Текст книги "Отцовская скрипка в футляре (сборник)"

Автор книги: Иван Сибирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 30 страниц)

– И все-таки, Лидия Ивановна, – почти сочувственно начал Денис, – что же стало, по-вашему, решающим мотивом для Чумакова в расправе над Селяниным? Его хозяйственное преступление, допустим, мне понятно: решил стать подпольным миллионером, втянулся в аферы, обуяла жадность, не мог остановиться… Но убить человека – это уже совсем иная психология, крайняя мера жестокости, тем более убить человека, которого он любил…

– Любил! – засмеялась Круглова. – Покуда Селянин прикрывал его своей спиной да мошну ему набивал моими трешками. Чумаков, как рассказывал Селянин, так планировал: его переведут в трест, Селянин останется здесь, а трешки эти с каждого кубометра, хоть и пореже, но потекут к нему. Ну, а если какой прокол, в ответе за все Селянин. А Юрий, на свою беду, в последние месяцы взбунтовался. Может, страх его настиг, может, совесть. Только Чумакову он отказал наотрез провести последнюю со мной операцию, да еще пригрозил Чумакову и мне, что заложит всю кодлу. Я поверила: заложит. И впору было самой бежать отсюда… А Чумакову ведь некуда бежать. Боялся он тогда Селянина. От одного слова Юрия могла рухнуть вся судьба Чумакова. Вот и решился Чумаков. – Круглова, как бы ища согласия и поддержки, обвела вопрошающим взглядом Стукова и Дениса и заключила печально: – Вполне я сознаю, кто Чумаков и кто я. И понимаю, что цена моим словам грошовая. Станете вы их еще проверять да примерять, но Чумаков вместе со мной сядет на скамью подсудимых… Так вот, чтобы получилось это скорее, хочу я вам назвать одно местечко. Поскольку Юрий Селянин был для Чумакова не только золотой жилой, но и золотой рыбкой на посылках, доверял Чумаков ему и свои амурные дела. Ему одному. В дачном поселке под городом, на улице Лесной, номер дачи не знаю, есть такой терем-теремок, как пасхальное яичко. Подъезжала я к нему вместе с Юрием. Он поклажу доставлял от Чумакова. Я дожидалась его в машине. Юрий потом шепнул мне, что хозяйкой в тереме Тамара Владимировна. А фамилию не назвал. И намекнул, что Чумакову эта хозяйка ближе родной жены. А еще Юрий говорил, что покуда к Чумакову не потекли мои трешки, терема этого у Чумакова не было. Жил с женой в обычной квартире, как все прочие труженики… Туда Юрий, хотя и реже, но тоже возил поклажи.

Когда конвойный вывел из кабинета Круглову, Денис энергично растер свою раскалывавшуюся от боли голову и сказал устало:

– Вот вам, Василий Николаевич, его превосходительство статский генерал Чумаков.

Стуков ответил почти умоляюще:

– Погодите, Денис Евгеньевич. Свыкнуться мне надобно со всем этим. Но и не верить Лидии не могу. Смысла не вижу для нее в обмане. И какою бы тяжелой ни была ее вина, я помню, что эта самая Лидка Круглова – моего однополчанина дочка. А стало быть, солдатская совесть велит мне тщательно вникнуть во все, о чем она толковала здесь, и, если это правда, то костьми лечь, но снять с этого статского генерала его погоны!..

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

1

Денис представлял Постникова самоуверенным, склонным порисоваться человеком.

Однако сейчас перед Денисом сидел гражданин с осунувшимся, усталым лицом… И Денис подумал: «Общение со следствием ни для кого не проходит бесследно».

Стараясь ободрить Постникова, видно, не верившего в поворот к лучшему в своей судьбе, Денис сказал сочувственно:

– Устали, Игорь Петрович, изнервничались?

– Ясно понял: самое страшное – жить в подвешенном состоянии, не зная, в чем виновен и чем обернется завтрашний день. Да еще тоска по жене, по дочке. Всего какой-то час лету, но ваш коллега лишил меня права на этот час…

– Капитан Стуков сделал, Игорь Петрович, все для того, чтобы не просто вернуть вам право на встречу с вашей семьей, но и вернуть вам право на свободу, на доброе имя и добрую репутацию. – Денис вынул из папки расчеты Стукова и, как несколько дней назад Чумакову, протянул их Постникову. – Вот математически точное свидетельство вашей невиновности в наезде на Селянина.

На порозовевшем лице Постникова проступили смятение и радость. Когда он взял листок, пальцы его дрогнули.

– А, это те спасительные для меня шесть с половиной минут, о которых рассказывал мне Федор Иннокентьевич. – И не удержался, кольнул: – Так сказать, научный подвиг капитана милиции Стукова.

– Вы напрасно иронизируете. Это не научный подвиг, а проявление следовательской честности, высокого профессионализма, я бы сказал, следовательской удачливости. Без этих расчетов ваша судьба и судьба всего дела о гибели Селянина могли завершиться иначе.

– Может быть, капитан Стуков и честен, и профессионален, только мне от этого не легче. Какими профессиональными мотивами руководствуется он, когда эти расчеты не доводит до моего сведения и я продолжаю пребывать в незавидном положении подозреваемого без права выехать к месту жительства.

«Следовательно, словоохотливый Чумаков посвятил Постникова лишь в часть нашего разговора. О расследовании лесных дел умолчал». Отметив про себя, что обстоятельство это, правда, опять косвенно, свидетельствует против Чумакова, Денис сказал:

– Напрасно вы сетуете на Стукова. Выезда из Таежногорска не разрешали вам по моему настоянию. В ходе доследования обстоятельств гибели Селянина нас заинтересовала торговля лесом, которую вела Таежногорская ПМК со среднеазиатскими колхозами. Установлена и частично обезврежена группа расхитителей.

– Прикажете понимать вас в том смысле, – убито сказал Постников, – что я имею честь принадлежать к этой группе?

– А как вы полагаете, положа руку на сердце?

– Ну, если положа руку на сердце, позвольте еще вопрос.

– Задавайте.

– Лида Круглова тоже обезврежена?

– Да. Но почему вы сразу заговорили об этой женщине?

Постников с опаской взглянул на Дениса, прикидывал в уме: какой новой бедой обернется его откровенность.

– Во-первых, все знали, что лес в ПМК закупает Круглова, во-вторых, хотя это грозит моему семейному очагу, я любил эту женщину. В-третьих, у меня есть основания думать, что Лидия Ивановна не простила мне разрыва с ней и в отместку за мою скорую женитьбу оговорит меня в чем угодно. Не знаю, как на ваш взгляд, но есть достоверное свидетельство моей непричастности к махинациям, если они были, конечно. Любящий мужчина никогда не разменяет своих чувств на денежные, тем более с любимой женщиной.

– В общем-то, логично, – подбодрил Постникова Денис. – Хотя в жизни бывают всякие аномалии… Но вы напрасно не доверяете вашей бывшей подруге. Она встала за вас стенай.

– Спасибо ей за правдивость, – облегченно вздохнул Постников. – Но есть более авторитетное мнение обо мне. Спросите Федора Иннокентьевича Чумакова. Он подтвердит, что помогал Кругловой в грузовых операциях я лишь по его просьбам, в интересах ПМК, и, естественно, не имел ни малейшей корысти. Тому, что скажет обо мне Федор Иннокентьевич, можно верить.

Скрывая удовлетворение поворотом беседы, Денис сказал не без иронии:

– В таком случае, Игорь Петрович, следствию, вопреки научному подвигу капитана Стукова, пришлось бы поверить Чумакову и брать вас под стражу. Поверить в то, что вы и только вы сбили своей автомашиной идущего по дороге Селянина, что вы, отнюдь не бескорыстно, в обход письменного запрета начальника ПМК, злоупотребляли служебным положением, использовали ведомственный автотранспорт, краны и подчиненных вам людей для оказания помощи расхитителям леса.

Лицо Постникова стало изжелта-бледным. В глазах проступил ужас:

– Так показал Федор Иннокентьевич?

– А кто же еще? – стараясь внушить хотя бы толику спокойствия Постникову, сказал Денис. – Именно Федор Иннокентьевич, сидя на том же стуле, на котором вы сидите сейчас.

Постников вскочил, словно ему стало нестерпимо сидеть на стуле, на котором недавно сидел Чумаков и оговаривал его, своего любимца, в преступлениях немыслимых, никогда им не совершенных. Постников налил из графина стакан воды, залпом осушил его и сказал запальчиво:

– Как же так? Федор Иннокентьевич?! Ведь заготовил приказ о назначении меня главным инженером!.. И это «вопреки его письменному запрещению» да еще не бескорыстно?! – Постников уселся напротив Дениса на другой стул и заговорил спокойнее: – Действительно, Чумаков отдал письменное распоряжение не отвлекать ни одной машины или другого какого-нибудь механизма и ни одного человека для непроизводственных нужд. Но месяца через два-три Чумаков вызвал меня к себе и сказал, что у него есть личная просьба: в нерабочее время в интересах ПМК оказать содействие Кругловой в транспортировке леса до станции. Естественно, я не мог ослушаться и стал договариваться с подчиненными, чтобы они за отдельную плату выполняли работу для Кругловой. Потом Чумаков несколько раз повторял эту просьбу. Ссылался на то, что из среднеазиатских колхозов в порядке шефства поступают овощи и фрукты.

– А лично Чумаков присутствовал при погрузочных операциях?

– Нет, он был очень занят. Припоминаю единственный раз. Приехали мы по производственным надобностям с Чумаковым в Красный лог. А там Круглова чуть не плачет: остановилась погрузка леса из-за отсутствия троса. Она к Чумакову. Тот отказал, но потом велел мне выдать ей трос. Только оформить отдельным счетом.

– Вы, Игорь Петрович, хорошо помните, что это происходило именно в Красном логу?

– Хорошо. В Красном логу техника была в тот момент сконцентрирована.

– Какой лес грузили там – деловую древесину или дровяник?

– Из Красного лога грузили только сосновые и даже кедровые бревна. Строевой лес…

– Мне хочется возвратить вас к событиям того вечера, когда погиб Селянин. Почему на первом допросе вы скрывали, что ехали с Кругловой по той дороге?

Постников сказал, как бы преодолев что-то в себе:

– Так советовал мне Чумаков. Я считал: из симпатии ко мне.

– Не можете припомнить, кого встретили на шоссе?

– Шел навстречу Селянин возле самого ДОЗа. Лидия потом твердила о каком-то краешке вины. Я видел вину в том, что мы не взяли Селянина в кабину. Наверное, он бы остался жив.

– А возле березы не встретили никого?

– Мелькнул кто-то. Но кто – не рассмотрел. Был сильно пьян и вел машину.

Оставшись один, Денис вызвал по телефону секретаря начальника Таежогорской ПМК и попросил пригласить к телефону Федора Иннокентьевича Чумакова. Секретарша ответила, что он уже отбыл в областной центр. Денис положил трубку и сказал:

– Придется, Федор Иннокентьевич, побеспокоить вас в областном центре…

2

На этот раз Чумаков не ослеплял Дениса блеском горячих глаз и белых зубов в дружеской улыбке. Выхоленное лицо и дородная фигура источали оскорбленное достоинство и то смирение, о котором метко говорят, что оно паче гордости.

С плохо скрытой неприязнью взглянул на Дениса и наклонил голову – не то злость прятал, не то отменную вежливость проявлял, не то намекал, что повинную голову меч не сечет.

– Вот, значит, как довелось нам во второй раз…

Он произнес это с искренним сожалением и положил на стол повестку с таким скорбным видом, что следователь невольно подумал: наверное, с таким же видом возлагал свой венок на могилу Селянина.

И все-таки Чумаков оставался Чумаковым. Без приглашения прочно уселся на стул, улыбнулся грустно и, указав на повестку, сказал.

– Воистину, от сумы да от тюрьмы… – Вопросительно взглянул на Дениса. Теплилась еще в глубине Чумаковой души надежда, что говорун-проповедник, в общем-то свойский парень, каким постарался предстать Денис при первой встрече, рассеет тревоги Федора Иннокентьевича, и их отношения вернутся в ровное и доброе русло.

Но Денис молчал холодно и выжидательно. И Чумаков, глядя на повестку, продолжал горестно:

– Изменчивость судьбы. Я вам рассказывал: прошел путь от грузчика до руководителя треста. Победителем соревнования во всесоюзном масштабе был, особо ответственные задания выполнял, в коллегиальных органах состоял и состою, а вот подозреваемым – бог миловал… Не скажу, что очень приятное состояние. – Сделал паузу и пробросил как бы между прочим: – Поэтому направляясь к вам, я поставил в известность кое-кого из товарищей, от которых зависит кое-что в этой жизни, где меня искать, если вдруг потеряюсь… Вдруг да вы с присущим вам служебным рвением велите прямо в кабинете заковать меня в кандалы и отправить в холодную…

Все это было сказано как бы полушутя, но Денис уловил и скрытую угрозу, и глубокое презрение к нему, Денису Щербакову, крайне мелкой сошке, по мнению Чумакова, и растерянно подумал: «Что это? Привычная для Чумакова поза? Суперменство, ставшее второй его натурой, приведшее в конце концов его в этот кабинет, пересилившее в душе этого человека и память о завещанной отцом-солдатом старинной скрипке в футляре, и романтический ореол вокруг своей профессии, и все добрые порывы…» Денис был поражен цинизмом Чумакова, упрекавшего его в жестокости. Ведь в отношении Юрия Селянина этот респектабельный человек дважды проявил изощренную жестокость. Сначала растлил неокрепшую душу парня, посеял в ней ядовитые семена стяжательства и языческого поклонения деньгам, а потом физически уничтожил, растоптал вышедшего из повиновения раба.

Эти очень горькие и очень справедливые слова Денису хотелось выкрикнуть в лицо Чумакову, но надо соблюдать процессуальные нормы, надо помнить о неписаном кодексе этики следователя. Этот кодекс не позволяет допускать грубость, резкость, окрик по отношению к человеку, сидящему по другую сторону стола, в какой бы глубочайший конфликт не вступил тот с законом. Тот, кто по другую сторону стола, лишен возможности ответить следователю на резкость. Силы не равны. Грубость, окрик следователя – это проявление неуверенности и слабости. А сейчас по другую сторону стола следователя сидел Чумаков и всем своим видом требовал извинений за его нарушенное повесткой спокойствие, человек очень сильный, умеющий рассчитывать слова и поступки на много ходов вперед, беспощадный, уверенный в себе, в непробиваемости и прочности своих заслуг и званий. В поединке с ним нельзя поддаться слабости, раньше времени выказать истинное к нему отношение, дать ему оружие против себя.

Денис, сделав над собой немалое усилие, сказал почти дружелюбно:

– Ну, отчего же сразу в кандалы. Подозреваемый не всегда становится обвиняемым.

– Надеюсь, и меня минует чаша сия. Не возьму в толк, в чем вы меня заподозрили?

– В деле, о котором я вам рассказывал при первой нашей с вами встрече, – Денис старательно выравнивал голос, – возникли неожиданные обстоятельства, и потому у меня появилась надобность допросить вас в качестве подозреваемого в хищениях в особо крупных размерах государственного имущества – деловой древесины, неоднократном получении вами взяток при вашем ответственном положении, а следователь прокуратуры допросит вас об умышленном убийстве Юрия Селянина с целью сокрытия другого тяжкого преступления, то есть в преступлениях, предусмотренных статьями девяносто третьей прим частью второй статьи сто семьдесят третьей и пунктом «е» статьи сто второй Уголовного Кодекса РСФСР.

Всякий человек, услыхав такое сообщение, изменился бы в лице, покрылся испариной, попросил воды, а то и валерьянки. Чумаков лишь облизнул все же пересохшие губы, но даже позы не изменил. В заледенелом взгляде его не проскользнуло ни ужаса, ни потрясения.

И Денис невольно вспомнил о том, что вот также бесстрастно выслушал формулу обвинения сидевший на стуле, где сидел сейчас Чумаков, бежавший из мест лишения свободы Михаил Корякин, уже признанный судом особо опасным рецидивистом, еще при задержании готовый к тому, что его за очередное преступление приговорят к исключительной мере наказания – расстрелу. Но у Михаила Корякина за плечами было почти два десятка лет пребывания в исправительных колониях, побеги, прозябание по воровским «малинам». За сорок лет он не завел семьи, не постиг никакого ремесла и не чтил в своей беспутной жизни ничего, кроме воровского «закона».

И вот Чумаков – респектабельный, действительно заслуженный, не бывший под следствием и судом. Что это? Снова суперменская маска? Крайняя эмоциональная тупость? Бесстрастность робота? Результат многолетней тренировки, тайной готовности к тому, что рано или поздно его настигнет возмездие!..

– И что же мне грозит по этим частям, статьям и пунктам? – осведомился Чумаков и даже вежливо улыбнулся.

– Меру наказания определяет суд. Названные статьи предусматривают длительные сроки лишения свободы, а при особо отягчающих обстоятельствах – исключительную меру наказания. – С этими словами Денис подал Чумакову Уголовный кодекс.

Самообладанию Чумакова мог позавидовать даже индийский йог. Он подержал на ладони, будто взвесил кодекс и, не раскрыв его, положил на стол.

– В чем конкретно я повинен? Может быть, вы расшифруете ваши сногсшибательные формулировки?

Денис, невольно подстраивая свой тон к подчеркнуто безразличному тону Чумакова, стал излагать, конечно же, отлично известную Федору Иннокентьевичу печальную и постыдную историю о том, как его стараниями с просек Таежногорской механизированной колонны под видом бросового дровяника похитили свыше двенадцати тысяч кубометров деловой древесины, чем причинили государству ущерб на сумму более ста тысяч рублей. В благодарность Чумаков получил от так называемой представительницы среднеазиатских колхозов Кругловой свыше сорока двух тысяч рублей. И хотя это была компетенция следователя прокуратуры, капитан милиции Щербаков не умолчал о том, что когда в январе 1978 года активный участник преступной группы Юрий Селянин отказался совершить очередное преступление и угрожал разоблачить Чумакова, последний убил Селянина…

Чумаков выслушал Дениса с подчеркнутым интересом, словно тот поведал ему занятные подробности о совершенно постороннем человеке. Усмехнулся криво и спросил:

– А в прошлогоднем лунном затмении над Парасельскими островами или в убийстве братьев Кеннеди вы не обвиняете меня? – И стекло в окне звенькнуло от его хохота.

Денис плотнее прислонился к спинке стула и сказал:

– Не надо, Чумаков, этих вывертов. Невменяемого вам сыграть не удастся.

На твердых скулах Чумакова проступили красные пятна, а бархатистый просторный голос наполнился такой лютой ненавистью, что у Дениса холодок пробежал по спине.

– Правильно, Щербаков, я в здравом уме и твердой памяти. И я займу круговую оборону. Защищаться буду до последнего зуба во рту, до последнего ногтя на пальце. Вы позабавили меня пикантной историей. Уверен, что авторы детективных романов щедро бы заплатили за такой сюжет. Но ведь сюжет-то, Щербаков, голый. Я подозреваю, что доказательств у вас к нему – с гулькин нос. В законах наших советских я, хотя и не так, как вы, но все-таки подкован и знаю основополагающий принцип: не обвиняемый должен доказать свою невиновность, а вы, товарищ, гражданин или как вас там… следователь – мою вину. И не только мне, но и высокому советскому суду и общественным организациям, которые до суда станут решать мою участь…

Мартовский день выдался мглистым, ненастным. Но сейчас ветер раздвинул облака, приоткрыл дорогу солнечному лучу. В свете этого луча ярко заблестел на лацкане добротного пиджака Чумакова знак заслуженного энергетика, а над грудным карманом планка наградных ленточек…

Денис опустил взгляд, сказал грустно:

– Вы правы, Чумаков, моя обязанность доказывать вашу вину. Постараюсь исполнить свой долг. Наберитесь терпения. Но прежде вопрос: вы помните голос Кругловой?

– Откуда мне его помнить? Она не пела мне соло и не было у нас дуэтов.

– Я познакомлю вас с магнитофонной записью показаний Кругловой, данных ею два дня назад в Шараповском районном отделе внутренних дел. Вот идентичный записи протокол допроса Кругловой, собственноручно подписанный ею.

Вращались головки магнитофона. С легким шуршанием двигалась пленка. Звучал голос Кругловой. Чумаков, развалясь на стуле, как в кресле, сидел, расстегнув пиджак, будто в президиуме на скучном совещании слушал скучный доклад… На мгновение показалось, что Чумаков, вопреки здравому смыслу, вопреки всему происходящему, задремал. Денис собрался было окликнуть этого непостижимого подозреваемого…

«…Ведь видела я, видела ясно, что у березы дожидался Юрия злодей…

– Да кто же там стоял, в конце концов, у березы? Бандит, что ли, уголовник какой, вам известный? Может, Кешка Сморчков – тогдатошная гроза здешних мест? В ту пору как раз объявлен был на него всесоюзный розыск.

– Нет, не гроза… А гордость и краса здешних мест – Федор Иннокентьевич Чумаков…»

Голос Кругловой, казалось, набрал силу и заполнил всю комнату. Денис заметил, как напряглись, будто свинцом налились мускулы лица Чумакова, отвердели и разом обмякли. И по его холеному, закаменелому сейчас лицу, морща кожу, волной проскользнула дрожь. Денис понял, как жутко этому человеку, какой невероятной ценою дается ему его напускное спокойствие.

Но ни упоминание о взятках, ни сделанные экспертами подсчеты ущерба, нанесенного государству, не поколебали невозмутимости Чумакова… А когда затих в динамике магнитофона голос Кругловой, Чумаков, словно бы и на самом деле очнувшись от забытья, потер рукою веки, усмешливо посмотрел на Дениса и сказал также усмешливо:

– Я говорил вам уже, что авторы детективов оторвут с руками у вас этот сюжет. Вы даже Чехова превзошли. Помните у него «Сюжет для небольшого рассказа»? Вы создали сюжет для небольшого романа. По всем канонам. Женщина – вамп. Роковая страсть к растленному юнцу, а за спиной у них не то, как изволила она выразиться, «злодей», не то благородный обманутый слепец. – Он вопрошающе посмотрел на Дениса и продолжал напористо: – Прелюбопытнейшая получается картина. Дама без определенных занятий и, мягко говоря, не самых строгих правил, не затрудняя себя ни фактами, ни логикой, обвиняет во всех смертных грехах человека, имеющего определенные заслуги и перед областью, и перед нашей энергетикой. А старший следователь областного УВД – некто Щербаков, не затрудняя себя анализом объективности и достоверности так называемых показаний Кругловой, высказывает мне черт знает какие-то подозрения. Право же, при нашей первой встрече вы показались мне порядочнее и, простите за такую наивность, умнее.

«Действительно, молоко надо выдавать за вредность такого производства, – подумал Денис. Вот сидит по другую сторону стола напыщенный, благородно негодующий человек, уверенный в себе, уверенный в том, что может безнаказанно поносить кого угодно, что его заслуги – гарантия его неуязвимости. Неужели этот самонадеянный гражданин забыл, выжег из памяти, из своего сердца предсмертный вопль Юрия Селянина. Или тот рухнул молча на мерзлый гравий от тяжкого удара по голове бутылкой с шампанским. Забыл безутешные слезы Павла Антоновича и безвременную смерть Ефросиньи Макаровны Селяниной. Забыл завещанную отцом-солдатом скрипку, о которой распинался так трогательно… И два с лишним года, двадцать шесть месяцев, платил партийные взносы, вальяжно восседал в президиумах, произносит правильные речи, незамутненно смотрел в глаза жене, сыну и этой… хозяйке терема-теремка Тамаре Владимировне!..

Чумаков говорил назидательно и возмущенно:

– Видно, уроки истории не пошли вам впрок, Щербаков! Мне кажется, вам даже неведомы такие термины, как «фабрикация уголовных дел и клеветнических обвинений», «произвол», «беззаконие», «вымогательство показаний с помощью запрещенных приемов следствия». Между прочим, эти чуждые духу советской юриспруденции методы давно и решительно осуждены нашей партией, и возврат к ним совершенно исключен. Так почему же, по какому праву вы, Щербаков, воскрешаете позорные методы и делаете меня жертвой своих карьеристских ухищрений?!

Как ни убеждал, как ни требовал от себя Денис выдержки, но на такое обвинение он не мог не ответить, сказал горячо, даже с места встал:

– Не кощунствуйте, Чумаков! Не поминайте всуе те горькие факты, не вам ворошить печальное прошлое. Да еще манипулировать святыми для нас понятиями… Вы прекрасно знаете, что уголовное дело против себя старательно фабриковали вы сами. И учтите: я требую от вас не рассуждений о нормах закона и права, а конкретных пояснений по существу высказанных мною подозрений.

Денис сознавал, что после этой тирады Чумаков навсегда станет его беспощадным врагом. Что Чумаков использует все способы, чтобы не просто защитить себя, но и сломать, растоптать его, Дениса Щербакова. Но сказать по-другому Денис не мог. Это было бы изменой Павлу Антоновичу Селянину, поверившему в то, что он найдет убийцу его сына, и старому солдату закона – Василию Николаевичу Стукову, его солдатской клятве: вывести Чумакова на чистую воду. Было бы изменой самому себе.

Чумаков почувствовал перемену в настроении следователя, его убежденность в правоте и силе своей позиции. Застегнул пиджак, подтянул к столу ноги и сказал с неприкрытой ненавистью:

– А что мне, собственно, пояснять? Известная неразборчивостью в своих интимных связях дама неоднократно домогалась моего внимания и намекала мне об этом даже через Селянина. Не добившись желаемой цели и оказавшись под следствием и арестом за махинации с государственным лесом, то есть, говоря языком тридцатых годов, за «экономическую контрреволюцию», она ищет того, кто называется на языке этих деляг «паровозом», то есть человека, который понес бы главную ответственность. Расчет при этом у нее точный и умный: надеется прикрыться моей широкой спиной, надеется, что я вытащу ее из дерьма, что к максимальной мере меня, с учетом моей личности, не приговорят. И она, как второстепенная фигура, отделается сравнительно легким испугом. Мечтает, что я с лихвой из своего кармана покрою подсчитанные вами убытки в сто двадцать тысяч рублей. – Замолк, мысленно взвесив эти убытки, и воинственно предложил Денису: – Опровергайте, следователь Щербаков!

Представить Круглову отвергнутой возлюбленной было для Чумакова самым простым и выгодным. Денис предвидел это и, честно говоря, побаивался такого выпада Федора Иннокентьевича. Слишком тонкая и хрупкая сфера, тем более, не исключена известная доля правды. А правдоподобие опровергается много труднее, чем заведомая ложь.

– А зачем опровергать. Мы постараемся заглянуть в сферу ваших сугубо деловых отношений с Кругловой. Но сначала вы, Чумаков, объясните, какими сказочными путями с просек ПМК перекочевали на просторы Средней Азии двенадцать тысяч кубометров деловой древесины? А вы утверждали представленные Селяниным акты об отпуске тонкомера. Круглова рассчитывалась с вами за тонкомер, вследствие чего государство и понесло убытки более ста двадцати тысяч.

– Вот именно: представленные Селяниным, – подчеркнул Чумаков. – Ваша главная свидетельница обвинения ясно изложила мое требование при заключении договора: не беспокоить меня по вопросам лесоторговли, а иметь дело только со снабженцем Селяниным. – Он вздохнул и добавил печально: – Но вот Селянин, в силу тех или иных причини, ушел в мир иной. Мертвые же, как известно, сраму не имут. Известно также и то, что, по канонам вашей морали, если совершено преступление, должен быть виновный. За отсутствием реального виновника вы делаете ставку на меня.

– О причинах гибели Селянина мы еще поговорим. А пока вернемся к лесоторговле. Вы не отрицаете, что настойчиво искали покупателей на этот лес?

– Не искал бы или не нашел – сгнил бы этот лес и государство не имело бы за него ни рубля компенсации. – Чумаков горестно вздохнул, соболезнуя судьбе леса, и сказал не без гордости: – К вашему сведению, за свою предприимчивость в реализации бросового в сибирских условиях дровяника в безлесные районы Средней Азии я получил благодарность начальника главка. Это было отмечено, как проявление ценной хозяйственной инициативы, ПМК имела дополнительную прибыль. Смею утверждать, наши торговые операции имели не только хозяйственное, но и политическое значение, и мое мнение разделяют начальник главка и курирующий нашу подотрасль заместитель министра…

– Помните, Чумаков, – сказал Денис, – у Ленина есть выражение «формально правильно, а по существу издевательство». Ни начальник главка, ни зам. министра, поощряющие вас за инициативу и предприимчивость, еще не знают об этих двенадцати тысячах кубометров деловой древесины. Вы перечисляете свои действительные и мнимые заслуги и ускользаете от ответа на вопрос. Вы знали, не могли не знать, что Селянин отгружает лес не с Ганиной гари, где действительно свален дровяник, а грузит строевой лес из Красного лога. Вы же бывали там. Круглова в вашем присутствии грузила первоклассный лес, мы располагаем по этим фактам свидетельскими показаниями. Вспомните хотя бы случай с тросом.

Нет, Чумаков, на самом деле тщательно готовился к этому неизбежному разговору со следователем, к этому вопросу об обстоятельствах, прямо уличающих его в причастности к махинациям. Он снова расстегнул пиджак, сел вольготнее, покровительственно улыбнулся и стал назидательно втолковывать:

– Денис Евгеньевич, простите, но думаю, что в любом моем положении я имею право на такое обращение… Не сочтите за оскорбление, но сдается мне, что, взявшись за это дело, вы не представляете себе круг обязанностей начальника ПМК. – Едва он произнес эти слова, как, точно по волшебству, преобразился и снова стал тем гордым своей профессией высоковольтником, каким предстал при первой их встрече: – ЛЭП-500 Шарапово-Хребтовск – действительно не простая линия. Двести одиннадцать километров. Но что за километры? Почти три десятка рек, лога, скалы, сто семьдесят километров первозданной тайги, десятки километров болотных трясин. Словом, лунный пейзаж! Это вам не директор завода, у которого и цеха в кулаке да еще АСУП с ЭВМ третьего поколения. Мы – высоковольтники, строители железных дорог, газопроводчики, нефтепроводчики – великие кочевники. У нас машиной воспользуешься не всегда. У нас, вопреки песне, помните: «В этот край таежный только самолетом можно долететь…» У нас много таких мест, куда и на вертолете не доберешься. А я ведь обязан своими глазами увидеть, своими ножками пройти каждый километр. Опоры вроде бы все одинаковые. Да у них, будто у людей, у каждой своя биография. И фундамент у каждой на свой манер, и монтаж. На просеках, помнится, мелькала Круглова. И довольно часто. В том числе и в Красном логу встречал ее. Мне действительно бывать там приходилось многократно. Почва там оказалась проектом не предусмотренная: топь, плывуны. Пришлось и мне, и Афонину крепко мудрить с фундаментами. Так рассудите, Денис Евгеньевич, мог ли я присматриваться к тому, что, куда и зачем грузит Круглова? Да я, при всех ее бабских стараниях, воспринимал ее боковым зрением. А что касается троса… Мог дать распоряжение. Но, право же, не помню. А линию Шарапово-Хребтовск не забуду до конца жизни, сдали ее досрочно. Получил за нее правительственную награду, повышение по службе. И в страшном сне не снилось мне, что за эту линию, за гордость мою – попаду под следствие…