Текст книги "Отцовская скрипка в футляре (сборник)"

Автор книги: Иван Сибирцев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 30 страниц)

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Капитан Стуков впустил в комнату Круглову, прикрыл за собой дверь и сказал:

– Вот, знакомьтесь: капитан Щербаков – старший следователь УВД.

И включил магнитофон.

Стоявшая перед Денисом женщина была так вызывающе красива и так не к месту элегантно одета, что он только хмыкнул смущенно. В присутствии красивых женщин старший следователь УВД краснел и терялся. А тут еще ситуация, прямо скажем, своеобразная: и высказать свое восхищение нельзя, и глаз отвести невозможно.

Лидия Ивановна безошибочным женским чутьем оценила состояние молодого следователя, но сказала сердито:

– Мне кажется, в этой комнате не хватает еще одного человека. Я предупреждала Василия Николаевича, что подробно расскажу обо всем только в присутствии Чумакова.

Денис стал объяснять, что ее требование пока невыполнимо: очную ставку, по закону, он может устроить лишь после того, как предварительно будут допрошены оба ее участника, то есть она, Круглова, и Чумаков.

– Закон, конечно, что нож острый, – со вздохом сказала Круглова. – А я мечтала, как погляжу в бесстыжие глаза товарища Чумакова. Как выложу здесь правду-матку про то, чего простить себе не могу с той ночи, когда погиб Юра Селянин. – Пристукнула кулаком по колену и со слезами выкрикнула: – Не могу!.. Два года ночь ту проклятую позабыть. Пусть мне тоже не поздоровится… Ведь мог Юрий остаться живым. Он же шел навстречу нам. Останови я машину, ухвати Игоря за руку, когда увидела Юрия, и был бы Юрий живой…

Денис подал ей стакан с водой и сказал настороженно:

– Я не совсем понимаю вас. Вы с Постниковым встретили на дороге Селянина. Каким образом могли вы предотвратить его гибель?

– А так вот и могла. Только струсила в ту минуту. Побоялась сводить под одной крышей Игоря Постникова и Юрия Селянина. Постников ведь знал, что на Селянина я, втайне от Юрия, не могла наглядеться…

Денис посмотрел на Стукова и заметил, как тот пожал плечами: бабья, мол, благоглупость.

– А какая опасность угрожала тогда Селянину?

– Страшная, – сказала Круглова твердо. – Останови я машину, был бы жив Юрий. Ведь видела я, видела ясно, что у березы дожидался Юрия злодей. – И не сдержалась, всхлипнула.

– Какой еще злодей? – сердито спросил Денис, опасаясь, что и эти слезы, и искренние слова – всего лишь уловка для затяжки следствия, для направления его на ложный, никуда не ведущий путь. И упрекнул: – «Злодей!» Слово-то выбрали какое…

– А кто же он еще, как не злодей? Да еще самый лютый. – Звонкий голос Кругловой как бы надломился и звучал вроде бы откуда-то издали, и каждое слово давалось ей с великим трудом.

– Да кто же там стоял, в конце концов, у той березы? – не выдержал Стуков. – Бандит, что ли, уголовник какой, вам известный? Может, Кешка Сморчков – тогдатошная гроза здешних мест? В ту пору как раз объявлен был на него всесоюзный розыск…

– Нет, не гроза… А гордость и краса здешних мест – Федор Иннокентьевич Чумаков, который, по вашим словам, Василий Николаевич, таким товарищам товарищ, что нам с вами на них и взглянуть боязно.

– Как Чумаков?! – разом воскликнули Стуков и Денис.

А Василий Николаевич начал увещевать:

– А ты, девка, не того, не переложила в тот вечер лишку, не примерещилось тебе? Соображаешь, кого называешь?

– Соображаю. Чумаков там был. Это точно.

Денис быстро прошелся по комнате, успокаивая себя, спросил настороженно:

– Прикажете, Круглова, понимать вас в том смысле, что товарищ, – он нарочито выделил голосом это уважительное слово, – товарищ Чумаков затаился в темноте у березы и дожидался идущего по дороге Юрия Селянина, чтобы лишить его жизни? Почему же вы два года назад не сказали об этом?

– Именно так. Чумаков! Затаился и подкарауливал Юрия… – ни секунды не колеблясь, подтвердила Круглова. – А не сказала?… Так ведь меня никто не допрашивал. Все верили: Юрия задавил Касаткин. Да если бы и спросили, не сказала бы ни словечка. Мы с Чумаковым вроде как заложники один у другого.

Стуков, часто мигая, растерянно и подавленно засматривал в глаза то Лидии Ивановне, то своему коллеге, потом шумно отдуваясь, как после жаркой бани, достал носовой платок, обмахнул багровое, взопревшее лицо и сказал хоть и строго, но не очень уверенно:

– Ты что же, Лидия, своими глазами видела убийство?

– Вы что, Василий Николаевич, или уж вовсе не знаете Чумакова? Желаете, чтоб такой пройдоха и ловкач убийство совершил на глазах всего честного народа?

– Значит, это ваши предположения? – с непонятным облегчением спросил Денис.

– Уверенность! И полная. Чумаков даже за березу вильнул, когда мы его осветили фарами. Постников не заметил его. А я усекла и фигуру его медвежью, и шапку боярскую, на всю округу единственную! Василий Николаевич, когда из Ташкента меня вез, объяснил, что Постников не наезжал на Юрия. Да это я и сама знаю. Но Юрка-то мертвый… Кто же мог лишить его жизни? Сердце мое чует – только Чумаков! С чего бы ему ночью в метель прятаться за эту березу в километре от ворот завода. Он и днем мимо нее только на машине проезжал. Таких совпадений не бывает. Чумаков прячется ночью за березой и там же погибает Юрий!.. Мы с Игорем до центра поселка доехали и кроме Юрия и Чумакова никого не встретили. Разве это не доказательство? Или опять старая песня: «Товарищ Чумаков таким товарищам товарищ…»

Денис, свыкаясь с этой ошеломляющей новостью, снова думал: сколь велика порой брешь между доводами так называемого здравого смысла и строгими велениями закона. И, наверное, это очень хорошо, что такая брешь существует… Что прежде, чем доводы здравого смысла и даже убеждения следователя станут формулировками обвинительного заключения, будут не раз взвешены неопровержимые факты, не допускающие никакой двусмысленности в их толковании.

Василий Николаевич Стуков, должно быть, тоже подумал об этом. И спросил недоверчиво:

– Вы что же это, гражданка Круглова, располагаете данными, что у товарища Чумакова были важные причины, чтобы физически устранить Юрия Селянина?

Лидия Ивановна замолкла надолго. Разгорелись на лице красные пятна, будто следы пощечин, потемнели кукольные глаза… И голос изменился, осел, хрипловатым стал…

– Эх, не миновать, видно, во всем колоться… Были у него причины, важнейшие из важнейших. Чумаков молится двум богам. Один бог – власть, должность. Другой – даже повыше первого – деньги. А получилось так, что Юрий Селянин мог этих богов заставить отвернуться от Чумакова.

Лидия Ивановна сидела, подперев руками лицо, смотрела себе под ноги, мысленно снова и снова спрашивала себя: неужели последняя черта? Неужели нет никакого запасного выхода? И в первый раз поверила: да, последняя, отступление невозможно. Вздохнула, подняла бледное лицо, кивнула на жужжащий магнитофон и сказала с вызовом:

– Припасайте побольше пленки, рассказывать буду долго…

2

После именин Аркадия Лузгина, когда Чумаков вскользь упомянул про древесину, поваленную высоковольтниками, Лидия Ивановна в первый раз задумалась: что это?… Перст судьбы? Благословение Рахманкула?

Ее не печалили баснословные убытки, какие несло государство от бессмысленной порчи ценнейшего природного сырья. Всю ночь просидела Лидия Ивановна над листком бумаги, испещренным столбиками цифр. Подсчитывала, зачеркивала столбики, писала новые. Возбужденно потирала руки. Выходило, что прав был тот гостеприимный председатель колхоза: прибыли от перевозки этого бросового леса в среднеазиатские селения намного превосходили доходы денежных дел мастера Рахманкула…

С этой утешительной мыслью и отбыла Лидия Ивановна в Ташкент.

Не прошло и двух месяцев, как Лидия Ивановна возвратилась под крышу родного дома.

– Я теперь, мама, важный человек. Права мне даны такие большие. – Она многозначительно кивнула на привезенный с собой тощий портфельчик. – Вскоре передо мною всяк станет шапку ломать. А ты говоришь, недоучка, балаболка.

– «Не хвались, идучи на рать…» – проворчала Анна Федоровна.

На следующее утро Лидия Ивановна, приняв самый деловой вид, на какой только была способна, явилась в райисполком.

– Здравствуйте. Я – особоуполномоченный группы среднеазиатских колхозов по заготовке для них леса. Вот мои документы.

И, припомнив застольные речи Чумакова, пустилась в пространные рассуждения о вреде бесхозяйственности, в результате которой гибнут тысячи кубометров поваленной строителями высоковольтных линий древесины, о ее поистине золотой ценности. И, конечно же, о дружбе народов, о долге сибиряков помочь хлопкоробам в жилищном и хозяйственном строительстве.

Ответили ей, как того она и ожидала:

– Езжайте к Чумакову, утрясите детали. С нашей стороны возражений нет. – И начертали соответствующие резолюции.

С тем же тощеньким портфельчиком в руках прибыла Лидия Ивановна в малознакомый ей Таежногорск. И надо же случиться такой приятной, а главное – полезной встрече. Не успела Лидия Ивановна сойти с автобуса, как попала в объятия своей еще со школьных лет знакомой, Надежды Гавриловны Жадовой.

– Лидка!

– Надька!

– Ой, какая у тебя шубка миленькая! – Заплывшие глаза Жадовой поблескивали восхищенно. – Удачная цигейка.

Лидия Ивановна приосанилась, но сказала почти равнодушно:

– Нет, натуральный мех.

Взгляд Жадовой вспыхнул откровенной завистью:

– Да, да, конечно. Я не сразу вспомнила, что ты замужем и, говорят, за денежным тузом.

– Я приехала сюда одна.

Жадова, сообразив, что допустила бестактность, попробовала замять неловкость шуткой:

– Ты, Лида, в школу, что ли, снова поступать с таким портфельчиком?

Но Лидия Ивановна, холодно глядя на Жадову, с видимым усилием, точно портфель был набит кирпичами, приподняла его и сказала:

– В этом портфельчике, Надя, все мое будущее. – И добавила загадочно: – А может быть, и твое. Ты ведь, кажется, заместитель начальника станции?

– Уже начальник. – Теперь Жадова не скрывала гордости.

– Тогда мы дружим с тобой, Надежда! Моя Надежда!..

Спустя полчаса, в уютном домике Жадовой подруги шептались о баснословных барышах, какие можно огрести, если весь поваленный людьми Чумакова строевой лес переправить в Среднюю Азию…

– Только вот как его заполучить, строевой-то, – озабоченно прикидывала Лидия Ивановна. – Начальство Чумакова может разрешить продажу только тонкомера да разных древесных отходов.

– Надо искать способы. – Жадова выразительно прищелкнула пальцами. – Сухая ложка, как говорится, рот дерет…

Лидия Ивановна только и ожидала такого намека.

– Ты считаешь, Надя, что Чумаков… – с напускным испугом начала Лидия Ивановна, но тут же заспорила с собой: – А что? Чумаков тоже человек. А человек, известно, ищет где и что лучше… Время дураков бессребреников прошло. В цене комфорт. А даже за маленький комфорт надо платить большие деньги…

Лидия Ивановна говорила и не слышала свои слова. В эти решающие мгновения она видела и слышала своего Рахманкула…

А ее полузабытая школьная знакомая, которая, оказывается, так кстати имеет доступ к бесценным вагонам, казалось, давно ожидала Лидию и этого разговора, подхватила на лету ее мысли.

– Конечно, если ты, Лида, станешь в разных сферах добиваться нарядов и разрешений на лес да вагоны, так до своей старости, может, и добьешься. А если ты, так сказать, подмажешь телегу, так она и скрипеть не будет и пойдет куда надо. И не ты станешь искать наряды и разрешения – они тебя найдут сами.

На этих словах Надежда Гавриловна приостановилась и спросила озабоченно:

– А есть ли чем телегу-то, в смысле, подмазать? Или у тебя одни только полномочия да заклинания про дружбу народов?

– Есть. Есть и полномочия, и чем подмазать телегу есть…

Она замолчала. Думала о том, что предусмотрительно поступила в колхозах, которые она представляла в этом поселочке, поставив им условие, что за каждый закупленный кубометр леса они будут выплачивать ей по десять рублей комиссионных. Хватит, чтобы подмазать и телегу, и вагоны. И себе останется, как говорится, на хлеб с маслом да на чай с сахаром…

Но говорить об этом даже с доброжелательной и щедрой на советы Жадовой все-таки не стоит. Она компаньонка, да в таком деле поостеречься нелишне.

И Лидия Ивановна постаралась увести разговор от опасной темы. И со вздохом призналась:

– Права ты, Надежда… Не подмажешь, не поедешь… И платить надо за комфорт, – и, передавая инициативу разговора Жадовой, сказала: – А боязно к Чумакову с таким делом. Больно он важный и правильный… Может и в милицию сдать!..

Жадова суетливо затопталась по комнате, крыльями взмахивали полы ее халата.

– Да, Чумаков крепкий орешек. Верно: и важный, и правильный. К нему с таким делом не подступишься. Язык проглотишь со страху. – Она метнулась к окну, выглянула во двор и, словно бы рассмотрев там кого-то, возбужденно хлопнула себя по лбу:

– А знаешь, Лида, можно не подступаться к Чумакову, если уж такой мандраж перед ним. Есть у меня, понимаешь, на примете один здешний парень – Юрий Селянин. Работает в отделе снабжения в хозяйстве Чумакова. И вообще, говорят, Федор Иннокентьевич очень ценит его. Приглашу-ка Селянина на пельмени…

– Ой, Надька, век тебе не забуду такую услугу…

А увидела Юрия Селянина и чуть не позабыла про все дела. Бывают же такие казусы в бабьей жизни. Кажется, ничем этот Юрий не взял – ни ростом, ни статью, ни красотою лица. А как вошел, как взглянула на него Лидия Ивановна, так будто жаркой волной окатило ее.

Не отводила от него заблестевших глаз и вдруг, чего уж давно не случалось с нею, покраснела, поймала в себе желание оплести руками шею этого парня, притиснуть его к себе, обжечь поцелуями еще мальчишеское лицо. Пусть будет что будет. Пусть судят и пересуживают здешние кумушки занятную новость про то, как не первой молодости баба совратила и закружила желторотого юнца… Надька-то Жадова с какой ухмылочкой поглядывает. Почуяла, стерва! Бабы на такие тайны ох как догадливы…

Будь прокляты эти придуманные во зло нормальным людям бесконечные «нельзя». Открыться в любви приглянувшемуся парню – нельзя. Делать деньги, как делал их Рахманкул, – нельзя. Жить на эти деньги в полное удовольствие, жить так, чтобы все лопались от зависти, – опять нельзя. ОБХСС не дремлет…

Лидия Ивановна неприязненно покосилась на Жадову, потом на Селянина, удивленно взиравшего, с чего бы такая гордая и красивая баба то краснеет, то бледнеет, – и сказала ласково:

– Будьте нашим гостем.

Юрий охотно ел пельмени, еще охотнее прихлебывал из рюмочки коньячок и беседу вел самую интеллигентную: об изъянах и достоинствах наших и зарубежных вокально-инструментальных ансамблей, фигурном катании, киноактере Михаиле Боярском…

А в душе недоумевал: с чего вдруг затащили к себе в дом эти малознакомые ему старухи, уставили стол коньяком, дорогими закусками, кормят, поят, слушают будто мудреца, и смотрят такими глазищами, что аж озноб продирает.

Лидия Ивановна, всегда уверенная в своей красоте и неотразимости, чувствовала себя отвергнутой: милый, но неказистый Селянин не обращал на нее никакого внимания.

Лидия Ивановна пожирала глазами этого птенчика и мысленно клялась: когда осуществятся ее планы и у нее будет много денег, она непременно купит, что бы это ни стоило, эти руки, эти глаза, эти губы. Только ради этого и стоит затевать то, что задумала она…

Наконец Жадова согнала со своего лица блаженную улыбку, с какою слушала излияния Селянина, и сказала озабоченно:

– Юрий, значит, такое дело. Гостья наша, Лида, значит, сюда не на побывку приехала, а по государственной надобности. И нужна ей наша помощь.

Юрий положил вилку, отодвинул рюмку:

– Какой же я в государственных делах помощник? Я человек маленький.

– Не такой и маленький, если разобраться, – назидательно начала Жадова. – Снабженец! – Она вскинула к потолку пухлую руку. – К тому же запросто вхож к одному влиятельному человеку.

– К Федору Иннокентьевичу, что ли? – Юрий приосанился. – Верно, у нас с товарищем Чумаковым все нормально, все по уму. А чего требуется? Какая помощь государству? Экскаватор, может? Или кран? Мне запросто замолвить словечко.

– Ты лучше, Юрий, замолви, чтоб принял Чумаков нашу Лидию Ивановну. Да поласковее. Лес ей, понимаешь, нужен, который валите на просеках. Не абы какой, а деловая древесина.

– Лес! – Юрий оживился. – Я обязательно передам Федору Иннокентьевичу. Обещать ничего не могу, но товарищ Чумаков частенько насчет леса беспокоится: как наладить его сбыт, поскольку бесхозяйственность и порча народного добра.

3

Но или плохо объяснил Юрий Федору Иннокентьевичу нужды Кругловой, или основных дел у него было невпроворот, только встретил он Лидию Ивановну холодно. Едва кивнул начальственно, ткнул пальцем воздух, указуя на стул. А когда Лидия Ивановна с ослепительной улыбкой сказала, что они знакомы: встречались на дне рождения архитектора Лузгина, он лишь плечами пожал безразлично, буркнул: «Возможно». Когда же Лидия Ивановна стала пространно излагать цель приезда в Таежногорск и, желая угодить Федору Иннокентьевичу, его же словами заговорила о нетерпимости к бесхозяйственности и о дружбе народов, помянула о том, что запаслась разрешением райисполкома, он прервал ее властным тоном:

– Короче, гражданочка, короче. Селянин, – Чумаков кивнул на присутствовавшего при их встрече Юрия, – описал мне вашу миссию. И в райисполкоме против продажи вам леса действительно не возражают. Полагаю, не возразят и в тресте. Но я еще на всякий случай свяжусь с главком. Договоримся сразу с вами так: меня ваша коммерция не касается совершенно. Меня по этим вопросам беспокоить не надо. Для решения таких непроизводственных задач у нас существует товарищ Селянин. Так что держите связь с ним. А вообще… Он сделал паузу и энергично пристукнул ладонью по столу: – Я дам только порубочные остатки. А ваше дело найти рабочих разделать лес на просеках, вывезти на станцию, изыскать вагоны, погрузить и отправить по адресам. Нас, то есть механизированную колонну, эти ваши операции не касаются абсолютно. Меня интересует только, чтобы все было по закону. Чтобы имелся договор с колхозами, оплата была предварительная и по чековым книжкам. Вам все ясно? Деньги на кон – и лес ваш.

Лидия Ивановна, подавленная жестокостью этих условий и сложностью разом рухнувших на нее проблем, пролепетала:

– Ясно, Федор Иннокентьевич.

– Ну, коли ясно – по рукам, – удовлетворенно подытожил Чумаков. – Ты, Селянин, отвези гражданку, покажи ей лес на Ганиной гари. Дальнейшее – ее дело.

– Ганиной гари?! – привстал опешивший от чего-то Юрий.

– Именно на Ганиной, – подтвердил Чумаков.

Вдоль просеки шуршали, встряхивали колючими лохмами красностволые сосны. Взвывая мотором, газик подпрыгивал на ухабах и оплетавших просеку корневищах.

Лидия Ивановна в лад этим прыжкам раскачивалась на переднем сиденье и через плечо косилась на сидевшего сзади Юрия.

Да, видно, не властна была над Селяниным даже модная телепатия. Не доходят до него мечты и мысли Лидии Ивановны. Сидит, будто проглотил аршин, насвистывает что-то и даже бровью не поведет.

– Ты, Юрий, всегда такой? – игривым голосом осведомилась Лидия Ивановна.

– Какой такой? – Лицо Юрия каменное. Ни улыбки на нем, ни оживления.

– Серьезный. Угрюмый, – ответила она. А так хотелось сказать: «Чурбан бесчувственный. Пень равнодушный».

– Всегда.

– Да парень ты? Или только так носишь штаны? – зло выпалила Лидия Ивановна и под смех шофера, перед самым носом Юрия, будто в пляске, повела открытыми полными плечами.

А ему все трын-трава. Мямлит, словно спросонок:

– Говорят, парень.

– Кто говорит, тот, может, и проверил. А меня берет сомнение…

Но Юрий то ли сделал вид, что не расслышал ее игривых намеков, то ли были они ему «до лампочки», сказал деловито:

– Все. Приехали. Вот Ганина гарь. Выбирайте товар.

Лидия Ивановна, разом позабыв об уязвленном женском самолюбии, осмотрелась вокруг и едва не вскрикнула.

По обе стороны просеки ровно яростный ураган пролетел. И выворотил из земли корявые березы, тонкостволые осинки, кустарник-недоросток. Свалил, смешал все беспорядочной грудой, намертво переплел ветки, раскорячил иссохшие корневища.

Такой бурелом, завалы этакие не всякий бульдозер осилит, и даже в безлесной Средней Азии никому не нужна эта труха. За такую древесину колхозы не только не оплатят комиссионных, но и саму поставщицу прогонят взашей.

Лидия Ивановна еще раз обвела взглядом груды лесных завалов и, разом позабыв взлелеянную в душе нежность к Селянину, едва сдерживая душившие ее гневные слезы, яростно сказала:

– Ты это куда меня привез, безобразник?!

– Не ругайтесь. Привез, как было при вас приказано товарищем Чумаковым, на Ганину гарь.

– А зачем мне эти банные веники? – Лидия Ивановна всхлипнула.

– Так это же тонкомер-дровяник. Да и не мое это дело. Товарищ Чумаков приказал, я исполнил.

– Исполнил! – вспылила Лидия Ивановна. – Молод ты, парень, шутки шутить надо мной. Ты меня не на гарь эту Ганину, ты меня в Красный лог вези. Знающие люди говорят, у вас там лесу этого припасено много. Да настоящего, строевого, сухонького… Мне такой подавай.

– Не было указаний насчет Красного лога.

Лидия Ивановна уловила в спокойном ровном тоне Юрия какую-то неуверенность, заминку. Ей даже показалось, что Юрий пытается скрыть от нее, что какие-то указания, причем именно относительно Красного лога, Чумаков все-таки дал ему. Тогда Лидия Ивановна, страшась в душе спугнуть везение, получить отпор от этого увальня, сделала решающий шаг в своей жизни. Впрочем, то, что это был решающий шаг, Лидия Ивановна в полной мере осознала лишь сейчас. А тогда, отведя Юрия в сторону от шофера, сказала:

– Ты вот что, Юрий Селянин… Послушай теперь мои указания… Давай-ка мы с тобой так поладим: я начинаю отгрузку строевого леса из Красного лога. Ты, как представитель мехколонны, оформляешь акт честь по форме, что это тонкомер и ничто другое и что взят он из Ганиной гари. Столько-то кубометров. И, как полагается, даешь на утверждение товарищу Чумакову. Я по чековым книжкам оплачиваю этот лес, как тонкомер. А в благодарность за вашу любезность за каждый кубометр товарищу Чумакову по два целковых, а тебе за старание по полтиннику.

Сказала и попятилась: вот сейчас этот непробиваемый Юрий Селянин заорет: «Вы что?! Взятку предлагаете?! И кому? Самому товарищу Чумакову?!» Да еще кулаком даст по физиономии вместо поцелуя…

Но Юрий сказал деловито и спокойно, ровно о решенном давно и прочно:

– Товарищу Чумакову – три рубля, мне – рубль.

– Не жирно ли? – азартно, будто с торговцем арбузами на ташкентском базаре рядилась, радостно возразила Лидия Ивановна.

– Дело ваше, – невозмутимо сказал Селянин. – Как говорится, у нас – товар, у вас – купец. Жирно – пользуйтесь этой вот Ганиной гарью. У нас тоже свой риск и свой расчет. И на этот риск товарищ Чумаков меньше чем за трешку не согласен.

Через три дня Селянин отвез Лидию Ивановну в Красный лог, отмерил ей тысячу кубометров строевого леса, деловито пересчитал тысячу рублей для себя и три тысячи для Чумакова. Рассовал их по разным карманам и сказал:

– Федор Иннокентьевич велел сверху прикрыть тонкомером.

Так все и началось…

– И как долго продолжались ваши коммерческие отношения с Чумаковым? – спросил Денис, выслушав исповедь Лидии Ивановны.

– Три года. До перевода отсюда Чумакова. И до убийства Юрия Селянина. Вернее, до того дня, когда Юрий наотрез отказался провести последнюю операцию. Как ни нажимал на него Чумаков, как ни упрашивала я, Юрий ни в какую. Это обошлось мне в десять тысяч моих комиссионных. Я ведь предварительно оплачивала покупки, а после смерти Юрия его преемник отмерил мне один дровяник. В полном соответствии с договором. Я вынуждена была проглотить эту пилюлю: погрузить и отправить тонкомер адресатам, тысячу кубометров. На этом мои полномочия закончились. В колхозах мне было сказано, что такой товар им не нужен. А что я могла сделать? Ведь не было в Таежногорске ни Селянина, ни Чумакова.

– Сколько всего вы закупили леса?

– О, мы вели дело с размахом! – На мгновение в погасших глазах Лидии Ивановны зажглись искорки былого азарта. – Отгрузили за это время четырнадцать тысяч кубометров.

– Спасибо, Лидия Ивановна, вы говорите правду, – думая о том, что жестокой правдой против Чумакова, должно быть, являются все показания этой «деловой женщины», сказал Денис. – Привлеченные капитаном Стуковым эксперты установили, что в числе этих четырнадцати тысяч свыше двенадцати тысяч кубометров деловой древесины. Остальное – действительно тонкомер, или, как называют его специалисты, – дровяник. Материальный ущерб, нанесенный государству вашей преступной группой, составляет свыше ста двадцати тысяч рублей. Согласны вы с этим?

– Об этом спросите Чумакова. Он знает цену каждому кубометру. Я платила по ценам, указанным в счетах.

– Следовательно, Чумаков получил от вас за эти двенадцать тысяч кубометров деловой древесины, – начал Денис, но Круглова перебила его:

– Чумаков получал оптом за всю древесину, независимо – деловая она или какая. Я передала для него Селянину сорок две тысячи рублей.

– Послушай, Лидия, – задвигался на своем стуле Стуков, – а ты не допускаешь, что этот самый Юрий только работал под Чумакова и прикарманивал все эти день?

– Больно уж хочется вам, Василий Николаевич, хоть за уши да вытащить Чумакова из грязи, – с усмешкой сказала Круглова. – Конечно, деньги, они такие, они липнут к рукам. К тому же Юрия спросить уже ни о чем нельзя. Чумаков позаботился об этом. Да только никак я не допускаю, чтобы такой деляга, как Чумаков, без всякого личного интереса так оплошал и допустил такую халатность, что у него под носом возили из Красного лога чуть не корабельные сосны, а он подмахивал акты Селянина о том, что возят дровяной осинник из Ганиной гари. Да и сам не раз наезжал в Красный лог, видел своими глазами. Можете спросить об этом его персонального шофера. – Круглова тяжело вздохнула и добавила: – Хотя, наверное, зря я требовала с ним очную ставку. Обставил он свою безопасность железно. Я ведь ни разу с рук на руки не передала ему ни рубля. И вообще виделась с ним редко. О деньгах разговора не вели никогда. А Юрия, через которого делалось все, нет в живых. И выходит, что я перед таким высоким лицом клеветница и оговорщица.

Казалось бы, еще после допроса свидетеля Яблокова, после встречи в конторе ГШК с Афониным и другими закралась у Дениса робкая, но не дававшая покоя мысль о том, что Федор Иннокентьевич Чумаков, если не прямо, то косвенно имеет касательство и к гибели Юрия Селянина, и к загадочному, на первый взгляд, интересу среднеазиатских колхозов к лесу-тонкомеру. Мысль эта не давала покоя, приходилось сопротивляться ей, отгонять… А после встречи в этом кабинете с самим Чумаковым неловко было даже заподозрить в чем-нибудь такого сильного и гордого своим делом человека. Но сейчас эта женщина напрямую подтверждает самые дерзкие предположения следователя…

– Лидия Ивановна, по вашему трудовому соглашению, колхозы выплачивали вам по десять рублей комиссионных за каждый купленный вами кубометр. За что такая щедрая оплата?

– Ребенку понятно, – усмехнулась Круглова. – Древесина эта в тайге, обделать ее, хоть бы те же ветки обрубить, погрузить на машины, доставить на станцию, погрузить на платформы. А даром делать никто ничего не станет. Ну, и мне вознаграждение за труды. Я ведь тоже не из энтузиазма старалась. Мне тоже полагается зарплата. Мои заказчики сказали: хочешь – всю десятку положи себе в карман и сама на закорках таскай бревна, хочешь – раздай до копейки. Но доставь нам эти кубометры. Распоряжайся комиссионными по своему усмотрению.

– Ну, и как же вы ими распорядились? Документами подтверждено, что вы получили от колхозов сто двадцать тысяч рублей.

– Правильно, больше ста двадцати тысяч, – кивнула Круглова. – А должна была получить сто сорок. Подкузьмил Селянин… А куда ушли? Считайте… Чумакову, как я уже сказала, больше сорока двух тысяч. Селянину – больше двенадцати, Пряхину и Жадовой – больше восьми, тысяч двадцать пять на круг за разделку и за погрузочные работы. Сколько там остается? Около сорока тысяч. Это, значит, мне. Все-таки кооперативная квартира, колечки, сережки, ну и светская жизнь. Словом, ребятишкам на молочишко… – Тяжело вздохнула и призналась: – Только это пустые слова… Нету у меня ребятишек. А деньги как пришли, так и ушли…

– А вам не кажется, что вы позабыли упомянуть Игоря Петровича Постникова, – напомнил Денис. – Ведь немалая часть погрузочных работ осуществлялась с помощью Постникова.

– Этого голубка не припутывайте сюда, – почти умоляюще сказала Круглова. – Чистый голубок он. Не получал он ни копейки. Как-то заикнулась, что, мол, колхозы могут ему сверх оклада выплачивать премиальные, так он прямо рассвирепел: «Не вздумай Федору Иннокентьевичу заикнуться об этом. За такие премии судить будут и тебя и меня». Тогда я к нему с другой стороны… Ко дню рождения браслет к часам презентовала. Потом и не рада была. Игорь мне его чуть в лицо не швырнул и закричал: ты что меня за Альфонса принимаешь?! Чудной он, Игорь этот, как в церкви говорят: невинный отрок. И откуда такие берутся?… Месяц я после этого браслета избегала его, к телефону не подходила. А с вывозкой леса прижало. Но тут Игорь сам пришел. Простила я его за невежество с радостью. Не за деньги старался Постников. Мне стоило только бровью повести – и он бы сам на загорбке бревна эти с просеки на станцию поволок и уложил на платформу.

Василий Николаевич Стуков, все это время задумчиво молчавший, сказал грубовато:

– Ты вот что, Лидия, ты уж извини на резком слове. Да только объясни начистоту: ты вот здесь свою любовь с первого взгляда к Юрию Селянину расписывала. Так, может, эта любовь такая же, как твоя любовь к Постникову? Чтобы, значит, тебе бровью повести, а он за тебя и в огонь, и в воду? Может, все для того, чтобы сберечь лишний рублик на кубометре?

Разом побагровевшая Круглова с усилием заглотнула слезы, но сказала твердо:

– Конечно, я виновата. Да только оскорблять меня не положено. И вы это знаете. Но раз уж вы, дядя Вася, запустили такой вопрос, я отвечу, как земляку… Верно, мужиков в моей жизни было много. И молодых, и постарше. А вот Селянин Юрий, хоть и не был моим, один он такой в моем сердце. И поведи он бровью, только намекни мне: мол, брось, Лидия, свое поганое ремесло, уедем с тобой на край света… Я бы с ним прямо от Надьки Жадовой, еще при первой встрече, хоть в тундру, хоть в пустыню, и от денег отказалась бы бешеных…

Она посидела, подперев руками лицо, потом сказала Денису:

– Могла бы я потянуть резину, поломаться, покуда бы вы искали доказательства. Нашли бы, конечно, я понимаю. Но я сама все рассказала. А почему сама, спросите?… Есть у меня три причины: страх сжирал меня за коммерцию, и даже в жарком Ташкенте колотил озноб. Понимала, что не миновать расплаты. Знала и другое: не остановится Чумаков. Вкусил сладкой жизни. Она ведь как паутина… Со мной обошлось, с другими наколется. Значит, размотается клубок, и меня тоже к ответу!.. Вторая причина – смерть Юрия простить себе не могу. А третья – главная: не могу, чтоб Чумаков процветал на чужих костях. До меня ведь в Ташкент слух дошел, будто совсем уже решено забрать его на работу в Москву. Значит, будет он и в больших чинах, и при больших деньгах, и не захлебнется Юркиной кровью. А это, граждане следователи, не по-человечески. Земля остановится, если случится так…