Текст книги "Адмирал Сенявин"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

В эскадре Ушакова

Глубокой осенью Севастопольская эскадра разоружалась. Снимали паруса, такелаж, стеньги, готовились к зимней стоянке. Сильно поврежденные в боях стеньги отправляли на ремонт или заменяли новыми в Адмиралтействе.

Теперь на берегах Южной и Корабельной бухт тут и там высились здания цейхгаузов, складов-магазинов, кузниц, разных мастерских. Почти весь Севастополь в то время располагался на склоне холма, полого спускающегося к Южной бухте с юга на север. У подножия его, на низменной части берега, были возведены дома капитанов кораблей, напротив них – казармы для морских офицеров. От площади к урезу воды вели широкие каменные ступени Графской пристани. Кверху на холм взбегала единственная Екатерининская улица, которая постепенно застраивалась домами офицеров, подрядчиков, купцов. Поодаль, ближе к холму, появились первые лавки маркитантов, трактир, кабаки, куда заглядывали, сходя на берег, и нижние чины.

Напротив Графской пристани, около мыска у входа в Корабельную бухту, третий год прочно обосновался на якорной стоянке «Святой Павел». За мыском, который и прозвали Павловским, по берегу выстроились добротные дома для офицеров, каменные казармы для размещения матросов «Святого Павла». Повыше, на склоне горы, по приказанию Ушакова выдолбили в каменном грунте пещеру, где хранили корабельный порох артиллеристы. В этот погреб свозил на зиму бочки с порохом и капрал Петр Родионов. Закончив работу, он отправился на следующий день, в воскресенье, на берег. Неделю назад в цейхгаузе Родионов повстречался с Чиликиным, и они договорились вместе провести время.

Октябрьский воскресный день выдался на редкость теплым. Полуденное солнце золотило далекую «лысую» макушку Сапун-горы, от которой протянулись зеленые отроги к ближним и дальним берегам. Отроги, склоны которых были сплошь покрыты рощами дикого орешника, кизила, акацией, спускались в лощины и балки, на дне которых журчали ручейки, стремившиеся к морю. Ветра не было, и солнечные лучи серебрили зеркальную гладь многочисленных севастопольских бухт и бухточек, а в затененных крутыми берегами местах высвечивали до глубины толщу их неповторимых изумрудно-бирюзовых вод…

Родионов сошел с корабля первым, не дожидаясь обеда, потому что к Графской случайно направлялся внеочередной катер, а ему хотелось до встречи с Чиликиным окунуться в море.

На площади перед Графской, как и всегда в воскресные дни, прогуливались офицеры, некоторые с дамами. Площадь постепенно становилась любимым местом гуляющей публики вечерами и в воскресные дни.

В маленьком заливчике, в закутке около Артиллерийской бухты, купалось десятка два матросов. Они раздевались здесь же на узкой полоске небольшого пляжа, усеянного крупной, обточенной морским прибоем галькой. В первый раз Петр искупался три года тому назад, когда «Святой Петр» в такую же пору, осенью, пришел из Херсона и обосновался возле Корабельной бухты. Капитан второго ранга Ушаков не только разрешил матросам купаться, но и обязал боцманов каждый день, пока позволяла погода, обучать матросов плавать. С того времени Петр пристрастился летом в каждую свободную минуту, то ли в обед, то ли вечером, купаться в море. Быстро раздевшись, он нагишом бросился в море, нырнул и поплыл, неспешно разгребая воду. Для октября вода оказалась довольно теплой, и Петр, пофыркивая, с наслаждением нырял, погружаясь с головой.

Отвесные лучи солнца пробивали насквозь толщу совершенно прозрачной воды и высвечивали каждый камушек, за что эту бухточку матросы окрестили Хрустальной. Когда Петр окунался с головой и открывал глаза, ему представлялись дивные картины подводного царства. Едва шевеля плавниками, медленно передвигались крупные, еще не пуганные человеком скумбрии, ниже туда и сюда сновали стайки мелкой рыбешки, притаившись у камней, дремали ленивые на вид пепельно-серые бычки. Из-под камней вдруг выскакивали темно-коричневые крабы и, споро перебирая ножками, семенили куда-то вбок. Изредка внезапно оживали плоские, похожие на блины, затаившиеся на дне камбалы и, медленно помахивая мантией плавников, нехотя отплывали в сторону.

Оглянувшись, Петр понял, что незаметно для себя заплыл далеко, повернул обратно. Пора было идти на встречу с Тимофеем.

Направляясь к площади, он вытягивался перед офицерами и молодцевато вскидывал руку к фуражке, из-под которой лихо торчали мокрые рыжие вихры. Еще издали он увидел махавшего ему рукой Чиликина.

– Ты что же, браток, припоздал? – добродушно спросил Тимофей, когда они поздоровались и отошли в сторону. – Небось опять окунался?

– Водится за мной грех, Тимоха, – и он развел руками, растягивая рот в улыбке, – любо мне плескаться в море…

Мимо прошли два молодых мичмана. Чиликин и Родионов вытянулись, а когда они отошли подальше, Чиликин кивнул им вслед, проговорил вполголоса:

– Наши, фрегатские. – Он помрачнел. – Вроде бы зелены, однако в мордобое наторели изрядно.

– Бьют? – коротко и деловито осведомился Петр как о чем-то знакомом и само собой разумеющемся. Он покрутил рыжие усы. – Хм, ну, ежели матрос ленивый, к тому же пьянь беспробудная на берегу, ему для вразумления полезно вовремя отпустить дюжину линьков.

– Бьют-то бьют, – так же коротко ответил Тимофей, он немного помолчал, как бы обдумывая смысл этого слова, и с кривой усмешкой продолжал: – Ежели б за дело… Нашего-то брата, быть может, без битья настоящему ремеслу и не обучали. Так уж повелось, что мужика всюду бьют. Попомни, прежде нас по молодости на «Преславе» боцман наставлял почти каждый Божий день, а рука-то у него тяжелая была. – Тимофей вскинул выгоревшие за лето белесые брови. – Но Матвеич-то по делу оплеухи раздавал. Потому и мы с тобой, Петруха, справными матросами сделались. Худо, ежели без разума бьют, без пользы, а так, для острастки, а то и по барской прихоти, как вон эти. – Тимофей мотнул головой вслед скрывшимся за деревьями акаций мичманам, махнул рукой и закончил: – Ну, да Бог им судья, видимо, уж так мир устроен. Пойдем к греку, что ли?

Он положил руку на плечо Родиона, и они пошли с матросской развальцей вверх по обстраивающейся Екатерининской улице. Раньше эта улица называлась Балаклавской дорогой, поскольку соединяла Ахтиарскую бухту с Балаклавой – маленьким заштатным поселком километрах в десяти, на берегу небольшой, но довольно удобной бухты, и населенным в основном греками – рыбаками, торговцами, ремесленниками.

Невдалеке от домов, где жили офицеры с семьями, в конце улицы довольно быстро сооружались небольшие лавки, пекарни, кабаки. Среди них возвышался двухэтажный трактир, принадлежавший балаклавскому греку. Второй этаж с отдельным входом посещали только офицеры, на первом, как правило, проводили время за кружкой вина унтер-офицеры, боцмана, квартирмейстеры.

Трактир встретил Родионова и Чиликина шумом. Подвыпившие боцмана и унтер-офицеры горланили песни, стараясь перекричать друг друга.

Почти все места были заняты, и они расположились в самом углу за небольшим столиком. Прислуживавший черноглазый парень, видимо родственник хозяина трактира, пошел за вином и закуской. Родионов, посматривая на разгулявшихся посетителей, спросил:

– Вот ты давеча говорил, что офицеры мордобоем понапрасну занимаются, а что же капитан ваш?

Чиликин удрученно махнул рукой:

– Капитан второго ранга Вильсон ходит и будто не замечает, как по физиономиям лупят, а старший офицер и сам норовит лишний раз по зубам съездить. А что, у вас не бьют, что ли?

– Как не наказывать? Наказывают, – ответил Петр, – когда надобно за дело – линьков всыплют за здорово живешь. Их высокоблагородие адмирал Ушаков Федор Федорович, дай Бог ему здоровья, службу с матроса спрашивает строго, но, – поднял палец Родионов, – без мордобития и по справедливости. К примеру, случается какая заминка с парусами, так велит до седьмого пота все повторить, пока не добьется своего. Однако ежели команда отдыхает, а офицер, скажем, на берег собрался, так жди, пока матрос отдохнет положенное время, не буди его.

Рассказывая, Родионов словно бы хвалился не только своим командиром, но и порядками, установленными на его корабле.

Чиликин искренне ему позавидовал и, вздохнув, сказал:

– Видимо, браток, наши капитаны из разного теста замешаны.

– Так-то оно так, – согласился Родионов, убирая локти со стола, куда парень поставил кувшин с вином и закусками, – только служим-то мы царице-матушке и Отечеству, а потому надо бы везде порядки для пользы дела установить единые.

Он разлил вино по кружкам и, прислушиваясь к нестройной песне за соседним столом, чокнулся с другом.

Прошли новогодние праздники, наступило Крещение, и Потемкин вызвал в стольный город Яссы своего генеральс-адъютанта. Ехать пришлось по непролазной грязи, где на бричке, а где и верхом. Дорога до Перекопа была знакома. Дальше за Бугом в степи попадались лишь редкие казачьи заставы. Их можно было заметить, только подъехав совсем близко. Это были глубокие землянки, сверху прикрытые соломенными кровлями.

Ставка главнокомандующего в Яссах совсем не походила на очаковскую в походном шатре. Размещалась она в огромном каменном дворе. Вокруг в роскошных особняках жили все те же люди – военные, статские, князья и советники, консулы и посланники, дамы и куртизанки, которые составляли двор светлейшего князя, генерал-фельдмаршала, генерал-губернатора и прочее. Здесь временно и постоянно жили гости из обеих – старой и новой – столиц, их многочисленная челядь и родственники. Так же, как и прежде в Херсоне, только еще с большим размахом, задавались пиры и балы, гремели оркестры. По ночам небо над городом озарялось фейерверками.

Каждого прибывшего волей-неволей затягивало в эту бесконечную карусель безумного, хмельного прожигания жизни. У Сенявина были иные планы – навестить свою прежнюю симпатию по Херсону, но рано утром в комнату постучал нарочный – Потемкин требовал к себе.

Потемкин в гетманской свитке, с бриллиантовой звездой, с орденскими лентами через плечо полулежал на диване и черкал лежащие на низеньком столе бумаги. Лицо его, видимо от неумеренных страстей, обрюзгло, незрячий глаз совсем потускнел.

– Садись, – кивнул князь на банкетку. Несколько минут он недовольно сопел, глядя в бумаги, потом швырнул перо и раздраженно проговорил: – Нынче этого г…а Войновича отряжаю на Каспий, достаточно он здесь на Черном море нас…л. – Немного помолчал. – Вместо него определил начальствовать на флоте Федора Федоровича Ушакова. Как, ты доволен?

Сенявин уловил в голосе князя перемену настроения и улыбнулся:

– Окромя Ушакова, ваше сиятельство, не токмо на Черном, но и на Балтийском флоте не сыскать достойней адмирала. Смел и умен, семь угодий в нем, – удачно перефразировал он знакомую поговорку.

– Ты не ластись лисицей, – шутливо погрозил Потемкин, – он ведь и с тебя шкуру спускать станет, не посмотрит на твои аксельбанты.

– Если по заслугам, то сие мне в привычку, – и здесь нашелся Сенявин.

Довольный ответом, Потемкин ткнул в бумаги:

– Вот готовлю ему ордер о подготовке флота к военным действиям на предстоящую кампанию. Слыхал? Видно, не из легких она будет. – Он вздохнул, перекрестился. – Как нынче Австрия да Турция при новых властителях себя поведут, одному Богу ведомо. Однако, мнится, не к нашей пользе.

Потемкин встал с дивана, взял с соседнего столика репу и начал ее грызть. Сенявин поднялся вслед за ним. Расправившись с репой, он ткнул огрызок в потухший кальян.

– Тебя призвал для совета. Задумал я при эскадре образовать отряд фор-зейлей из трех добротных новых кораблей. На случай особой атаки в бою. Вспомни, как лихо Ушаков расправлялся без эскадры Войновича с турецкими флагманами.

Сенявин удивился проницательности князя: «А ведь и верно. Ушаков вопреки уставу тогда оторвался от нас и смело атаковал, превосходя в скорости неприятеля», – подумал он.

– На один из новых кораблей пойдешь ты, – продолжал Потемкин, – возьми рескрипт и что надо подправь на морской манер.

Далеко за полночь просидел Сенявин, правил черновые наброски князя. В этот раз правок было не много. Сказалось то, что год назад Сенявин привез Потемкину Морской устав и часто штудировал его вместе с князем. Потемкин остался доволен, дал для проверки еще несколько реляций и ордеров, а спустя три дня отправил его в Севастополь.

– Принимай корабль, – сказал на прощанье Потемкин, – и отправляйся в Херсон. Там на плаву достраивают твоего «Иосифа», скоро закончат. Ну, с Богом.

В Херсоне Сенявин явился в штаб-квартиру командира Лиманской эскадры контр-адмирала Николая Семеновича Мордвинова.

– Флота капитан второго ранга Сенявин, – отрапортовал Мордвинову, – представляюсь по случаю быть назначенным командиром линейного корабля «Иосиф Второй».

– Слыхал о тебе, братец, – доброжелательно окинул его взглядом адмирал, вышел из-за стола. – Прошелестел ты давеча у берегов анатолийских. Повезло или смекалкой взял?

Сенявин не ожидал вопроса, но не растерялся:

– О том не мне судить.

– Верно. Но токмо твой начальник Войнович будто флюгер, не рассудит. – Адмирал сжал губы. – Небось Ушаков тебя допытывал?

Сенявин молча кивнул.

– Тот, пожалуй, с пониманием истолкует сию экзерцицию, однако сам строптив больно, – неожиданно проговорил Мордвинов. Прошелся по комнате, изредка поглядывая на Сенявина. – А что, адмирал Наум Акимович, царство ему небесное, не твой ли родич?

– Как сказать, – проговорил Сенявин, – мой дядя Алексей Наумович приходится ему сыном…

– Вот как, – вскинул руки Мордвинов, – стало быть, мы с тобой знакомцы поневоле. Батюшка мой Семен Иванович, царство ему небесное, накоротке был с Наумом Акимовичем, а с Алексеем Наумовичем давние товарищи, на Балтике под Кольбергом в деле бывал. Жив ли Алексей Наумович?

– Слава Богу, здравствует, в Петербурге живет близ Фонтанки.

Мордвинов подошел к Сенявину, взял за плечи.

– Ну вот, братец Дмитрий Николаевич, и мы авось по примеру родителей дружбу водить станем. Нынче не всякому поверять сокровенное возможно. Зови меня впредь в обиходе Николай Семенович. Понял?

– Разумею, – ухмыльнулся Сенявин.

– В субботу жду тебя к обеду, не опоздай, брат.

На флоте офицеры знали, что его отец, адмирал, начинал службу еще при Петре I. По повелению Екатерины Мордвинов воспитывался вместе с цесаревичем Павлом. Потому был всю службу на виду. Потемкин разгадал в нем офицера «отличнейших познаний» и пригласил на флот императрицы. Четыре года сооружал верфи в Херсоне, обустраивал Севастополь. Дело это у него спорилось. По части руководства эволюциями на море ему не везло. Сказывалась его педантичность и приверженность линейной тактике. Турки упредили планы Мордвинова под Кинбурном, провалился замысел повторить Чесму, сжечь турецкие корабли батареей Веревкина… А тут еще разгорелись распри с светлейшим князем при штурме Очакова по поводу роли флота. Дело дошло до того, что «две горячие головы не уступали друг другу, и если бы не разняли их, то дело до кулаков дошло бы».

Однако Сенявин, присмотревшись, проникся симпатией к Мордвинову, и надолго…

Экипаж «Иосифа», пока корабль достраивали, жил в казармах на берегу, офицеры снимали квартиры. Сенявин поселился у одной пожилой вдовы.

Жизнь в Херсоне отличалась от серых корабельных будней в Севастополе. Город переполняли коммерсанты, торговцы, ремесленники. Бойко торговали магазины и лавки, шумел с раннего утра привоз. На базар съезжались отовсюду – из Малороссии, Крыма, и даже пробирались торгаши из Гаджибея, невзирая на военные действия. С началом войны опустела гавань, реже появлялись купеческие суда из портов Венеции, Триеста, Франции. Купцы опасались за свой товар. И все равно на улицах города то и дело слышался разноязычный говор, мелькали вперемежку с русскими и хохлами татары, армяне, греки, поляки, евреи. Последние, как правило, имели ювелирные лавки или слыли ростовщиками…

Когда же спадал полуденный зной, закрывались лавки, пустели базары, вся эта разномастная публика выплескивалась на чистые и ухоженные улочки и палисады города и предавалась отдохновению. Офицеры, как правило, проводили вечера в своих компаниях, в застолье, курили трубки, играли в карты, если водились лишние деньги, что, впрочем, случалось довольно редко, посещали питейные места. Некоторые, особенно молодежь, искали развлечений в общении с прекрасным полом.

Командиры кораблей и старшие офицеры имели свой, более солидный круг общения. Сенявин всегда слыл компанейским человеком и обычно разделял досуг со своими товарищами.

Излишним увлечениям он не предавался и старался не пускать свои страсти по волнам безудержно…

В город то и дело наезжали в разное время именитые люди – Потемкин, Румянцев-Задунайский, Суворов, жили князья Вяземские, Долгорукие и прочие… Пребывали здесь постоянно некоторые иностранные дипломаты. Они частенько устраивали приемы, приглашали флотских офицеров и, конечно, Сенявина.

Как-то осенью был он на званом вечере у австрийского консула Иоганна Розаровича. Тот состоял несколько лет представителем Австрии при ставке Потемкина. Сенявина представили дочери консула, Терции. «Тереза», – смущенно пролепетала она, приседая и потупив глаза.

Дмитрий отрекомендовался. Оркестр только что начал играть.

– Позвольте пригласить вас?

Тереза взглянула украдкой на отца, перевела взгляд на мать, стройную, чуть худощавую даму. Розарович добродушно улыбнулся, прикрыв глаза. Сенявин не раз встречался с ним в ставке Потемкина и произвел на него самое благоприятное впечатление.

Кавалер был на голову выше Терезы, но тем не менее танцевать с ним было легко и удобно.

– Как давно вы в Херсоне? – начал разговор Сенявин.

– О, уже скоро три года, – смешно сложила пухленькие губки Тереза.

«Небось не один мичман распускал около тебя паруса», – подумал Сенявин, бросая взгляд на раскрасневшуюся партнершу. Словно угадав его мысли, Тереза вдруг призналась:

– Вы первый морской офицер, кто пригласил меня на танцы.

Розаровичи жили в небольшом доме. Консул приемов не устраивал, но иногда два-три раза в год на скудные средства, выделяемые австрийским министерством иностранных дел, проводил небольшие вечера для решения дипломатических вопросов.

Сенявин еще не успел разобраться в своих чувствах, но его все время тянуло к Терезе. Тем более что с каждым разом она то скрытно, то явно выказывала свою симпатию к нему. Прежние мимолетные встречи не шли ни в какое сравнение и не вызывали у него того особого волнения, которое он испытывал, встречаясь и расставаясь с ней. Родители Терезы нисколько не препятствовали их взаимной привязанности. Наоборот, генеральный консул считал полезным для своего авторитета часто видеть у себя генеральс-адъютанта светлейшего князя и к тому же обаятельного и довольно красивого молодого офицера.

Однако вскоре им пришлось разлучиться. Наконец-то «Иосифа» достроили, и Сенявин повел его в Севастополь.

На переходе в предрассветном тумане за Тендрой с марса вдруг закричал сигнальный матрос:

– Справа вижу мачты!

Сенявин всю ночь провел на шканцах и только что собрался идти в кают-компанию погреться чаем. Схватил подзорную трубу. «Так и есть – турецкий фрегат!»

– Барабанщики наверх, играть к бою!

В десяти кабельтовых, ничего не подозревая, на противоположном галсе следовал турок. Там, видно, никто не заподозрил неладное, на палубах не было никакого движения, порты были наглухо закрыты. «Скорее всего, турок ходил в поиск к Тарханову Куту, а быть может, и к Лукуллу». Сенявин все время смотрел в трубу. Корабли давно прошли траверз друг друга, и теперь с каждой минутой расстояние между ними увеличивалось.

– А ведь могли, Дмитрий Николаевич, и столкнуться ненароком, – проговорил рядом стоявший офицер, – и он и мы огни не несли.

Сенявин опустил трубу. Турок ушел на три-четыре мили.

Силуэт турецкого фрегата уже едва просматривался из-за тумана, как вдруг оттуда донеслись чуть слышные звуки рожка и барабанная дробь. Стоявшие на шканцах минуту-другую прислушивались, а потом не сговариваясь дружно рассмеялись.

– Видимо, долго не могли разбудить капудан-пашу, – проговорил шутливо вахтенный лейтенант, – а быть может, команда была на утренней молитве, у них с этим делом строго.

Фрегат уже скрылся в тумане, торчал лишь клотик фок-мачты с зеленым вымпелом. Внезапно из мглы послышались один за другим несколько пушечных выстрелов.

– Ого, – не переставая улыбаться, произнес Сенявин, – теперь уж достоверно капудан-паша проснулся. Для острастки и собственного успокоения начал палить в свет как в копеечку. Видимо, доложит своему адмиралу, как он нас заставил ретироваться.

Стрельба оборвалась так же неожиданно, как и началась, туман окончательно скрыл неприятельский фрегат.

– Редкий случай, но все могло произойти. Слава Богу, разошлись по-мирному. Погоню делать бесполезно, нам за фрегатом не угнаться, – ухмыльнулся Сенявин. – Кроме того, экипаж у нас не обучен, пушки не пристреляны, да и боевых припасов раз-два и обчелся. Играйте отбой…

Едва «Иосиф» успел разоружиться в Севастополе, пришло указание – Сенявину следовать в Херсон, принимать новостроящийся линейный корабль «Навархию».

У Сенявина поднялось почему-то настроение, душа замерла в радостной и в то же время тревожной истоме. Такого раньше с ним не случалось. «Скоро встречусь с Терезой. Буду ее так звать, это лучше, чем Терция».

В Севастополе ему пришлось задержаться. Сенявин узнал, что вместе с ним назначен в Херсон командиром нового корабля «Святой Николай» Михаил Львов. В эскадре он командовал фрегатом и тоже состоял при Потемкине генеральс-адъютантом. Назначение его к Потемкину состоялось давно, еще до Сенявина, но у князя он как-то не бывал. Тот его не требовал. Морской корпус Львов окончил раньше Сенявина, но все ходил в капитан-лейтенантах.

– Дмитрий Николаевич, – просил он Сенявина, – мне без ордера и приказа Ушакова ехать нельзя, подождем Федора Федоровича и вместе отправимся в Херсон.

– Пожалуй, – согласился Сенявин и, как оказалось, не напрасно.

Вернувшись от князя, Ушаков собрал командиров и изложил план на кампанию:

– Его светлостью повелено нам безотлагательно отрядить корабли для поиска неприятельских судов у берегов анатолийских и кавказских. Где завидим оные, надлежит их брать, как приз, а нет – так истреблять.

Флоту вменялось искать неприятельские эскадры, атаковать их и сколько можно уничтожать.

Прежде Сенявин хорошо знал, что Войнович избегал подробно посвящать командиров в замыслы Потемкина, тем более не высказывал своих намерений, ибо не имел их. Ушаков же, наоборот, старался не только не упустить что-либо из планов на кампанию, но и обсуждал их с подчиненными командирами.

– Главнокомандующий князь Потемкин замысливает образовать особый ударный отряд фор-зейлей из фрегатов и держать оный под рукой, как крепкий кулак. Полагаю, сие надобно для решающего удара по неприятелю, по слабейшему месту в удобный момент. Подобно атаке авангардии при Фидониси…

Прохаживаясь по каюте, Ушаков всматривался в лица капитанов. Раньше он отвечал за свой корабль, своих офицеров, своих матросов… Год назад ему доверили Севастопольскую эскадру. Нынче он назначен командующим Черноморским флотом. Ноша нелегкая, но почетная. На «Святом Павле» он спрашивал строго, но справедливо. В его присутствии подчиненные избегали рукоприкладства, а за глаза старались это делать так, чтобы он не мог обнаружить… Матросы всегда были сыты, ели добротную пищу…

– На кораблях замечены чрезмерные строгости и битье матросов. – Командиры прекратили переговариваться, затихли. Ушаков остановился и посмотрел в упор на сидевшего командира фрегата «Легкий», капитана второго ранга Вильсона: – Кроме прочего, есть жалобы на плохую пищу. Сие называется воровством. Предупреждаю господ капитанов о недопустимости сего. – Ушаков взял со стола ордер Потемкина и продолжал: – Его светлость препоручает наблюдать в подчиненных строгую субординацию и дисциплину военную, отдавать справедливость достоинствам и не потакать нерадивым. Старайтесь о содержании команды, подавая возможные выгоды людям, и удаляйтесь от жестоких побоев. – Ушаков опять кинул взгляд на Вильсона и закончил: – Упомянутое спрашивать буду неукоснительно.

Отпустив командиров, Ушаков задержал Сенявина. Подробно расспросил его о прошлогоднем поиске, попросил начертить, как расположены береговые батареи в Синопе и других местах, имеются ли пристани, склады на берегах. Внимательно выслушал.

– Светлейший князь назначил вас командовать переводом фрегатов «Матвей» и «Лука» для ремонта в Николаев. Поспешайте, с Богом. Старайтесь быстрей ввести «Навархию» в строй. Линейные корабли для эскадры потребны весьма. Турки нас в них превосходят.

Сенявин повел фрегаты в Лиман, а Ушаков без промедления вышел в море – искать и истреблять неприятеля. За месяц эскадра «прожгла» орудийным огнем берег от Синопа до Анапы. В Севастополь эскадра вернулась с призами, и вскоре, пополнив припасы, опять ушла в море искать неприятеля…

Не задержался и Сенявин в Николаеве, торопился в Херсон. Томительно тянулись дни, пока он сдавал фрегаты.

Вернувшись в Херсон, он не сразу пошел к Розаровичам. Квартировали они, как условились раньше, вместе с Львовым. Так выходило экономней и скрашивало житье-бытье.

– О тебе спрашивал как-то австрийский консул, – сообщил Львов. – С чего бы это стал ты с австрияками якшаться?

Сенявин весело хмыкнул:

– Стало быть, дела у меня, Мишель, заплеснулись с венским двором. Приглядываюсь в некотором виде к его апартаментам, интерес там имею.

– Эге-ге, – присвистнул Львов, – никак ты волочиться вздумал за юбками? Не замечалось прежде за тобой особой слабости по дамской линии.

– Да как сказать, – Сенявин почесал смущенно затылок, – есть у консула дочь младшая. Ну, вот мы с ней и любезничаем с некоторых пор.

– Постой, так она, мне кажется, еще с куклами играет, – удивился Львов, – а впрочем, извини, я тут не советчик.

Они помолчали немного, а Львов осторожно продолжал:

– Ты же знаешь, у меня тоже романтические чувства были, еще в Кронштадте. Только нынче нашему брату семью содержать не по карману. Жалованье скудное, а наследства кот наплакал. Вот за моряков и не идут порядочные девицы. А с богатым приданым – где их здесь сыщешь? Разве купчиху какую посватать? Кстати, греческий негоциант приглашает нас на вечер.

К радости Сенявина, Розаровичи тоже приехали к негоцианту. Как всегда, начались танцы. Вальсируя с Терезой, Сенявин подумал: «Кажется, она быстро схватывает суть и верно понимает сигналы флагмана. А это весьма важно в совместном плавании…»

* * *

Отовсюду – из Очакова, Тарханова Кута, Балаклавы и Еникале казачьи пикеты сообщали о появлении в море турецкой эскадры. Не иначе, турки затевали нападение на Крым.

…Утром 8 июля эскадра Ушакова стояла на якоре у мыса Такиль в Еникальском проливе. Восточный ветер гнал мрачные тучи от устья Кубани, горизонт затянуло свинцовой пеленой.

Дозорный корабль поднял сигнал:

– Вижу неприятеля!

Кораблей турок было в полтора раза больше, шли они под всеми парусами, полным ветром. По общепринятой морской тактике француза Поля Госта, надлежало принять бой на якоре. Ушаков не мог ждать, когда по нему ударят, он верил своим экипажам.

– Всем сниматься с якоря! – скомандовал флагман.

Эскадра быстро построилась в боевой порядок, а турки уже атаковали ее авангард. Но они не знали, что приготовил им русский адмирал. Резерв кораблей – решающий козырь в этом сражении. Сигнал понятен всем капитанам:

– Фрегатам выйти из линии, идти на помощь авангарду, эскадре сомкнуть строй, атаковать неприятеля на близком расстоянии!

Ушаков смело перестраивал корабли не по шаблону.

Бой был скоротечен и жесток. Мощный прицельный огонь крушил надстройки, пробивал борта, зажигал палубы. Залпы картечи сметали все живое на всех деках. Сокрушенные неприятельские суда с побитыми мачтами сваливались сквозь линию нашей эскадры. Здесь их добивали окончательно… Горели турецкие флагманы, там сбили вице-адмиральский флаг. Матросы лихо спустили шлюпку и подобрали ценный трофей. Спасая корабли, турки спешно отходили…

Спустя четыре дня де Рибас по летучей почте отправил Потемкину донесение Ушакова о разгроме турок в Еникальском проливе. Узнав подробности боя, Сенявин подумал об Ушакове: «Молодец, право, никто еще не держал наготове резерва и не сбил так быстро атаку неприятеля. Он же отступил от правил линейной тактики Госта, сего еще не бывало в истории. Но на его стороне – победа. А все потому, что он выиграл бесценное время».

Де Рибас поторапливал Сенявина с выходом «Навархии». Без ее поддержки гребной флотилии не выйти из Лимана. Но Сенявин и сам подгонял себя. Последние недели он жил на корабле. Во второй половине июля «Навархия» вытянулась на рейд против Кинбурна. Экипажи ставили рангоут и обтягивали такелаж, крепили готовые паруса. Недоставало орудий, которые застряли где-то по дороге в Херсон. На корабль грузили боеприпасы, продовольствие, шкипера сбились с ног.

Днем и ночью на верхней палубе, на марсах и салингах сновал новый боцман «Навархии» Тимофей Чиликин. Уезжая в Херсон, Сенявин забрал его с фрегата у Вильсона и не пожалел – тот отменно знал свое дело, а главное, ладил по-доброму с матросами. Не обходилось порой без подзатыльников, но «учеба» шла с шутками и прибаутками, и матросы старались на совесть.

Во второй половине августа 1790 года флотилия во главе с «Навархией» вышла в Лиман. Казачьи пикеты доносили: «Турецкая эскадра в сорок – пятьдесят вымпелов дефилирует от Гаджибея до Очакова».

Де Рибас подозвал Сенявина к карте:

– Умысел их ясен – запереть нас в Лимане. Нам надлежит быть в готовности. Эскадра вышла из Севастополя, Ушаков намерен выбить турок из Лимана. – Он досадливо поморщился. – Некстати задул ветер и гонит воду в Лиман от Гаджибея.

…На рассвете 26 августа флаг-офицер разбудил Ушакова:

– Ваше превосходительство, на горизонте неприятель, видимо на якорях. Всего вымпелов более сорока.

Эскадра с ночи шла в строю трех кильватерных колонн. Адмирал поднялся на шканцы. Вдали из-за горизонта постепенно вырисовывались мачты турецких кораблей. «Гуссейн, кажется, не ждет нас, – Ушаков взглянул на вымпела, – и ветер нам в помочь». Он спокойно отдал команды. Не перестраивая колонны, эскадра с ходу решила сблизиться с противником.

…На турецких кораблях приближение эскадры Ушакова заметили, когда солнце поднялось над горизонтом. В полдень капудан-паше Гуссейну удалось построить корабли, он понял, что на этот раз ему не уклониться от боя, рассчитывал на преимущество в пушках.

Но пушки не помогли.

Мощный удар по флагману турок, решительный картечный огонь в ближнем бою по кораблям – и к вечеру разбитый неприятель обратился в бегство. На фалах «Святого Павла» затрепетали на ветру флаги знаменитого ушаковского сигнала: «Гнать неприятеля!»