Текст книги "Полное собрание стихотворений"

Автор книги: Иван Хемницер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

И, за порок браня, сам браненым бывает.

Кто, говорят, ему такое право дал,

Чтоб он сатирою своею нас марал?

Вот как твои теперь злодеи рассуждают,

И о тебе вот так они все заключают:

Он хитрый человек, опасный, вредный, злой.

И бегают тебя, как язвы моровой.

Другие хоть в тебе тех качеств не находят,

Да только вот тебе в проступок что приводят:

Пускай бы, говорят, что хочет он писал,

Да только б никого лицом не называл,

В смертельный грех тебе сие одно считая,

Но, впрочем, разные их толки оставляя,

Я тоже говорю, что в этом ты не прав.

Ты, вором Вредова в сатире въявь назвав,

Ему назвать других воров чрез то мешаешь

И способов его чрез это всех лишаешь,

Чтоб собственный порок на ближнего сложить

И многих и других с собою обличить.

Пожалуй, этого не делай ты вперед.

Тот, кто сатирою порочных осмехает,

Не называя въявь, число их умножает:

Всяк на свой счет тогда насмешку ту берет,

Кто внутренно себя виновным признает.

Когда же именно кого ты называешь,

Как будто большего числа глупцов не знаешь,

И тот, кто от твоей сатиры бы дрожал,

Подумает: «Я прав, меня он не считал».

Вот Рубов, например, Косницкий, Канпаровский,

Весевкин, Ликошев, Храстов и Флезиновский,—

Все, сколько б ни было писателей дурных, —

Когда б не на́звал ты всех поимянно их,

Ужли дотудова б они так дерзки были

И собственну хулу к другим бы относили?

Какой ты человек! Что, разве мудрено,

Когда им знания и вкусу не дано?

Когда б ворона крик свой гнусным почитала,

То б с пеньем соловья его бы не мешала.

А это сносно ли со стороны сносить?

И дерзость надобно такую прекратить.

И там, где соловьям вороны петь мешают,

Там без пощады их и ловят и гоняют.

А что бездельников кольнул я пером, —

Кто честен, думаю, не будет мне врагом.

Когда бы на меня кто, например, озлился,

Что мной глупец или бездельник обличился,

То стану и его равно подозревать

И тож бездельником или глупцом считать,

И имя и дела его изобличая.

А если про кого хоть явно не скажу,

Тихонько на того хоть пальцем укажу,

Дам свету знать о нем, дела его вещая,

Такими новые картины умножая.

ПИСЬМО{*}

Вот как, мой друг, судьба играть изволит нами;

Мы нехотя ее окованы цепями.

Я полагал было себя определить,

Чтоб сходно с склонностью моею век прожить:

В науках, например, приятных упражняться

И светских всех сует как можно удаляться,

То с равнодушием об оных размышлять,

А иногда пером их тайно осмеять

Да Львов мне не дал жить, как жить бы мне желалось

(Отчасти он и прав, мне после показалось).

«Послушай, – он сказал, – совета моего:

Без денег ум не ум и знанье ничего,

А от наук одних ты не разбогатеешь

И потеряешь то еще, что ты имеешь.

Стихам себя хотя утешно посвятить,

Да бойся по миру ты от стихов ходить.

Нет, сделай наперед себе ты состоянье».

Итак, вхожу теперь в большое то познанье,

Как деньги, сильну власть всего, приобретать

И ими всем тогда по воле управлять.

Представь себе, что я чрез деньги делать стану:

Всё будет моему покорствовать карману.

Вот первое, что я хочу тогда начать:

Хвостов подкуплен быв Фонвизина ругать,

Я передам ему, чтоб больше не бранился,

Стихи бы не срамил и сам бы не срамился:

«Чем больше будешь ты Фонвизина бранить,

Тем больше будешь ты его чрез брань хвалить.

Ты сам его, скажу, хоть втайне почитаешь,

Да въявь затем бранишь, что плату получаешь».

И мой Хвостов тогда не только замолчит,

Но брань подкупщику он тут же сочинит.

В театрах, например, я сколько их ни знаю,

Так неустройство в них большое примечаю;

А чтоб порядок в них с устройством виден был,

Я <в> ложи и партер за всех бы уплатил

И впуск позволил бы иметь по рассмотренью,

Сказавши зрителям-невежам к устыженью:

«Вы, кои Талию сбираетесь смотреть,

Уж полно вам пред ней в невежестве шуметь,

Слова ее глушить рассказами своими

И зрителям скучать нелепостьми такими

Те, кои, зная вкус в игра́х богини сей,

Приходят ей внимать, а не шуметь пред ней, —

А вы, сюда вошед зачем, не зная сами,

Ступайте тешиться вы с прочими глупцами.

Театр вам говорит: ступайте прочь отсель

Смотреть на игрища в опальный карусель!»

Вот так бы всяко зло, где только показалось,

Чрез выкуп деньгами всё больше уменьшалось

Карману царскому, ты скажешь, должно быть,

Когда чрез деньги зло хотеть всё выкупить,

Нет, силам буду я своим собразоваться;

Иному злу уж злом и будет оставаться.

Когда б казна царей зло выкупать могла,—

Так уж давно следов не видели бы зла.

ОДА НА ПОДЬЯЧИХ{*}

Подьячих всяк бранит, поносит

И род их плутовским зовет

И им в ругательство возносит,

Что меры их бездельствам нет,

Что будто всяк от них страдает

И от крючков их погибает,

Что, словом, все беды от них —

Вот как описывают их.

Однако, прямо коль признаться,

Напрасно столько их бранят,

Досадуют на них и злятся,

Казнить и вешать их хотят.

Я тотчас пользу их представлю

И вас самих сказать заставлю —

Не в пользу ль многим плутни их,

Хотя и злобствуют на них?

Иные случаи бывают,

Где нужна много помощь их, —

Тут просят их, тут и ласкают

 И вспоможенья ждут от них,

Коль перетолковать уставы,

Коль превратить закон и правы

Иль обмануть в суде судей

Для пользы собственной своей.

Когда на конной торг бывает

И если лошадь кто купил,

Указ тогда повелевает,

Чтоб пошлину тот заплатил

Но если дорог конь случится,

Ведь пошлиною разорится

Подьячий тотчас даст совет.

Конь в сто рублев за рубль пойдет.

Когда кто в плутнях обличится,

За кои самый кнут грозит,

С подьячим должно подружиться:

Он плутни в честность превратит,

Он по указам обвиняет

И по указам оправдает:

Что криво – назовет прямым,

Что прямо – назовет кривым.

Напрасно на подьячих взносят,

Чо взятки будто бы дерут,

И честь подьяческу поносят, —

Они отнюдь их не берут.

Все вот о них что утверждают

И вот чем пуще нападают,

Ссылаясь на указы в том,

И все хотят, чтоб их кнутом.

Указы взятки запрещают

И строго взыскивают их;

Подьячие и наблюдают

Законов строгость точно сих:

Брать взятки взятками не можно

(Вот что заказано неложно),

Подарки же по дружбе брать —

На то указа не видать.

Не должно на подьячих злиться

И честь их столько порицать,

Когда просить от них случится,

Чтоб в ну́жде помощи подать.

Бояра сами их не любят,

Но почесть им они ж сугубят,

Чтобы напастей избежать

И от крючков их не страдать.

Подьячие весьма полезны,

Хоть что про них ни говорят:

Они бездельникам любезны,

Пусть честные их все бранят.

Давно б иной кнута отведал,

Давно б законов власть изведал,

В бездельствах ставши обличен,

Не быв подьячим защищен.

Итак, к подьячим прибегайте,

Которым кнут и впредь грозит,

Как можно взятки им давайте:

Они спасенье вам и щит;

Они вам век защитой будут

И вашу дружбу не забудут,

Доколь пребудет в них живот

И их не изведется род.

ОДА НА НЕИСТОВСТВА ЛЮДСКИЕ{*}

Воображая прямо свет,

Ужасен мне он станови́тся,

Что добродетели в нем нет,

Что всюду зло лишь только зрится.

Мы люди – и губи́м людей,

Затеи злы – против затей,

И зло от нас и к нам стремится.

Кого сегодня мы браним,

Кого сегодня порицаем,

С тем завтре ж дружно говорим,

Того же завтре мы ласкаем

И ту же поврежденну честь,

Сплетая нову ложь и лесть,

Честей всех лучшей называем.

В обманах вечных жизнь ведем,

От лести к лести переходим

И только в обращеньи сем

Мы утешение находим.

Кого как лучше провести,

Других столкнув, себя взвести, —

Вот в чем мы век свой весь проводим.

Воззря на тьму неистовств сих,

На страшны действия людские,

На гнусность дел и мыслей их,

На их сердца и души злые,

Я человечества страшусь;

Сам человек, себя боюсь,

И тени страшны мне людские.

ОПИСАНИЕ ЧАСТНОЙ СКУПОСТИ{*}

«Кремнев в отчаяньи! Что сделалось ему?

Поможем, братцы, мы несчастному сему.

Что сделалось тебе, Кремнев?» – всяк вопрошает,

Кремнев лишь то твердит и только отвечает:

«О, горе мне! беда! и зляе всех мне бед!

Час о́т часу уж день короче станови́тся.

Так сколько должно свеч сожечь, чтоб осветиться!

Пришло именье всё мне положить на свет.

Вот что меня теперь терзает, мучит, рвет.

Лишь вспомню – как ножом по горлу кто черкает

И всю мою во мне утробу раздирает».

Так, помощи тебе не можно учинить,

Коль хочешь зимний день ты в летний претворить.

ПЕРЕЛОЖЕНИЕ ПСАЛМА ЛОМОНОСОВА{*}

Можно ли, что обитает

В доме светлом близко звезд,

Что из смертных населяет

Пребыванье злачных мест

Тот, кто ходит препорочно,

Криво на людей глядит

И коварным сердцем, точно

Как язы́ком, говорит;

Кто словами всех прельщает,

А на деле всем во вред;

Сети хитрые сплетает,

Чтобы в них увяз сосед;

Призирает всех лукавых,

Гонит искренних рабов

И притворством всех неправых

Держится коварных слов;

Дел прегнусных не стыдится,

Людям тьму сплетает бед,

И тем больше веселится,

Чем он больше сделал вред.

РАЗНЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

ОДА {*}

НА СЛАВНУЮ ПОБЕДУ, ОДЕРЖАННУЮ ПОБЕДОНОСНОЮ АРМИЕЮ ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА НАД НЕПРИЯТЕЛЕМ ПРИ ГОРОДЕ ЖУРЖЕ, И НА ЗАВЛАДЕНИЕ ОНОГО ГОРОДА ФЕВРАЛЯ 4-ГО ДНЯ 1770 ГОДА

Воспой, о Муза! снова ныне

Дела героев росских нам,

Что в славу нашей монархи́не,

Дай волю разным голосам.

Делам ее примеров нет,

Чему дивится целый свет.

Что сделать веки не могли,

То малая частица оных

Днесь учинила в самых новых,

Где чудеса произошли.

Как на бурливом океане

Волны за волнами бегут,

Так славные днесь россияне

Победу за победой ждут.

Когда орканы разъяренны,

А разъярясь, неутомленны

И в недрах океана рыть.

Подобны россы сим орканам,

Что с Мустафою агарянам

Грозят их гибелью покрыть,

Трясенье за трясеньем стало

У них от росских сильных рук,

И ужас, страх им удвояло

Екатерины имя звук.

Тут попраны совсем злодеи,

Истреблены их все затеи,

И бегством мало лишь спаслось:

Российски Марсовые дети

Мечом что не достали в сети,

В Нептунов край отправилось.

Минерва, россов героиня,

Премудрость воинам соделить,

Их неусыпна монархиня,

Чтоб стадо сра́цин поразить.

Марс с мусульманами играет,

Как прах повсюду рассевает

Посредством росских громов сил.

Уж не толпами в россы рвутся,

Нет, бегством, думают, спасутся;

Но кто из них не жертвой был?

Так в мире действует Спаситель,

Храня против неверных сил,

Своей всей церкви защититель,

Екатерину укрепил

Десницею над вра́гом сильной,

Премудростию изобильной,

Чтоб мусульманов покорить.

Се ныне вся Европа видит,

И весь земной наш шар услышит,

Чтоб Мустафе покорну быть.

Восхищены днесь подданны́е,

И слезы радости текут;

Играют лиры согласные,

Монархине хвалу поют.

Брега Невы-реки смеются,

Воздвигнуться с своих мест рвутся,

Свои тем чувства доказать.

Во всех сердцах пылает радость,

Предметы мыслей, воинов храбрость,—

Чем вовсе Мустафу пожрать.

Виват! все дети возглашают,

Екатерина, наша мать,

И агарян тем ужасают,

Стремясь оружием попрать.

Враги хоть сильно разъяренны

И от врагов же поощренны,

Мнят тьмою толп победу взять;

Но лишь едва на то польстятся,

Как воины россов все стремятся

Самих их обращати вспять.

От ига агарян жестоких

Валлохия свобождена,

Твоих слез ток унять прегорьких

Державе Росской вручена.

Молдавия, как ты страдала,

С тобою купно воздыхала;

Но век сей грозный ваш протек.

Россия всех вас избавляет,

От тяжких бре́мян свобождает,

Что Мустафа носить прорек.

Уж агаряне днесь теряют

Обширность областей своих,—

Герои россов их лишают,

Побед распространяя сих.

Валлохию не удержали,

Как Хотина лишенны стали,

Сколь ни был сильно укреплен.

Мустафа с ужаса трепещет

И мнит, что он еще обрящет,

Как будет Стамвуля лишен.

ОДА {*}

НА СЛАВНУЮ ПОБЕДУ, ОДЕРЖАННУЮ ПОБЕДОНОСНЫМ ОРУЖИЕМ ЕВ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА НАД ТУРКАМИ И ТАТАРАМИ ПРИ УСТЬЕ РЕКИ КАГУЛЫ, ПОД ПРЕДВОДИТЕЛЬСТВОМ ЕГО СИЯТЕЛЬСТВА ВЫСОКОПОВЕЛИТЕЛЬНОГО ГОСПОДИНА ГЕНЕРАЛ-ФЕЛЬДМАРШАЛА ГРАФА ПЕТРА АЛЕКСАНДРОВИЧА РУМЯНЦЕВА, ИЮЛЯ 21, 1770 ГОДА

О день, геройством освященный!

О беспримерный день в веках!

День, славою неизреченный!

Величественный день в делах!

Который показать вселенной

Триумф каков сей несравненный,

Поднесь, как чудо, сохранил;

Дабы героям предоставить

Российским, коих бы прославить

Премудрость, мужество и сил.

О торжество неизреченно,

В восторг влекущее весь мир!

Воспеть геройство несравненно

Устрой своих, о Муза, лир!

Воспой героев несравненных

И прославляй тьму дел отменных;

Во все страны́ концов земных

И естеству и всей природе

Яви и дай узреть в сем годе,

Что нет подобных им других.

Как ясно солнце воссияет,

При всходе мрачность истребя,

И слабый блеск звезд пожирает,

Свет полны<й> миру предъявя,

И темнота, и мгла скрываясь

И от лучей дневных теряясь,

Другой совсем являет вид

И, всю природу пременяя,

Блестящим светом озаряя,

Рождает, радует, живит,—

Так ныне и Екатерина,

Сынов российских щедра мать,

Геройством, мужеством едина,

Стремится светом тьму попрать.

Собой Россию озаряя,

Врагов, злодеев истребляя,

Взвела на высшую степень

Геройство непреодолимо,

Что никогда не было зримо,

Как в сей счастливый ею день.

Хотя герои и сражались

На бранях, свет пока стоит,

Хотя победы совершались,

О коих вечность говорит,

Но кои могут сей сравниться?

Героям в мрак всем должно скрыться,

Сказав: подобных в мире нет

Ни в войнах толь героев славных,

Ни совершенств в победах главных,

Которых лишь считает свет.

Вещайте, всей вселенной звуки,

Чудес и дел великих сих!

Простря Россия к небу руки,

Речет: «Я чад взведу своих;

Премудростью Екатерины

Послушны мне моря, пучины,

Не страшен мне и сопостат.

Продли, о боже, лишь блаженство

И дай царице совершенство

Узреть времян позднейших чад!»

Венцы победоносным вьются

За несравненных сих побед;

Враги скрежещут и грызутся,

Что мзду воздать им средства нет.

Не только сами побежденны,

Но и всего того лишенны,

Чем можно брани продолжать.

Так сокращает сил неверных

Героев племя беспримерных,

Кончая славой кровну рать.

Стремглав летит поганска сила,

Оставшая с долин и гор,

Стремясь бежать к пределам Нила,

Но там находит тож упор.

Прибежище повсюду ищет

И, как в побеге стадо рыщет

Зверей от страшного бойца,

Так кроются толпы поганых

Ага́рян с ужасом, попранных.

От россов светлого лица

Где, Мустафа, твое свирепство,

Которым россов мнил пожрать?

Где злых яны́чар ярость, зверство?

Еще ль ты мыслишь восставать

Против мужей непобедимых,

Противу войск, полков орлиных,

Их уповая победить?

Нет, зри российские здесь строи,

Екатеринины герои —

Возможно ль вред им причинить?

Хотя бы сколько ни страшила

Злодеев грозная напасть,

Богиня их уже скрепила,

Десницу дав им, мочь и власть,

Не только чтоб себя хранити,

Но и врагов самих вредити

И мзду за злость им воздавать,

Которые, против восставши

И брань неистову начавши,

Помыслят россов побеждать.

Познай, вселенная, трофеи

И с ужасом взведи свой взор

Туда, где попранны злодеи,

Как змии, кроясь, ищут нор,

Кричат: «Укройте нас, укройте

И путь к спасению устройте,

За нами гибель вслед бежит!»

И как победоносным ликом

 Герой, по торжестве великом,

С улыбкой на злодея зрит.

Гремит в восторге, громка Муза,

Устроя сладких лиры струн;

Вещай с всеобщего союза,

Что вредны<й> поражен Перун;

Что Марс, быв зритель, сам чудился,

Когда на брани сей явился,

Российских храбрости сынов —

Как мужеством их лик блестящий

И к торжеству их дух спешащий

Губил и попирал врагов.

Бессмертна слава возрастает

И да пребудет в век веков!

Неистовых род исчезает

От рук царицыных рабов,

И новый свет явится вскоре.

Открыли путь земля и море,

Обитель нову чтоб явить

И предальнейшия границы

Российския императрицы

Врагов – в подданство поручить.

СИЯТЕЛЬНЕЙШЕМУ ГРАФУ АЛЕКСЕЮ ГРИГОРЬЕВИЧУ ОРЛОВУ, {*}

ГЕНЕРАЛ-АНШЕФУ ЕЕ ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА, ГЕНЕРАЛ-АДЪЮТАНТУ, КАВАЛЕРГАРДСКОГО КОРПУСА ПОРУЧИКУ, ЛЕЙБ-ГВАРДИИ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКУ ПОДПОЛКОВНИКУ И ВСЕХ РОССИЙСКИХ ОРДЕНОВ КАВАЛЕРУ НА ВТОРИЧНОЕ ИЗ АРХИПЕЛАГА В САНКТ-ПЕТЕРБУРГ ПРИБЫТИЕ

Ты славы вечныя предшествуем трубой

И в лаврах возвратясь в отечество, герой!

Не мни, чтоб ты его, как прежде, днесь оставил,

Свет новый побеждать стопы свои направил

И, паки нашею богиней вдохновен,

Летел на брань от нас, геройством вспламенен.

Перед монархиню народ тогда предстанет

И умолять ее монаршу волю станет:

«Богиня росских стран, Минерва на земли!

Внемли народа глас усерднейший, внемли!

Довольно Марс уже сиял на ратном поле,

Да ныне при твоем сияет он престоле.

Иль повели, чтоб нам его остановить:

Мгновенно мы сие возможем учинить.

Герой! остави мысль, чтоб с нами вновь расстаться,—

Стремленье тщетно то, ты должен здесь остаться.

Лишь часть твоих трофей, Орлов, мы соберем —

Отечество мы все преградой обнесем.

ПИСЬМО К ДРУГУ МОЕМУ ЯКОВУ ДАНИЛОВИЧУ <ГОСПОДИНУ> МЕРЛИНУ {*}

НА ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ ЕГО ОКТЯБРЯ 1 1772 ГОДА

Проходят времена и нас с собой влекут,

И смертные за днем всегда другого ждут,—

Всегда желанием исполненны забавы,

Но редко истинной себе достигнуть славы.

Того льстит золото, другого пышность, честь;

Иной желает льсти и сам подносит лесть,

Сам будучи рабом, других порабощает,

Желает другом быть, но дружбы сам не знает.

И словом, в суете проводим мы свой век.

Так живши, кончит жизнь без пользы человек!

Но мудрый цель себе такую избирает:

Он жизни по себе трудов плод оставляет,

Быв пользой сам себе и пользой всем другим.

Зачем мы, смертные, не все сие творим?

Мерли́н, твой паки день рожденья обновился.

Скажи, чем ты в сей год прошедший отличился?

Отличен многим ты, – дозволь мне то сказать

И тщись достоинствы свои сам познавать.

Я собственны твои слова здесь повторяю,

<И> сам о точности всегда их помышляю:

Что сколько в свете кто счастливым ни слывет,

То в самом счастии несчастливо живет.

Все в суете свой век и в горести проводим

И редко точного блаженствия находим.

То правда, но себе ль на свете мы живем?

Иль тягость жизни мы для общества несем?

Нет, числи ты себя хоть юношей годами,

Но мужем числят тя все добрыми делами.

Каким же образом льзя будет утвердить,

Что всякий, кто живет, бессчастным должен слыть?

СТИХИ {*}

НА ИМЕНИНЫ МИХ<АИЛА> ФЕОД<ОРОВИЧА> СОЙМ<ОНОВА>

Текуще из веков небесное светило

Дражайший паки день с собою возвратило,

В который ты, когда на свет сей жить вступил,

Младенческой душой для всех любезен был.

Какую радость днесь о сем те ощущают,

Которые к тебе усердием пылают!

Всяк, кто родством к тебе и дружбой прилеплен,

Всяк торжествует днесь и духом восхищен.

Что правду я тебе вещаю, в том свидетель

Хранимая самим тобою добродетель.

О солнце! возврати еще на много лет

Сей драгоценный день, даруя миру свет!

СТИХИ, ПИСАННЫЕ В ПИСЬМЕ К НИК<ОЛАЮ> АЛЕКС<АНДРОВИЧУ> ЛЬВОВУ В МОСКВУ <17>75 ГОДА АПРЕЛЯ 8{*}

Пришествие весны стараясь ускорить,

Палящий Феб лучи свои с Олимпа мещет.

Борей в суровости не хочет уступить

И власти Феба не трепещет.

Феб днем Борея труд губит,

Борей то по ночам над Фебом же чинит,

И спор сей долго уж меж ими пребывает.

И так от строгой распри сей

Весна нам вид красы своей

И прелести еще поныне всё скрывает;

Но Феб, однако же, уж скоро победит

И власть сурового Борея укротит:

Он бег от дня до дня свой выше направляет.

 ПЕСНЬ ПОХОДНАЯ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКУ{*}

Выступим, робята, в поле:

Полно нам в квартирах жить;

Полно веселиться боле,

Время службу нам служить.

Командирска с нами воля,

И его над нами власть:

Слушаться – солдатска доля,

Уж такая наша часть.

И о чем бы нам встужиться,

Что в поход велят сходить?

Станем только веселиться

И исправно все служить.

Ничего мы не теряем:

Всё, что наше, то при нас;

Мы домов не оставляем,

Ни поместья, ни запас.

Государь нас одевает,

Нас велит кормить, поить

И за службу награждает, —

Так о чем же нам тужить?

Что ж, с сударками расстаться —

Нам придется горевать:

Уж не в первый раз свыкаться

И опять их покидать.

Только б до квартир добраться —

Сыщем там опять других;

Станем с новыми свыкаться

И полюбим так же их.

А теперь, робята, полно

О сударках горевать;

Потужили – и довольно,

Станем бодро выступать.

Если ж нам случится драться

С неприятелем когда,

Станем дружно защищаться:

Мы побьем его всегда.

Посреди войны кровавой

Станем, братцы, вспоминать,

Что нас провожали с славой,

С славой станут и встречать.

Скажут: «Детушки, подите!

Уж давно мы ждали вас,

Благодарность получите,

Что дралися вы за нас».

Так-то, други, всяк нам скажет,

И нас станут почитать.

Государь же нам прикажет

По медале всем раздать.

И тогда мы друга мила

Станем, братцы, обнимать;

А кому своя постыла,

Станем мы чужой искать.

О ПЕРЕМЕНЕ{*}

Всё подвластно перемене, что на свете сем ни есть:

Знатность, слава и богатство, жизнь, имение и честь,

И на что мы ни взираем,

Перемену примечаем.

Всё, что есть, – всё исчезает безвозвратно навсегда,

И что было, уж не будет к нам вовеки никогда;

Но сим самым пребывает

Сила та, что всё рождает.

Всё, что есть, одно другому должно место уступать,

И без сей премены миру часу бы нельзя стоять.

Частной вещи разрушенье —

Всех вещей произведенье.

СТАНСЫ НА СУЕТУ{*}

Всё суета на свете сем,

Всё горести, всё беспокойство,

Всё пустота и неустройство,

Прямого блага нет ни в чем.

Рождаемся мы с суетою,

Не знаем и живя покою,

Мы в суете век проживаем

И с суетою умираем.

Мы с суетой на свет исходим,

Живем и с суетой отходим.

И сих велика тьма сует,

Которою наполнен свет,

И бездна их непостижима,

Во всех бывая действах зрима.

Куда мы только поглядим —

Везде мы суету встречаем.

И что мы в свете ни творим,

Лишь суету мы исполняем.

Во градех суета, в села́х,

При жизни мирной и в войнах.

Такого состоянья нет,

Где б суета не пребывала

И власть свою не означала.

Всё за собой ее влечет,

Она в сем свете управляет,

Она рождает, созидает,

Она одна сей движет свет.

К ЛЮБОВНИКАМ{*}

О вы, которые любовию плененны,

Стрелами оныя жестокими пронзенны,

О мученики сей из всех лютейшей страсти

И беспредельныя ее тиранской власти!

Старайтесь сколько льзя сего вы убегать,

Не будете тогда вы лютых мук вкушать,

Сих мук, которые страшняе мук геенны,

Котору чувствуют ко оной осужденны.

Там мука всякому предписана одна,—

Здесь мукам меры нет, как нет в пучине дна.

Чудовище сие, которо вас терзает,

Всяк час мучения вам новы устрояет.

О, ужас! если я себе воображу,

Чего в любовныя я страсти нахожу.

Природой вложенно идет против природы,

Отъемля узами правы свободы.

Счастлив, кто страсть любви жестокую не знает,

Хоть сча́стливым себя, кто любит, почитает.

Придем к любови мы предметам наперед,

Последуем за ней потом вослед,

Увидим, что они собою нам покажут,

Что в сладости ее нам сами чувства скажут.

О сладости! В какой цене вы иногда!

Мед редок вот, но желчь вкушаем мы всегда...

Пустые тот труды любовник прилагает,

Который чувствовать любезну заставляет,

Когда она без чувств душевных рождена

Иль, лучше, без души и сердца создана.

А чувства все ее одно лишь принужденье

Или машинам всем подобное движенье.

ПЕСНЬ{*}

Какою ту назвать минуту,

Тебя увидев в первый раз!

Почувствовавши скорбь прелюту

И муку смертну всякий час.

И буду чувствовати вечно,

Пока не вынет смерть мой дух.

Страданье будет бесконечно,

Пока не прейдет зрак и слух.

Внемли, внемли мой стон и сжалься,

Предмет дражайший, надо мной!

Когда тебе уж я признался,

Что взор твой рушил мой покой.

Вынь сердце, зри, как то страдает

И как горит любовью кровь.

Весь дух мой в скорби унывает,

И смерть вещает мне любовь.

О, ежели мое стенанье

Проникнуть может в грудь твою,

Так прекрати мое страданье,

Скажи: «И я тебя люблю».

Иль дай мне смерть, не вображая,

Что ты тем можешь согрешить.

Коль я не мил тебе, драгая,

Могу ль я больше в свете жить?

ЧАСТЬ КАРТИНЫ САДЯЩЕГОСЯ СОЛНЦА{*}

Уж начал солнца луч златой ослабевати

И бледный только вид багровый оставляти.

Цвет огненный тогда поверхности земной,

Переменяясь всё, переходил в другой.

Багровая краса очам уже явилась

И, множа тень свою, сугубо помрачилась;

Последний, скрывшись, нам еще казало след

В собравшихся парах, объемлющих наш свет.

Но скоро всё и то от наших глаз сокрылось

И по степе́ни в мрак сугубый претворилось.

СОН{*}

В печали я,

Душа моя,

Что не с тобой

Любезный твой,

Соснул я раз,

И тот же час

Эрот во сне

Явился мне,

Сказав: «Пойдем,

И мы найдем,

Что ты искал,

По ком вздыхал».

Я с ним пошел.

И чуть успел

Тебя обнять,

Поцеловать,

И – сон пропал.

Ах! всё бы спал!

«ВЛАДЫКИ И ЦАРИ ВСЕГО ЗЕМНОГО МИРА...»{*}

Владыки и цари всего земного мира,

Богами избранны род смертных управлять!

Для вас поет моя настроенная лира

И с жаром вам теперь стремится то вещать,

Что́ может добрый царь для своего народа.

Делами может быть подобен он богам,

Перерождается таким царем природа,

Он век златой своим странам.

Екатерина то в России днесь явила,

Премудростью своей России дав закон,

Она блаженство ввек России совершила

И вечный в их сердцах себе воздвигла трон.

Прости, монархиня, что смертный мог дерзнуть

Священное твое сим имя изрещи.

ПИСЬМО БАРНВЕЛЯ К ТРУМАНУ ИЗ ТЕМНИЦЫ {*}

Героида

Его благородию

Николаю Александровичу Львову

Любезный друг!

Нелестной дружбе труд усердный посвящаю

И знанью правому судити предлагаю;

Когда я перевод сих малых строк свершил,

О чувствовании твоем я вобразил,

Любезный друг! прими сие ты приношенье,

А мне дай чувствовать едино утешенье

И мысль собщи свою о переводе сем:

Льсти убегая, ты откроешься во всем;

В том удовольствие за труд сей полагаю.

О подлиннике ты известен уж, я знаю;

В нем тьма красот, но нет их в переводе сем.

Из недр темницы днесь Барнвель к тебе зовет

В слезах, мученья полн, что грудь его грызет,

Барнвель, твой друг, но им и недостоин слыти,

Которого, познав, стыдом ты будешь чтити;

Барнвель!.. твой друг!..

О, сколь, любезный Труман мой,

Я, имя осквернив то, предан грусти злой!

Увы! я долго в нем чтил славу, утешенье;

Сладчайша мысль о нем смертельно мне мученье.

Но чем начну? могу ль тебе всё рассказать

И часть свою рукой бессильной описать?

Тебя вниз пропасти вслед за собой водити

И горькость в грудь твою вины моей пролити?

Твой чистый светлый век в спокойствии течет,

А мне вин повестью мрачить его? Ах, нет!

Несчастный!.. тщись со мной хоть втайне воздыхати

И непорочности блаженство почитати.

Что говорю? чтоб глас, который в целый свет

Раздастся и везде тьмы звуков издает,

Тебе б мог повторить в местах уединенных,

Что мне за казнь вкусить за тьму мной зол свершенных;

Злодейство б возвестить, раскаянье сокрыть?

Нет, с ужасом, но сам хочу всё объявить,

В картине страшной сей я прелесть мню сыскати;

Несчастлив, винен я, тщись обо мне рыдати.

Так известись о всем. Еще ты быв со мной

И от меня в поля не отозва́н весной,

Ты сердце знал мое, ты знал мою дражайшу,

Ты нежность сам мою, о друг мой, чтил сладчайшу.

 «Драгой Барнвель, – ты рек, – я еду, будь счастлив,

Со добродетелью любовь соединив».

Чьи б не могли сердца жестоки обожати

Ту пагубну красу, ты должен сам сказати.

Приятность, младость, вид, тьма прелестей таких

Не столько сил иметь могли в очах моих;

Несчастья самые ее оружьем были,

И боле прелестей ей силы слез служили.

Ее в безвестности, что знаешь ты и сам,

И Лондону и всем близь оного местам

Весны прекрасной дни спокойно протекали.

Хотя напасть ее и бедность угнетали,

Но благородный вид являла завсегда,

Не возгордясь своей красою никогда.

Я мнил предмет любви достойной находити;

Ей предался совсем, и душу мог вручити,

Младую душу ту, где искренность жила,

Невинну, нежную, что счастия ждала.

Коли́ко к Фаннии мой дух воспламенялся!

Колико угодить я ей всегда старался!

Я жертвовал ей... всем желанием моим

И утешеньем чтил напасть делить своим.

Но Фанния сия... я трепещу, хладею...

Сия-то Фанния... я силы не имею...

Священный сердцу сей предмет, что я любил

И обожал, мою днесь гибель совершил.

Ты вострепещешь сам. Едва волхвица зрела,

Что надо мною власть владыческу имела,

Судила гибнуть мне; и гордый дух ее

Предвидел свой престол и све́рженье мое.

Я повергал плоды трудов моих усердно

К ее стопам, ей мня тем жертвовать безвредно;

Удвоил помощью я сею страсти в ней

К тщеславию, и всё б покорствовало ей, —

Стремленье алчное к именью верхней власти,

Что род сей выше чтит любовной самой страсти.

А я напасть ее прервать хоть всё творил,

Ее смертельных мук себя причиной чтил.

Так, я себя винил; изменница вникала

Внутрь сердца моего и жар мой познавала.

Боль всякий день ее растет, мне мнилось, вновь,

И тайна укоризн грызет мою любовь.

Так есть минуты, где, ко рву злодейств склоняем,

Проти́в сил человек во оный низвергаем.

Против любви сердца бессильствуют всегда:

Зло добродетелью быть кажется тогда.

Мне Фанния, ток слез и грусть ее мечтались

И мрак, в котором все красы ее терялись.

Не могши боле зрак мучительный сносить,

Великодушно мнил я подлость совершить.

Брат мудрый Сорогон родителя любезный,

Почтенный торга член и обществу полезный,

Покоясь по трудах, сокровища свои

К правленью поручил все в руки мне мои,

А я их похищал! к чему ж употребляя!..

Тем волю Фаннии едину исполняя!

Бледнея, в ужасе, я злато приносил...

Несчастно злато ей... что честью я купил!

Искусства хитрого притворств волшебна сила

Природны в Фаннии дары превозносила;

Она вступила в свет, желанья утвердив.

Стыд красил мой ее, всем очи заслепив.

Любовь моя лишь тем сильняе становилась:

Я жертву чувствовал, что для нее вскурилась.

Дух гордый мой прельщен бесперестанно был;

Я с ней тщеславие равно ее делил.

Я счастлив мнился быть! Она могла являти

Все совершенства те, что могут нас пленяти;

Тьмы мертвых прелестей словами оживить

И к злодеяньям мя сетями уловить.

В сем заблуждении уж я совсем терялся

И упоенных чувств моих лишен являлся.

Всяк шаг, любезный друг, мне преткновеньем был,

В словах, в поступках плен и в взоре находил.

В сем смертном сне, увы, ты можешь ли познати

Тот преужасный след, что стал он днесь казати?

Нет, верх сей ужаса нельзя воображать!

Я то свершил, о чем грешно и вспоминать.

Не ведал Сорогон, что, подло я алкая,

К казне его моя рука простерлась злая;

Но скоро он, какой ужасный яд, познал,

Смущал мой ум во мне и чувства пожирал.

Его мне нежностью злой рок мой предвещался;

Сей старец юности моих лет опасался

И сердца простоты, что льзя легко склонить,

Что добродетели, равно и злу пленить;

Огня страстей, во всей моей крови возженна;

Красы предмета, чем мя видел он плененна,

Стремясь от тайныя мя сети избавлять,

Старался оной власть и прелесть удалять.

Вняв то, мне Фанния, прибегшу к ней, предстала

И на одре в слезах текущих утопала;

Вид бледный на челе, и во смятеньи сем,

Что в скорби мы красой и прелестью зовем,

Мне руки подает, мя жаром наполняет

И лобызанием весь нутр мой вспламеняет.

«Барнвель!—рекла, – я зрю тебя, дражайший мой,

И ах! в последний раз целуюсь я с тобой!..»

Я слышу их еще, сии слова опасны,

Те вздохи винные и клятвы толь ужасны.

Я, чувств лишаясь всех, на грудь ее упал.

«Нас разлучить хотят, – глас оный продолжал. —

Я гибну!.. жизни мя чудовище лишает...

Нас завтре Сорогон, сей варвар, разлучает!»

—«О дерзость! – я вскричал. – То должно предварить;

Вещай, что́ мне начать, потщуся всё свершить.