Текст книги "Адмирал Сенявин"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 28 страниц)

– Братцы! Прыгай за борт! Амба басурманам! – вбежал в каюту, захлопнул дверь, спрыгнул в крюйт-камеру.

Сухой щелчок пистолета слился с громовым раскатом… Дубель-шлюпка раскололась пополам. Из ее распахнутого чрева вырвался огромный сноп пламени, опаляя вражеские галеры, взрыв разламывал их и крушил все подряд. Столб пламени, воды, дыма взметнулся в небо, увлекая за собой обломки кораблей, обрубки человеческих тел…

Эхо взрыва услышали в Херсоне и в Очакове. После турки уже не отваживались абордировать русские корабли…

В Лимане моряки стояли насмерть, а в Севастополе эскадра сушила паруса.

Потемкин без промедления донес императрице: «Героическая смерть Сакена показала туркам, каких они имеют неприятелей».

Екатерина тут же отозвалась: «Мужественный поступок Сакена заставляет о нем много сожалеть. Я отцу его намерена дать мызу без платежа аренды, а братьев его приказала отыскать, чтобы узнать, какие им можно будет оказать милости». Не отнимешь, умела российская императрица славить героев на пользу государству.

Поведение Войновича возмущало и Потемкина – сколько ни понуждай, лето уж в разгаре, а эскадра еще в бухте.

В начале июня турки дважды нападали на русские суда в Лимане. Пытались их уничтожить, но, потеряв два корабля, ушли к Очакову.

«Севастопольский флот невидим», – сокрушался Суворов.

Тогда же на флагмане «Преображение Господне» неожиданно, без вызова, появился капитан бригадирского ранга Ушаков. Сенявин проводил его к Войновичу. Тот обрадовался и попросил Сенявина остаться.

– Друг мой, Федор Федорович, – начал любезно Войнович, – невмочь стоять, сиятельный князь наш одолел, и в море идти боязно – больно турок силен…

– Волков бояться – в лес не ходить, Марко Иванович, – ответил Ушаков.

– Но все так, однако ж…

– Думка есть, как надобно турка проучить на первый раз…

Войнович недоверчиво смотрел на Ушакова.

– Диверсию авангардией на эскадру их учинить. Токмо так турок отвратить от Лимана можно, – пояснил Ушаков.

– Ты, брат мой, шутить изволишь, как так атаковать втрое-вчетверо превосходящего неприятеля? – воскликнул Войнович.

– То забота командующего авангардией. Надобно, чтобы эскадра помощь оказала, – настаивал Ушаков.

Войнович покачал головой.

– Мудришь, Федор Федорович, – махнул рукой Войнович, – ан впрочем, поступай, как Бог велит. Чур, на меня не пеняй.

Ушаков степенно откланялся. Сенявин провожал его и думал: «Ай да молодец!»

Во второй половине июня Севастопольская эскадра вышла к Лиману. Через десять дней она подходила к Тендровской косе. На шканцы, еще до восхода солнца, пока спал Войнович, вышел Сенявин. Легкий бриз с норд-оста шелестел в парусах.

– Неприятель на норд-весте! – крикнули с фор-марса.

– Отрепетовать сигнал! – приказал Сенявин и послал за Войновичем. Он посмотрел в подзорную трубу и увидел корабли турок. Не отрываясь, скомандовал: – Передать по линии: «Вижу два десять пять вымпелов, неприятель спускается зюйд-вест».

«Турки пока не настроены принимать бой», – подумал Сенявин, глядя на увядшие колдуны на вантах – ветер явно стихал.

На шканцы выскочил полуодетый Войнович.

– Где турки? – хрипло спросил он.

Подавив улыбку, Сенявин указал на турок и протянул подзорную трубу.

Три дня крейсировала Севастопольская эскадра между Тендром и Гаджибеем. Турки маневрировали на видимости, сохраняя неизменной дистанцию и уклоняясь от боя. Слабый ветер менял румбы, временами наступал полный штиль, и тогда эскадра ложилась в дрейф.

Все эти дни Войнович суетился, перебегал от борта к борту, беспрерывно теребил флаг-капитана: «Как думаешь, турок не атакует нас?» Сенявину уже стала надоедать нервозность начальника. Он успокоился лишь тогда, когда турецкие корабли скрылись за горизонтом. Наконец совсем заштилело. Корабли легли в дрейф. Войнович спустился в каюту. Через полчаса он вызвал Сенявина:

– Передашь сие письмо Ушакову, пусть ответ учинит.

Вечером к борту «Святого Павла» подошла шлюпка.

На борт поднялся флаг-капитан Войновича Сенявин.

– Ваше превосходительство, вам оказия от контр-адмирала Войновича.

Ушаков взял пакет, мельком взглянул на Сенявина. Не первый раз видел он этого способного и, говорят, лихого офицера. Только уж больно форсист, да и возле начальства служить не избегает…

«Любезный товарищ, – читал про себя Федор Федорович, и смех начинал распирать его, – Бог нам помог сего дня, а то были в великой опасности… Мне бы нужно было поговорить с вами. Пожалуйста, приезжайте, если будет досуг, двадцать линейных кораблей начел у турок. Ваш слуга Войнович». Ушаков глубоко вздохнул. Поднял голову – вымпел на грот-стеньге заполоскался. Он повеселел и сказал Сенявину:

– Передайте его превосходительству, нынче озабочен я готовностью авангардии, ветер свежеет, не ровен час, завтра с турками в баталию вступать. – Тут же приказал на вахте мичману: – Ко мне, живо, капитан-лейтенантов Шишмарева и Лаврова.

Сенявин знал содержание письма и, глядя на Ушакова, еле сдерживал себя, чтобы не рассмеяться в каюте. И лишь когда шлюпка отошла от борта «Святого Павла», дал себе волю и захохотал.

Выслушав флаг-капитана, Войнович нахмурился. Приказал с восходом солнца разбудить его и ушел в каюту. Утром по сигналу флагмана корабли снялись с дрейфа и направились к югу…

Эскадра спустилась к острову Фидониси и легла в дрейф. Стоя на мостике, Сенявин рассматривал в лучах восходящего солнца лежащий справа по курсу каменистый, с белыми отвесными скалами небольшой островок. Рассказывали, узкая, в сажень, прибрежная полоса острова под нависшими скалами по щиколотку усеяна змеиными шкурами. На линьку они приплывают сюда с материка. Оттого прозвали его «Змеиный»… Свежий ветер от чистого норда приятно ласкал лицо прохладой.

– Ваше превосходительство, ветер заходит, пора менять галс, – подсказал Сенявин флагману.

Перемена галса сближала с неприятелем, а этого не хотелось… Войнович минуту-другую молчал, осмотрел горизонт, наконец нехотя кивнул. Сенявин подошел к командиру «Преображения», капитану второго ранга Ивану Селивачеву:

– Адмирал назначил эскадре курс норд-ост. Передайте на корабли.

Спустя минуту на сигнальных фалах затрепетали стайки разноцветных флажков. Эскадра подворачивала на курс норд-ост. На салинге первыми увидели турецкие корабли сигнальные матросы:

– На горизонте неприятель!

Сенявин взял рупор, крикнул на салинг:

– Сочтешь, вымпелов сколько?

Томительно тянулись минуты.

– Два десять вымпелов! – прокричал сигнальщик.

Слева по носу контргалсом спускалась турецкая эскадра…

Адмирал Гуссейн-паша был доволен – его корабли вышли на ветер. «Теперь у нас шесть линейных кораблей против двух фрегатов авангарда, им несдобровать», – размышлял он.

В час дня турки первыми открыли огонь по головным фрегатам. Русские корабли не отвечали, их двенадцатифунтовые пушки не доставали до неприятеля. С первыми пушечными залпами Сенявин перешел на наветренный борт. Ветер свежел, набегали белые барашки. Временами гребень волны ударялся в скулу форштевня, и вееры соленых брызг, переливаясь радугой, залетали на шканцы. «Гуссейн-паша намеревается превосходящей силой задавить наши фрегаты», – подумал Сенявин и перевел взгляд на корабль Ушакова. «Святой Павел» вдруг резко вышел на ветер, увлекая за собой фрегаты. Через минуту «Стрела» и «Берислав» круто взяли бейдевинд, начали обходить голову турецкой эскадры.

Гуссейн-паша досадовал – его хитрость не удалась. Флоты сблизились. Грохот мощной канонады означал, что сражение сделалось общим. Командир турецкого авангарда перебегал от одного борта к другому. «Паруса, он повелел все паруса поднять, только бы догнать и обойти на ветру русские фрегаты». Турки усилили огонь, но вели его, как и прежде, беспорядочно. Канонада разгоралась. Два русских фрегата и «Павел» успели-таки отрезать два головных турецких фрегата и взяли их в двойной огонь. Полчаса спустя они вышли из боя и повернули на юг. С турецкого флагмана разгневанный Гуссейн-паша открыл огонь по ним, пытаясь вернуть в строй. Да где там, удирали под всеми парусами…

Громкое «ура» неслось с русских кораблей.

– Лево на борт, на румб норд-ост! – скомандовал Ушаков. Он вскинул трубу, указывая шкиперу на руле: – Держать на форштевень Гуссейн-паши! Поднять сигнал: «Выхожу из строя. Атакую флагмана!»

Звончее запели ванты, тугие паруса, казалось, вот-вот треснут… «Павел», резко накренившись на правый борт, вышел из строя. Все корабли авангарда перенесли огонь на турецкий флагман. Прицельный, безостановочный огонь с двух сторон Гуссейн-паша долго выдержать не мог. Вскоре у него были разбиты мачты, порваны паруса и такелаж, дважды вспыхивал пожар.

…В эти самые мгновения, когда «Святой Павел» выходил из строя, новоиспеченный капрал канониров Петр Родионов, как и все другие артиллеристы, принимал свое первое боевое крещение. В первый раз столкнувшись лицом к лицу с опасностью, грозившей отнять жизнь, они вели себя по-разному. Одни в первые минуты от страха застывали, будто разбитые параличом. Другие, противоборствуя страху, старались сбросить с себя оцепенение и показать, что им все нипочем.

Как-то получилось, что Петру некогда было бояться – подчиненные матросы смотрели на него с надеждой и ждали распоряжений. Действовал он спокойно и размеренно, как приучал его Ушаков. Он командовал людьми, расписанными на его орудиях, отвечал за их действия, старался с честью исполнить свой долг…

Палуба под ногами беспрерывно содрогалась и гудела, завеса серого дыма заволокла сплошь пролеты батарейного дека. Короткие слова команды срывались сами собой:

– Бань проворней! Заряд! Ядро! Прибивай! Товьсь!

Сквозь клубы дыма, быстро переходя от орудия к орудию, проверял наводку унтер-лейтенант Копытов. Его черное от пороховой копоти лицо сияло.

– Молодцы, братцы! Так целься! Турок корму нам показывает! – Он выждал мгновение-другое и прокричал: – Пали!

Правый борт «Святого Павла» скрылся в пороховом дыму… Сигнальщики Войновича зорко следили за действиями турок.

– Турецкий флагман ворочает оверштаг! – донеслось с салинга.

Сенявин подбежал к побледневшему Войновичу.

– Каково Ушаков задумал славно турок сбить! – восторженно воскликнул он.

Войнович не разделял восторга своего флаг-капитана, однако повеселел – турки, кажется, в самом деле терпели поражение.

Флагман Гуссейн-паши уваливался под ветер, показывая разрисованную золотом корму. «Святой Павел» словно дожидался этого момента. Мощный залп всей артиллерии правого борта обрушился на корабль. С кормы турецкого корабля во все стороны полетели расщепленные куски дерева… Турецкая эскадра, повинуясь старшему флагману, выходила из боя и отступала.

Бригадир обернулся. Далеко по корме маячили паруса кордебаталии и арьергарда Войновича. «Однако он не спешит догонять турок».

Утопив турецкую шебеку, «Святой Павел» вышел в голову авангарда. Турки, пользуясь преимуществом в скорости, проворно уходили.

Федор Федорович спустился на шкафут. Кругом валялись щепки от поврежденной фор-стеньги и бизани, болтались перебитые ванты у грот– и бизань-мачт. Паруса сияли десятками больших и малых дыр. Фальшборт пробит во многих местах… Ушаков, сняв шляпу, перекрестился: «Слава Богу, убитых на «Павле» нет». На верхнем деке построилась вся команда, кроме вахты. Почерневшие от копоти и пороха лица, замазанные и порванные робы, бинты и повязки. Командир остановился посредине.

– Братцы, – в хриплом голосе звучало торжество, – нынче здесь, на нашем море, первая генеральная баталия флота нашего над неприятелем победою увенчалась… Вам, господа офицеры, и всем служителям матросам, – Ушаков повернулся, глядя вдоль строя, – за отменную ревность и храбрость духа превеликая похвала и благодарность Отечества!

Командир крепко обнял и поцеловал унтер-лейтенанта Петра Копытова, главного «зачинщика» меткой стрельбы. Громогласное «ура» неслось на идущие в кильватере фрегаты и дружно подхватывалось их командами…

В это время эскадра соединилась с авангардом Ушакова. Войнович был вне себя от радости. Турецкая эскадра, вдвое превосходящая русских, отступила.

– Ай да бачушка, Федор Федорович, отменно турок угостил, дал капудан-паше порядочный ужин!

Слушая адмирала, Сенявин искренне жалел об одном: «Почему мне не везет? Привязан к трусливой флагманской юбке, а тот в стычку с неприятелем не вступает», – досадовал он.

Эскадра продолжала крейсировать в направлении Крыма и спустя два дня подошла к Тарханову-Куту.

Войнович вызвал Ушакова с рапортом. Уже на следующий день после боя Сенявин заметил перемену в настроении контр-адмирала: «Мыслимо ли одной авангардии Ушакова подобную викторию одержать? Выходит, что эскадра при сем лишь присутствовала?» – сказал Войнович Селивачеву в кают-компании. Очевидно, он размышлял не о том, что произошло во время боя и кто был истинным «виновником» разгрома турок. Нет, его беспокоило, как облечь себя в победные лавры. Войнович и прежде, когда они были в разных должностях, завидовал Ушакову, неприязненно относился к нему. Теперь это проявлялось все чаще. Прочитав рапорт Ушакова, он вдруг насупился:

– Прежде времени высокие награды столь многим офицерам ходатайствуете.

– Они того заслужили, Марко Иванович, – твердо сказал Ушаков. – Я сам восхищен храбростью и мужеством Шишмарева, Лаврова, Копытова и прочих штаб– и обер-офицеров, а равно всех нижних чинов, служителей.

Войнович захмыкал, что-то пробормотал и запальчиво воскликнул:

– Однако ж я сего не примечал!

Ошеломленный Ушаков, еле сдерживая негодование, ответил:

– Не ведаю причин вашего недоброжелательства, однако усматриваю в том забвение подвигов людей, под моим чином состоящих.

Словно не слыша Ушакова, Войнович продолжал:

– Кроме прочего, ты ведь, друг мой, и баталию начал без моего сигнала, и линию строя нарушил по своей воле.

– Петр Великий завещал нам не цепляться за устав яко слепцу за стену. Атака неприятельского флагмана не терпит догмы. В том смысл моего маневра, и оным мы турок побили. – Ушаков говорил спокойно, уверенный полностью в своей правоте. – О всех действиях своих, а также о поощрении моих людей принужден донести буду главнокомандующему флота, нашему светлейшему князю.

Спросив разрешения, Ушаков холодно поклонился и вышел.

Едва шлюпка с ним отошла от борта, Войнович вызвал Сенявина:

– Приготовься скакать к светлейшему князю. Повезешь рапорт о сражении. – Надо было упредить строптивого бригадира.

Спустя два дня поврежденные в бою фрегаты направились в Севастополь, и вместе с ними ушел Сенявин.

В Херсоне он узнал, что Потемкин расположился в походном лагере под Очаковом.

Второй месяц стояли под Очаковом русские войска. Сюда стянул Потемкин главные силы, надеясь на скорое взятие крепости. Недавний успех – истребление турецких судов береговыми батареями и гребной флотилией – вселил в него надежду, что крепость вот-вот падет, однако турки и не помышляли о сдаче.

Светлейший князь и здесь, в походном лагере, не изменил своего вольного образа жизни. Окруженный толпой льстецов, прощелыг иностранцев, сомнительными дамами, он задавал пиры, которые гремели сутками. Подъезжая вечером к громадному шатру князя, Сенявин еще издали услышал приглушенные звуки оркестра и нестройные возгласы, раздававшиеся изнутри. Дежурный офицер вначале не хотел докладывать и порекомендовал Сенявину переждать до утра. Лишь после настойчивых просьб он удалился в шатер и тут же пригласил Сенявина.

Посредине шатра стоял громадный стол, заваленный яствами: бужениной и поросятами, севрюгой и осетриной, устрицами и маслинами, сырами и квашеной капустой, сливами, грушами, мочеными яблоками. Среди них возвышались зеленые штофы, изящные и пузатые бутылки, серебряные кувшины и кумовницы с водками и заморскими винами.

В торце стола сидел, насупившись, Потемкин. Очевидно, привычная хандра одолевала его. Увидев Сенявина, он махнул рукой, и все враз смолкло. Видимо, завсегдатаи этого сборища давно усвоили каждое движение своего кумира и особенно последствия для тех, кто замешкается и сфальшивит.

Выслушав рапорт и прочитав присланный рескрипт, Потемкин встал, облобызал Сенявина и, подняв обе руки, вскричал:

– Виктория!

Немедленно все наполнили бокалы, Сенявину сам Потемкин налил в большую серебряную чашу и провозгласил:

– Виват флоту Черноморскому!

Выпив до дна, он обнял Сенявина и увлек в свой походный кабинет, рядом с шатром. Усадив его на банкетку, князь велел принести вина и, угощая, сказал:

– Войнович тебя хвалит за неустрашимость и расторопность, гляди не возгордись.

Расспросив подробно Сенявина о сражении, он повеселел, оглядел его с ног до головы, хитро прищуривая зрячий глаз, и внезапно проговорил:

– Ступай, Сенявин, проспись и чуть свет поскачешь с реляцией, в Петербург. Порадуешь матушку-государыню.

Едва отдохнув с дороги, Сенявин умчался на рассвете в столицу в сопровождении фельдъегерей. Приехав через неделю в Петербург, Сенявин узнал, что императрица находится в Царском Селе.

…Похитив у мужа-полунемца русский престол, немка Екатерина II, на первый взгляд, искренне пеклась о благе своего нового Отечества, и прежде всего дворянского сословия. За тридцать с лишним лет жизни в России она научилась ценить людей за их труды и способности. Какие? Прежде всего – за радения для ее славы и возвышения. Конечно, Ломоносов, Суворов, Державин и многие другие служили во благо Отечества и всегда бескорыстно. Что же в основном двигало Екатериной во всех ее внешне весьма привлекательных и с виду подчас благонравных предприятиях и поступках?

Об этом часто рассуждал в узком кругу тайный советник, сенатор, князь Михаил Щербатов.

«Не рожденная от крови наших государей, – говорил он близким друзьям, – славолюбивая, трудолюбива по славолюбию… Все царствование сей самодержицы означено деяниями, относившимися к ее славолюбию.

Множество учиненных ею заведений, являющихся для пользы народной заведенных, в самом деле не суть, как токмо знаки ея славолюбия, ибо, если бы действительно имела пользу государственную в виду, то, учиняя заведения, прилагала бы старания и о успехе их, но, довольствуяся заведением и уверением, что в потомстве она яко основательница оных вечно будет почитаться, о успехе не радела, и, злоупотреблении, их не пресекала…»

Зная об этих слабостях и неравнодушии императрицы к славе, и статс-секретарь граф Александр Васильевич Храповицкий обыкновенно стремился потрафить ей в этой страсти на ежедневных утренних докладах.

С утра 25 июля Екатерина была невесела, не разошлась окончательно давешняя мигрень. На прошение генерал-майора Бородкина о принятии его на службу сердито ответила статс-секретарю:

– Мне дураков не надобно.

Затем отдала Храповицкому секретный рескрипт о выведывании намерений шведского короля в войне[36]36
  Русско-шведская война 1788–1790 гг., в которой Швеция пыталась вернуть владения в Прибалтике. Завершилась Верельским миром 1790 г. Русский флот в этой войне одержал знаменательные победы в сражениях при Гогланде (1788 г.) и Выборге (1790 г.).


[Закрыть] и удалилась на волосочесание.

После обеда настроение Екатерины несколько улучшилось – принесли известие об отступлении шведов от Фридрихсгама.

Только Храповицкий собрался уезжать, как к дворцу подъехала запыленная коляска. Из нее вышел офицер в морской форме. «С реляцией о виктории флота от князя Потемкина к ее величеству», – доложил он, и статс-секретарь вернулся с ним во дворец.

Дела под Очаковом шли неважно, известий от Потемкина не было вторую неделю, и поэтому Екатерина, выслушав доклад камердинера Захара Зотова о прибытии курьера, нетерпеливо сказала:

– Проси немедля.

В дверях появился стройный, симпатичный, румяный офицер.

– Флота капитан-лейтенант Сенявин, ваше величество, – звонко отрапортовал он и вынул из-за обшлага пакет, – с реляцией его сиятельства главнокомандующего флота князя Григория Александровича Потемкина.

«Каков красавец, – залюбовалась Екатерина, – молод к тому же… Ох, князюшка, друг сердешный, знает, чем порадовать меня может».

Глядя на стареющую императрицу, Сенявин, в свою очередь, невольно вспомнил две предыдущие встречи с ней. Первый раз в 1780 году, в Петербурге, во время спуска на воду линейного корабля «Победослав», и вторично, в Севастополе, когда Потемкин представил его императрице вместе с капитаном Юхариным…

Взяв пакет, Екатерина отошла к распахнутому окну. По мере чтения лицо ее все больше озарялось улыбкой.

– Право, господин Сенявин, сия новость нас радует. Какая радость, Александр Васильевич, – воскликнула она, повернувшись к Храповицкому, – виктория знатная флота Севастопольского над турецким приключилась нынче у Фидониси. Неприятель оставил место битвы, потеряв при том шебеку. Капитан-паша превосходство имел в кораблях немалое.

Екатерина передала реляцию, села в кресло и протянула руку Сенявину. Тот быстро подошел, встал на колено и поцеловал ее.

– Мы безмерно рады доставленной вами реляции и благосклонным вниманием вас непременно удостоим.

Тут же она велела принести табакерку, усыпанную бриллиантами, и в нее положила двести червонцев. Вручив награду, Екатерина милостиво отпустила Сенявина, сказав:

– Послезавтра вам вручат письмо светлейшему князю с нашим изъявлением награды победителям сей славной виктории.

Не задерживаясь, Сенявин поздно ночью вернулся в Петербург и поехал прямо к дяде, Алексею Наумовичу. Несмотря на поздний час, старый адмирал еще не спал, довольный нежданной встречей с племянником, и не знал, чему больше радоваться – победной битве или царской милости к племяннику.

Отоспавшись, спустя два дня Дмитрий Сенявин покинул столицу. За эти дни Алексей Наумович дотошно расспрашивал о событиях у острова Фидониси, заставил вычертить диспозицию сражения с начала до конца. Из всех рассказов он понял, что исход схватки предопределил успех авангарда под командой Ушакова. Обрадовался: «Как же, помню сего голубоглазого крепыша. Он у меня на Донской флотилии почитай лет двадцать назад прамом командовал. Исправный был служака, со сметкою…»

На прощанье дядя сказал:

– Тебе государыня благоволила, сие похвально. Но токмо флажными сигналами воинское искусство не обретешь. Добрый клинок закалку требует. Просись у светлейшего в стычку. – Помолчав, он вдруг нахмурился: – Отец-то твой после отставки вовсе замудрил. Матушку твою покинул, живет на стороне, у молодухи.

Дмитрий вздохнул. Все это он знал из писем матери…

Длинной дорогой до Кременчуга не раз приходил на ум совет дяди. «На самом деле, – размышлял Сенявин, – в сражении мне, конечно, приходилось действовать за Войновича. Не раз на свой риск я поднимал сигнал, а потом уже докладывал адмиралу. Но в настоящую баталию с неприятелем мы-то не вступали. Все дело Ушаков решил». В душе невольно поднималась и досада на себя, и обида на Войновича. Вроде бы и табакерка с червонцами обретена не по заслугам.

Лагерь под Очаковом встретил Сенявина встревоженным шумом и суетой. Сновали ординарцы и посыльные. Куда-то волы тащили осадные орудия. В сторону крепости направлялись эскадроны драгун. Оттуда временами доносились глухие раскаты пушечной пальбы. Как объяснил адъютант князя – осада сильно затянулась. Потемкин вначале думал крепость взять без особых хлопот, достаточно, мол, запереть всех в ней. Но не получилось. Который месяц сидели турки в осажденной крепости и, кажется, не испытывали особых тягот. Со стороны Лимана под прикрытием сильного флота они беспрестанно снабжались всеми припасами, да и людей подвозили. Потемкин противился общему штурму, а Суворов настойчиво предлагал решительно брать приступом Очаков. «Одним глядением крепость не возьмешь», – дерзко сказал он на днях светлейшему, хотя тот был не в настроении.

Сенявина князь принял без проволочек. Молча, грызя ногти, прочитал письмо императрицы, вяло расспросил о столичных сплетнях, знанием которых Сенявин не мог похвалиться. Потемкин тяжело вздохнул, махнул рукой и позвал своего чиновника Василия Попова.

– Подай указ на Сенявина, – буркнул он.

Попов принес, и Потемкин передал его Сенявину: «Читай».

Сенявин зарделся. Указ объявлял о присвоении ему, Сенявину, «звания капитана второго ранга» и назначении генеральс-адъютантом главнокомандующего флота Черноморского князя Потемкина.

– Ну что, доволен? – спросил, растягивая слова, князь.

Приглядевшись за эти годы к Сенявину, он понял, что лучшего помощника по морскому делу не сыскать.

– Безмерно рад, ваше сиятельство, – ответил еще не совсем пришедший в себя Сенявин…

– Вот и превосходно, – перебил повеселевший князь, – сей же вечер и отпразднуем твое производство.

Вечером, в шатре, где собралось больше двадцати человек, Сенявин сидел рядом с князем. С другой стороны, жеманно прижимаясь к Потемкину, сидела его молоденькая размалеванная племянница. Вторую племянницу князь усадил рядом с Сенявиным.

Слыхал он не однажды о разгульных кутежах у светлейшего и прежде. Довольно скоро все захмелели. Князь вызвал певчих, и неожиданно для себя Сенявин начал удачно им подпевать. «Да ты к тому же еще и голосист, будто соловей», – удивился князь.

Видя доброе расположение князя, Сенявин собрался с духом: «Ваше сиятельство, который год я в адъютантах пробавляюсь. По мне лучше службы корабельной не сыскать».

Вокруг все примолкли, знали, что светлейший недолюбливает просьбы за столом. Однако Потемкин будто и не слыхал ничего. Глянул на Сенявина, хитро зажмурил единственное око и весело проговорил: «А ну, испеченный флота капитан второго ранга, спой нам развеселое», – махнул певчим, и застолье продолжалось как ни в чем не бывало. Закончилось оно где-то под утро.

Едва взошло солнце, Сенявина неожиданно разбудили. Князь требовал его к себе. Быстро собравшись, он чуть не бегом направился к шатру. Вошел и поразился. Потемкин, без заметных следов ночного пиршества, деловито делал пометки в бумагах.

– Ты давеча о службе корабельной пекся, – без проволочек начал он, – так помни. Я тебя взял не для прислуги, а советы мне по делам флотским сказывать, когда в том нужда будет. Морское ремесло хитро, сие я давно уразумел. Поэтому ты мне потребен. Особливо ежели в море случится плыть. – Он встал, поманил Сенявина к карте и продолжал: – А то, что в море просишься, похвально. И тут я тебе случай припас.

Все это время Сенявин не проронил ни слова. Остатки хмеля давно улетучились, и он внимательно слушал князя. Тот пожаловался, что-де турки крепко засели в Очакове и выкурить их оттуда невмочь. Из Порты все время шлют припасы и людей, лиманская флотилия слаба, да и Мордвинов не рвется в схватку. Слава Богу, Кинбурн да Херсон обороняют. Потемкин провел рукой по южному турецкому побережью Черного моря и продолжал:

– Задумал я турок напугать, от Очакова отвадить. Для сего диверсию кораблями к берегам анатолийским учинить. Смотри, – он ткнул пальцем в турецкий берег, – здесь знатные порты – Синоп, Вонна, Трапезунд. В них какие ни есть, а суда турки содержат. – Он посмотрел на Сенявина, и тот как бы продолжил его мысль:

– Стало быть, набеговой диверсией те суда изничтожить либо пленить.

Потемкин одобрительно кивнул.

– Турки должны переполошиться и, глядишь, кинутся от Очакова к Анатолии.

Довольный Потемкин улыбнулся про себя: «Стервец, мои задумки споро хватает». Но Сенявин еще не знал главного.

– Диверсией начальствовать будешь ты, – сказал князь, – возьмешь пять быстрых корсарских судов и айда.

Сенявин в то же мгновение радостно вспыхнул и вытянулся:

– Ваше сиятельство, живот положу, а без виктории не вернусь…

– Твой живот Отечеству надобен, ты еще молокосос и холост, – деланно хмурясь, прервал его Потемкин, – однако викторию добудь. Русский флаг впервой к анатолийским берегам крейсировать будет, не посрами его.

В этот же день вечером Сенявин выехал в Севастополь с рескриптом Потемкина о присвоении звания, определении генеральс-адъютантом и назначении его начальником отряда судов для диверсии у турецких берегов.

Прочитав рескрипт и узнав о назначении Сенявина, Войнович всполошился: «Как же теперь я буду обходиться без него?»

Между тем Сенявин полностью отдался подготовке судов для набега. В подчинение ему передали пять корсарских судов. Эти небольшие, но весьма маневренные парусники прежде были торговыми. Их экипажи состояли в основном из крымских греков. Когда началась война с Портой, почти все они обратились к Потемкину с просьбой вооружить их, чтобы помогать бить турок. Князь вооружил эти суда, разрешил поднять русский флаг, а капитанам присвоил воинские звания. Время от времени эти отважные корсары совершали набеги к берегам Анатолии, устью Дуная, в Лимане уничтожали и захватывали турецкие транспорты.

Самым большим крейсером командовал грек-волонтер Георгий Ганале, на нем и поднял свой флаг Сенявин. Забот хватало. Набрал дополнительно матросов-канониров, менял такелаж и паруса, поставил дополнительные пушки, грузил порох. Приближалось время осенних штормов, и надо было успеть до их начала провести операцию.

Карты плавания у турецких берегов были весьма сомнительны, покупали их в свое время в Англии. Глубины на картах обозначены не были. Помогло то, что некоторые моряки-греки раньше были в тех местах.

16 сентября отряд наконец-то вышел в поиск. Сенявин накануне собрал капитанов, объяснил план набега, условные сигналы.

– Первый удар нанесем по Синопу. Это самая большая и удобная гавань и крупный порт. Затем отправимся вдоль побережья на восток к Трапезунду. Сигнал атаки – пушечный выстрел, цель выбирать по способности, – пояснил он в конце.

Капитаны-греки довольно свободно объяснялись по-русски и понимали Сенявина с полуслова. Им по душе пришелся молодой русский начальник.

К Синопу подошли через двое суток, после полудня. Сенявин приказал всем кораблям спустить флаги, чтобы не спугнуть неприятеля раньше времени.

– Под берегом в бухте три судна! – крикнули вдруг с салинга.

Сенявин и сам успел разглядеть через узкий перешеек три вооруженных транспорта, один из которых, трехмачтовый, походил размерами на фрегат. Его-то и решил в первую очередь атаковать Сенявин.

– Изготовиться к атаке! – скомандовал Сенявин. «Стремительность и внезапность суть залог победы», – подумал он, и тут же мелькнула мысль, что совершенно не испытывает какого-либо волнения. У Фидониси он подавал команды от имени флагмана. Нынче он не только отдает приказ, но и отвечает за корабль, людей, за успех всего дела. Пока крейсера обходили вытянувшийся далеко в море мыс, солнце опустилось к горизонту. В глубине бухты оказалось не три, а пять турецких судов. Два из них стояли слева у входа. Сенявин, не меняя галса, подвернул и, не уменьшая парусов, устремился к цели.

– Флаг поднять, дать выстрел! – скомандовал он Ганале.

Услышав пушечный выстрел, на турецких судах в панике забегали матросы. Они успели зарядить орудия и начали беспорядочную стрельбу. Перед форштевнем сенявинского корсара взметнулся столб воды. «Палубу не открывать, подойдем ближе и будем бить в упор», – спокойно передал он капитану. Быстро убрав паруса, судно зашло с кормы турецкого транспорта. Стало видно, как на шканцах перебегали с борта на борт турецкие матросы, слышались их гортанные крики. Подойдя почти на пистолетный выстрел, крейсера открыли продольный огонь. Через четверть часа транспорт заполыхал и обрубил якорный канат. Увлекаемый течением, он медленно двигался к берегу. Добрая половина матросов попрыгала, спасаясь, за борт. В это время берег вдруг опоясался вспышками. Загрохотали выстрелы батарей, и вокруг корсарских судов взметнулись всплески от падающих ядер.