Текст книги "Адмирал Сенявин"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 28 страниц)

Дмитрий смущенно засопел…

Алексей Наумович не зря намекал на время «золотое». Полгода назад, после возвращения от Нордкапа, Дмитрий, пользуясь правом старшего гардемарина, взял увольнение к дяде на Васильевский остров.

Субботним вечером возвращался из церкви. В сумраке все запорошило мокрым снегом, стало светло. Вдруг позади он услышал женский вскрик. Оглянулся и невольно побежал помочь. В нескольких метрах беспомощно барахталась, пытаясь подняться, женщина. Он подал ей руку, она чуть приподнялась, но едва ступила, вскрикнула и опять опустилась беспомощно на снег.

– Больно? – не отпуская руки, спросил Дмитрий.

Женщина жалобно всхлипнула, кивнула.

«А ведь это, кажись, девица», – подумал он и твердо проговорил:

– Вот что, сударыня, вы уж не пеняйте, но позвольте вам помочь.

Он быстро нагнулся, крепко обхватил ее за талию и помог подняться.

Девушка оказалась невысокой, но довольно плотной.

– Где ваш дом? – спросил Дмитрий.

– Там, господин офицер, – растерянно пролепетала девушка, показывая на противоположную сторону проспекта. При этом, как показалось Дмитрию, она с умыслом прижалась к нему, боясь, что ее оставят одну.

Так, обнявшись поневоле, они двинулись в путь и начали переходить улицу. «Однако девица, кажись, не из робких, – подумал Сенявин, – но и я не из таковых».

– Позвольте представиться, сударыня, – гардемарин Дмитрий Сенявин. А вас как величать?

– Анастасия, – чуть помедлив, ответила спутница. – А вот мы и пришли, сердечно вам благодарна. – Они прошли вдоль деревянной ограды и остановились у невысоких ворот.

Дернув несколько раз за кольцо в калитке, Дмитрий снял руку с талии и поддерживал девушку под локоть. Калитка распахнулась. В накинутом на плечи кафтане стоял моложавый бородатый мужчина.

– Настенька, что стряслось? – испуганно спросил он и, шагнув, подхватил девушку.

– Вот, братец, поспешила я вперед батюшки с матушкой, да оскользнулась. Спаси Бог, оказалась подмога, господин офицер выручил.

– Еще далеко не офицер, а только гардемарин, – шутливо произнес Сенявин.

Чернобородый, поддерживая сестру, шагнул во двор и пригласил Дмитрия:

– Сделайте милость, зайдите в дом.

Дмитрий пожал плечами – вроде бы неловко, но и отказаться неудобно.

В глубине двора виднелся добротный каменный дом в два этажа. Справа, вдоль забора, тянулись не то сараи, не то амбары.

В пристроенных сенях при свете фонаря Дмитрий разглядел Настю. Она оказалась довольно симпатичной девушкой, с карими, задорно блестящими глазами, вздернутым носиком, и тугой косой, спадающей на высокую грудь. В сени выпорхнула и защебетала совсем еще девочка, младшая сестра Насти:

– Ах, как тебя угораздило, небось теперь и плясать не сможешь? – Она стаскивала с Насти кожушок, брат поддерживал ее, а Дмитрий неловко переминался, собираясь уйти.

В это время на крыльце затопали сапогами, вошли отец и мать Насти. Узнав, в чем дело, отец проговорил:

– Как же, знаем вашего дядюшку, их высокоблагородие уважаемый человек в нашем околотке. – Он протянул руку к Дмитрию и решительно пригласил: – Вы позвольте вашу шинельку, милости просим чайку с нами откушать.

За столом разговорились, и Сенявин узнал, что Настя почти его ровесница, дочь купца второй гильдии Скоробогатова Михаила, брат ее Пантелеймон помогает отцу. Больше всех расстроилась младшая сестра Зоя:

– Как же статься нам теперь с танцами, Настенька?

Оказалось, что они приглашены на какой-то званый вечер в неподалеку расположенный Финляндский полк.

– Перетерпится, – пробурчал добродушно отец, прихлебывая чай.

За столом Дмитрий сидел как раз напротив Насти и не сводил с нее глаз. Впервые в жизни он испытывал легкое волнение и новое, безотчетное чувство к женщине. Видимо, и его невольная знакомая осталась весьма довольна неожиданным знакомством. То и дело она вскидывала озорные глаза на Дмитрия, без тени застенчивости беззаботно хохотала, обнажая белые ровные зубки…

На следующий день Дмитрий уехал в Кронштадт, но спустя месяц опять приехал к дяде на рождественские праздники. В этот раз он преднамеренно, на другой же день поутру, чинно прохаживался по проспекту мимо дома Скоробогатовых, обращая на себя внимание редких прохожих. Должно быть, заметили его и в купеческом доме. Калитка вскоре звякнула, и на улице показалась Настя. Дмитрий обрадовался, чуть не бегом направился к ней, взял ее за руки.

– Доброе утро, Настюша, – чуть покраснев, ласково проговорил он, глядя ей прямо в глаза, – как ваше здоровье?

Настя внезапно захохотала, притопнула валенками.

– Я, чай, и позабыла, что со мной тогда стряслось. – И неожиданно предложила: – Пойдемте, Митя, кататься на санках.

Спустя полчаса они лихо съезжали по наезженной горке на невский лед. День выдался солнечный, на санках катались и стар и млад, половина Васильева острова. Вокруг стоял хохот, играли в снежки. Когда в очередной раз, разогнав санки, Сенявин крепко обнял Настю, та, повернувшись, спросила:

– Митя, вам хорошо со мной? Мне очень.

Дмитрий кивнув, улыбнулся, зажмурился, прижался к ней щекой.

На следующий день они опять встретились и прогуляли допоздна. Двери открыл старый матрос-отставник:

– Их превосходительство просили вас зайти к нему.

Алексей Наумович сидел при одной свече напротив топившейся печки. Открытая дверца излучала жар, потрескивали сухие поленья. Адмирал молча кивнул на табурет, садись, мол.

– Ведомо тебе, что служба корабельная не для слабаков, – начал он издалека, – весной тебе быть мичманом предстоит. Всяк человек судьбу свою сам вершит, послушай доброго совета. В корпусе ты постиг лишь азы дела морского. Дабы флотским офицером на полный статус взойти, надобно годков десять-пятнадцать корабельной службы испытать. Берега месяцами не видать. А случится, пошлют на Черноморскую эскадру, а то и в Средиземное море? Молодая женка вряд ли вытерпит, блудить почнет. Теперь сам посуди. Ежели с молодых лет жениться, семью содержать, достаток быть должен. А какой он у тебя? Вона, отец твой едва концы сводит, хотя, правда, и погуливает. – Адмирал поворошил кочергой угли. – Впрочем, решай сам, но поразмысли…

Этот давний разговор Дмитрий вспомнил сегодня. Впервые надев офицерские эполеты, непременно хотел встретиться с Настей, которую не видел с рождественских праздников.

Однако когда он собрался, Алексей Наумович подозвал к окну и, кивнув на проспект, промолвил:

– Смотри не попади впросак. Думается, зазноба твоя переметнулась. Больно зачастили к той пристани серые шинелишки…

Дмитрий вошел в отворенную калитку и первой увидел Зою. Та почему-то покраснела и смутилась:

– Нынче Настя в отъезде…

– Когда же будет? – спросил Сенявин.

– Видимо, не скоро, – ответила Зоя и потупилась, – замуж она собирается за господина прапорщика…

Первые шаги

Дмитрия Сенявина вместе с однокашниками мичманами Матвеем Лизуновым и Василием Кутузовым по распределению назначили в Кронштадт на линейный корабль «Князь Владимир». Молодые мичманы уже знали, что «Владимир» готовится к походу в составе Атлантической эскадры для крейсерства у берегов Западной Европы. Эскадра снаряжалась для защиты русского торгового судоходства.

…Испокон веков в морях существовал разбой. Пираты шуровали, как правило, на оживленных торговых путях. Каперство приносило немалые доходы, так называемые «призы» – суда, а главное – товары. В трюмах всегда находился ценный груз, зачастую серебро и золото. На своих каперов смотрели сквозь пальцы, особенно в Англии, Франции, Испании. И даже пособляли пиратам, или, как их еще называли, арматорам, гласно и негласно. Потому что часть награбленного оседала в королевской казне. Некоторые разбойники становились национальными героями и получали большие чины. Как, например, англичанин адмирал Дрейк. Для охраны своих купцов державы выделяли военные корабли, отряды, не скупились, отправляя даже эскадры.

После Петра I, когда был создан русский морской флот, – Россия мощно выступила на рынке мировой торговли. Суда под трехцветным флагом бороздили северные моря, Атлантику, Средиземноморье, протянулись первые маршруты к берегам Северной Америки. Торговать было чем – лес, зерно, меха и пенька, масло, патока, мед… На русский флаг стали зариться каперы. В 1778 году американские каперы перехватили несколько судов, шедших в Белое море. Русские дипломаты взъерепенились. Видный и весьма дальновидный политик, первоприсутствующий Коллегии иностранных дел Никита Иванович Панин[18]18
  Панин Никита Иванович (1718–1783) – граф, дипломат, с 1747 г. посланник в Дании, Швеции. Участник дворцового переворота 1762 г., приведшего на трон Екатерину II. Воспитатель Павла I. С 1763 г. руководил Коллегией иностранных дел.


[Закрыть] представил в конце 1778 года свои соображения Екатерине II о необходимости «ограждения» прав российских торговых судов: «Сие ограждение долженствует, однако основываться на правилах, обще всеми державами признаваемых, а именно, что море есть вольное и что всякая нация свободна производить плавание свое по открытым водам». И Панин предложил: «Одинаковое противу англичан и французов поведение с американскими каперами почитаю и надобным для того, чтоб инако собственные наши торговые суда по всем другим морям не подвергнуть их мщению и захвату, как нации, которая сама их неприятельским нападением задрала. Известно, что американцы имеют в европейских водах немалое количество вооруженных судов, кои все и стали бы караулить наш торговый флот». Первоприсутствующий предлагал направить для защиты прав россиян эскадру, а командиру эскадры «с точностью предписать – дабы он во время крейсирования своего встречающихся английских, французских и американских арматоров отнюдь не озлоблял, но советовал им удалиться в другие воды… потому что вся навигация того края идет единственно к пристаням и берегам Российской империи». Вот так-то честно и справедливо, но спуску не давать. Кстати, Н. Панин одновременно являлся и наставником президента Адмиралтейств-коллегии генерал-адмирала цесаревича Павла.

К мысу Нордкап для ограждения торговли России от пиратов послали эскадру героя Чесмы адмирала Хметевского. Каперы утихомирились, но только на севере. Каперство началось в другом месте. Испанские крейсеры по королевскому указу начали перехватывать россиян у Гибралтара, в Средиземном море.

Купцы пожаловались. Вскоре последовал доклад русского консула в Испании: «Торговля и навигация между севером и Средиземным морем совсем прекратятся. А поскольку продукция России составляет значительную часть средиземноморской торговли, то российская коммерция от этого пострадает».

Чашу терпения правительства Екатерины II переполнила весть о задержании в испанских водах голландского судна «Конкордия», зафрахтованного для доставки русской пшеницы из Архангельска в Барселону. Остановленное при подходе к Гибралтару в середине декабря, оно было отведено в Кадис, где груз продали с торгов.

В конце декабря россиян вновь «обидели». У Гибралтара захватили русское торговое судно «Святой Николай», принадлежащее петербургскому купцу. Следовало оно с грузом пшеницы в Малагу. Привели «Святого Николая» в Кадис и быстренько распродали всю пшеницу по дешевке.

Испании сделали демарш. Императрица повелела снарядить эскадру в те края. В феврале Россия «для покровительства чести российского флага и безопасности торговли» приняла Декларацию, которую назвали «О морском вооруженном нейтралитете». Воюющим державам – Англии, Франции, Испании – объявлялись российские правила «для поддержания ее подданных противу кого бы то ни было». Правила гласили:

«1. Чтобы нейтральные корабли могли свободно плавать от одной пристани к другой и у берегов воюющих наций.

2. Чтобы товары, принадлежащие подданным воюющих держав, были свободны на нейтральных кораблях, исключая заповедные (т. е. военные) товары.

3. Что в определении таковых императрица придерживается того, что означено в X и XI артикулах коммерческого ее трактата с Великобританией, распространяя их на все воюющие державы.

4. Что для определения того, что может ознаменовать блокированный порт, должен таковым считаться только тот, ко входу в который стоит очевидная опасность по сделанным распоряжениям от атакующей его державы расставленными вблизи оного кораблями…

5. Чтобы сии правила служили основанием в судопроизводствах законности судов».

Моря и океаны соединяют все земли воедино на всем шаре земном.

Россия первой возгласила на них право свободной торговли.

К Декларации присоединились все нейтральные страны, одобрили ее и в Конгрессе Соединенных Штатов за океаном, как основанную «на принципах справедливости, беспристрастности и умеренности». Франция и Испания обязались соблюдать ее принципы. Особняком осталась Англия. Удар и был, собственно, направлен против вековой «владычицы морей». Деспотизм ее и безраздельное господство на море рушились. Потому Великая Британия официально не одобрила Декларацию.

Английский посланник в Петербурге Джеймс Гаррис всполошился, строчил донесения в Лондон, где старался принизить значимость Декларации.

– Какой же вред причиняет вам вооруженный нейтралитет, – насмешливо хитрила Екатерина, беседуя с Гаррисом, – или лучше сказать, вооруженный нулитет?

Нашлись противники нейтралитета и в России. Адмирал Самуил Грейг, англичанин, который прославился еще при Чесме, а к тому же был участником и исполнителем похищения невольной соперницы Екатерины – княжны Таракановой – из Ливорно. Такое не каждому доверяли.

Он-то и спросил Екатерину:

– Матушка, в прошлой войне пират Каччиони поступал в море так же, как и английские крейсеры поступают ныне с кораблями чужими. Однако ты Каччиони благоволила, чин дала. Противоречие в твоих действиях…

Екатерина вскинулась:

– А ты, адмирал, не путай грека с королем английским.

Декларация была хороша, но пока только на бумаге.

Требовалось подкрепить ее силой. Об этом спросила Екатерина при очередном докладе одного из авторов Декларации, вице-президента Адмиралтейств-коллегии Чернышева:

– Каковы и куда направите экспедиции?

– Ваше величество, у Нордкапа побывал Хметевский, одну снарядим в Лиссабон, поведет ее Палибин. Затем другая под командой контр-адмирала Сухотина направится в Ливорно…

Граф Иван Григорьевич Чернышев верховодил Адмиралтейств-коллегией двенадцать лет без малого. В свое время, в юные годы, четырнадцать лет состоял на дипломатической службе в Дании, Пруссии, Англии. По возвращении из-за границы в тридцать лет пожаловал был Елизаветой в камер-юнкеры. Она же поручила ему воспитание наследника Павла Петровича. Были у Елизаветы замыслы – выслать из России «голштинца» Петра[19]19
  Петр III Федорович (1728–1782) – российский император с 1761 г., был немецким принцем Карлом-Петром-Ульрихом, сыном герцога Голштейн-Готторпского Карла-Фридриха и Анны Петровны, внук Петра I. В России жил с 1742 г., но всегда был настроен пронемецки. Вопреки интересам России заключил с Пруссией мир в Семилетней войне, в армии вводил немецкие порядки.


[Закрыть] и его супругу Екатерину, принцессу Ангальт-Цербстскую. Наследником своим объявить хотела Павла. Но не успела…

Екатерина покровительствовала брату Ивана Григорьевича – влиятельному царедворцу Захару Чернышеву[20]20
  Чернышев Захар Григорьевич (1722–1784) – граф, генерал-фельдмаршал, с 1773 г. – президент Военной коллегии.


[Закрыть]. Вначале обласкала и Ивана Чернышева. Пожаловала его генерал-поручиком, назначила в Адмиралтейств-коллегию, наградила орденами. Все это не без умысла. Надеялась за дарованное получать от него донесения на сына. Однако ошиблась.

Иван Чернышев добился аудиенции и без натуги ответил прямо:

– Ваше величество, состоять при его высочестве шпионом не по мне, такого не будет.

Не привыкла Екатерина к подобным ответам от обласканных ею людей при дворе, где все покупается и продается. Слегка побледнела, сжала губы, кивнула. Прием окончен.

Вскоре удалила его от двора – назначила послом в Англию. Два с лишним года добивался юный Павел возвращения своего воспитателя.

Екатерина наконец смилостивилась, определила Чернышева вице-президентом Адмиралтейств-коллегии… Теперь он ведал всеми делами по морскому ведомству.

Екатерина торопила Чернышева, не скрывала своих намерений:

– Не мешкай, Иван Григорьевич, посылай кораблики в Португалию и Тоскану. Надобно Европе доказать наши права.

– Ваше величество, – напрямую ответил Чернышев, – моряки готовы, корабли несколько худы, припасов нехватка, казна скупится…

Ух, не любила Екатерина «худые вести», нахохлилась:

– Добро, сыщем…

Граф-то знал щедрость матушки-государыни. За одну ночку фаворитам отваливала по сто тысяч…

На следующий день Чернышев вызвал командира Атлантической эскадры контр-адмирала Палибина:

– Немедля отправьте в Адмиралтейство офицеров, даны высочайшие указания отпускать вам все без задержек.

Декларация между тем имела успех в Европе, Екатерина была неравнодушна к лаврам. Как-то при докладе Безбородко[21]21
  Безбородко Александр Андреевич (1747–1799) – светлейший князь, дипломат; с 1775 г. – секретарь Екатерины II, с 1783 г. – фактический руководитель российской внешней политики, с 1797 г. – канцлер.


[Закрыть] в присутствии Храповицкого обронила:

– Как славно пришла мне первой в голову сия идея о нейтралитете.

Безбородко, промолчав, согласно кивнул… Храповицкий знал свое дело. Такие новости незамедлительно прошелестели по дворцу, понеслись в европейские столицы…

Граф Иван Чернышев, услышав об этом, доверительно, по-дружески сказал Никите Панину:

– Лукавит, однако, матушка-государыня, Никита Иванович. Ты ведь был зачинщиком послать эскадру Хметевского к Нордкапу. Ты первый мысли эти высказал в докладе. Князь Голицын сие давненько вынашивал.

Панин часто поверял Чернышеву, единомышленнику, сокровенное. Ухмыльнулся, развел руками:

– Славолюбия, Иван Григорьевич, нашей матушке не занимать, ты сам о том ведаешь…

В Кронштадте вытягивалась на внешний рейд эскадра под командой Палибина. Одновременно собирались эскадры в Северное и Средиземное моря.

На Кронштадтском рейде день и ночь сновали транспорта и шлюпки. Подвозили боевые припасы, шкиперское имущество, продовольствие.

Сенявина и Лизунова, к обоюдной радости, поселили в одной каюте. Почти месяц прошел в хлопотах. Парадные мундиры так и остались висеть на вешалках до выхода эскадры. Не пришлось даже проститься с петербургскими знакомыми.

С выходом эскадры в море жизнь постепенно наполнялась тем особенным размеренным ритмом корабельного распорядка, который знаком лишь морякам. Сенявин и Лизунов несли вахту при постановке и уборке парусов, переменах галсов. Выбегали к фок-мачте, где были расписаны по авралам. Свободные часы проводили в кают-компании.

С августа до октября эскадра крейсировала в Атлантике от мыса Сен-Венсен до Гибралтара. В конце октября начались беспрерывные штормы, в Атлантику пришла пора зимних ураганов. По договоренности с Португалией эскадра на зиму укрылась в Лиссабонской гавани, лучшей на Атлантическом побережье. Стоянку кораблям определили в одном из судоходных каналов устья полноводной реки Тахо, на берегах которой расположилась небольшая, но довольно уютная столица Португалии. Многомесячное плавание в штормовом море сменилось монотонными буднями якорной стоянки. Днем команды занимались корабельными работами, которых всегда достаточно, если капитан опытный и ревностный к сбережению судна. На «Владимире» капитаном был князь Леонтий Шаховской, человек уже в годах, лет под пятьдесят, и явно противоположный типу ретивого служаки. За долгие месяцы плавания мичмана ни разу не слышали, чтобы он на кого-нибудь кричал или бранился. Каждый день просыпался в 6 часов, пил чай, иногда с ромом или лимоном, потом долго приводил себя в порядок, завивал длинную смешную косичку, надевал колпак, шею закрывал розовым шарфом. Надев расшитые золотом туфли и форменный белый сюртук, к 8 часам выходил на шканцы к подъему флага, после чего опять спускался в каюту. В 10 часов появлялся на батарейной палубе на молитве. Пообедав, капитан ложился спать, а чтобы быстрее заснуть, заставлял вестового матроса искать у себя в голове или рассказывать сказки. Вечером он заходил в кают-компанию в байковом халате, пил кофе и метал банк. Если проигрывал первый рубль, то сразу же уходил, а выиграв, оставался допоздна. Кораблем под парусами, правда, капитан управлял лихо, а на стоянке корабельными делами заведовал разбитной старший офицер.

Вначале и Дмитрий и Кутузов удивлялись чудачествам Шаховского, а потом из рассказов сослуживцев поняли, что он «тянет» службу, чтобы получить приличный пенсион и Георгия 4-й степени за восемнадцать кампаний.

На берег командир почти не сходил, да и офицеров отпускали, как правило, с разрешения начальника эскадры капитана бригадирского ранга Никифора Палибина. Но Сенявину повезло.

Однажды утром после подъема флага капитан приказал ему:

– Отправляйтесь, Сенявин, к флагману, вы с ним знакомы, и спросите дозволения отпустить на берег шесть офицеров.

Взяв шляпу, Сенявин спустя час подходил к борту флагманского корабля. Поднимаясь по трапу, он вдруг вспомнил Кронштадт, Алексея Наумовича и отца, которые приехали проводить его и представили тогда Палибину…

Не успел он пройти к салону флагмана, как его окликнул закадычный дружок, тезка, мичман Лызлов.

– Куда несешься, Митяй, будто на свадьбу?

– Да вот, понимаешь, к бригадиру, надобно доложить… – смущенно улыбнулся Сенявин, обрадованный неожиданной встречей.

– Погоди, погоди, – взял его за плечо Лызлов, – бригадир не убежит, только что сел банк метать.

Привлеченные разговором, в коридор вышли еще несколько мичманов. Окружив Дмитрия, они начали тормошить его, дергать за полу сюртука. Отшучиваясь, он пятился по коридору в сторону салона. Быстро открыв дверь, Сенявин шагнул через порог и только успел увидеть сидевшего спиной начальника эскадры, который играл в карты. В тот же миг Лызлов ловко подставил ногу, и его приятель плюхнулся на четвереньки.

То ли Палибин слышал голоса в коридоре, то ли успел увидеть Дмитрия краем глаза, но, не оборачиваясь, громко произнес:

– Болван, ты никогда порядочно не войдешь, только и делов за тобой, что резвиться!

Сказано это было с напускной серьезностью. Дело в том, что Палибин знал дядю и отца Сенявина. Алексей Наумович перед отплытием эскадры просил флагмана построже спрашивать с племянника. Дмитрий, нисколько не обидевшись, доложил:

– Ваше высокопревосходительство, – здесь он умышленно назвал Палибина высшим, чем положено, титулом, зная, что тот всегда это любил, – князь Леонтий Никитич свидетельствует вам свое почтение и просит позволения…

Тут Сенявин запутался и никак не мог вспомнить, зачем же его прислал капитан. Немного подождав, Палибин повернулся, недоуменно глядя на покрасневшую физиономию мичмана, и добродушно спросил:

– Ну так что? – И, не получив ответа, кивнул на дверь: – Поди-ка, дурак, вон, а когда вспомнишь, придешь.

Почесывая затылок, Сенявин вышел на шканцы, где его немедля окружили хохочущие мичманы. Узнав, в чем дело, они начали строить различные догадки и версии, пытаясь помочь товарищу. Но делали они это озорно, с хохотом, пока Сенявин сам не вспомнил и не пошел к флагману. Выслушав его, Палибин разрешил офицеров отпустить на берег, после чего сказал Сенявину:

– Ты, мой друг, знай, что я могу тебя и розгами сечь. Дядя и отец твой дали мне на то право, ежели ты не перестанешь беситься. – Он помолчал немного, о чем-то размышляя, и продолжал: – В эту субботу пойдешь со мной на ассамблею в приличный дом. Да оденься понарядней, там дамы и девицы будут. А теперь ступай.

В отличие от Шаховского, Палибин за время стоянки почти каждый вечер съезжал на берег. В Лиссабоне его принимали министры, консулы, богатые негоцианты и вельможи. Русские офицеры встречали теплый прием во многих домах именитых горожан. Они были хорошо воспитаны, обходительны и хорошо танцевали, к тому же выделялись среди других моряков живым и веселым нравом. Чаще других русские офицеры посещали богатого негоцианта Стеца. Он поставлял эскадре продовольственные и другие припасы, и двери его дома всегда были открыты для русских моряков, а Палибин, с которым заключались все сделки, был самым желанным гостем. По субботам Стец устраивал веселые ассамблеи[22]22
  Ассамблея – званый вечер, прием. Название происходит от «ассамблей», введенных в 1718 г. Петром I, – светских собраний, где собиралось избранное общество: вельможи, высшие чиновники, купцы, ученые. По замыслу царя, они должны были стать школой светского воспитания.


[Закрыть] с танцами, обильными угощениями, играми в карты. На этих вечерах, как правило, всегда бывал и дальний родственник Стеца, англичанин Стенли Плиус с двумя дочерьми, старшей Мэри и младшей Нанси. Если Мэри обычно не оставалась без внимания кавалеров, то о Нанси нельзя было этого сказать. Стройная голубоглазая блондинка, небольшого роста, худенькая, она в свои пятнадцать лет походила на подростка, и ее как-то не очень замечали. Кроме того, на вечерах всегда почему-то появлялись кавалеры раза в два старше и, как правило, намного выше ее.

В очередную субботу русский флагман представил Стецу совсем юного, статного, с озорными голубыми глазами офицера, который, едва появившись в зале, сразу пришелся по душе Нанси. И надо же было случиться, что на первый танец он пригласил именно Нанси. Дмитрий впервые попал на столь представительное собрание, однако не растерялся. Молоденькая, почти девочка, голубоглазая блондинка сразу пленила его, и, нисколько не смущаясь, с первыми звуками музыки он пересек зал и предложил ей руку. Едва сделали они несколько шагов, как Дмитрий выяснил, что Нанси не понимает по-русски ни слова. Зная сносно английский, он выступил в роли учителя. К концу вечера они уже изъяснялись, и Дмитрий дал слово Нанси обязательно быть в следующую субботу.

…Еще ни разу Стенли Плиус не позволял себе такого. Публика еще не начала съезжаться, а его карета уже стояла у парадного подъезда Стеца. И все эта неугомонная Нанси. С раннего утра она уговорила его приехать на бал точно ко времени. Обычно, как и все солидные люди, он появлялся в особняке Стеца не ранее чем через полчаса после начала торжества. Сейчас же он блуждал по полупустым залам, а Мэри и Нанси торчали на балконе у парадной лестницы. Музыканты давно ударили по смычкам, гости постепенно заполняли залы, а русских офицеров все не было… Порывы ветра яростно швыряли потоки дождя, быть может, их шлюпка не смогла подобраться к пристани? Наконец с первыми звуками вальса в вестибюле появились в блестящих от дождя плащах Палибин и его спутники. Сенявин сразу же увидел сестер Плиус, махавших ему веерами. Скинув на руки лакею плащ, ловко обойдя Палибина и поклонившись Стецу, он, перешагивая через две ступеньки, взбежал на балюстраду. Пригласив Мэри и Нанси, Дмитрий направился в зал, где Мэри уже поджидал кавалер. Они с Нанси закружились в вальсе, не отрываясь глядя в глаза друг другу. Дмитрию казалось, что они знакомы давным-давно. Вспомнилась вдруг Настя. «Пожалуй, они чем-то похожи, обе веселого нрава, озорные и беззаботные. Но Нанси легкая, будто одуванчик. А главное – глаза. Недаром говорят, что они зеркало души». Пришло вдруг на ум, как иногда черные Настенькины очи сверкали коварным огоньком. «У Нанси же все на виду, кажется, вся душа ее видна до самого донышка. Чиста и беспорочна…» После третьего танца, слегка утомившись, Нанси захотела пить. Они прошли в буфет. После лимонада Нанси увлекла Дмитрия в укромный уголок, и они присели на диване. Все это время они молчали. Нанси вдруг взяла ладонь Дмитрия и положила на свое худенькое колено. Голова у Дмитрия пошла кругом, он чуть наклонился и поцеловал ее в щечку. Нанси покраснела, улыбнулась, не отпуская руку, встала и потянула кавалера в зал.

Время шло, и их привязанность друг к другу росла, и уже на вечерах у Стеца все знали нежную пару, и ни кавалеры, ни девицы не пытались их разлучить. За столом они садились всегда рядом, а едва потеплело, выходили вместе в сад на прогулку.

…Пришла весна. Эскадра покидала Лиссабон, направляясь в крейсерство. Настала пора расставаться. Накануне у Стеца они мало танцевали, больше гуляли в саду, держась за руки. Каждый из них переживал в те мгновения грусть и боль от предстоящей разлуки. Видимо, пришло к ним светлое и неповторимое чувство первой любви, только со стороны кажущееся иногда наивным. Когда на прощание Дмитрий поцеловал Нанси, она заплакала… Спустя два дня она с сестрой приехала на набережную.

…Легкий ветерок с гор разогнал утреннюю дымку и развел небольшую волну в просторном устье Тахо. Один за другим снимались с якорей, ставили паруса и выходили в море корабли и фрегаты. «Князь Владимир» снялся с якоря вслед за флагманом «Иезекиилем». Поставив только нижние паруса – марсели, – корабль развернулся правым бортом к набережной, и Дмитрий с трудом разглядел подле кареты обеих сестер Плиус. Пробегавший мимо Кутузов хлопнул по плечу и ободряюще проговорил:

– Не горюй, Митя, Нанси небось с сестричкой развеются, а нас с тобой вскорости бурный ветер и подавно замотает, враз голову просвежит.

Дмитрий незаметно вздохнул, грустно улыбнулся. Порыв свежего ветра вмиг расправил марсель и закрыл набережную. Сенявин закинул голову. Его матросы, ловко орудуя на пертах, обтянули марсель, а на верхней рее готовили к постановке следующий парус.

Дмитрий перешагнул через фальшборт на руслени и полез вверх по вантам на фор-салинг помогать матросам. С некоторых пор он убедился, что матросы работают намного проворней и веселей, когда с ними рядом мичман.

– К повороту! – донесся со шканцев зычный голос старшего офицера, усиленный рупором. – Марселя и брамсели к постановке изготовить!

С «Иезекииля» раздался пушечный выстрел. Флагман обратил внимание и поднял сигнал: «Курс зюйд-вест».

Вытягиваясь в кильватерную колонну, эскадра вступила под полные паруса. В далеком мареве, за кормой, постепенно скрадывались и сливались с окрестными холмами контуры Лиссабона…

Два с лишним месяца крейсировали корабли в Атлантике на торговых путях. С каждым днем все больше встречали «купцов» из европейских стран. Они приветливо, без боязни, проходили вблизи русских кораблей, прослышав о мирной миссии эскадры. Иногда следовали стороной французские, испанские, довольно изредка английские фрегаты, салютуя русскому флагу. Встречая коммерческие суда под русским флагом, Палибин отряжал для охраны два-три корабля, которые сопровождали их до Гибралтара.

Примеру России последовали и другие европейские державы, они стали также снаряжать для конвоя военные корабли.

Вооруженное прикрытие торговых судов вскоре дало себя знать. Совершенно прекратились попытки нападения не только на русские, но и на торговые суда всех других стран.

В июне Палибин получил депешу – эскадре предписывалось направиться к Балтике.

…В ту пору, когда Сенявин впервые плавал за границу, свой первый вояж в Европу совершал цесаревич Павел. С этим вояжем совпала и экспедиция отряда кораблей в Средиземное море…

* * *

После масленицы контр-адмирала Якова Сухотина спешно вызвали из Кронштадта в Адмиралтейств-коллегию. Затребовал вице-президент коллегии Иван Чернышев.

«Стало быть, что-либо безотлагательное, – размышлял в пути Сухотин. – Эскадра в Кронштадте льдом скована. Их светлость граф надумал что-то. Опять же два десятка лет состоит наставником наследника престола, имеет доступ к императрице…»

– Ведомо тебе, Яков Филиппович, – начал Чернышев без предисловий, – о Декларации нашей по нейтралитету. – Сухотин молча кивнул. – Знаешь ты и о наших экспедициях прошлыми годами Хметевского к Нордкапу, Палибина в Атлантику. – Чернышев подозвал Сухотина к карте на стене. – Повелением ея величества нынче весной поведешь эскадру из Кронштадта в Ливорно. Состав кораблей и фрегатов получишь в секретной инструкции. Среди прочих включен и «Виктор» под началом Ушакова. Смышленый, расторопный, самостоятельный капитан. Да ты не хуже меня знаешь, подмогой тебе будет… Кстати, в Ливорно, возможно, к вам пожалует инкогнито царственная особа. Ежели сбудется, дадут знать своевременно…