355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Иван Гребенюк » На далеких рубежах » Текст книги (страница 18)
На далеких рубежах
  • Текст добавлен: 26 сентября 2016, 01:29

Текст книги "На далеких рубежах"


Автор книги: Иван Гребенюк



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 32 страниц)

Глава третья

Боль в плече унялась, но колено за ночь распухло и посинело. Чуть ступишь на ногу – колет так, будто под чашечкой заноза застряла. Заметит врач или кто-нибудь из начальства, что он, Телюков, прихрамывает, – к боевому дежурству не допустят.

И он принялся врачевать себя всеми способами, которые только приходили в голову. Растирал горевшее колено снегом, растирал и водкой, выпросив стопку у соседки, – никакого облегчения. Тогда, примостившись возле печки, он начал прогревать опухшее колено горячим воздухом. Посидит, погреет, пройдется по комнате и снова сядет, закатив штанину.

И понесла же его нелегкая вслед за официанткой! Вот дурак, так дурак!

Но Нина, как на грех, не выходила из головы. Красивая девушка – смелая, бедовая!

И только он подумал о ней, как в дверь постучали.

– Войдите!

В комнату вошла Нина с кастрюлями и тарелками на подносе. Смутившись, она остановилась у порога, перевела дыхание:

– Заведующий столовой прислал… Я рассказала ему о вчерашнем случае, вот он и прислал. А вы вчера не ужинали и сегодня не завтракали.

Телюков в свою очередь растерялся и смутился при виде девушки и, чтобы скрыть свое смущение, сказал, напустив на себя развязный тон:

– Ваш заведующий, Ниночка, видимо, добродушный человек, но недальновидный. Посылать такую девушку к закоренелому холостяку – это все равно что впустить цыпленка в лисью нору.

– Вы что ж, съедите меня? – засмеялась Нина.

– Нет, я съем то, что вы принесли. Но знаете что? Я определенно начинаю в вас влюбляться. Скажите, между прочим, где вы научились так здорово на лыжах ходить?

– Дома. Но, между прочим, разве влюбленные так разговаривают?

– А как?

– Становятся на колени, – шутила девушка, расставляя на столе тарелки.

– Э, нет! Во-первых, у меня синяк на колене. Во-вторых, вы неправильно поняли меня, Нина. Пока что я пребываю, так сказать, в начальной стадии. А на колени становятся уже влюбленные по уши.

– А в-третьих? – Девушка выжидательно улыбнулась.

– По-моему, я сказал все.

– Не кривите душой, капитан.

– А что еще?

– Сказать?

– Скажите.

– А то, что перед официанткой вы на колени не встанете. Ни в этой стадии, ни в какой другой. Скажете – неправда?

Телюков покраснел, почесал за ухом – вот так отбрила! И продолжал в прежнем тоне, высказывая совершенно не свойственные ему взгляды, лишь бы скрыть свое смущение и казаться бывалым малым:

– Прежде всего, Ниночка, меня в человеке привлекает его внешний облик, фигура, лицо. Чем эта фигура совершеннее – тем более привлекательна, и тем человек ближе стоит к современности и дальше от своих предков – обезьян. Видите ли, я преклоняюсь перед гармонией человеческого тела. Вам приходилось видеть античные статуи богинь, ну, скажем, Венеры? Так знайте: их создавали разум, воображение, гений великих художников и ваятелей. Да, да, именно воображение и гений. Ведь ни один художник не видел, да и не мог видеть, никакой богини. И в этом отношении художники античного мира были мечтателями-реалистами. Они не делали копий, заглядывали далеко вперед, предвидя неустанное и постоянное усовершенствование людской фигуры в процессе труда и физкультуры. Я тоже люблю физкультуру и спорт… И часто думаю вот о чем: каждая девушка хочет выглядеть красивой, почти каждая подводит брови, красит губы, а то еще и ресницы, чтобы они трепетали, как крылышки мотылька. Это все ненужное занятие, в крайнем случае – второстепенное дело. Спортом надо заниматься – вот в чем красота!

– О, да вы философ! – насмешливо заметила Нина. – Не пойму только, куда вы гнете и куда ведете свою философию? Кого вы имеете в виду?

– Вас, Ниночка! Посмотрите на себя! – он протянул руку, чтобы обнять девушку за талию, и неожиданно получил такую оплеуху, что в глазах потемнело.

– Та-ак! – протянул он и потер щеку.

Нина прислонилась спиной к двери, готовая в любую минуту выскочить из комнаты. Пристыженный Телюков сел за стол, склонился над тарелкой. Некоторое время молча жевал, затем поднял на девушку виноватые глаза.

– Простите, Нина, – сказал он тихо. – А рука у вас не очень легкая. Сразу меня на место поставили. – Он улыбнулся и еще раз потер ладонью щеку. – Садитесь-ка лучше к столу, выпейте стакан чаю. От чистого сердца прошу.

– Да вы разве признаете сердце? Ведь вы только что доказывали, что прежде всего для вас – фигура, внешний облик человека.

– Это все чепуха. Оставим это! Садитесь, Ниночка. Запросто.

Она неуверенно подошла к столу, примостилась на краешке стула – очень взволнованная, побледневшая. В окно ударил солнечный луч, серебром разлился по комнате. Телюков вдруг заметил в ее глазах затаенную грусть, тяжкую задумчивость. Ноздри ее прямого носика нервно вздрагивали, и казалось, она того и гляди заплачет.

– Я вас обидел, Нина. Простите!

Она резко отвернулась, и он понял этот жест как нежелание обнаружить свои слезы.

Он допил чай, поблагодарил девушку за завтрак. Нина прибрала посуду и быстро вышла из комнаты.

– Подлец ты, Филипп Кондратьевич! – выругал себя Телюков и быстро зашагал по комнате, решив лечить ушибленное колено комплексом физических упражнений.

Он шагал взад и вперед и все думал о Нине. Кто она? Как очутилась здесь? Девушка серьезная, образованная – это ясно. Одинокая – квартирует в городке. Не пустышка. Полна достоинства и высоких чувств – это тоже – увы – факт.

Он прилег, отдохнул немного и снова начал вышагивать от стены до стены. Спустя некоторое время пришел солдат-связист устанавливать на квартире телефон. Обычно связистам бывает известно все, что делается в полку. И этот солдат, как бы между прочим, рассказал о полете майора Дроздова и о том, что тот не перехватил чужой бомбардировщик, а только прогнал его.

– Не перехватил? – поразился капитан. – Дроздов – и не перехватил? – Нет, этому никак не мог поверить Телюков. Здесь что-то не так.

Телюков заставил связиста еще раз рассказать о том, что произошло ночью на рубежах перехвата, и тотчас же, несмотря на боль в колене, решил идти в штаб. Его одолевал боевой азарт.

Но в штаб Телюков не попал. По дороге его встретил замполит.

– Почему, капитан, вы не были на облете района полетов? Что с вами? Говорят, ногу сломали?

– Нет, просто ушиб. Пустяки, пройдет, – выкручивался Телюков. – Я вот собрался на предварительную подготовку.

– Не болтайте вздора! – резко оборвал его замполит. – Идите к врачу…

– Да я здоров…

– Идите!

И Телюков послушно заковылял в сторону медпункта.

А замполит отправился на аэродром, на стоянку самолетов. Там сегодня решалась важнейшая задача дня: выполнялись регламентные работы. Именно туда должен был переместиться центр партийно-политической работы.

Авиационные специалисты брали на себя социалистические обязательства, вызывали друг друга на соревнование, чтобы как можно скорее ввести самолеты в строй. Нужно было проверить, как освещается в наглядной агитации ход соревнования, что сделано, а что упущено.

И как же досадно стало замполиту, когда он, обойдя все стоянки, не нашел ни малейших следов хоть какой-нибудь партийно-массовой работы. Ни одного лозунга, ни одного плаката, ни боевого листка! Не говоря уже о доске показателей, о традиционных красных вымпелах. Да и самого секретаря партийного комитета он не встретил. Кого ни спросит – никто не видел.

Майор Гришин заглянул в будку, поставленную здесь для того, чтобы авиационным специалистам было где погреться и передохнуть. Печь давно остыла, от нее несло запахом холодного пепла. Бланки боевых листков валялись на полу вместе с окурками. На стене висел кусок фанеры с надписью: «Задута еще одна домна». Вылинялые буквы почти стерлись. Пожалуй, этот лозунг висел здесь с послевоенных лет, когда восстанавливался Донбасс.

В конце концов секретарь партийного комитета капитан технической службы Донцов был обнаружен на площадке ТЭЧ. Он ползал на коленях под самолетом, сгребал ладонями снег и просеивал его между пальцев.

– Что это вы делаете, капитан? – удивился Горбунов.

Донцов устало поднялся, подул на озябшие руки.

– Да вот беда… Снимали крышку коробки герметизации кабины и нечаянно уронили гайку. А она не больше горошины. И вот неизвестно, куда запропастилась: упала на землю или застряла где-нибудь за обшивкой самолета.

– Гм… секретарь партийного комитета в поисках гайки…

– Приходится. Ведь если она застряла где-нибудь в самолете, это может привести к аварии во время полета! – Донцов не уловил иронии в словах замполита.

…Не повезло полку с секретарем партийного комитета. Осенью, в период отчетно-выборных собраний, политотдел рекомендовал на эту должность некоего подполковника Порожняка. Майор Горбунов обрадовался, услышав об этой кандидатуре. Подполковник – значит, опытный политработник, да и возраста, очевидно, солидного, а раз так, то и большим авторитетом будет пользоваться. У такого секретаря и молодому замполиту будет чему поучиться.

К сожалению, Порожняк разочаровал замполита с первой же встречи.

Стало ясно: кто-то из кадровиков допустил ошибку, не раскусил человека… Приехав в полк и увидя молодого майора-замполита, Порожняк бесцеремонно развалился на мягком диване.

– Тут, братец, дело такое, – начал он, закурив сигарету. – Не хватает года до выслуги. Вот и пришлось ехать к вам в пустыню. А на шее, – он похлопал себя по затылку, – три дочери, как три горлицы. И все обучаются балетному искусству, и каждая требует расходов. Вот такие, братец, дела! Да ты не волнуйся, майор. Жалеть не будешь. Я уже не одного волка съел на политработе. И секретарствовал, и замполитом был, правда, не в полку, а в базе, и инструктором по оргпартработе некоторое время состоял. Знаю, что и как нужно делать, чтобы начальство на тебя не смотрело косо. Выполняй три заповеди и будешь как святой. Первая – держи в ажуре партийное хозяйство, ибо представители политотдела и прессы любят прежде всего копаться в планах, протоколах и резолюциях. Вторая заповедь – своевременно собирай членские взносы и не запускай руку в партийную кассу. Третья – постоянно пекись о наглядной агитации, чтобы вокруг все расцветало плакатами и, как мы в шутку говорим, «лозгунами». А вообще, – махнул рукой Порожняк, – качество политработы – понятие довольно-таки неопределенное. Нет в полку чепе, аварий, выполняется план боевой учебы, – значит, политработа на уровне. А произойдет чепе – все летит вверх тормашками. Тут уж как кому повезет…

У майора Горбунова голова закружилась от этих слов. Ему хотелось схватить этого человека за шиворот и выгнать вон. Еле сдержал себя.

– Не могу разделить ваших взглядов на политработу, – сказал он только.

Порожняк снисходительно улыбнулся. Ему не о чем было тревожиться. Ведь его рекомендует политотдел. Все решено заранее, остается лишь формальная процедура – проголосовать на собрании.

Горбунов посоветовался с командиром полка, собрал членов партийного бюро и рассказал им, что за птица Порожняк со своими «заповедями» и «лозгунами». Члены бюро оказались в тупике. С одной стороны – рекомендация солидного и уважаемого политоргана, а с другой – явный перерожденец.

– Нет, за такого я голосовать не буду, – решительно заявил майор Дроздов.

– И я не буду, – поддержал его капитан Марков.

– И я, – присоединился третий член бюро.

Так и вышли из тупика. Членов бюро поддержали рядовые коммунисты. Порожняка, как говорится, прокатили на вороных.

– В нашем полку вам не место, – сказал Дроздов уже на собрании, как бы подводя черту под выступлениями коммунистов.

Отца трех балерин только и видели в полку.

А капитана Донцова снова выбрали, теперь уже в состав партийного комитета, а потом и секретарем. И хотя его по-прежнему влекли к себе приборы, зато он был честным, порядочным человеком. Ему недоставало лишь умения работать с людьми. Вот и теперь Донцов вместо того, чтобы возглавить партийную работу на стоянках, ползает в снегу в поисках гайки.

– С людьми, с людьми вам нужно работать, – с горечью говорил замполит.

– А чего с ними работать, если они и без того прекрасно разбираются в своих обязанностях? – недоумевал Донцов. – Возьмите, к примеру, техник-лейтенанта Гречку. Завершив работы на своем самолете, он помогает товарищу. А ефрейтор Баклуша взялся голой рукой снаряд и содрал кожу на ладони. Однако в медпункт не пошел, перевязал руку и продолжает работать.

– А сколько самолетов уже введено в строй?

Об этом Донцов не знал. Он не замечал и того, что некоторые авиаспециалисты нарушали правила безопасности при работе с вооружением самолетов, что далеко не все техники следовали примеру Гречки – многие из них слонялись без дела, закончив работы на своих самолетах. А лейтенант Калашников, вместо того, чтобы помогать авиаспециалистам, сидел за капониром и писал пейзаж. Да и некоторые другие летчики строили из себя белоручек.

Получалось так: одни работали до седьмого пота, а другие, попросту говоря, валяли дурака.

Майор Горбунов рьяно взялся за исправление создавшегося положения. Он поручил Калашникову собрать факты и выпустить сатирический листок-«молнию», а сам созвал летчиков на беседу накоротке. Такую же беседу провел с авиационными специалистами Донцов. Была создана из техников-коммунистов группа, которая подготовила переносные лампы для работы после наступления темноты. Затопили будку обогрева личного состава.

Ходом регламентных работ все время интересовался командир полка. Закончив свои дела на КП, он тоже прибыл на аэродром. Это было еще в то время, когда работы шли полным ходом, и он никого не застал без дела.

Возле СКП Поддубный увидел человека с седой козлиной бородкой и хитроватым прищуром узких глаз. На нем был добротный белый кожух, валенки и рукавицы, висевшие на шнурке, перекинутом через шею.

Поддубный не сразу опознал в этом человеке командира здешнего тылового подразделения, который вчера отрекомендовался ему подполковником Сидором Павловичем Рожновым. Встреча состоялась в присутствии генерала, и командир полка, будучи очень занят, не уделил тогда должного внимания своему тыловому коллеге.

Поздоровавшись с козлиной бородой, Поддубный невольно подумал: как же это тебя, дедушка, до сих пор не демобилизовали?

– Здравствуйте, здравствуйте, Иван Васильевич. Кажется, так вас величают? Память-то у меня уже того… – С этими словами Сидор Павлович отвернул полу кожуха, порылся в кармане штанов и вынул старый засаленный кисет.

– Махорочки не желаете? – спросил он, явно разыгрывая из себя простачка. – Или вы к «Казбеку» пристрастились? А я все по-фронтовому. С кисетом никак не расстанусь… Отличный кисет!

Рожнов скрутил цигарку, послюнявил ее и вставил в мундштук. Потом все так же неторопливо снова отвернул полу кожуха, достал зажигалку.

– Вы уж не взыщите, Иван Васильевич, что дымлю махоркой. Оно, конечно, не к лицу офицеру, но я по-фронтовому.

Поддубный наливался неприязнью к старому – уж больно он какой-то невоенный! Ему бы сторожем в колхозе служить, а не тылами заправлять.

Разговаривая, Сидор Павлович подергивал себя за бородку, ухмылялся в закоптелые от махорки усы и вдруг сказал неожиданно серьезно:

– У нас была запланирована учебная атомная тревога. Я собирался объявить ее, но ваши люди не подготовлены. Не годится так, Иван Васильевич. Люди полка прибыли на аэродром без противогазов, без накидок.

– Ну и что? – спросил Поддубный.

– Как это что? Разве вам не известно, что аэродром – это боевая позиция? Раз уж сели – присмотритесь, проверьте, есть ли здесь норы, куда можно укрыться. А вы – сразу за работу. Не положено так при современных условиях. Людей потеряете, технику загубите.

– Нам сейчас не до учебных тревог, – возразил Поддубный. Его раздражал назидательный тон старика, и он добавил: – И уж позвольте мне самому решать вопросы о тревогах.

Дал понять – хозяин аэродрома он, командир полка.

– Я понимаю, Иван Васильевич, но времена теперь такие, что действуй как на фронте, иначе вылетишь в трубу. Я вот, – указал он на грузовик, – привез для вас и противогазы, и накидки, и чулки. Берите пожалуйста. Хватит для всех и бомбоубежищ. Мы здесь не сидели сложа руки. Зарылись в землю как кроты. А как же иначе! Давно прошли те времена, когда землю рыли только для мертвых… Да… Были времена… Сражались мечами, тогда окопы никому и не снились. Но после того уже, как вам известно, появилось огнестрельное оружие. А за ним – пулеметы, танки, самолеты. Куда от них скроешься, как не в землю? А от атомной и водородной бомбы? Конечно, было бы лучше, если б это оружие вообще запретили. Но тут уж ничего не поделаешь! Оно существует, и мы, воины, должны овладевать им. И главное – без паники!

Не желая обидеть старика, Поддубный поблагодарил его за заботу и внимание.

– Правильно, Сидор Павлович, – сказал он. – Паника – страшнее любого оружия, пусть даже самого новейшего. Но если уж зашла речь о бомбоубежищах, то вам придется мне их показать. А то я могу подумать: задается здешний тыловик, а ничего такого нет.

– О, сделайте одолжение, – охотно согласился подполковник Рожнов. Он, казалось, только этого и ждал.

Оба командира пошли в направлении дежурного домика.

Там оказалось капитальное, добротное бомбоубежище для летчиков и авиационных специалистов дежурных экипажей.

– Такое же бомбоубежище оборудовано у нас и на противоположном конце аэродрома, – сообщил Сидор Павлович, довольный тем, что приятно удивил командира полка.

…Подполковник Рожнов был старым авиационным тыловиком. В годы Великой отечественной войны он провел свой батальон аэродромного обслуживания со всеми его складами, бытовыми мастерскими, канцеляриями и столовыми от Днестра до Волги и от Волги до Эльбы, обслуживая преимущественно истребительные полки, которые всегда выдвигались ближе к передовой.

Доставалось БАО не только от бомбардировочной авиации противника, но также и от его дальнобойной артиллерии. Однако за всю войну Сидор Павлович подписал лишь пять похоронных.

Пять похоронных за четыре года! И все потому, что даже официанток, санитарок и прачек приучил рыть окопы и щели, стрелять из карабинов, метать гранаты, маскировать объекты и технику.

Что касается техники, то к концу войны батальон имел, например, автомашин втрое больше, чем в начале, несмотря на то, что от государства не получил ни одной машины по наряду. Водители подбирали на фронтовых дорогах брошенные и испорченные автомобили, ремонтировали их, частенько из десяти разбитых и искореженных ЗИСов или ГАЗов собирали одну и вводили в строй.

Много было и трофейных. «Круппы», «мерседесы», «фиаты» – вся Европа, как любил говорить Сидор Павлович, двигалась у него на колесах, возила топливо, патроны, обмундирование, консервы, картошку, капусту – все необходимое для летного полка. Среди водителей, между прочим, был один румын – пленный солдат Петре Чернеску. Он не только добровольно сдался в плен, но и прихватил с собой в «оппель» полковника немецко-фашистских военно-воздушных сил, связав ему руки и забив портянкой рот…

После проверки румына, как вполне надежного, Сидор Павлович оставил при батальоне. Вскоре солдат волею писарей превратился из Петре Чернеску в Петра Черненко и совсем своим человеком стал в батальоне. 23 февраля 1945 года он получил медаль «За боевые заслуги». Когда завершилась война и началась демобилизация, призадумались: как быть с пленным, получившим награду Советского правительства? Дело дошло до штаба фронта, а потом и до Москвы. А там вопрос разрешили просто: демобилизовать румынского гражданина Петре Чернеску, как воина Советской Армии, оставить ему медаль, поскольку он ее заслужил, выдать соответствующие документы, деньги и продукты на дорогу. Молодой румын, который пришел к нам вражеским солдатом, а возвращался на родину другом, прямо-таки заплакал на радостях.

Во время молниеносного наступления войск фронта, когда БАО оседал на том или ином аэродроме лишь на несколько суток, после чего снова двигался вперед, торопясь на запад, Сидор Павлович носился над фронтовыми дорогами на По-2, подгоняя свои автоколонны и присматривая за порядком. А чтобы отличить автомобили своего батальона от автомобилей других частей, распорядился нанести на кабинах эмблемы – белые треугольники. Увидит, бывало, Сидор Павлович где-нибудь такой блуждающий треугольник – прикажет пилоту посадить самолет возле дороги и всыплет шоферу за отставание от колонны.

Закаленный на войне, Сидор Павлович и теперь сохранял черты боевого фронтовика, хотя внешне уже выглядел стариком. Он был необычайно строгим и взыскательным начальником.

Показывая командиру полка бомбоубежище, Сидор Павлович, как бы между делом, но с определенной целью завел разговор о снабжении, о том, чем богато и чем бедно тыловое подразделение и, в конце концов, сказал без обиняков:

– Наше подразделение – это не дойная корова. Своего молока она не дает. Все, что у нас есть на складах, получено от государства и принадлежит государству. Поэтому давайте, Иван Васильевич, сразу так и условимся: требуйте от нас только то, что вам положено, и не больше!

– Мне известно, что представляет собой тыл, – заметил Поддубный, постепенно меняя первоначальное мнение о Рожнове. – Известно также, что у некоторых тыловиков среди зимы и снега не выпросишь…

– О! – Сидор Павлович нацелился указательным пальцем на своего собеседника. – Вы, Иван Васильевич, типичный представитель летного полка. Вам только подавай! Подавай и давай. Вот именно такие, как вы, привыкли хватать со склада все, что нужно и не нужно, – может, когда-нибудь пригодится… Нужен, скажем, один моток контровочной проволоки – техник или механик тянет два, три, набивает карманы всякими винтиками, пружинками, лампочками, предохранителями, а потом все это портится, разбазаривается. Не так ли, а?

– Плюшкины в полку есть, – заметил Поддубный. – Но имейте в виду, Сидор Павлович, для нас с вами самое главное – это боевая готовность полка, а она во многом зависит и от контровочной проволоки, и от лампочек, и от всего прочего…

– Так о чем же я и толкую, – цеплялся за свое Рожнов. – Если оно, это имущество, есть на складе, то будет и на аэродроме, а если распылится по карманам да ящикам, то там и пропадет. И прошу вас предупредить всех инженеров и начальников групп: здешний командир базы скуп как черт, сверх лимита не выдаст ничего, хоть умри!

– Хорошо, предупрежу, – усмехнулся Поддубный.

Они спустились еще в одно подземелье. Сидор Павлович, покряхтывая, отворил одну дверь, затем другую – тяжелую, массивную. Неширокий коридор вел в круглой железобетонной яме. Вдоль стен стояли скамейки. Чуть слышно щелкнул выключатель, и под потолком вспыхнула крохотная лампочка.

– Разве что прямое попадание, а так никакая бомба не причинит здесь беды, – сказал Сидор Павлович.

– Да, это действительно роскошь, – Поддубный с нескрываемым восхищением осматривал добротное бомбоубежище.

– Соорудили мы это без всякой помощи – своими силами. Где ковш экскаватора не брал, там толовые шашки закладывали. А как же! Положение такое: хочешь не хочешь, а зарывайся в землю. Уже мы биты и научены, Иван Васильевич… – ухмыльнулся Рожнов. – Здорово-таки досталось нам в начале войны. И нечего кивать на кого-то, обвинять только тех, кто выше сидел… Вот взять хотя бы меня. До войны я командовал аэродромной ротой. Так, вы думаете, хоть один окопчик вырыл? И за лопату не брался! Грянул гром, тогда и перекрестился. Да поздно было. Многие, в том числе и командир батальона, сложили голову при первом же налете «юнкерсов». Сыпят они бомбы, а мы не знаем, куда деваться. Сбились, как овцы. И хоть бы ямка какая-нибудь попалась – нет. – Он выключил лампочку и продолжал в темноте: – А почему я лопаты в руки не брал? Вот спросите, так и не отвечу. Сказать бы, не знал, что в случае войны бомбы будут сыпаться на аэродром, – не скажешь. Знал, потому что сыпались они на аэродромы республиканской Испании и героической Абиссинии. Все думалось: «Вот мы их, фашистов!..» А если и приходила мысль в голову об окопах и щелях, то все выжидали, что по этому поводу скажет командир батальона. А командир батальона тоже, вероятно, ждал, что скажет старший начальник. А тот старший начальник ждал указаний от кого-то еще постарше… Так и сидели. Некоторые вообще не верили в возможность возникновения войны. А чего там думать да гадать, грянет гром или не грянет? Дело ясное как день: если б не было угрозы войны, то не было б и армии. На какого черта держал бы ее народ на своих плечах? А уж если армия есть, если партия, правительство говорят нам: будьте бдительны, то не зевай! И ты, военный человек, не сиди, сложа руки, не жди, пока какой-нибудь генерал прибудет к тебе в подразделение и скажет: «Вот тут, военные ребятки, выройте окопчик для себя, а то, сохрани вас господь, еще прилетит вражеский самолетик да скинет вражескую бомбочку и перебьет вас…»

Поддубный чувствовал, что за каждым словом этого внешне флегматичного и в то же время многословного старика, за лукавыми интонациями его голоса летел камешек в огород полка и его командира. Но он не обижался на него: это, безусловно, был человек интересный, хитрющий и умный. Пожалуй, любит немного прихвастнуть, но, говоря правду, хвастать есть чем…

Большое впечатление произвели на Поддубного перекрытые и открытые траншеи, щели капониры. Все они были очищены от снега, подметены, прибраны, как перед инспекторским смотром.

– Порядок у вас, Сидор Павлович! – не скрывая удовольствия, признался Поддубный.

Одобренный столь лестным отзывом, видя, что он покоряет командира полка, Сидор Павлович продолжал еще более словоохотливо:

– Потому что старались, как же! Повторяю: аэродром – это наша боевая позиция, и она должна быть оборудована по всем требованиям современного боя. На войне всякое бывает: то ты погонишь противника, то он на тебя насядет – обороняйся тогда! А где наиболее надежная оборона? Не в чистом поле, а в окопе… А попутно давайте, Иван Васильевич, договоримся вот о чем: до сих пор мы сами смотрели за всеми укрытиями, а теперь разделим их между собой. Чья нора – тот и хозяин. Вместе с тем хотелось бы поделиться с вами своим опытом: что и как надлежит делать, чтобы окопы, щели, капониры не заметало снегом, а весной не заливало водой. Согласны, а?

– Я вас слушаю.

– Конечно, вы напишете инструкцию, побеспокоитесь, чтобы подчиненные выучили ее, – все это понятно. Но не думайте, что так все сразу и побегут в укрытия, услышав сигнал учебной атомной тревоги и соответствующую команду. Одни будут прятаться в помещениях, где теплее и уютнее, и прятаться, конечно, не от условной атомной бомбы, а от реального начальника… Желающих укрыться в щель будет очень мало, особенно если она забита снегом. Но вы настаивайте и требуйте, чтобы прыгали обязательно. И вот представьте себе: один раз, второй, третий нырнет летчик или механик головой в снег, а уж на четвертый раз сам, без приказа возьмется за лопату, расчистит свою щель, еще и ветками сосновыми вымостит дно.

А допустим, что какой-нибудь экипаж не завел свой самолет в капонир, хотя и имел соответствующее указание. Мокрую паклю ему в руки и пускай до десятого пота дезактивирует боевую машину на морозе. Будьте уверены – второй раз не захочет. Именно так воспитывали мы шоферов, и теперь они у нас сознательные. А то еще у нас санитары и химики вылавливают «героев», пренебрегающих бомбоубежищами, и отправляют их… Нет, не в санитарную часть языки чесать с сестрами да санитарками. Есть тут у нас помещеньице – без окон и без дверей, – так мы их туда, этих героев.

– Пустяки себе, опыт! – заметил Поддубный.

– Вы хотели сказать – варварский? – подхватил его мысль Сидор Павлович. – Ну что ж… Только я думаю так: главное – и об этом сказал даже Кутузов – сохранить армию, людей. Требовательный, строгий командир – лучший друг солдата.

Каким-то неуловимым движением руки Сидор Павлович вызвал к себе водителя и, когда подкатил «газик», сказал Поддубному:

– А теперь поедемте в городок. Если уж осматривать – так все хозяйство. А то скажете: на язык хозяин бедовый, а как до дела – то и поясница задубела…

Они сели в машину. Некоторое время ехали молча, думая каждый о своем. Первым нарушил молчание Рожнов.

– Во время летних тактических учений мы, имитируя взрыв атомной бомбы, применили радиоактивные вещества. И когда разведка взяла пробу грунта и прибор показал наличие радиоактивного заражения, некоторые из солдат бросились наутек, хотя уровень радиации был, разумеется, ничтожный. А о чем это говорит? Очень плохо, если солдат не запомнит, какой уровень радиации опасен для жизни. Вы это тоже имейте в виду, Иван Васильевич, не допускайте паники, заранее готовьте своих летчиков и техников к взлетам и посадкам на зараженном аэродроме. Так-то!

– К этому нам не привыкать! – ответил Поддубный.

– Тем лучше.

Командиры осмотрели казарму, учебные классы, медицинский пункт, баню. Всюду был идеальный порядок. Рожнов – и это на каждом шагу бросалось в глаза – не разрешил подчиненным распоясываться. Каждый военнослужащий, встречая командира, отдавал рапорт. В ответ на его замечания только и слышалось:

– Есть! Будет сделано!

Зашли на склад продснабжения, хотя этот объект менее всего мог интересовать командира авиационного полка.

– Да вы проходите, проходите, Иван Васильевич! – окликнул Поддубного Сидор Павлович, заметив, что тот задержался у порога. – Ведь вы будете начальником гарнизона, а значит, обязаны побывать везде.

Возле стеллажей стоял сухощавый паренек в белом халате, надетом поверх кожуха. На шапке – следы солдатской звездочки. Очевидно, паренек недавно ушел в запас и остался в подразделении служащим.

Сидор Павлович проверил весы. Они были как в аптеке. Но почему остатки рыбьей чешуи застряли в щелях прилавка? А это что такое? Мука? Просыпалась?!

Кладовщик поспешно начал вытирать прилавок, а Сидор Павлович неторопливо зашагал между стеллажей, ощупывая ящики, мешки, принюхиваясь и присматриваясь ко всякой всячине.

– А почему бочка протекает? – послышался его зычный голос откуда-то из-за груды ящиков. – Сбросили небось с машины как бревно! Так и портится народное добро.

Кладовщик стремглав побежал к командиру.

– Я уже начал опорожнять эту бочку с селедками.

– Но я спрашиваю, почему она потекла? А? По какой причине?

Молчание.

– Не интересует вас тара, вот что! – заключил Сидор Павлович. – Если еще раз замечу такое безобразие – накажу или удержу стоимость испорченной тары.

Не найдя, к чему бы еще можно было придраться, Сидор Павлович пригласил командира полка в овощехранилище. Тут пахло квашеной капустой, укропом, солеными огурцами. Идя впереди, командир базы вдруг исчез куда-то, словно провалился между рядами бочек. Но вот блеснул огонек, послышалось знакомое кряхтение, и Сидор Павлович вынырнул из темноты, держа на вилке огурец.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю