не рухнуло на окровавленные камни.

Я присел на одно колено и оперся на щит. Рука горела, нога ныла, напоминая о себе при каждом движении.

Глубокий вдох. Выдох…

Я заставил себя двигаться. Обыскал тела, подобрал уцелевший, более легкий топор, перекинул через плечо щит. Сорвал с рубахи одного из мертвецов полосу относительно чистой ткани, кое-как, зубами и одной рукой, перетянул глубокую рану на икре. Боль в руке пришлось игнорировать. На нее не было времени.

Взгляд снова, против воли, ушел наверх. Я очень надеялся, что Сигурд одумается и направит свою ярость на Харальда. Я молил Одина, чтобы он уберег Астрид и Лейфа. Я должен был верить. Должен был успеть…

Я сделал последнее усилие и побрел по тропе навстречу неизвестности, оставляя за спиной два трупа и кровавую пену у кромки воды.

* * *

Бьёрн, как скала в бушующем море, стоял на своем мысу. Его острый взгляд выхватывал из клубящегося хаоса каждую деталь. И в какой-то момент он увидел маленькую, но страшную трагедию на противоположной стороне бухты.

Там, на самом краю обрыва, Сигурд, его брат, его кровь, сошел с ума. Он яростно, с животной ненавистью атаковал Рюрика. Их клинки засверкали в задымленном воздухе, сталь зазвенела, щедро отсыпая вееры искр.

Рюрик, отходя под натиском, оступился. Его тело, такое ловкое и стремительное, всегда находившее выход из любой передряги, вдруг исчезло за краем скалы, сорвавшись вниз, в свинцовые холодные воды залива.

– НЕТ! – рык Бьёрна был похож на рев раненого медведя, он перекрыл на мгновение все звуки битвы. – СИГУРД! ОПОМНИСЬ! ТЫ СОВСЕМ ОБЕЗУМЕЛ⁈ ВЗГЛЯНИ НА СЕБЯ!

Он не видел, куда именно упал Рюрик, но через мгновение его зоркий глаз, привыкший к дальним морским просторам, заметил темную точку, вынырнувшую далеко внизу, у самого края зоны боя.

Он был жив! Слава Богам!

Но тут его сердце сжалось еще больнее. Среди мельтешащих фигур на утесе он увидел Астрид. Его племянница металась, пыталась пробиться к краю обрыва… Ее рыжие волосы развевались на ветру, как пожар на маковом поле.

– Сигурд! – закричал Бьёрн, его голос, привыкший командовать в самом пекле боя, прорвался сквозь шум сечи. – Наша племянница! Посмотри на нее! Она ведь и твоей крови! Лучше направь свой гнев на Харальда! Это ОН убил твоего мальчика! Твоего Ульфа! Это всё ХАРАЛЬД! И он там, в бухте! Он приплыл забрать все, что у нас есть!

Этих слов хватило… Они ударили в незаживающую рану. Бьёрн видел, как Сигурд, уже занесший меч над одним из людей Лейфа, замер. Его могучие плечи вздрогнули. Он медленно, будто сквозь туман, повернул голову, его взгляд, полный безумия и боли, скользнул по Астрид, которая отчаянно пыталась вырваться из рук одного из его же хускарлов.

Что-то надломилось в нем. Маска ненависти дала трещину, обнажив постаревшее лицо осиротевшего отца. Он рявкнул что-то своему воину. Тот нехотя отпустил Астрид. Девушка, не веря своему внезапному освобождению, сделала шаг к обрыву, но двое других воинов Сигурда аккуратно, но твердо взяли ее под руки, оттягивая назад, укрывая за своими большими щитами. Защищая от шальной стрелы…

– Лейф! – вдруг проревел Сигурд. – Довольно этой резни! Присоединяйтесь ко мне! И я пощажу вас! Харальд уже у причалов! Давайте вместе отрубим голову этому ублюдку!

Бьёрн увидел, как Лейф с окровавленным топором взглянул на Сигурда, его грудь вздымалась от ярости. Но здравый смысл взял верх. Он резко кивнул.

Ярл Гранборга хищно оскалился и принялся отдавать приказы. Его люди бросались к лошадям, разворачивались и крупной рысью, а затем и галопом мчались по тропе, в сторону пылающего поселения, куда уже врывались первые корабли уцелевшей части флота Харальда. Лейф, метнув последний тревожный взгляд в сторону, где исчез Рюрик, устремился за ними.

Бьёрн перевел дух, ощущая, как камень на мгновение скатывается с души. Здесь, на мысу, дело было сделано. Флот Харальда был перемолот, обращен в щепу и пепел. Но теперь главная битва шла в сердце его владений. Где стоял дом, сложенный его руками. Где горел его очаг. Где его ждала Ингвильд. Где были мальчики… Его мальчики…

– ВСЕ, КТО МОЖЕТ ДЕРЖАТЬ ОРУЖИЕ! – скомандовал он, разворачиваясь к своим изможденным, но не сломленным дружинникам. Его голос был спокоен, но в нем звенела сталь. – НА КОНЕЙ! В БУЯНБОРГ! НАШ ДОМ ЗОВЕТ НА ПОМОЩЬ! ЗДЕСЬ НАШЕ ДЕЛО СДЕЛАНО!

Он вскочил в седло своего Грома, в последний раз окинул взглядом поле своей тактической победы, которая все еще воняла горьким пеплом поражения, и пришпорил коня. За ним, поднимая тучи пыли, понеслись его верные хускарлы, те, кто прошел с ним десятки боев. Он мчался домой. Навстречу своей судьбе…

* * *

Одиннадцатилетний белокурый Аксель всегда знал, что битва – это нечто величественное. Нечто из саг, которые он так любил слушать долгими зимними вечерами. Это были сверкающие на солнце клинки, громовые клятвы, данные перед лицом богов, могучие воины, сражающиеся плечом к плечу, и громоподобный смех Одина, встречающего героев в Вальхалле.

Он частенько представлял себя среди них. Таким же сильным, как отец, чья тень казалась ему равной тени великана. Таким же бесстрашным и мудрым, как дядя Сигурд, в чьих глазах горел огонь далеких стран. Он мечтал о своем первом походе, о первой славе, о первом трофее, о том, как родители будут глядеть на него, как на воина, как на настоящего мужчину…

И вот этот день настал. Битва сама пришла к нему домой. Она была не такой, как в сагах. Звуки ее были оглушительными и отвратительными: не только звон мечей, но и хруст ломающихся костей, хрипы умирающих, дикие, нечленораздельные вопли, запах гари, крови, мочи и страха.

Он сидел с матерью и младшим братом в главной горнице. Олаф крепко сжимал рукоять своего маленького меча – это выглядело забавно и по-детски нелепо… Мать стояла у запертой двери, прислонившись к косяку, и в ее руке тоже был меч – длинный, с красивой рукоятью. Ее лицо было бледным, но спокойным.

Аксель усмехнулся про себя, пытаясь загнать куда подальше подкатывающий к горлу комок страха. Сквозь него пробивалось знакомое, жгучее, мальчишеское желание – желание подвига.

Сейчас. Пока не поздно.

Вот-вот враги ворвутся в дом, и он, как настоящий герой саги, встанет на пороге и одного за другим положит их к своим ногам. Отец, вернувшись, увидит груду тел у порога и посмотрит на него, своего первенца, и кивнет. Одобрительно. С гордостью.

– Сидите тут. – сказала Ингвильд, поворачиваясь к ним. – Я посмотрю, что там. Ненадолго. Нужно понять, куда движется бой. А вы ждите здесь. И никуда не выходите. Считайте это приказом конунга!

Она вышла на крыльцо, прикрыв за собой тяжелую дубовую дверь. Аксель встретился взглядом с Олафом. В широко раскрытых глазах младшего брата был тот же животный страх, но под ним угадывалась шальная искра азарта, то же жгучие желание нарушить запрет, сделать что-то важное!

– Олаф, – прошептал Аксель, подбираясь к брату ближе. – Слышишь? Наши бьются! А мы тут сидим, как птенцы в гнезде! Может, пойдем? Поможем отцу?

Олаф нахмурился, его брови сдвинулись. Он всегда был более осмотрительным, более правильным. – Я думаю, это плохая идея, Аксель. Отец сказал охранять мать и сидеть здесь.

– Это верно, – быстро согласился Аксель, – но вдруг наши победят? А мы с тобой так и просидим тут, как мышата в норе, пока другие проливают кровь за наш дом? Я буду считать себя трусом. Да и ты – тоже! Все будут…

Олаф поморщился. Слово «трус» явно задело его за живое и уязвило его детское, но уже развитое чувство чести.

– Что ты предлагаешь? – нерешительно спросил он.

– Давай выйдем через тайный ход в кладовой. Тот, что ведет к старому колодцу. Проберемся к причалу, с тыла. Хотя бы одного воина одолеем! Вдвоем-то мы точно справимся! Представь, как отец удивится! Как он на нас посмотрит!

Идея, поданная под соусом отцовского одобрения, показалась Олафу заманчивой. Его собственный страх перед незнакомым ужасом за стенами начал уступать место страху перед позором.

– Давай! – решительно кивнул он, сжимая свой маленький меч. – Не хочу, чтобы родители считали нас трусами!

Пока Ингвильд, сжав меч, стояла на крыльце и вглядывалась в клубящийся дым и мелькающие фигуры у ворот усадьбы, два мальчика скользнули в кладовую, заставленную мешками с зерном и вяленым мясом. Аксель отодвинул тяжелую половицу, под которой зияла темнота, и они, стараясь не шуметь, исчезли в прохладной темноте подполья.

Через минуту они уже бежали по опустевшим улочкам Буянборга, держа путь на звуки самого ожесточенного боя – к причалам, где редела стена щитов и где уже виднелись чужие, озверевшие лица.

Они прятались за развалинами сожженного амбара, когда увидели отца. Бьёрн Веселый мчался на своем гнедом скакуне, как сам Один на Слейпнире, его плащ развевался, как крыло дракона, а его боевой рог пел яростную и победную песнь, собирая вокруг себя воинов. Он врезался в толпу врагов, и его знаменитый топор «Весельчак» взмывал и падал, оставляя за собой молчаливый, кровавый след… Он казался неуязвимым.

– Смотри! Отец! – прошептал Олаф, расплываясь в гордой, восторженной улыбке. – Он как бог!

Их сердца заколотились от гордости. Вот он, их герой!

Но тут зоркий глаз Акселя заметил другое. Группу вражеских лучников, засевших за опрокинутой повозкой и грудой бочек. Они не стреляли по общей массе. Их взгляды, хладнокровные и расчетливые, были прикованы к одной-единственной цели. К Бьёрну. Они целились. Выжидали. Ждали момента, когда он на мгновение откроется и подставит бок. Он был увлечен боем с мечниками и не видел угрозы.

– Смотри! – дернул Аксель брата за рукав. – Они в папку целятся!

– Атакуем! – крикнул Олаф. – Вперед!!!

Не раздумывая, два мальчика с детскими, но полными отчаянной храбрости криками выскочили из-за укрытия и бросились на лучников. Их маленькие мечи сверкнули на задымленном солнце.

Их появление было так нелепо и неожиданно, что лучники на миг остолбенели, опустив луки. Этого было достаточно. Аксель, размахнувшись, изо всех сил ударил своим мечом по ноге ближайшего лучника. Тот вскрикнул от боли и отшатнулся, споткнувшись о колесо повозки. Олаф, подскочив сбоку, тычком в бок заставил второго дернуться и выронить стрелу.

– Получите! – закричал Аксель, чувствуя прилив дикого, почти экстатического ликования. – Получите, гады! Это вам за отца!

Они сделали это! Они ранили первого врага! Они спасли отца! Они – герои!

Но торжество длилось не дольше одного удара сердца. Другие воины, вооруженные тяжелыми боевыми топорами, опомнились. Их лица, искаженные злобой и азартом убийства, повернулись к мальчишкам. Это были не герои из саг, а взрослые, озверевшие в бою мужчины, для которых жизнь ребенка ничего не стоила.

Один из них, коренастый детина с синей татуировкой волка на щеке, с размаху, почти не глядя, ударил Олафа обухом топора по голове. Раздался короткий, сухой, кошмарный хруст. Младший брат даже не вскрикнул, его тело просто обмякло и рухнуло на землю, как тряпичная кукла.

– ОЛАФ! – закричал Аксель, и в его крике было столько ужаса и боли, что она на миг затмила все вокруг.

Он не увидел второго удара. Топор вошёл ему в спину, между лопаток, с коротким, влажным, чавкающим звуком. Боль была ослепительной, жгучей и странно глухой. Он упал на окровавленные, закопченные камни, глядя в небо, затянутое черным и багровым дымом. В глазах у него потемнело.

Последнее, что он увидел, – это как к ним, расталкивая врагов, бежала мать. Ее прекрасное лицо было искажено таким нечеловеческим ужасом, таким вселенским горем, что ему стало странно и обидно. И последнее, что он услышал, – это не собственный крик, а громоподобный, разрывающий душу рёв отца, в котором было все: и ярость, и отчаяние, и крушение мира, и пронзительный, нечеловеческий, материнский вопль, слившиеся воедино: – НЕ-Е-Е-ЕТ!!! МОИ МАЛЬЧИКИ!!!

Последняя мысль была детской, наивной и несправедливой, обжигающей душу своим простодушием: «Странно… Я думал, папка будет гордиться мной… а он… плачет…»

И тьма накрыла его с головой, унося в беззвездную ночь.

* * *

Бьёрн и его дружина, словно таран, врубались в гущу вражеских воинов, пробиваясь к центру Буянборга, к своей усадьбе. Его топор, тяжелый и неумолимый, жаждал одной крови – крови Харальда Прекрасноволосого. Он искал в дыму и хаосе боя его алый плащ, его серебряные космы. И в этот миг, когда он отбросил очередного нападавшего, его взгляд скользнул по периметру и упал на ту самую группу лучников у разбитой повозки…

Он увидел своих мальчиков. Акселя и Олафа. Лежащих в неестественных позах в огромной луже крови у стен того самого амбара, где они когда-то играли в прятки. Ингвильд бежала к ним, ее лицо было искажено маской такого ужаса и такой боли, что он не видел ничего подобного даже в самых страшных кошмарах.

– ДЕТИ МОИ! – раненой волчицей закричала она.

Она спотыкалась, падала на колени, и в этот миг, растянувшийся в вечность, один из лучников Харальда, укрывшийся на крыше соседнего дома, выпустил стрелу. Длинная, с граненым наконечником, она вошла Ингвильд прямо в спину, с отвратительным хрустом ломая ребро и разрывая легкое. Она ахнула и рухнула на землю, взметнув веер желтой листвы. С искаженным от невыносимой боли лицом, она поползла. Поползла к своим мертвым сыновьям. Ее рука тянулась к Акселю, пальцы судорожно сжимали окровавленный камень. Она смотрела на Бьёрна, и в ее глазах, полных слез, стояла не просто боль, а бесконечная, вселенская печаль, упрек судьбе и… прощание. Прощание с ним, с их жизнью, с их любовью.

Бьёрн умер в этот момент… Весь мир, весь грохот битвы, вся ярость – все исчезло. Осталась только эта картина. Его жена, умирающая, ползущая к убитым детям. Он не видел больше врагов, не слышал криков. Он видел только их. Свою вселенную, растоптанную в грязи.

К Ингвильд подскочил огромный, залитый чужой кровью воин Харальда. Он даже не посмотрел на нее, просто, словно отрубая сук, занес свой топор и опустил его ей на затылок. Раздался тот же кошмарный хруст, что был секунду назад у Олафа. Ингвильд замерла, ее протянутая рука безвольно упала на спину старшего сына, и она накрыла собой обоих мальчиков, как птица-наседка, защищая их даже после смерти, уходя в небытие всем своим маленьким, хрупким миром.

Бьёрн опять умер… В сердце ударила белая звонкая, абсолютно безмолвная пустота. И в этой пустоте родилось новое существо. Не конунг Буяна. Не муж. Не отец. Не воин. Родился дух возмездия. Воплощение самой Смерти, пришедшей за своими детьми.

Он медленно, почти ритуально, достал из-за пазухи небольшой, оплетенный темной кожей рог. В нем было зелье берсерка. Но не простое… Это был дистиллят ярости, отчаяния и смерти. Смертельная доза, которую он поклялся принять только в одном случае – если потеряет все. Та, что не просто обращает воина в безумного зверя, а сжигает его душу и тело дотла, даруя несколько минут абсолютной, богоподобной, разрушительной силы перед неминуемым, мучительным концом.

Он осушил рог до дна. Густая черная, отвратительно горькая жидкость обожгла горло, и тут же по телу разлился огонь вулкана. Мускулы вздулись, налились сталью, кожа натянулась, словно пергамент. Зрачки расширились, поглотив радужку, и мир стал черно-белым и невероятно четким. Боль, усталость, горе – все исчезло, сожженное этим внутренним пламенем. Осталась лишь одна мысль-приказ.

Он перевел свой тяжеленный взгляд через поле боя. И сразу нашел его. Харальда Прекрасноволосого. Тот стоял на небольшом возвышении у самого причала, окруженный плотным кольцом своих верных хускарлов. Рядом с ним терся красивый воин, вероятно, его кузен или брат, с тем же высокомерным выражением лица.

– ХА-РА-ЛЬД!!!

Это был рев гиганского зверя, рев рушащегося мира, рев самого Рагнарёка, возвещающего конец времен. Звук, от которого на миг затихла вся битва в радиусе ста ярдов.

– ИДИ СЮДА, ТРУС! Я ЗАБЕРУ ТВОЮ ДУШУ! Я УБЬЮ ТЕБЯ, СУКА!!!

И ИСТИННЫЙ КОНУНГ БУЯНА сдвинулся с места. Он пошел тяжелой неумолимой поступью. Его топор, «Весельчак», свистел в воздухе, описывая широкие смертоносные дуги.

Он вошел в толпу врагов, и началась бойня. Настоящая, первобытная, нечеловеческая. Он не парировал и даже не уворачивался – это уже было ни к чему…

Его топор проламывал щиты, как гнилые орехи, рассекал кольчуги и доспехи, отрубал руки, ноги, головы. Кровь фонтанировала, обливая его с головы до ног, превращая в пугающее божество войны. Кишки, вываливаясь из распоротых животов, путались под его ногами. Он шел по телам, по лужам крови и внутренностей, и с каждым его шагом круг ужаса и смерти вокруг него расширялся. Воины Харальда, закаленные в десятках битв, отступали перед этим молчаливым, методичным уничтожителем, перед этим стирателем, в чьих глазах горел лишь холодный свет небытия.

Его дружинники, ведомые его последней волей, шли за ним, как тени, пробивая ему дорогу в этой живой стене плоти и железа.

Краем глаза Бьёрн заметил… С другой стороны что-то мелькнуло… В ряды врагов врезался еще один вихрь ярости и отчаяния.

Сигурд. Его брат.

Лицо родича было так же искажено гримасой безумия и всепоглощающего горя. Он потерял сына. Они оба потеряли все, что имело для них значение.

Их взгляды встретились на мгновение. Ни слова не было сказано. Ни кивка. Просто молчаливое, братское, древнее как мир понимание. Прощение всех старых обид, распрей и предательств. Признание общей, невосполнимой потери. И общая, последняя цель…

Два брата, два старых волка, потерявших свои стаи, бок о бок, как в далекой юности, врезались в ближний круг Харальда. Их топоры работали в унисон, дополняя друг друга – сокрушительные, размашистые удары Бьёрна, не оставлявшие шанса на жизнь, и яростные, точные, как удар гадюки, выпады Сигурда.