Текст книги "Лазарев. И Антарктида, и Наварин"
Автор книги: Иван Фирсов
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)
– Стало быть, – докладывал боцман Лазареву, – канонир Давыдка Егоров на левых фор-русленях юнферс раскручивал, видать, волной сшибло, а может, поскользнулся.
Тем временем шлюпка, скрываясь за огромными волнами, еле виднелась. Лазарев неотрывно всматривался за корму в бушующий океан, временами вскидывал голову вверх. Два матроса и унтер-офицера на раскачивающихся салингах до боли в глазах следили за горизонтом. Прошел час, другой. Шлюпка давно исчезла в гребнях волн. Сумеречная мгла исподволь опускалась над бушующим океаном.
– Шлюпка по корме! – наконец закричал от радости унтер-офицер на грот-салинге. Егорова в шлюпке не было.
Гигантские волны зыби и крепкий порывистый ветер сильно раскачивали фрегат. Сквозь плотно прикрытые порты орудий заливалась вода на батарейную палубу. Подойти на такой волне к борту – значит наверняка погубить не только шлюпку, но и гребцов. Лазарев приказал спустить за борт матросские койки, чтобы смягчить удар, и выбросить матросам концы, на случай если шлюпка разобьется. Заложили тали и, выждав мгновение, когда фрегат начал наклоняться в сторону шлюпки, быстро их выбрали. Едва успели поднять шлюпку вровень с палубой, набежавшая волна ударила ее о борт и разнесла в щепки. Матросы успели схватиться за концы, и их вытянули на палубу. Огорченные, насквозь промокшие, стояли они, поеживаясь, перед командиром. Нахимов виновато развел руками. Но взволнованный Лазарев положил ему руку на плечо.
– Молодцы, братцы, ради жизни товарища себя не пожалели, токмо русачки способны на такое!
По приходе в Сан-Франциско он отметил благородство и мужество своих подчиненных и сообщил в Адмиралтейств-коллегию: «Сию готовность г. Нахимова при спасении человека жертвовать собою я долгом почитаю представить на благорассмотрение г.г. членов государственной Адмиралтейств-коллегии и льщу себя надеждою, что такой подвиг не найдется недостойным внимания правосудного моего начальства».
На Сан-Францисском рейде «Крейсер» стал на якорь рядом с «Аполлоном» и торговыми судами Русской компании.
Притомленные нелегким переходом из Ситхи, вышли на шканцы офицеры. Несмотря на позднюю осень, теплый береговой ветер приятно ласкал лицо.
С некоторым волнением всматривался Лазарев в живописные берега обширного залива.
Девять лет назад покинул он эту бухту…
К борту подошла шлюпка с «Аполлона». По-приятельски встретил Хрущева командир. В кают-компании, за чаем, делились новостями.
– Нынче в Калифорнии перемен немало, инсургенты верх одержали. Там нынче правителем бывший комендант Сан-Франциско Луис Аруэлло. Видимо, Мексика бесповоротно от королевства Испанского отпала[74]74
В результате войны испанских колоний за независимость в Америке в 1810–1826 гг. Мексика добилась независимости и была провозглашена республикой (1821).
[Закрыть].
Лазарев вдруг вспомнил сестру коменданта, стройную женщину в черном, нареченную Резанова.
– А что, все семейство коменданта отсюда уехало?
– Наверное, – ответил Хрущев, – но точно сказать не могу. Знаю только, что они в Монтерее. А ты знавал их, Михаил Петрович?
– Накоротке несколько раз встречались, десяток лет назад, – задумчиво ответил Лазарев, а Хрущев, так и не поняв, проговорил:
– Власти здесь, в президии Святого Франциска, переменяются теперь весьма часто, солдаты без жалованья который месяц…
Спустя несколько часов на рейд пришла «Ладога».
Лазарев с братом нанесли визит коменданту. Многое здесь изменилось. Полуразвалившиеся каменные сараи окружали небольшую площадь крепости. Часовые в ободранной одежде молча, равнодушным взглядом провожали прибывших офицеров.
Новый комендант Аризио после обмена любезностями и краткой беседы предложил отдохнуть офицерам, посетить миссию Святого Франциска, а лошадей для прогулки он обеспечит.
– Пожалуй, – согласился Лазарев и вдруг спросил: – Как поживает семейство дона Аруэлло?
Комендант оживился:
– Вы знали старого коменданта? Они давно переехали в Санта-Барбару. Его сын дон Луис нынче стал правителем Калифорнии, живет в Монтерее.
– А его дочь?
У коменданта сверкнули глаза.
– Так вы знакомы с Кончитой?
– Мельком, десять лет тому назад.
– О, она живет с родителями. У нее добрая душа и отзывчивое сердце на чужие страдания. Все такая же красавица, но отвергает всех кавалеров. До сих пор ждет своего нареченного из России. И не верит никаким слухам…
Лазарев задумался, помолчал, а потом вспомнил свой визит к монахам с Унковским, и захотелось посмотреть, что там изменилось.
Вместе с братом, Завалишиным и еще тремя офицерами на лошадях направились они за семь верст к святым отцам.
За эти годы монастырь разросся. Над внушительными каменными стенами поднимались купола новой церкви. Однако нравы в миссии остались прежние. Прихожан в монастырь поставляли прежним порядком солдаты. Кочующих индейцев попросту отлавливали арканами и приводили сюда. Жили они семьями в таких же каменных хлевах, разделенных на маленькие стойла, как и раньше, без потолка и пола. Завалишину все было в диковинку, он, не стесняясь, возмутился:
– В России у доброго хозяина скот в лучшем состоянии живет.
Подневольно, без какого-либо объяснения догматов религии, не обучив языку, приводили индейцев в католическую веру. Святые отцы взяли за правило строгое обхождение с обращенными в новую веру. Богослужения подкреплялись зачастую солдатскими пинками и ударами.
Андрей Лазарев не оставил без внимания нравы монастырской братии.
«…в остальное время без отдыха и очереди обрабатывая земли, удовлетворяют корыстолюбие их наставников, кои, утучнив леностью тело свое и насытив алчность, через несколько лет под предлогом болезней удаляются с пиастрами…»
Этот год в Калифорнии выдался неурожайным. Пшеницу пришлось скупать верст за тридцать – сорок в округе и доставлять на лошадях по узким тропинкам. Зерно перемалывали на ручных жерновах. С их помощью заготовили муку для всех кораблей.
Через две недели на «Крейсере» побывал правитель новоархангельской конторы Кирилл Хлебников. Он только что прибыл с оказией из Новоархангельска договориться с правителем Калифорнии о добыче бобовых в здешних местах. За десяток лет местные порядки он изучил досконально. В кают-компании слушали, не перебивая, его рассказ о прошлом и нынешнем состоянии Калифорнии.
– Почитай, десяток лет с лишком, на моей памяти, инсургенты мексиканские с испанским королем противоборствовали, покуда верх одержали.
– А что же американцы, чью сторону держали? – с любопытством спросил Завалишин.
– Поглядывали на сие, вроде бы ни при чем, дело не наше, – Хлебников ухмыльнулся, – однако себе на уме. Калифорния-то кусок лакомый, с испанскою короною за нее тягаться несподручно…
Хлебников вникал не только в торговые дела соседей, но и прекрасно знал внутренние дела на Американском континенте.
– Ежели бы нам, россиянам, в союз с Калифорнией вступить, благо соседи мы, рядом, – высказался Завалишин.
Эта мысль неоднократно возникала у него впоследствии. Он коротко сошелся с правителем Калифорнии, другими испанцами, горячо убеждал их вступить в союзные отношения с Россией…
Как-то вечером, в конце декабря, он постучался в каюту командира…
Полтора месяца прошло с той поры, когда «Ладога» доставила из Петропавловска ошеломляющее для всех офицеров известие: по высочайшему повелению мичману Дмитрию Завалишину предписывалось ближайшей оказией отправиться в Петербург для личной аудиенции к царю.
Больше других изумился и огорчился Нахимов:
– Как же так, брат? От сотоварища, соседа по каюте утаил…
Смущенный Завалишин, как мог, объяснил, что это его заветное, пошутил:
– А вдруг в кандалы бы тебя заковали?
Только с ним и с Лазаревым поделился Дмитрий сокровенными мыслями, изложенными в письме к царю.
Через две недели в Кронштадт отправлялись «Аполлон» и «Ладога», и ему надо было решить, как ехать в Петербург – морем или через Сибирь.
Лазарев настоятельно советовал ехать сушей. Шлюпы-то возвращались уже знакомым маршрутом.
– Вам, Дмитрий Иринархович, редкий случай выпадает ознакомиться с такой малоизученной, но важной для России стороной. Ничем вы не обременены в пути, лучшей возможности для путешествия не сыщешь, а кроме прочего, – командир лукаво улыбнулся, – прежде времени с вами расставаться огорчительно.
Действительно, Завалишин отменно исполнял корабельную должность, а главное, хорошо владел латинским и испанским языками, что немало значило в постоянных сношениях с францисканскими монахами и миссией в Калифорнии…
Прошли рождественские праздники, наступил новый, 1824 год. «Ладога» и «Аполлон» уходили в Россию. Накануне Лазарев пригласил к обеду офицеров шлюпа. Оживленно обменивались в кают-компании впечатлениями о Ситхе, Русской Америке, Калифорнии. Завалишин оказался за столом между Михаилом Кюхельбекером и Федором Вишневским. Сидевший напротив Нахимов пошутил:
– Тебя, Митя, враз атаковали «Аполлон» и «Ладога».
Разговор зашел о гостеприимстве испанцев. Моряки часто общались с ними. Раз в неделю Лазарев отправлял на берег часть команды с оркестром. Устраивались танцы, матросы лихо отплясывали с местными девушками.
– И представьте, господа, – заметил Кюхельбекер, – ни одной стычки на берегу, а все потому, что капитан Лазарев строжайше запретил потребление спиртного…
– Да и сами испанцы миролюбивы, чего не скажешь об американских пронырах, – ответил Завалишин, и разговор незаметно перешел на другую тему.
Все сошлись на том, что недостаточная помощь правительства русским промышленникам в Америке и политика заигрывания с Соединенными Штатами усугубляют их положение. Более того, американские дельцы возбуждают против них местные племена. Хрущев рассказал, что в прошлом году капитан американского брига «Чатам Стрейт» продавал здешним индейцам ружья по самой дешевой цене, а порох раздавал почти даром, призывая нападать на русские поселения. Но индейцы продолжали дружелюбно относиться к русским.
Кюхельбекер, будучи с матросами на разных работах, встречался с индейцами, жившими в окрестных местах. Поначалу они недоверчиво и даже враждебно встречали их, зная по опыту нравы белых людей – американцев, англичан, испанцев.
– Но сии дикие весьма доверчивы и скоро поняли, что дурного не совершаем, вскорости стали мы для них желанными гостями.
Завалишин согласился.
– Ежели ласково обходиться с ними и детям ихним ничтожные подарки делать, то без притворства любовь и расположение проявляют и помогают во всем бескорыстно.
Утром 12 января «Ладога» и «Аполлон» поставили все паруса. Прогремел прощальный салют, и, окутанные клубами порохового дыма, корабли ушли.
Вскоре следом за ними, загрузившись пшеницей, ушел в Ситху «Крейсер». Лазарев рассчитывал прийти в Новоархангельск через две недели, но океан внес свои поправки. Больше месяца трижды встречные жестокие штормы трепали «Крейсер», противные ветры гнали на юг.
Приходу фрегата были рады все, и промышленники, и население. Одно присутствие «Крейсера» служило порукой от любых нападений.
Больше всех обрадовался приходу «Крейсера» Муравьев, так как он привез на долгую зиму пшеницу и овощи для людей.
Лазарев принялся снаряжать суда для дальних вояжей, наставлял молодых, неопытных капитанов судов. Помимо охраны мирного промысла суда компании без опаски направлялись по всему побережью от Кадьяка до форта Росс.
А причины для беспокойства появились. В прошлом году Муравьев получил из форта Росс известие, что американский конгресс основал первую колонию на западном побережье при устье реки Колумбия. Специальный комитет рекомендовал это конгрессу в январе 1821 года.
Как-то у Муравьева обедал Лазарев вместе с новым старшим офицером Никольским и Завалишиным. Правитель рассказал, как было дело.
– Что ж доносит сия комиссия? – спросил Лазарев.
– Вы не поверите, Михаил Петрович, насколько нагло сей комитет присваивает себе право на обладание обширной частью северо-западного берега Америки, лживо отвергая участие России в открытиях, промыслах и торговле.
Муравьев принес из соседней комнаты шкатулку.
Прочитав донесение, Лазарев покачал головой, передал бумагу Завалишину.
– Нелестно, с небрежением толкуют о правах, нам принадлежащих, будто на сих берегах мы нынче и не обретаемся.
– Позвольте, Михаил Петрович, – пробежав бумагу глазами, Завалишин повернулся к Лазареву. – Американцы неосновательно весьма судят о России. Мне о сем Василий Михайлович Головнин сказывал еще в Петербурге, перед отплытием.
Помолчав, Лазарев заключил:
– Видимо, Матвей Иванович, в грядущем правителям, да и промышленным людям компании отстаивать судьбу земель здешних предстоит…
В середине мая, исполняя обязанности штурмана на компанейском бриге «Волга», покинул Ситху Завалишин и отправился в Охотск. Оттуда путь его лежал через Сибирь, в Петербург. Офицеры и матросы тепло проводили его, а Лазарев отправил с этой же оказией рапорт начальнику Морского штаба. «Пользуясь сим случаем, я обязанностью себе поставляю рекомендовать г. Завалишина, как весьма исполнительного и ревностного к службе офицера, и с сим вместе довести до сведения… что в продолжение двухлетнего его служения под моим начальством он как благородным поведением своим, так и усердным исполнением всех возложенных на него обязанностей приобрел право на совершенную мою признательность».
В корабельных заботах промелькнуло короткое ситхинское лето. Августовским утром на рейде прогремели залпы салюта – из Кронштадта на смену фрегату прибыл шлюп «Предприятие» под командой О. Е. Коцебу. Он доставил Лазареву предписание возвратиться в Россию.
Берега бухты сплошь усеяли жители. И стар и млад. Покидал Ситху, уходил в далекий Кронштадт очередной корабль. Навсегда расставался с этими берегами Лазарев и его экипаж. Одному лейтенанту Ивану Куприянову суждено будет через десяток лет вернуться в Новоархангельск главным правителем компании…
Утром 16 октября Лазарев тепло простился с Муравьевым. Когда правитель спустился в шлюпку, раздалась команда:
– Выстрел завалить! Трап поднять! Крепить по-походному!
Крепкий ветер не заставил долго ждать. Сопровождаемый прощальными залпами крепостных орудий, фрегат под полными парусами направился к выходу из залива.
Едва успели миновать многочисленные острова, задул сильный южный ветер, начался шторм, и фрегат, беспрестанно меняя галсы, две недели лавировал неподалеку от Ситхинского залива. Потому путь до Сан-Франциско занял больше месяца.
Пополнив запасы, фрегат в конце декабря вышел в океан. На шканцы поднялись офицеры, шкафут заполнили матросы, свободные от вахты. Вдали за кормой, постепенно удаляясь, едва чернела в утреннем мареве полоска отвесного берега форта Росс. Оторвавшись от подзорной трубы, Лазарев задумчиво произнес:
– Огорчительно для России, ежели земли сии, обильно политые потом сыновей ее, в удел останутся другим…
Вечером «Крейсер» миновал траверз Монтерея. Неподалеку от него, в маленькой Санта-Барбаре верила и ждала встречи со своим суженым Консепсион де Аруэлло. В таком ожидании пройдет ее жизнь еще четверть века. И лишь потом уединится Кончита в монастыре, где тихо скончается через шесть лет…
В середине января фрегат прошел экватор, направляясь к мысу Горн. Здесь рассчитывали использовать благоприятные западные ветры, обычно господствующие в южных широтах океана. Но опять не повезло. Моряков встретил редкий в этих местах противный восточный ветер, временами переходящий в штиль.
Наконец ветер переменился. «Крейсер» вышел в Атлантику и через три месяца беспрерывного плавания зашел в Рио-де-Жанейро. Здесь пришлось задержаться, заболели десять матросов. Никакими статьями не положено тратить казенные деньги на лечение, но Лазарев снял для них на берегу особняк, окруженный садом. Уже через десять дней матросы выздоровели и перебрались на фрегат.
Пошел третий год разлуки с родной стороной. Излишне говорить о тяге к отчим местам после долгого расставания.
Еще Державин подметил: «Отечества и дым нам сладок и приятен».
Когда «Крейсер» вышел на просторы Балтики, развеселились моряки. Засвистели боцманские дудки, Лазарев объявил аврал.
Каждый командир по-своему заканчивает поход. Одни расслабляются сами и предоставляют команде пребывать в благодушии. Другие держатся до конца и команду держат в кулаке, а кораблю внимания уделяют мало, наводят лишь внешний лоск. В правилах Лазарева было приводить корабль при возвращении из плавания в образцовый порядок и быть готовым хоть немедля идти в море, а ежели понадобится, то и в бой. Все палубы, кубрики и трюмы Лазарев проверил и остался доволен фрегатом. Всюду офицеры и матросы с огоньком драили, скоблили, мыли родной корабль, подновляли краску, ремонтировали рангоут и такелаж. Пожалуй, впервые, в отличие от плавания на других кораблях, команда «Крейсера» трудилась с душой и задором. Видимо, офицеры переняли от командира высокую морскую выучку и сноровку, и экипаж это чувствовал.
Никольский, Нахимов, Путятин, Завалишин, Домашенко – такие офицеры, быть может, со временем станут украшением Российского флота… Конечно, не всем по душе его неизменное правило – при исполнении любой работы офицер должен обязательно не только знать, но и уметь выполнить все то, что делает матрос. Поэтому во время учений он посылал мичманов на реи, ставил рядом с матросами…
Главное, что его понимают мыслящие офицеры…
На левом шкафуте Лазарев провел рукой по днищу большой алеутской байдары. Рядом с ней лежали еще две лодки с Алеутских островов. Лазарев приобрел их на свои деньги, как это часто делал и ранее, для коллекции Петербургской модель-каморы…
После трехлетней разлуки Кронштадт радушно встретил мореплавателей. В шканечном журнале «Крейсера» появились последние записи – «в плавании 1084 дня, из них под парусами 457».
На следующий день фрегат посетил начальник Морского штаба.
Вице-адмирал Моллер прошелся всюду, тщательно осмотрел каждый закоулок и пришел в восхищение.
«Я смотрел фрегат, – доносил он в тот же день Александру I, – и нашел его во всех отношениях не только в отличной, но даже необыкновенной превосходной исправности».
«Крейсер» еще стоял на внешнем рейде, а на него уже потянулись друзья, знакомые и просто кронштадтцы, посмотреть на красавец фрегат. Из Морского корпуса привезли специально роту гардемарин – показать пример образцового корабля.
Одним из первых на «Крейсере» появился Андрей. Братья обнялись. Андрей на немой вопрос Михаила пояснил:
– Алешка в гору пошел. Плавал прошлую кампанию с царственными особами на «Эгейтене». Приглянулся, видимо, Николаю Павловичу, тот его перевел в лейб-гвардию, нынче он у него адъютантом.
– Да что ты, – удивился Михаил, а Андрей закончил:
– Обещался отпроситься, быть на днях, тогда все вместе и отпразднуем.
Возвращаясь с Вишневским из конторы порта, Лазарев встретил Федора Матюшкина. Краснея, тот радостно улыбался.
– Почитаю засвидетельствовать свое уважение, господин капитан второго ранга, со счастливым возвращением.
– Равно как и я вам, господин лейтенант, и пожелать счастливого вояжа!
Матюшкин удивленно поднял брови. Лазарев уже знал, что через несколько дней он отправляется в кругосветное плавание в Русскую Америку. Взяв Матюшкина под руку, Лазарев познакомил его с Вишневским и пригласил к себе домой.
Допоздна слушал Федор рассказы умудренного мореплавателя, трижды обогнувшего Землю под парусами, о разных приключениях и неожиданностях при плавании к берегам Аляски.
Неожиданно прервав рассказ, Лазарев вдруг спросил:
– Вы, я знаю, тоже путешествовали два года по северным краям с Врангелем!
Матюшкин помолчал минуту-другую, собираясь с мыслями.
– Было дело, Михаил Петрович. Пришлось путешествовать где на перекладных, где на оленях, где пешком, немного шли и под парусами. Всю Сибирь и Север, вплоть до Чукотки, исколесили. Повидали многое. Кое-что из земель новое обрели. Однако, – Матюшкин огорченно вздохнул, – основу наших замыслов не осуществили. Неведомую большую землю в Ледовитом океане отыскать нам не привелось.
Слушая Матюшкина, Лазарев за много лет впервые заметил, как он возмужал. За какие-то семь-восемь лет из довольно хрупкого и застенчивого выпускника Лицея преобразовался в бывалого моряка.
– Наиглавнейшее же познание приобрел для себя лично, Михаил Петрович, – продолжал Матюшкин, – людей, населяющих Сибирь нашу матушку и северные земли. Людей, подобных Михаилу Михайловичу Сперанскому, только там и встретишь. А простой сибирский народ, казаки? Там все честно и открыто, и глаз, как у нас в Европе, не прячут.
Не приходилось бывать в тех краях Лазареву, и, подливая Матюшкину в остывший чай свой любимый ром, он не останавливал собеседника.
– А возьмите тех же чукчей, что мы, европейцы, знаем об этой прекрасной нации, живущей на краю света, на Чукотке? Мне довелось пожить среди этих людей не один месяц. Они ведь свободно передвигаются по льду и в Америку и в Анадырск, торг ведут немалый мехами, моржовой костью. – Матюшкин, воодушевленный вниманием собеседника, на минуту перевел дыхание. – Народ сей трудолюбив, но и чрезвычайно любит забавы. Всякие состязания происходят среди мужчин по праздникам, обязательны скачки на оленях. Их жены в своих неуклюжих нарядах танцуют проворно и забавно.
Матюшкин закончил, а Лазареву вдруг пришла новая мысль.
– Вижу, что у вас, Федор Федорович, уйма впечатлений о своем вояже. Почему бы все это вам не описать и не поделиться знаниями с обществом?
Матюшкин в задумчивости опустил глаза, раздумывая.
– Для этого время нужно, да и потом, – Матюшкин подыскивал подходящие слова, – не всегда начальство оценивает то, что делают люди бескорыстно, на пользу отечеству. Вряд ли кто-то заметит мою писанину.
Матюшкин, конечно, недоговаривал. Не в его правилах было кого-то винить. Однако у него оставался горьковатый привкус от прошлого путешествия. По существу, они делили поровну все труды, заботы и изыскания с Врангелем. В смелости и инициативе он превосходил подчас его. Но после окончания вояжа все отчеты писал сам Фердинанд, за них он получил орден и внеочередное звание, Матюшкину же почти два года тянули и только сейчас присвоили звание лейтенанта.
Лазарев почувствовал смущение Матюшкина и переменил разговор:
– Позвольте, Федор Федорович, спросить вас о взаимоотношениях с Александром Пушкиным. Ведь вы с ним, я знаю, однокашники. Мне на днях младший брат стихи его принес, мореходцу посвященные, и я успел часть их вызубрить:
Видимо, Пушкин тонко чувствует стихию моря.
Матюшкин просиял.
– Александр был мне близким другом в Лицее. Правда, нынче он в опале. Я с ним не встречался года три. Пущин мне сказывал, что он сослан в Одессу, а недавно переехал к себе в Михайловское.
– За что же такая немилость? – спросил Лазарев, которого прежде не привлекала поэзия, и он не был в курсе литературных новостей.
– Да все за его язык колкий, за эпиграммы, будет случай, почитайте на досуге Александра. Он о многом житейском пишет. Язык бесподобный. Такого поэта Россия прежде не имела.
– А вы знаете, – вдруг вспомнил Лазарев, – мне рассказывала давно моя сестрица, что Гаврила Романович Державин предсказывал Пушкину великое призвание.
– Позвольте спросить, откуда же она знакома была с Державиным?
– Гаврила Романович опекуном был всем нам, Лазаревым, после кончины нашего батюшки.
Матюшкин смутился.
– Простите за вольность, я не знал. – Он помолчал и, чтобы сгладить неловкость, продолжал: – Все же вы не избегайте Пушкина, он страстный певец моря. Прочитайте хотя бы за прошлый год «Мнемозину», как чудесно описывает Александр свои чувства к водной материи. Вот вам лишь небольшая часть, я ее помню:
До полуночи засиделся Матюшкин на Галкиной улице. Спустя неделю шлюп «Кроткий» уносил его в Русскую Америку…
На следующий день на фрегате появился Завалишин. Он получил записку от Лазарева. Решил по старой памяти отстоять вахту. Сменившись, рассказывал в кают-компании свои похождения.
Почти пять месяцев добирался он от Охотска до Петербурга, куда прибыл 6 ноября 1824 года, и прямо с дороги отправился к морскому министру. Траверсе немедленно доложил о нем царю, и лейтенанту назначили прием на следующий день. Но на следующий день в Петербурге произошло сильное наводнение, и аудиенция не состоялась.
Вскоре царь «вспомнил» и назначил специальную комиссию для рассмотрения предложений Завалишина во главе с Аракчеевым. В конце 1824 года ему объявили, что государь находит его идеи несвоевременными… Ныне он состоит лейтенантом в 8-м флотском экипаже, причислен к ученому комитету. Очень близко сошелся в конторе Российско-Американской компании с правителем Кондратием Рылеевым[77]77
Рылеев Кондратий Федорович (1795–1826) – поэт-декабрист, руководитель декабрьского восстания 1825 г., создатель альманаха «Полярная звезда»; был казнен.
[Закрыть]. Хотел перейти туда на службу, но не пускают из Морского штаба.
– Будете в Петербурге, заходите в дом на Мойке, – пригласил всех Завалишин. – Там немало судачат о судьбах Русской Америки.
Прощаясь, Лазарев пообещал:
– Я там бывал не раз и раньше. Непременно зайду, мне ведь много бумаг по линии компании для отчета требуется, вот только управлюсь с делами по вояжу…
Кампания заканчивалась. На Галкиной улице в квартире Михаила встретились три брата:
– Почитай, годков десять – пятнадцать не сходились все вместе, – начал Андрей, когда сели за стол, – все недосуг было. – Посмотрел на среднего брата. – Ты, Мишель, среди нас нынче всюду первый. – Добродушно ухмыльнулся. – В чинах и наградах нас обошел – раз, кругом света трижды плавал…
Михаил махнул рукой, разлил вино.
– А что, и вправду, – поддержал Алексей старшего брата, – пожалуй, ты не только нас обставил. Из россиян никто еще не командирствовал в трех вояжах круг земного шара.
– Ну будет, – перебил их Михаил, – вы також кругом света хаживали. Вот и тост вам – за пять кругосветных путешествий братьев Лазаревых…
Успехи плавания «Крейсера» заслуженно отметили по представлению Лазарева. Весь экипаж получил награды: офицеры – ордена, унтер-офицеры и матросы – уменьшение срока службы на три года и денежные премии. Офицеры поздравили Лазарева с производством в капитаны 1-го ранга. Первую награду – орден Владимира 4-й степени получил Павел Нахимов.
Чиновники из Морского министерства остались верны себе – целый месяц канителили выдачу премий матросам. Лазарев заявил, что, пока матросы не получат положенного, он и офицеры не примут никаких «милостей и наград».
Наконец-то прорезалось Главное правление Российско-Американской компании. В Морском штабе получили его доклад: «Фрегат «Крейсер» после годичного пребывания… в Новоархангельске всегда оказывал услуги к выгодам компании, его покровительством у нас во всех работах руки были развязаны. Экипаж оного своими дружелюбными отношениями с здешними обывателями заслуживает совершенную признательность всех здесь живущих, а в корысти и торговле, я твердо знаю, что никто из экипажа фрегата неприкосновен».
Пошла последняя неделя ноября, столица взволновалась. Из Таганрога поступила нежданная весть, которая взбудоражила многих, – скончался император Александр I. «Все умолкло среди ожиданий, – вспоминал очевидец. – Музыке запретили играть на разводах; театры были закрыты; дамы оделись в траур; в церквах служили панихиды с утра до вечера. В частных обществах, в кругу офицеров, в казармах разносились шепотом слухи и новости, противоречившие одни другим». Слухи о тревожном смятении долетали из Зимнего дворца. Зашуршали в залах и будуарах, зашелестели на лестницах и переходах, зашептались по углам…
По закону, на престол вступал брат Александра – Константин. Ему и начали присягать министры, сенаторы, войска… Его портреты появились в витринах магазинов, на проспектах Петербурга, начали чеканить монету с его профилем, в церквах служили молебны о здоровье Константина.
Однако оказалось, почивший император завещал престол младшему брату, Николаю. Константин же пять лет назад отказался от престола. Но увы, об этом знали единицы. Знали и молчали.
Константину теперь надлежало вновь отказаться, но он был в Варшаве. Началась суматоха. Туда полетели гонцы.
В первых числах декабря Андрей наведался в столицу и вернулся вечером встревоженный:
– Алексей ночью ускакал в Варшаву, по слухам, в Зимнем суета, в министерстве тоже шушукаются. Все присягнули Константину, а он не спешит на царство. Смута какая-то в столице.
Михаил пожал плечами, а брат продолжал:
– Еще встретил на Невском, на углу Мойки, Кюхельбекера. Собирается весной на Ситху от компании плыть. Зашли в кондитерскую, он, мне кажется, не в своей тарелке. Обычно смиренный, стал вдруг проповедовать о равных правах всех сословий. Мне понятно, что он Ивана Кадьяна презирает, однако без намеков, в открытую поносил суровость службы на флоте. Мол, пора бы всем честным офицерам выступить против узурпаторства над матросами.
Михаил усмехнулся:
– Небось и на меня поклеп возводил, знает ведь, что я никому спуску не даю.
– Нет-нет, он про тебя слова дурного не сказал.
– Всякий волен свои мысли высказывать. Лишь бы на пользу делу и не во вред людям они шли. В Кронштадте такого не услышишь, все на виду, как на ладони. – Лазарев, вспомнив о чем-то, продолжал: – Поедем-ка нынче в Петербург. Пора мне закругляться с «Крейсером», да и отвлечься немного от дел. Поехали вместе, поживем у Демута, развеемся.
Заканчивая дела с компанией, он побывал на набережной Мойки в доме у Синего моста. Жил в нем с зимы 1824 года служащий компании Кондратий Рылеев. Днем здесь вершились дела компании, а вечером часто сходились не только моряки, но и армейские офицеры и литераторы.
Спорили о порядках не только в Русской Америке, но в государстве Российском…
Андрей Лазарев был прав. Михаил Кюхельбекер последние недели почти каждый вечер проводил у своего друга Кондрата Рылеева. В кругу единомышленников горячо обсуждали возможность использовать неразбериху у трона, поднять войска и попытаться изменить существующие порядки в государстве.
Лазарев, конечно, об этом не знал. В коридоре он встретил грустного Завалишина.
– Завтра поутру уезжаю в деревню под Казань, ипохондрия одолевает. Отосплюсь на природе. Кланяйтесь Павлу Степановичу. Он мне сказывал, что тоже в отпуск собирается, куда-то на Смоленщину.
– В добрый путь, Дмитрий Иринархович. Нахимов, я точно слышал, собрался в отпуск, следом и я через недельку отправлюсь на Владимирщину…
Так навсегда расходились жизненные дороги двух товарищей по кругосветному плаванию, разных по возрасту, по многим взглядам на бытие, но единых в одном из самых ценных человеческих свойств, которые сблизили их, – искренности и честности…
