Текст книги "Лазарев. И Антарктида, и Наварин"

Автор книги: Иван Фирсов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 32 страниц)

«15 февраля настал жестокий противный ветер от востока, – записал он в дневнике неделю спустя. – Волны подымались, как горы, шлюп то возносился на вершины их, то бросаем был в изрытые водяные пропасти. Эта ночь была одна из самых неприятнейших и опаснейших. Кругом льды, между тем темно и пасмурно. Густой снег, соединяясь с брызгами разносимой повсюду вихрем седой пены валов, обнял наш шлюп каким-то страшным хаосом; присоедините к этому свист ветра в обледенелых снастях, скрип перегородок в шлюпе, бросаемом с боку на бок, по временам мелькающие в темноте, как привидения, ледяные громады, присоедините к этому пушечные выстрелы и фальшфейерный огонь, так ярко освещающий этот мрак и бурю, и будете иметь только слабую, бледную картину всех ужасов этой ночи!..

Сменясь с вахты в полночь, я и в каюте моей не переставал слышать страшные удары волн в борт шлюпа над самым ухом и невольно подумал, что оставленные на далеком севере наши родные и друзья, находясь под надежной крышей, верно, не подозревают, какую бедственную ночь проводим мы теперь во льдах под Южным полюсом!»

– Телеграф на «Востоке», доложи командиру, – отправил вахтенного наблюдателя Куприянов. – Начальник указывает: «Курс норд, идти до параллели западных ветров».

– Слава Богу, уразумел-таки Фаддей Фаддеевич, – сказал Лазарев, поднявшись наверх. – Приводитесь к ветру, Иван Антонович, отряхните снежок с парусов, на румб норд, а я спущусь чаек допью.

Утром Лазарев обходил, как обычно, корабль. В жилой палубе стоял тяжелый спертый воздух. Промокшее за ночь платье сушилось у камельков. Сменившиеся со второй вахты матросы заканчивали завтракать.

– Ну как, братцы, харч в достатке? Лимонный сок не приелся?

Матросы забалагурили.

– Все в справности, ваше благородие, и лимонный сок хорош, особливо с пуншем.

– Вскорости, недель через пять, отдохнем на стоянке в теплых местах. Нынче в Ледовитый океан студеная пора приходит, нам далее не с руки земли у полюса Южного отыскивать.

В полночь облака разошлись и полнеба озарилось вдруг алым огнем.

– Горит! Горит! – испуганно закричал рулевой.

– Не бойся, братец, – успокоил Абернибесов, – это Южный полюс знать о себе дает.

Утром Лазарева вызвали на «Восток». Беллинсгаузен держал с ним совет.

– Согласно инструкции, назначено нам следовать к островам Аукландским и лишь затем спускаться в порт Джексон. Как вы полагаете сей план?

– На Аукланде, слыхал я, дров нет, мачтового леса вовсе нет, а нам ремонт предстоит. Ежели туда идти, месяца не хватит. Джексон гораздо ближе. – Лазарев подошел к карте. – В бытность мою в сем порту починку добротную произвели, леса там вдоволь. Служителям же привольный воздух, пища там отменная и времени для отдохновения поболее будет. Полагаю, Джексон для нас более благоприятен.

– Согласен с вами. Дабы большие акватории обследовать, полагаю, пойдем раздельными курсами, поищем неведомые земли, а заодно проверку учиним острова Компанейского, гишпанцами открытого. – Беллинсгаузен прочертил карандашом предварительные курсы кораблей.

До трапа Лазарева провожал Симонов. У трапа он придержал Лазарева за локоть.

– Сколь радостно бывает свидание с вами, Михаил Петрович, столь и разлука в уныние. – Глаза его подернулись грустью. – Ныне особая в сердце печаль, свидимся ли…

– Полноте, Иван Михайлович, пообвыкнуть уж вам пора к морехоцким будням, через месяц встречайте нас в Джексоне, вы-то резвее нас побежите.

Долго стоял Симонов у борта, провожая взглядом удаляющуюся в вечерних сумерках шлюпку.

Прошло всего два дня, и океан опять взыграл. Страшным штормом небывалой силы обрушился на корабль. На «Мирном» пришлось спустить брам-стеньги и реи, а вскоре убрать и нижние паруса. Одни передние паруса стакселя кое-как удерживали корабль вразрез волны. Ураганный ветер менял направление, и гигантская толчея волн била корабль с разных сторон. Матросы цеплялись намертво за леер, палуба временами становилась почти отвесной, и к ней можно было припасть щекой, как к стенке. Порыв свирепого ветра изорвал в клочья только что поставленный на носу фор-стаксель.

Медленно, уваливая под ветер, «Мирный» разворачивало бортом к волне.

Намертво вцепившись в поручни, небритый, с посеревшим лицом, вторые сутки не уходил со шканцев командир.

«Минута-другая – корабль положит на волну, и прощай все…»

– Боцман! Ставить гафельные триселя, да попроворней! Руль на борту держать!

На минуту корабль нехотя задержался, а затем очередной вал ударил в форштевень.

– Живей, братцы, живей!

Матросы и сами поняли, что это последняя надежда. Вот когда пригодились нештатные штормовые паруса – «триселя», сшитые Лазаревым в Кронштадте именно на этот случай. «Только бы выдержали. Должны!» Сам Есаулов, лучший парусник Кронштадта, строчил их по его чертежам.

У всех трех мачт вздулись небольшие косые четырехугольники. «Мирный» уже не заваливался на борт. Звенели, выдерживая неистовый напор ветра, триселя. Шлюп медленно разворачивался и начал всходить носом на волну.

«Ура-а-а!» – пронеслось над палубой сквозь рев урагана. Кричали напропалую все – и офицеры, и матросы. Впервые за эти дни скупой улыбкой осветилось лицо командира.

Но борьба не закончилась. Взобравшись теперь на волну, шлюп сразу провалился в бездну, под воду. Поднимаясь из воды, бушприт трещал под напором волн и вычерпывал из океанских глубин длинные водоросли. Как на беду, изредка зловеще неслись навстречу громадные льдины, в очередной раз испытывая нервы моряков.

Но всему приходит конец. На третий день ураганный шторм начал стихать. Океан умерил свой пыл, словно отдавал должное стойкости людей…

Две недели «Мирный» обследовал широты в поисках предполагаемых островов. Увы, то был нередкий в те времена домысел испанцев.

Неделю спустя «Мирный» подошел к берегам Австралии и, выждав попутный ветер в начале апреля, бросил якорь рядом с «Востоком» на рейде австралийского порта Джексон.

Не успели якорные канаты «Мирного» положить на стопора, как к борту подошла шлюпка. Беллинсгаузен, Симонов, Завадовский поднялись на палубу.

– Сколь тяжело было в разлуке с вами. – Симонов по-дружески обнял Лазарева. – Особо тоскливо и тревожно во время шторма ужасного…

Разговор продолжили в кают-компании.

– На шлюпе были закреплены все паруса, – рассказывал Беллинсгаузен, – старались держаться против ветра. Нас спасли растянутые на бизань-вантах матросские койки. – Когда Беллинсгаузен остановился, Лазарев вставил:

– На тот случай у меня были триселя, изготовленные в Кронштадте, надобно и вам отдать пару штук.

– Вдруг появились льды, – продолжал Беллинсгаузен, – шлюп несся прямо на одну из льдин, не помог и фор-стаксель и руль. Одну из них пронесло в двух саженях по корме, а другая маячила в десяти саженях от борта. – Командир «Востока» разгладил усы, вздохнул. – В тот миг провидение спасло нас. Сильная волна, ударившись о сию льдину, отшвырнула ее на несколько сажен, и громада пронеслась у самого подветренного штульца. Не то могла бы проломить борт, руслени сломать и мачты свалить. Ну, а далее… – Беллинсгаузен развел руками.

За ужином Завадовский приятно обрадовал:

– Мы тут, Михаил Петрович, служителей банькой парусиновой балуем на берегу, так что милости просим и ваш экипаж, дров хватит на всех.

Прощаясь с командиром «Мирного», Беллинсгаузен сказал:

– О вашем плавании, господин лейтенант, составьте рапорт. Завтра прошу ко мне на «Восток». Надобно вам ознакомиться с моим докладом господину морскому министру…

Теплый ветер тянул с гор, окружавших бухту, и приятно ласкал задубевшие от мороза и ветра лица моряков.

Большую часть команды, со всеми офицерами, Лазарев отправил в баню, а сам, распахнув все оконца в каюте, принялся за рапорт. Солнце стояло в зените, когда он дописал последнюю страницу.

«…шлюп «Мирный» с «Востоком» до сего времени не разлучались. Такое необыкновенное счастливое событие я должен отнести единственно ревностнейшему исполнению обязанностей вахтенных офицеров».

«На сегодня, пожалуй, хватит, пора и на «Восток».

В каюте Беллинсгаузен протянул ему папку. Рапорт министру занял больше дюжины листов. Вчитываясь в строки донесения, Лазарев старался не пропустить главного.

«…16 числа, дошедши до широты… встретил сплошной лед, у краев один на другой набросанный кусками, а к югу в разных местах по оному видны ледяные горы».

А вот еще.

«…с 5-го на 6-е число… здесь за ледяными полями мелкого льда, коего края отломаны перпендикулярно и который продолжался по мере нашего зрения, возвышаясь к югу, подобно берегу».

Лазарев слегка покраснел.

«Во время плавания нашего при беспрерывных туманах, мрачности и снеге, среди льдов шлюп «Мирный» всегда держался в соединении, чему по сие время примера не было, чтобы суда, плавающие столь долговременно при подобных погодах, не разлучались, и потому поставлю долгом представить В. В. пр-ву о таковом неусыпном бдении лейтенанта Лазарева для исходатайствования монаршего воззрения на столь ревностное продолжение службы…»

Дочитав рапорт, Лазарев встал.

– Весьма польщен вашим вниманием, но, право, похвал сих я не заслужил.

Скупой на похвалы Беллинсгаузен взял Лазарева за локоть.

– Мне отрадно, Михайло Петрович, иметь единомышленника в столь трудном вояже.

Впервые Беллинсгаузен назвал соплавателя по имени.

– Поразмыслите о нашем дальнейшем плавании. По инструкции Адмиралтейства в зимние месяцы продолжим поиски в тропиках, вплоть до Отаити.

На живописном берегу залива моряки разбили для жилья палатки. Большая часть команды поселилась на берегу, в одной из палаток работала кузница, а в самой вместительной расположилась баня. Внутри ее матросы сложили из чугунного корабельного балласта печурку. Печь топили при откинутом пологе, а затем палатку закрывали и поддавали «жару» на раскаленную печь. Снаружи баню обливали из свезенного на берег брандспойта, чтобы пар не выходил из бани.

Матросов чуть не силой выгоняли из парилки. Лазарев разрешал любителям париться чуть не каждый день, благо в дровах недостатка не было. Но парились после работы, а днем все работали на кораблях, занимались ремонтом.

Как-то вечером Лазарев, осмотрев добротно отремонтированный форштевень шлюпа, возвращался через палаточный городок «Русское адмиралтейство», как прозвали его моряки.

– Здравия желаю, ваше благородие! – Перед ним вырос Егор Киселев.

– Здравствуй, братец, – Лазарев остановился, – природа новоголландская на тебя благотворно действует.

Пунцовые щеки Егора расплылись в улыбке.

– Что есть, то есть, ваше благородие, добра в здешних местах вдоволь.

– Летопись твоя как? Похвались.

Киселев смущенно развел руками.

– Не касался, поди, недели три к ней…

– Ну, ну, принеси, я подожду.

Матрос сбегал в палатку. Поодаль столпились матросы. Ведали они, что Егор записывает на листках все виденное.

Присев на подставленный табурет, Лазарев внимательно просмотрел записи.

«Месяца марта 30-го. Пришли в новую открытую Голландию, в город-порт Зексон. Обыватели в городе англичане. По островам живут премножество диких, в лесу, как звери живут, не имеют никаких квартир, питаются с дерева шишками и рыбой. Есть тоже король, имеет знак у себя на груди, пожалован английским королем. И тут наш капитан пожаловал ему гусарский мундир и бронзовую медаль, а жене белое одеяло и пару серег в уши женских».

Перевернул Лазарев последний листок.

– Да ты, братец, все зришь, – лукаво подмигнул, – особливо женщин примечаешь, до ушей женских добрался.

Матросы хохотали.

– Так и Настасью свою суздальскую позабудешь.

Егор погрустнел.

– Никак нет, ваше благородие, добра тут много, а на Руси все самолучшее, – он вздохнул, – небось соловьи нынче в рощах…

Месяц стоянки прошел незаметно. Ремонтные работы подходили к концу, когда случилась беда. На «Востоке» сорвался с грот-мачты матрос 1-й статьи Матвей Гумин. Он обшивал медью мачту, потерял равновесие и, упав на палубу, проломил о нагель ребра и разорвал бок. Галкин поспешил на «Восток» помочь коллеге-врачу Верху. Осмотрев стонавшего больного, он покачал головой.

– Надобно в гошпиталь береговой отправить, на шлюпе рискованно оставлять.

Штаб-лекарь выпятил губу:

– Еще посмотрим, надобности в береговом гошпитале не предвижу.

Пять дней грузили на шлюпы продовольствие, имущество, тянули такелаж, привязывали паруса. Ранним утром 8 мая шлюпы снялись с якорей и направились к Новой Зеландии.

Едва вышли из гавани, противный ветер заставил изменить первоначальный план – обойти Новую Зеландию с севера, – и шлюпы направились в пролив.

Заря только-только занималась, на «Востоке» выстрелила пушка. Анненков, понизив голос, доложил поднявшемуся командиру:

– Флаг приспущен на «Востоке», телеграфом отца Дионисия требуют.

Лазарев снял фуражку, перекрестился.

– Видимо, Гумин Богу душу отдал. Распорядитесь привестись к ветру и спустите ялик.

Вечером священник возвратился, от него попахивало.

– По обычаю, тело предали морской пучине, за упокой раба Божья Матвея помянули, а жаль, добрый человече и мастеровой был…

Неприветливо встретило моряков Тасманово море. Северный ветер развел крупную волну, шторм усиливался. В одну из ночей внезапно стихло, но гигантская зыбь раскачивала корабли так, что они черпали бортом, каскады воды перекатывались по палубе.

Берег открылся цепочкой мерцавших в ночной мгле далеких огоньков. Новозеландцы жгли костры на горах. С рассветом показался величественный пик горы Эгмонт…

Следующим на пути к Полинезии лежал остров Рапа. Навстречу шлюпам из залива неслось полтора десятка лодок. Жители сих мест отличались чрезвычайным любопытством: все показываемые им безделушки не только рассматривали, но и нюхали, пробовали на зуб.

Первый успех пришел спустя три дня после пересечения тропика Козерога. С океана веяло теплом, легкий ветерок приятно ласкал лица вахтенных матросов.

– Земля! – раздался радостный возглас с фор-салинга.

Где-то вдали, под самым горизонтом, пенистая кайма прибоя обозначила довольно большой коралловый остров. На белом фоне прибрежного буруна контрастом выделялись кокосовые рощи.

В последующие дни шестнадцатая южная параллель вознаградила русских мореплавателей – открытия следовали одно за другим.

В течение десяти дней обнаружили четырнадцать островов – Кутузова, Спиридова, Чичагова, Ермолова, Раевского, Милорадовича, Крузенштерна, Барклая-де-Толли… Некоторые острова оказались безлюдными, другие – обитаемыми.

Дружелюбие русских моряков покоряло островитян, но не всегда они охотно общались с ними, ибо уже получили горькие уроки от европейцев-«цивилизаторов». Тогда моряки оставляли подарки на камнях и не сходили на берег.

На пути к Таити шлюпы огибали одинокий остров Макатеа. «Восток», как всегда, ушел вперед. Матросы с салинга вдруг крикнули:

– Люди машут!

Абернибесов четко разглядел по корме четыре небольшие фигурки, стоявшие на краю рифа и отчаянно махавшие ветками кокосов. Один держал шест с красной тряпкой. Абернибесов вопросительно посмотрел на командира.

– Приводите к ветру, ложитесь в дрейф. Ялик к спуску, – скомандовал Лазарев. – Сообщите телеграфом на «Восток»: «На острове люди».

«Мирный», а затем и «Восток» легли в дрейф. Спустя час Анненков доставил на борт перепуганных, исхудавших подростков десяти – пятнадцати лет. Знаками они объяснили свою беду. Бурей много недель назад их занесло вместе с родителями на остров, осталось только четверо, остальные погибли.

Волной воспоминаний вдруг пронеслось перед взором командира его далекое сиротское детство.

– Распорядитесь, Николай Александрович, отроков вымыть, покормить и одеть. А там, Бог даст, на Отаити сородичей отыщем.

Приветливо встретила русских мореплавателей царица Полинезии – остров Таити. Не успели корабли стать на якорь на Матавайском рейде, как их окружили десятки лодок островитян, наперебой предлагавших апельсины, лимоны, кокосовые орехи, бананы, ананасы в обмен на безделушки.

Одним из первых прибыл к морякам с визитом король Таити Помаре с семейством.

Беллинсгаузен, как всегда, гостеприимно встретил симпатичного правителя острова, тот сносно владел английским, но удивил моряков после выпитого бокала вина.

– Рушень, рушень, Олесандр, Нопольон, – сверкая белыми зубами, смеялся таитянин, коверкая русскую речь.

Здесь же, за обедом, художник Михайлов набросал портрет гостя. Он пригласил моряков в гости. Несколько раз офицеры сходили на берег, нанесли ответные визиты, ощутили дружеское расположение островитян.

Как всегда, Новосильский отправился на прогулку с доктором. Блуждая по узким улочкам среди бедных хижин, они видели добротные каменные дома английских миссионеров, прочно обосновавшихся на острове.

– Однако сии дворцы, – Галкин кивнул на особняки, – задаром не сработаешь.

По пути зашли в церковь. Присмотревшись к богослужению, Новосильский прошептал:

– Гляньте, сколь завалено все кругом подношениями, не стесняются сим даже храм поганить священнослужители.

Во дворе церкви стояли бочки с кокосовым маслом, плодами арарута, лежали тюки хлопковой бумаги. С унылыми лицами складывали островитяне приношения.

– Видимо, мзда сия туземцам уже не в радость.

Вернувшись на «Мирный», мичман открыл дневник.

«Миссионеры обложили новообращенных христиан, с согласия Помаре, разными налогами, которые в бытность нашу на Отаити состояли из кокосового масла, арарута, хлопчатой бумаги и пр. и становились уже для островитян слишком тягостными».

Тепло прощались моряки с таитянами, покидая остров.

Время торопило, близилась весна, за ней короткое антарктическое лето, а до Австралии оставалось более тысячи миль.

Океан вновь открыл морякам свои сокровенности – остров длиной около шести миль. Беллинсгаузен решил дать ему имя своего верного соплавателя, командира «Мирного». Остров Лазарева был причислен к архипелагу Россиян.

Расставшись с открытым островом, шлюпы с каждым днем увеличивали южную широту. Казалось, ничто не предвещало опасности. Горизонт был чист, море спокойно, умеренный ветер позволял нести полные паруса без рифов. Но море есть море. Стихия обманчива, таит в себе опасности, подчас смертельные, особенно для не очень искушенного мореплавателя.

Солнце лишь коснулось горизонта, а противоположная, восточная сторона неба уже окутывалась исподволь синевой ночи. В тропиках ночь приходит на смену дня в несколько минут. Едва последний луч солнца скрылся в волнах за горизонтом, как густой мрак окутал шлюпы, которые шли теперь в темноте, словно проваливаясь в таинственную бездну…

Над бескрайней океанской чашей засверкал иссиня-черный сказочный небосвод. «Нельзя записать тропического неба и чудес его, – делился впечатлениями в свое время «моряк поневоле» Иван Гончаров[68]68
  Русский писатель И. А. Гончаров совершил кругосветное путешествие и написал знаменитую книгу путевых очерков «Фрегат «Паллада» (1855–1857).


[Закрыть], – которому отдаешься с трепетной покорностью, как чувству любви».

В такую-то именно ночь доктор Галкин, удобно расположившись на шкафуте, наслаждался тишиной и терпким благоуханием, любуясь мириадами ярких звезд.

– Не за горами встреча с южнополярными льдами, – позевывая, проговорил он подошедшему Анненкову, – таких картин не увидим.

На баке матросы и унтер-офицеры затянули грустную песню о ямщике.

Лазарев пристально всматривался в непроницаемую, казалось, темноту. Внезапно он опустил трубу и прислушался.

– Поворот через ветер, фордевинд! – скомандовал вдруг он.

Анненков, следивший за командиром, мгновенно отрепетовал:

– По местам! Магерман отдать и грот-марса булинь!

Резко накренившись на правый борт, шлюп быстро покатился на ветер.

Впереди, слева, блеснул яркий огонек, докатился раскат пушечного выстрела. «Восток» подавал сигнал экстренного поворота на обратный румб.

Встревоженный Галкин подошел к вахтенному лейтенанту.

– Чем объяснить, Михаил Дмитриевич, столь внезапную тревогу?

Тот взял доктора за руку, подвел к кормовому срезу.

– Видите что-либо? Нет?

Галкин пожал плечами.

– А теперь вслушайтесь.

Издалека едва-едва доносился глухой шум.

– Это разбиваются волны о коралловый риф, а вместо них, через четверть часа, могли бы вдребезги разбиться мы…

Последний день августа был несчастливым для «Востока».

На шлюпе гостили офицеры «Мирного» с командиром. Ночная завеса только что опустилась над океаном, шлюпы меняли галс.

Вдруг через открытое оконце с бака донеслось тревожное:

– Упал человек!

Первым выскочил на палубу и бросился к кормовому ялику, висевшему на талях, лейтенант Анненков. Следом за ним выскочили четыре матроса. Туда успели подать зажженный фонарь, и ялик полетел вниз, на волны. В это время подряд два выстрела пушки оповестили «Мирный» о происшествии, шлюп, пробежав по инерции два кабельтова, лег в дрейф.

Около часа ялик ходил галсами во всех направлениях, подошел «Мирный», но все усилия оказались тщетны. Упавшего не нашли. За борт свалился матрос Филипп Блоков.

– Прибежали с ним на бак раскрепить кливер, – рассказывал его напарник по вахте Платон Семенов. – Филька-то проворно на бушприт вскарабкался, стало быть, и лихо по бревну побежал к утлегарю. Ноги-то босы, бревно мокрое, склизко, ну и…

Опять, в последний раз, наступил черед Южного Ледовитого океана. Полярные льдины вновь приглашали свидеться и испытать в схватке стойкость россиян. Как и прежде, мореходы взяли курс на восток, отсчитывая последние меридианы восточной долготы.

В воскресенье 31 октября шлюпы покинули Джексон, но не успели отойти и на сотню миль, как начались неприятности.

Носовой отсек «Востока», около форштевня, дал течь. Журчание воды слышалось даже за всплесками волн. Срочно опустили пушки вниз, на жилую палубу, перетащили ближе к корме. Нос приподнялся. Течь убавилась, но не прекратилась. С этого дня на плечи матросов, сменявшихся с вахты, легла новая забота – беспрерывно откачивать воду.

В конце ноября на салинге закричал матрос:

– Впереди льдина!

Началась ледовая эпопея. Спустя неделю пересекли последний меридиан восточной долготы и перешли в Западное полушарие. Ледяные поля, между которыми еще вчера пробирались шлюпы, сомкнулись сплошной стеной и тянулись к югу насколько хватало глаз. Ветер дул попутный, и корабли двинулись вдоль кромки льда.

15 декабря Новосильский заметил обнадеживающие детали: «..лейтенант Игнатьев привез на «Восток» необыкновенной величины королевского пингвина, вышиною в 3 фута; возле него взяли на льдине шримса, которыми пингвины обыкновенно питаются. Но всего удивительнее, что в желудке пингвина найдены были маленькие кусочки горного камня. Стало быть, пингвин этот был недавно на неизвестном берегу, потому что самые ближайшие острова удалены от нас более чем на 2000 миль».

Где-то должна быть суша, Новосильский уже не сомневается.

«Положение наше… крайне опасно, – продолжал он запись на другой день. – Между тем мы не без основания думали, что вблизи нас должен находиться берег – пролетавшая над шлюпом эгмондская курица была вестницей его».

В Рождество опять не повезло «Востоку». В сильную зыбь, не послушав руля, шлюп натолкнулся на льдину. С размаху нос опустился на льдину, громадный шток станового якоря уперся и проломил обшивку.

Утром 10 января море к югу наконец-то очистилось от льда на две-три мили и шлюпы вошли в большую лагуну.

Появились вдруг киты, птицы закружились вокруг мачт. Колокол на «Мирном» звонко пробил семь склянок. Все офицеры и даже доктор вышли на шканцы. Новосильский глянул за борт:

– Ей-богу, господа, как никогда посветлело!

Не успел он закончить, как Лазарев протянул подзорную трубу Абернибесову:

– Взгляните, Николай Васильевич, виден берег! – Подозвал сигнальщика: – Передать сигнал на «Восток» – «Вижу землю!».

Все бросились на другой борт. Крик матроса с салинга: «Земля!» – слился с пушечным выстрелом «Востока».

В эти минуты сквозь завесу серых облаков пробился сноп солнечных лучей и высветил вдали большую гору. Острый пик покрыла снежная шапка, обрамленная черными скалами. Земля оказалась большим островом, окруженным со всех сторон на десяток миль толстым льдом. «Русским предоставлена была честь впервые приподнять угол завесы, скрывающей отдаленный таинственный юг, и доказать, что за ледяною стеною, его опоясывающею, таятся острова и земли, – отметил Павел Новосильский. – Открытый остров назван именем создателя русского флота, драгоценнейшим для каждого русского именем императора Петра I, положившего прочное основание могуществу и славе России».

Открытие острова вселило уверенность – материк где-то рядом и должен наконец приоткрыть свое ледяное забрало. Однако прежде чем выдать тайну, океан еще раз испытал моряков.

Вечером следующего дня на вахту заступал Новосильский.

Наплыл густой туман, пошел дождь вперемежку с мокрым снегом. За пеленой «Восток» скрылся из виду. Ветер посвежел. «Мирный» привелся в полный бейдевинд правым галсом. Команда пила чай, а офицеры находились, как всегда, в кают-компании и делились впечатлениями о только что открытом острове Петра I.

Вдруг на баке часовой крикнул:

– Лед прямо!

Новосильский побежал на бак. Из тумана, чуть левее, наплывала гигантская льдина.

– Право руля! Грота-брасы травить.

Шлюп начал медленно катиться под ветер. В тот же миг Анненков, выбежавший из кают-компании на бак, крикнул:

– Спускаться не надо! Мы проходим на ветер!

Новосильский закусил губу…

Сменившись в полночь с вахты, он подробно описал дальнейшие события. «Так действительно казалось. Но чтобы пройти лед на ветер, надлежало вместо право положить руль лево, обезветренные паруса опять наполнить, словом, переменить весь маневр, чего мне крепко не хотелось. Нерешительность и переменчивость в распоряжениях вредна везде, а в службе морской отнюдь не должна быть допустима, однако надо было на что-нибудь тотчас решиться: или согласиться с бывшим на баке более меня опытным и старшим офицером, или продолжать начатый маневр и взять уже на себя всю ответственность за последствия… Каждая секунда приближала нас к страшной, мелькавшей из-за тумана ледяной громаде. В эту самую минуту вышел на палубу Лазарев. В одно мгновение я объяснил начальнику, в чем дело, и спрашивал приказания.

– Постойте! – сказал он хладнокровно… Смотрю на Михаила Петровича: он осуществлял… в полной мере идеал морского офицера, обладающего всеми совершенствами. С полной самоуверенностью быстро взглянул он вперед… взор его, казалось, прорезывал туман и пасмурность…

– Спускайтесь! – сказал он спокойно.

Но это подтверждало прежний маневр. В то же самое время вся ледяная громада, вышед из-за тумана, явилась не только впереди, но и вправе.

Едва мы успели от нее уклониться, бом-утлегар чуть не черкнул ледяную скалу, возвышавшуюся над шлюпом по крайней мере на два его рангоута и отнявшую у шлюпа ветер. Переменив маневр, мы бы неминуемо грохнулись о эту скалу».

17 января 1821 года минул год с того дня, когда шлюпы впервые подошли к берегам Антарктиды.

С утра ясное и безоблачное небо сулило погоду, но скопища льдов то и дело сбивали с курса. Часовой пробил шесть склянок, близился обед. Командир «Мирного», прежде чем уйти, еще раз поднял подзорную трубу. Внезапно лицо озарилось улыбкой – в окуляре четко виднелся темный скалистый берег. Вдаль уходила цепочка гор, увенчанная снежным пиком.

Воедино слились пушечные выстрелы «Мирного» и «Востока», возвещая об открытии материка. Наконец-то он скинул ледяной панцирь таинственности перед натиском россиян.

Берег назвали именем Александра I, а самому высокому пику, резко выделявшемуся среди других гор, дали имя Георгия Победоносца.

За обедом в кают-компании «Мирного» царило радостное возбуждение.

До Лазарева донесся звонкий голос Новосильского:

– А что, господа, английские мореплаватели знаменитые в пророки не годятся.

Все дружно рассмеялись…

Итак, в тот день россияне превратили терра инкогниту в шестой материк планеты – Антарктиду.

Со спокойной совестью, исполнив долг, покидали они полярные моря.

У Южной Шетландии открыли еще два острова. В бухте последнего, Малоярославца, через низменный берег в дымке просматривался обширный залив. На якорях стояли несколько промышленных судов под английскими и американскими флагами.

– Вот вам, Павел Михайлович, и английские мореплаватели, легки на помине, – улыбнулся Лазарев вахтенному офицеру. – Прикажите после завтрака ялик спустить, надобно на «Восток» наведаться.

Шлюпы вошли в пролив, легли в дрейф. Навстречу спешил небольшой американский бот.

– Пойдите к американцам на ялике, – обратился Беллинсгаузен к своему помощнику, – спросите, кто они и не нужна ли им помощь.

Спустя час Завадовский вернулся на «Восток», но не один.

На борт шлюпа взобрался обросший детина.

– Hello! – Улыбаясь, он спрыгнул на палубу и вразвалку подошел к Беллинсгаузену.

– Who are you?[69]69
  Кто вы? (англ.)


[Закрыть] – Лазарев пристально смотрел в несколько нагловатые глаза гостя.

– Натаниэль Пальмер, – отрекомендовался он, явно удивленный чистым английским произношением, – капитан промыслового бота «Геро», мы охотимся здесь четвертый месяц на котика.

– Российского флота офицеры, капитан второго ранга Беллинсгаузен и лейтенант Лазарев, прошу. – Гостя пригласили в кают-компанию и приказали подать рому.

Выпив, американец разговорился:

– Здесь, сэр, не привыкли к столь деликатным приемам. Восемнадцать вымпелов промысловых судов бьют кита, англичане и мы. – Он отпил из бокала. – Слава Богу, наши ребята надрали тысячи котиков. Англичане тоже не отстают. Котиков становится все меньше, охотников все больше. – Он ухмыльнулся. – Добычу берет первый, а кто опоздал, царапается, подбирает остатки.

– Нет ли среди англичан капитана Смита?

– О да, это капитан «Виллиама».

– Если встретите его, – Пальмер закивал головой, – передайте, что Южная Шетландия – это острова, а не земля. Мы обошли ее с юга.

– Хорошо, конечно, передам. – Пальмер с любопытством смотрел на хозяев. – А что привело русских моряков в столь суровые края?

– Шлюпы Российского флота «Восток» и «Мирный» по указу его императорского величества отправлены на поиски Южного материка. – Пальмер удивленно поднял брови, слушая перевод Лазарева, а Беллинсгаузен несколько торжественно продолжал: – Мы обошли Ледовитый океан кругом, под всеми меридианами, неоднократно подходили к Южному материку, а десять дней тому назад обрели еще раз сушу оного материка. – Он показал на карту. – Это берег императора Александра I.

– О, это великолепно!

– Позвольте узнать, как далеко проникли вы к югу? Имеются ли любопытные заметки о сих случаях?

Пальмер иронически улыбнулся.

– О нет, у нас другие цели. Мы промышляем котика только на здешних островах. А журнал, – он лукаво закатил глаза, – шкипер ведет, когда позволяет погода и настроение. – Пальмер кивнул на стакан, допил ром и закончил: – Для нас, сэр, главное – котик, – глаза его блеснули, он прищелкнул пальцами, – это доллары.