Текст книги "Отцовская скрипка в футляре (сборник)"

Автор книги: Иван Сибирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

1

Василий Николаевич Стуков долго сидел, полошив голову на руки, потом, как бы очнувшись, распрямился, придвинул лист бумаги и каллиграфическим почерком вывел: «Рапорт… В связи с достижением пенсионного возраста и выслугой лет прошу уволить меня из органов внутренних дел».

Он представил, как старый его товарищ из областного управления прочтет рапорт и подчеркнуто бодро возразит:

– Ну, что ты надумал, старина!.. Без тебя же брешь образуется в следственном аппарате. Рано еще, Василий Николаевич… Столько лет мы в одной упряжке. – А потом вздохнет горестно и проговорит тише: – Хотя и прав ты по-своему: годы не обманешь. У меня тоже, понимаешь, и желудок не дает житья, и разные там валидолы-нитроглицерины бренчат в кармане. Скоро и мне идти с таким рапортом к начальнику управления. Да и молодые нам дышат в затылок. У меня тридцатилетние майоры, знаешь, как лихо дела раскручивают. Прав ты, старик, пора нам с тобой и честь знать. Все правильно, все как в нашей песне: «Молодым везде у нас дорога, старикам везде у нас почет».

Утешить Стукова старый товарищ, может, и утешит, уговорит даже повременить с отставкой. Только сам же он и подтолкнул его к этому рапорту. Недоверием своим подтолкнул, отменой постановления, вынесенного в полном согласии с его следовательской совестью и в полном убеждении в своей правоте.

Что касается до почета, то его на прощание будет хоть отбавляй. Подполковник Нестеров, который в последнее время не скрывает своей досады на Стукова, обставит все на высшем уровне. И речи проникновенные скажут коллеги, и адрес со слезой поднесут в красной папке, и грамоту Почетную от областного управления, а то и на Почетный знак размахнутся. И подарят что-нибудь: транзистор или электросамовар. Выслушает Василий Николаевич эту панихиду по себе, а потом, как водится в пенсионерском звании, снимет с заношенного мундира уже ненужные погоны и сядет в укромном месте на бережку речки пытать рыбацкое счастье…

Но вдруг да случится так, что нежданно-негаданно усядется рядом, захочет свежей ушицы Павел Селянин. Как положено, спросит о клеве, пожелает таскать не перетаскать… И вроде бы забудет о нем. Но он затылком, всей кожей своей почувствует невысказанный укор Павла Селянина на то, что так и не найден виновник гибели его сына.

Можно уйти от дел, как принято выражаться, на заслуженный отдых. Только дела от этого не станут ни проще, ни легче. Уйти на заслуженный отдых сейчас – это вроде бы дезертировать. Всему свету признаться, что ослеп и оглох на старости.

Нет, Василий Стуков никогда дезертиром не был. Ни в смертельных боях, ни в этом вот кабинете. А значит – разорвать этот рапорт, смирив гордыню, и плечом к плечу с этим въедливым Щербаковым разгадывать шараду, которую сам и создал.

2

Чего уже давненько не водилось за Василием Николаевичем, к встрече с инженером Постниковым он готовился, ровно к первому допросу. Даже Уголовно-процессуальный кодекс перелистал и статью семьдесят восьмую подчеркнул красным, которая трактует важнейший принцип: признание обвиняемым своей вины может быть положено в основу обвинения лишь в том случае, если оно подтверждено совокупностью других доказательств по делу. Постарался припомнить все хорошее, что знал об инженере Постникове. И получилось, что плохого о Постникове он не помнил ничего. Автомеханик знающий, машинный парк содержал в порядке, за шоферскою дисциплиною наблюдал строго… Ну, а если выпивал порой, так это в нерабочее время и не в общественном месте. Частенько у Жадовой собирались, заходил Постников туда с Лидией Ивановной Кругловой. Так ведь сам был холостым и они холостячки…

Но едва Постников появился в кабинете, Стуков даже крякнул раздосадованно: эк тебя, пижона!.. Уж больно щегольски, прямо напоказ одет Игорь Петрович. А всяческое пижонство Стуков не одобрял. Не в гости, не на званый вечер явился, гражданин Постников. Место казенное, строгое. Отсюда и в КПЗ угодить запросто. А он напялил на себя дубленку, джинсы, шапку в триста рублей… И тут же притормозил себя: «Чего это я на него? Что носит, в том и приехал…»

Но как ни пытался Стуков настроиться на прежний дружеский лад к Постникову, тот все больше его раздражал. Мало того, что был вызывающе одет, он появился без робости, осклабился на пороге, ровно увидел что-то потешное, и сказал легкомысленным тоном:

– Здравствуйте, Василий Николаевич! Сколько лет, сколько зим! Федор Иннокентьевич передал вам привет и просил не задерживать, – Постников чуть надавил на это слово. – Очень я нужен в тресте.

Хотя Постников ни в словах, ни в поведении не допустил ничего вызывающего, просто держался независимо, все это покоробило и рассердило Стукова. И даже привет от Чумакова, которым бы он еще вчера гордился, показался неуместным: укрыться хочет за широкую спину начальства… И Стуков, вроде бы позабыв все хорошее, что недавно думал об этом человеке, разом утратил свою благожелательность к нему, ответил холодно, официально:

– Здравствуйте, Постников. Садитесь. За привет, за память – Федору Иннокентьевичу мое спасибо. А что до сроков вашего пребывания здесь – обещать ничего не могу. Пробудете – сколько потребуется следствию.

Не знал Василий Николаевич, какого напряжения стоил Постникову его независимый тон, и потому, уловив строгость в голосе Стукова, Игорь Петрович растерянно проговорил:

– Хорошо еще, что в Таежногорске наша ПМК, а у меня туда командировка. А то ведь ваше приглашение для треста накладно.

– Вас, товарищ Постников, не пригласили, а вызвали. И не для решения производственных вопросов в Таежногорской ПМК, а в связи с начатым нами доследованием факта гибели Юрия Селянина. Поэтому заниматься служебными делами вам будет несподручно. Селянина помните, надеюсь?…

Постникову стало жарко, будто он непосильную тяжесть поднял, и что-то оборвалось у него внутри, даже сердце замерло. Все-таки Юрий Селянин! При жизни торчал на пути и после смерти не оставляет в покое… Сбудутся, наверное, пророчества Вари.

– Помню такого, конечно, – как только мог равнодушно ответил Постников. – Работали в одном коллективе. Но близкого знакомства между нами не было. Он – конторский работник, я – инженер.

Стуков чутко уловил смятение Постникова при упоминании о Юрии Селянине, уловил и напряженную его позу и разом потускневший голос и уже от души пожалел его: «Неужели Кузьма Яблоков окажется в своей версии проницательнее нас, профессионалов?…»

Но спросил спокойно, как обычно вел допрос:

– Стало быть, дружбы не было между вами? А вражды?

И снова от наметанного глаза Стукова не ускользнула тень тревоги на лице Постникова. И все же Игорь Петрович улыбнулся, сказал небрежно:

– Я уже говорил: мы находились на разных служебных полюсах. Он конторщик, бумажная душа. Я – производственник. Все время с автомашинами, с людьми, в рейсах, в ремонтах. Точек соприкосновения практически не было. А коли нет дружбы или хотя бы общения, откуда взяться вражде?

Постникову так понравилась собственная находчивость, что он и плечи подрасправил, и смотреть стал увереннее.

А вот Стукову очень не понравилась неискренность Игоря Петровича. Ну, допустим, дружбы между покойным Селяниным и Постниковым действительно не было, но ведь вражда-то была. Не придумал же Касаткин сцену ревности на гулянке у Жадовой. Ведь угрожал же Постников Селянину расправой.

Неискренность – не в пользу подозреваемого. Но это не противоречит закону. Доказать обоснованность подозрений – долг следователя. А подозреваемый, спасая себя, вправе не распахивать перед следователем свою душу. Но и следователю, если он знает дело, до поры необязательно высказывать свою осведомленность.

Поэтому Стуков задал вроде бы сторонний вопрос:

– А с кем все-таки дружил Юрий Селянин?

– Насколько помню, со всеми у него были неплохие отношения. А если говорить о дружбе… Пожалуй, ближе других ему был бульдозерист Николай Матвеев. Они навещали один другого и поклонялись Бахусу вместе, – Постников уже веселее усмехнулся. – Но… жизнь воистину полна парадоксов… Они же были и самыми непримиримыми врагами. Оба питали нежные чувства к Татьяне Солдатовой. Она сейчас работает в бухгалтерии ПМК. Естественно, ревновали один другого к своей избраннице. Перед гибелью Селянин крупно поссорился с Матвеевым в вечернем кафе. Да вы же, Василий Николаевич, были информированы об этом Федором Иннокентьевичем и другими свидетелями.

Стуков кивнул: подозреваемый и не подозревал, каким бумерангом может обернуться его ответ.

– Да. Я знаю. Но вот то, что вы, по вашим словам, человек, далекий от Селянина, а так осведомлены о его личной жизни, не кажется ли вам удивительным, а? Может быть, вы все-таки держали Юрия Селянина в поле зрения? Или кто-то информировал вас о нем?

Если этот инженер чист перед законом и перед памятью Юрия Селянина, он не скроет своей неприязни к нему, не станет умалчивать, что в подробности жизни Юрия посвящала Круглова, не скроет и ревности к Селянину, и даже того, что угрожал ему.

Так решил Стуков и сделал вид, что ответы его не интересуют совершенно. Однако же заметил, как во взгляде Постникова вновь проступила настороженность, хотя тон не утратил уверенности.

– Какие информаторы. Об этом же все в поселке знали. И про его любовь к Солдатовой, и про дружбу с Матвеевым. И про ссору их в вечернем кафе. Ссору видели многие. Сам Федор Иннокентьевич был свидетелем.

Постников стал нанизывать подробности происшествия, которого не видел и не мог видеть.

А Стукова словно бы обожгло: эти же подробности и теми же самыми словами приводил ему Федор Иннокентьевич Чумаков. Прямо-таки смаковал пьяную ссору Матвеева и Селянина. Эти подробности во многом определили тогда позицию Стукова. И другие свидетели тоже самое говорили, будто магнитофонную запись речей Чумакова прокручивали…

И вот снова те же слова и те же подробности. Чумакова эта информация, Чумакова! И ничья другая. Так кому же из них, Чумакову или Постникову, выгодно обвиноватить Матвеева, навести на него подозрение?

Стукова кинуло в жар. Он торопливо утер со лба испарину и уже не сомневался. Чумаков если и не суфлировал Постникову, то кое в чем наставлял перед отъездом в Шарапово. Стуков решил исподволь подвести Игоря Петровича к признанию этого.

– А вы от кого узнали о ссоре Селянина и Матвеева?

– Не помню уже. Весь поселок гудел об этом. Подробности последних дней умерших обычно известны всем.

– С кем еще был дружен погибший Селянин?

– Пожалуй, не вспомню. Два года все-таки. Компанию водил со многими, но вот чтобы дружить…

«Ясное дело, наставлял тебя Чумаков, – уже утвердился Стуков в своей правоте. – Эх, Федор Иннокентьевич! Загадочная вы все-таки натура. То красуетесь на первом плане, то норовите ускользнуть в тень. Но мы попробуем вас сейчас высветлить…»

– А разве с Федором Иннокентьевичем у погибшего Селянина не было дружбы?

Постников долго молчал, обдумывая наиболее удачный ответ. С одной стороны, нелепо отрицать очевидное. Была ведь дружба – влечение начальника ПМК к рядовому снабженцу, и весь поселок знал об этом. Но, с другой стороны, подтвердить этот факт Постников не имел права, потому что, благословляя на поездку в Шарапово, Федор Иннокентьевич ему сказал: «Ты вот что, Постников… Оно, конечно, вопросы этих казуистов предусмотреть трудно. Но мой тебе совет: про гулянку у Жадовой и про то, что ты пьяный вез Круглову домой, помолчи. И вообще про Круглову молчи. Не наводи их на Круглову. Она с твоей Варварой может тебе все порушить по своей бабьей дури и тебя самого подвести под монастырь. А еще просьба – не афишируй, пожалуйста, мои какие-то особые отношения к Селянину. Просто, мол, заботился о его воспитании, мечтал парня поставить на ноги…»

Все это помнил Постников, искренне верил, что все советы Федора Иннокентьевича ему на пользу. И удивлялся: как проницателен Чумаков. Но Игорь Петрович не знал, что незадолго до его появления в кабинете Стукова Денис Евгеньевич Щербаков попросил своего коллегу:

– Вы, Василий Николаевич, когда поведете с ним речь о дорожном происшествии, постарайтесь высветлить все, что касается Чумакова. Не знаю как вас, а меня он интересует все больше.

– Так все-таки была или нет дружба у Чумакова и Селянина? – напомнил вопрос Стуков.

Кажется, Стуков рассчитал все точно. Постников не удержался, вздрогнул при упоминании имени Чумакова. Заказано, видно, Постникову поминать имя высокого начальства. И все-таки, как ни растерян Игорь Петрович, а надо отдать ему должное, нашелся быстро:

– Ну, что вы, Василий Николаевич! Федор Иннокентьевич, можно сказать, деятель! В любой кабинет министерства вхож… и зеленый парень, почт неуч, рядовой экспедитор: «Достать то, приобрести это…» Чувствуете дистанцию? Какая между ними может быть дружба?

«Вот именно, – мысленно согласился Стуков. – Не зря этой дружбе все в поселке дивились, и сам я недоумевал. А тем не менее была эта дружба, была. Бабы чесали языки: чудит, мол, Чумаков. То любимчика своего, вусмерть пьяного, на персональной машине Чумакова домой доставят, то требование постройкома о наказании Селянина Чумаков отведет своей властной рукой. А когда погиб Юрий, так Федор Иннокентьевич речь на могиле произнес. Будто заслуженного ветерана труда оплакивал. И как же вы, Игорь Петрович, позабыли, а вот Касаткин помнит, как на вечеринке у Жадовой подымали тост за здоровье Чумакова, а ваша подружка Круглова – о ней вы молчите упорно – предложила выпить за его верного друга – Юрия Селянина. И вы, гражданин Постников, за это чуть не избили ее, а Селянина и вовсе грозились убить…»

– И все-таки согласитесь, Игорь Петрович, – сказал Стуков раздумчиво, – товарищ Чумаков оказывал Юрию Селянину знаки особого внимания. А как он убивался о Юрии, как стремился помочь мне в следствии своими советами…

– Разве это необъяснимо? – с облегчением улыбнулся Постников, – Федор Иннокентьевич – человек такси большой души. Ему каждый работник – как сын родной. А если говорить о расположении Федора Иннокентьевича к подчиненным, выходит, ко мне у него двойное расположение. Хотя я был совсем зелен, меня он забрал в трест, а о переводе Селянина не было речи.

«Яблоков эти события толковал совсем по-другому», – отметил про себя Стуков и сказал согласно:

– Да. Вы уехали от нас сразу после похорон Юрия. Вы, вообще-то, знаете, как он погиб?

Изумление, проскользнувшее было во взгляде Постникова сменилось настороженностью. Говорил он хотя и спокойно, но паузы между словами затягивались, будто с усилием припоминал давно позабытое:

– Кто же не знает об этом? Всей округе известно. После скандала с Матвеевым пьяный Селянин пошел домой, упал на дороге и проломил себе череп… Правда, сначала считали, что на него наехал своей автомашиной пьяный Касаткин. Но вы, Василий Николаевич, проявили бдительность и мастерство, распознали, как все было.

Стуков поморщился, но спросил ласково:

– А где и с кем напился Касаткин в тот вечер?

У Постникова скулы закаменели. И все-таки хватило сил чуть шевельнуть ими в кособокой ухмылке:

– Вот уж чего не знаю, того не знаю… Я не был с ним.

Стуков всю жизнь исповедовал принцип: даже самый закоренелый преступник – человек. А коли так, имеет право защищаться в единоборстве со следователем, возводить баррикады контраргументов, посылать логические доводы в контратаки. Но заведомой лжи, даже в качестве последней соломинки, Стуков не мог простить никому. В его глазах ложь не только втаптывала в грязь остатки человеческого достоинства, но и глубоко оскорбляла следователя. Коли лжет, значит, далек от мысли о раскаянии и во мне человека не уважает, считает круглым дураком…

И сейчас не сдержался Стуков, повысил голос:

– Знаете, гражданин Постников! И нам это известно. А вы темните, изворачиваетесь!

Четкие скулы Постникова стали вовсе белыми. Нет на его лице ни тени улыбки, и губы еле разжимаются, процеживают слова:

– Что за тон, товарищ Стуков? Меня совершенно не касаются пьянки Касаткина. Он ведь не работал у нас в ПМК… И позвольте, почему «гражданин Постников»? Мне кажется, я могу быть полезен вам лишь в качестве свидетеля и не утратил права на общепринятое обращение «товарищ»!

Ох, не надо Постникову становится в эту позу. Стуков, разом отринув те добрые чувства, которые пытался пробудить в себе к этому человеку, такому, оказывается, заносчивому и такому неискреннему, холодно проговорил:

– Пока свидетель. Но не исключено, что можете стать подозреваемым… Я толкую с вами не ради приятного времяпрепровождения, я выясняю обстоятельства, имеющие непосредственное отношение к смерти Юрия Селянина… Мое постановление о прекращении уголовного дела по факту гибели Селянина отменено…

Щеки и подбородок Постникова стали серо-синими. Стуков налил в стакан воды, протянул ему через стол.

– Что же это за криминальные обстоятельства? – с трудом выдавил Постников.

«Жидок на расправу, Игорь Петрович, – уже от души посочувствовал Стуков. – Мужику не к лицу так размазываться по стенке, даже и виноватому».

– Ну, не впадайте в панику, Игорь Петрович. Подозреваемый – еще не обвиняемый. Доказать еще надо подозрения…

– Так чем же я привлек ваше внимание?

– Тем, что 10 января 1978 года вы, будучи в нетрезвом состоянии, управляли грузовой автомашиной ГАЗ с кузовом, крытым брезентовым тентом, следовали по шоссе, по которому в то же время навстречу вам двигался Юрий Селянин, могли не справиться с управлением автомашиной и совершить наезд на любого пешехода, в том числе и на Селянина…

Постникову показалось, будто что-то оборвалось у него внутри и сердце остановилось.

– Позвольте, позвольте. Это злое недоразумение. Не в моих правилах ненастной ночью, при плохой видимости гонять на машине да еще, как вы утверждаете, в нетрезвом состоянии. Так что, уверяю вас, явное недоразумение.

Стуков тщательно скрывал охватившую его брезгливость: нельзя же так трусливо и неумно врать. Ну, отбивайся, выдвигай правдоподобные версии, но не уподобляйся мальчишке, который с измазанным ртом отпирается, что лазил в банку с вареньем. Василий Николаевич молчал, великодушно давая Постникову возможность собраться с мыслями.

А мысли Постникова мешались. Если бы сейчас в кабинете рухнул потолок или с улицы влетела в форточку шаровая молния, Игорь Петрович был бы напуган и потрясен куда меньше.

Такого оборота – отмены устраивавшего всех постановления Стукова в областном центре – не мог предвидеть даже Федор Иннокентьевич. Пожалуй, одна только Варя, ни во что не посвященная, предчувствовала такой кошмарный исход. Любящее сердце – вещун…

Да еще Лида Круглова давно делала намеки о каком-то краешке их вины, о том, что они могли бы предотвратить гибель Селянина, но не сделали этого…

Тогда он отмахнулся от этих намеков. И вот расплата…

Собрав остатки своего мужества, Постников решил попытать судьбу и сказал:

– Новость действительно ошеломляющая! Помнится, вы, Василий Николаевич, и все кругом были уверены в том, что Селянин – жертва несчастного случая. – Он словно бусы на нитку, нанизывал слово за словом, оттягивал решающий вопрос. И все-таки настало мгновение, когда уже нельзя было не задать этот вопрос: – Только и сейчас не могу я взять в толк: в чем подозревают меня? Пусть смерть Селянина – следствие чьего-то злого умысла. Так ищите убийцу… Но я-то при чем тут, если меня даже не было на этой дороге?

Стуков брезгливо поморщился, но сказал сдержанно:

– Вы настаиваете, что не проезжали в тот вечер по дороге?

– Да. Насколько я помню, так. – Ответ звучал не очень твердо, но Игорь Петрович решил пойти ва-банк.

– Может быть, позабыли? – с напускным сочувствием заметил Стуков.

– Да-да, переезд в трест. Дела, знаете, заботы, занятость…

– Да, да, – понимающе покивал Стуков. – Но есть свидетель, который отлично помнит события того вечера. Вашу машину с брезентовым тентом, которую он ясно видел и которой пользовались в тот день только вы. Видел как раз в тот момент, когда погиб Селянин. И на том месте… Он даже прикинул скорость – километров за восемьдесят вы гнали. Именно недозволенная скорость привлекла внимание этого человека к вашей машине.

– Свидетель!.. Яблоков ваш… Яблоков!.. Только и свету в окошке… Все он видел, все он знает. Одно только забывает, что родственник и Селянину и Касаткину. Значит, заинтересованное лицо. – Тут бы Постникову и остановиться. Но он не смог сдержаться и раздраженно продолжал: – И что он мог рассмотреть с крыльца дежурки – это же метров триста до шоссе, да еще в пургу. Снег мело так, что света белого не видно.

Он произнес эти слова и сразу же пожалел о них. Но было уже поздно. Капитан Стуков заметил с укором:

– Странно как-то у вас получается, Игорь Петрович, нелогично. Поездку свою вы отрицаете, а вот что уличает вас в этой поездке именно Яблоков, вам это доподлинно известно. Еще раз скажу: нелогично и, простите, неумно, Игорь Петрович. Вы же сразу после похорон Селянина отбыли в область, а Яблоков впервые заговорил о вашей поездке через месяц после возвращения из командировки в Хребтовск. И погода в тот вечер вам тоже запомнилась.

– Что же тут нелогичного… Погоду помню, потому что жил в тот вечер. А не запомнить его, согласитесь, невозможно. Что касается наветов на меня Яблокова, бывал-то я в Таежногорске за два года не раз, а здесь, простите, только дворовые собаки о яблоковских догадках не брешут…

Стуков не без внутреннего смущения припомнил свои споры и ссоры с таким настырным Яблоковым, несколько озадаченно сказал:

– В общем-то, вы правы и насчет погоды, и, простите, даже насчет собак… Но все-таки, Игорь Петрович, так сказать, по старой дружбе, я стучусь к вашей совести, ехали ведь вы по шоссе. Так соседствовал вам кто-нибудь в кабине или вы там были один?

– Простите, Василий Николаевич, но ваш вопрос мне кажется провокационным. Я настаиваю на том, что вообще не садился в тот вечер за руль, а вы спрашиваете, кто был со мной в кабине?

– Да полно вам, Игорь Петрович! – строго урезонил Стуков. – Какие там провокации? Мне, право же, стыдно за вас. Следствие располагает данными, что в тот вечер в доме вашей хорошей знакомой Надежды Гавриловны Жадовой был богатый ужин. В нем принимали участие Пряхин, Касаткин, ваша близкая подруга Лидия Ивановна Круглова и вы собственной персоной. Нам известно, что вы в нетрезвом виде вели автомашину, в кабине которой вместе с вами находилась Круглова. Кстати, Лидия Ивановна вскоре после вашего с Чумаковым переезда в область тоже покинула поселок. Перед самым отъездом она призналась близким ей людям, что сидела с вами в кабине, вы ехали по шоссе мимо ДОЗа. Она дрожала, что вы на скорости перевернете машину. Она видела кого-то на дороге, но не думала, не гадала, что кончится все так трагично. Что виновата она перед Юрием сильно… – Стуков смущенно кашлянул и, не щадя больше перед этим двоедушным человеком своего следовательского самолюбия, признался с невеселой усмешкой: – Собаки об этом, правда, как выражаетесь вы, не брехали, но слушок был среди близких вам с Кругловой лиц.

Постникову показалось, что сердце у него оборвалось и рухнуло куда-то далеко вниз. «Лидия успела растрепать свои бредни…» Это печальное открытие лишило Игоря Петровича не только остатка сил, но и дара речи. Он сознавал, что молчать самоубийственно, надо немедленно противопоставить нечто убедительное намекам, да что там намекам – обвинениям Стукова. Но не мог вымолвить ни слова в свою защиту.

И тут Стуков неожиданно бросил ему спасательный круг:

– Может быть, Круглова перепутала чего-нибудь? Так вот, Игорь Петрович, чтоб у нас с вами тоже не возникло путаницы, вы, пожалуйста, припомните тот вечер, скажем, часиков с шести и до отхода ко сну. Восстановите, с кем общались, что делали, когда и как вернулись домой. Напишите все собственноручно. Думаю, вам это не составит труда. Погоду и ту помните отлично, а прочие подробности, конечно, у нас в памяти. Ночь та для всех памятна. А потому мы для точности спросим об этом совместно с вами Круглову и еще кое-кого… И тогда все станет ясно. Мы оба изрядно устали. Ступайте отдохните, подумайте, а утром, пожалуйста, ко мне. Утро вечера мудренее. Продолжим на свежую голову.

3

Пока Василий Николаевич Стуков, все более досадуя на Постникова, безуспешно пытался разбудить в нем совесть и искренность, в соседней комнате Денис Щербаков встретился с очевидцами событий той ночи.

Первым был Владимир Семенович Поляков – водитель машины, которая 10 января 1978 года повезла по домам рабочих вечерней смены ДОЗа. Теперь Поляков был на пенсии, крепко прихварывал. Вошел, с трудом справляясь с одышкой, однако отмахнулся от предложенного Денисом стула и сказал колюче:

– Я о ваших правилах, товарищ следователь, кое-что начитался и по телевизору насмотрелся. Знаю, что вопросы задаете только вы, но позвольте и мне задать вам вопрос, поскольку, извиняюсь, гражданская и человеческая совесть прямо-таки скребут мне душу. Повстречал на днях Степана Касаткина, козырем, понимаешь ты, ходит. И права ему на блюдечке поднесли. Так вот, интересуюсь я, товарищ следователь, да и многие затылки чешут: как же получается, где же здесь справедливость!.. – И не без ехидства прищурился на Дениса. – Так что предупреждаю, куда бы вы следствие ни поворачивали, я от своих прежних слов не отступлюсь ни на шаг. Я ведь не как некоторые, у которых в городе Степан, а на селе Селифан. Да еще к тому же собственные домыслы. Я рабочий человек, хотя и пенсионер, и про знак ветерена на своей груди тоже помню. Был я первым свидетелем по этому делу и останусь им. Я не с крыльца ДОЗа шоссейку просматривал. Я самым первым увидел лежавшего на дороге Селянина, и на моих глазах Касаткин его давнул, а после этого из головы Юрия хлынула кровь… Так какой же здесь к лешему несчастный случай?…

Денис, удивляясь легковерности иных обывателей и живучести предрассудков в таких населенных пунктах, как Таежногорск, учтиво сказал:

– Все правильно, Владимир Семенович. Селянин лежал на дороге, и Касаткин задел его колесом своей автомашины, и кровь после этого хлынула из головы Юрия… Так вот, чтобы следствие не уклонилось никуда в сторону, расскажите все как было тогда, все по порядку. В ту ночь вы оказались как бы впередсмотрящим…

Поляков не без раздражения тем, как ловко и вежливо отвел следователь его вопросы, утвердился на стуле, перевел дух и заговорил:

– Был я, значит, в ту ночь в гараже дежурным. Автобуса у нас нет, людей развозим на грузовой с будкой в кузове. В одиннадцать пересменок на заводе, подал я во двор свою карету. Сели в нее люди, и двинулся я к Катиному логу. Там я высаживал Агафью Мохову… Ехать было тяжело, видимости никакой. Тянул я всего километров на сорок. Проехал минуты две – это чуть больше километра от ворот завода, и тут показалось мне, что на дороге что-то чернеет вроде. Я подумал: уж не березу ли ветром своротило? Притормозил, направил фары. Нет, береза на месте, а рядом с ней поперек дороги чернеет не то человек, не то зверь. Остановился я, значит, выскочил из кабины, стучусь к своим пассажирам в будку: ребята, мол, лежит кто-то на дороге. Ну, повыпрыгивали, присмотрелись: человек лежит, прильнул к гравию, как к подушке. Кинулись мы к нему – и тут сзади бортовой ГАЗ с кузовом под тентом. На такой скорости шарахнул что нас всех только ветром обдало, а он – колесом по лежачему. Того беднягу аж вдоль дороги развернуло. Кровь растеклась по шоссе… Добежали мы до него, ахнули – Селянин Юрий. Пульса нет…

Поляков с усилием выровнял дыхание, долго молчал, видно, снова был мысленно на той дороге.

– Потом я уже узнал, что это Степан Касаткин так его… Только если по правде, то у Касаткина хотя и большая вина, что пьяный гнал километров восемьдесят, а есть хоть маленькое да оправдание. Из-за моей машины не мог он видеть лежавшего Селянина, обогнул он меня правильно, а затормозить уже не поспел, я ведь до Селянина не доехал метров десять…

– Выходит, Владимир Семенович, шоферские права Касаткину, правда, не на блюдечке, но вернули не совсем зря, – с усмешкой заметил Денис, – коли, по вашим же словам, не мог он видеть лежавшего Селянина.

– Нет! Виноват Степан, и крепко. Нас всех он не мог не видеть. Гнал с такой скоростью, что половина моих пассажиров могла на шоссейке остаться.

– Владимир Семенович, то, что могло случиться, но не случилось, закон в вину не ставит. Значит, «скорую» и милицию вызывали сами рабочие?

– Всех опередил Федор Иннокентьевич Чумаков. В ту ночь он какими-то судьбами оказался на заводе. Он и вызвал. Только зачем? Могильщик требовался – и больше никто.

– А когда вы повезли людей по домам, видели вы Чумакова во дворе или в цехе?

– Нет, не заметил.

– Не обратили внимания, в кабинете директора вашего завода были в тот момент освещены окна?

– Вроде бы нет. Стояла темень.

– Когда же в тот вечер вы впервые повстречали Чумакова?

– А когда он прибежал на место происшествия… Хоть и здоровый мужчина, а не хуже наших баб, только что в голос не причитал. Больше всех суетился над Юрием. Даже искусственное дыхание делать начинал. Хотя всем ясно было – это без толку. А потом, когда лейтенант Сомов и доктор Шилов прибыли, он все им твердил про то, как Юрий Селянин сильно пьяным был в вечернем кафе и на ногах не стоял… А еще очень злился на Степана Касаткина. Меня в погоню за ним послал и кричал, что таких мерзавцев, как Касаткин, без суда расстреливать надо на месте. Мне капитан Стуков пенял потом, что не должен был я с места происшествия уезжать, поскольку лейтенант Сомов фиксировал следы случившегося.

– Владимир Семенович, дело прошлое, скажите откровенно, лейтенант Сомов был в нетрезвом состоянии?

– Да, припахивало вроде бы от него. Позже я узнал, что сына он женил как раз. Так что вызвали его со свадьбы.

– Вы подписывали протокол осмотра места происшествия?

– Вроде подписывал чего-то.

– Как по-вашему, все в нем точно указал лейтенант Сомов?

– А чего там указывать-то? Береза эта и сейчас на месте. Я уж говорил вам, Селянин лежал возле нее. А следы? На гравии, да еще в метель, какие там следы.

Денис внимательно слушал Полякова, но в памяти неожиданно очень отчетливо прозвучал, казалось, позабытый уже голос сержанта Родченко – водителя газика в райотделе:

«Чему тут меняться, да еще сильно? Пожалуй, против того только та перемена и есть, что в заплоте ДОЗа, вон там, за кюветом, дыру заделали. А тогда торчала, человек в нее свободно пролезть мог, даже и с плахой».

Еще не полностью осознав важность этой неброской, на первый взгляд, подробности, Денис спросил:

– Значит, никаких особых примет и следов? И заводской забор был в полном порядке, и снежный наст нигде не нарушен?