Текст книги "На далеких рубежах"
Автор книги: Иван Гребенюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 32 страниц)
Глава шестая
Гауптвахта отрезвляюще повлияла на старшего лейтенанта Телюкова. В конце концов он понял, что мишень отбил случайно (кто же может точно прицелиться в трос толщиной в папиросу!), да и маневр был бессмысленный и действительно слишком рискованный. Пушечная трасса пролетела в каких-нибудь двух-трех метрах от стабилизатора самолета-буксировщика. Достаточно было взять чуть меньший ракурс, чтобы снаряды отбили стабилизатор. Тогда – катастрофа или в лучшем случае авария. Кроме того, он, Телюков, сам мог наткнуться на отбитую мишень или, что еще опаснее, на стальной трос.
«Пора, пора тебе, Филипп Кондратьевич, браться за ум» – мысленно отчитывал он себя, сидя после освобождения в парикмахерской.
Побрившись, он на попутной машине помчался на аэродром: уж больно стосковался по самолету и всему тому, чем живут летчики.
Конечно, командир не допустит его, Телюкова, к полетам потому, что, во-первых, он не проходил предварительной и предполетной подготовки, а во-вторых, для него вообще не планировали и не могли планировать полеты. Но ему необходимо хоть подышать аэродромным воздухом после этой гауптвахты, чтобы ее песком занесло…
День клонился к вечеру. В дальнем небе загорались звезды. Прожектористы, прибыв на свои точки, раскиданные по пустыне, проверяли прожекторы, направляя лучи в зону воздушной стрельбы. Авиационные специалисты выводили самолеты на старт, буксируя их автомобилями.
Еще издали увидел Телюков, что его самолет стоит в чехле. Ожидает хозяина, с горечью подумал он, а хозяин, будто обыкновенный воришка, под арестом…
Стыд охватил старшего лейтенанта. Но еще больший стыд – впереди. Товарищи наверняка будут потешаться над ним: «Ну как там, Филипп Кондратьевич, на гарнизонном курорте?» Совестно будет в глаза глядеть подчиненным – технику и механику! Требует от них, а сам что?..
По рулежной дорожке мимо самолетов промчалась зеленая «Победа». Увидев в машине полковника, Телюков отдал честь. Неожиданно из-за аэродромного домика навстречу вышел «академик». Ничего приятного эта встреча не сулила, но отступать было поздно. Телюков подготовился к исповеди.
– Возвратился с гауптвахты, – вяло козырнул он, понуря голову.
– А я вас жду. Идемте, поговорим.
«Мало, значит, того, что говорил на разборе полетов», – подумал старший лейтенант.
Они примостились на ящике с аэродромным имуществом.
– Напрасно вы, товарищ Телюков, тратите свои способности и недюжинные силы. Не туда вы их направляете, рискуете там, где это совсем не нужно…
«Ага, значит, мои способности он все-таки признает!» – мелькнула мысль.
– А способности у вас большие. И любовь к своей профессии настоящая. При одном слове «полет» у вас загорается веселый блеск в глазах. Так бывает лишь у подлинных летчиков.
«Смотри пожалуйста! Уж не собирается ли он объявить мне благодарность за примерное поведение на гауптвахте? Вот было бы здорово! Благодарность за честное пребывание под арестом!» – ехидно подумал Телюков.
– Итак, – продолжал Поддубный, – учитывая ваши безусловные способности, любовь к полету, смелость и решительность, я хочу взять вас к себе в напарники. Попробуем с вами начать подготовку по особой программе. Я тут кое-что наметил новое…
Телюков недоверчиво поглядел на помощника командира. Уж не шутит ли он? Но лицо Поддубного было совершенно серьезно.
– А согласится ли командир полка после того, что произошло? – спросил он осторожно.
– Произошла, Филипп Кондратьевич, большая неприятность. Над аэродромом реет флаг Военно-Воздушных Сил страны. Торжественный момент – полеты. А вы сидите в кабине самолета и думаете, как бы это получше обмануть кого-нибудь, отбить мишень, сорвать полеты на стрельбу. Между прочим, об этом вам еще напомнят на комсомольском бюро. Я сам буду критиковать вас. Но, несмотря на это, думаю, что полковник согласится с моими доводами. Я лично поручусь за вас. Надеюсь, что вы меня не подведете.
– Что ж это такое «новое»? – поинтересовался Телюков, все еще не доверяя майору. – На асов учиться будем? Тогда я вам буду крайне признателен. Ас – это в переводе с французского – туз. Самая старшая карта в колоде. Никакая другая карта не бьет ее.
– При условии, если туз козырный, – резонно заметил Поддубный. – А если нет, его и шестерка козырная бьет. Но вы почти угадали.
Ас, мастер! Сердце Телюкова радостно забилось, и он сказал торжественно:
– С мишенью, товарищ майор, такое никогда больше не повторится.
– Верю вам, товарищ Телюков. Но у нас скоро будут новые мишени, настоящие.
– Какие?
– Потом увидите. Я написал в штаб… Мне ответили…
«Вот тебе и академик!» – со скрытым восхищением подумал Телюков.
Поддубный закурил и протянул Телюкову портсигар.
– Филипп Кондратьевич… – сказал он и запнулся.
– Слушаю вас, товарищ майор.
– Филипп Кондратьевич, я по-дружески советовал бы вам сбрить усы и бакенбарды. Для чего они? Ведь совсем вам не подходят…
Телюкову стало очень неловко.
– Разрешите быть свободным?
– Идите.
Над аэродромом неожиданно взвилась красная ракета.
– Что случилось? Отменили полеты? – Летчики переглянулись.
В направлении взлетно-посадочной полосы двигался верблюд со всадником. От СКП дали вторую ракету. Но, как видно, человек, который управлял верблюдом, не очень-то разбирался в авиационных порядках. Неуклюжее животное пустыни медленно продвигалось в прежнем направлении.
Выслали солдата, чтобы тот предупредил непрошеного гостя. Солдат жестами показывал, чтобы всадник повернул назад, объяснил, что здесь аэродром. Верблюд остановился, но, понукаемый хозяином, снова зашагал.
Поддубный и Телюков подбежали на помощь.
– Стой! Куда тебя черт несет! – замахнулся Телюков на верблюда кулаком.
Всадник – это был старый туркмен – начал что-то говорить, обращаясь к офицерам на своем родном языке.
– Аэродром здесь, – втолковывал ему Поддубный.
– Началнык! Началник давай! – требовал старый туркмен, ничего не желая слушать.
– Я начальник, – сказал Поддубный.
– Началнык полковнык давай. Началнык полковнык.
Эге, всадник, оказывается, не такой уж профан в военном деле!
Пришлось посылать за полковником.
– Что здесь происходит? – сердито спросил Семен Петрович, вылезая из машины.
Старик туркмен встретил полковника таким сладко-добродушным взглядом, что тот сразу остыл.
– По какому вы делу?
Всадник что-то крикнул верблюду. Животное подогнуло ноги и послушно опустилось на песок. Старик проворно соскочил на землю, поклонился в пояс и начал рыться в мешке, переброшенном через спину верблюда. Наконец он вытащил моток проволоки.
Это оказался трос от планера-мишени, отбитой Телюковым.
Старик взял трос и торжественно, как драгоценный дар, преподнес полковнику. Сделав это, он остановился перед ним в согнутой позе, ожидая, вероятно, вознаграждения. Семен Петрович порылся в кармане, достал десятирублевую бумажку.
– Большое вам спасибо, возьмите!
Старик вежливо поклонился, прижав ладонь к сердцу, но от денег отказался.
«Мало» – решил полковник и вынул еще одну десятирублевку.
– Нэт, нэт, нэт! – туркмен упрямо замотал головой. Он что-то говорил, но никто не понимал его.
В полку служил старший техник лейтенант Артыков, туркмен. Пришлось послать за ним машину.
– Ну-ка, Артыков, растолкуйте нам, чего хочет этот старик, привезший нам трос.
– Да ведь это мой земляк! Он из аула Талхан-Али. Его знают многие здесь, – ответил старший техник-лейтенант и обратился к приезжему на своем родном языке. Старик приободрился. Приятно было ему поговорить с офицером на родном языке. Он сел на землю, скрестив под собой ноги, и заговорил, жестикулируя руками.
А Артыков переводил:
– Старика зовут Бояром. Ему восемьдесят лет. У него уже правнуки. Старший сын Ата – лучший чабан в колхозе. Ата видел, как летчики уронили маленький самолетик, который тянули в небе… Старший сын долго искал его в горах. Самолетик разбился, а вот этот трос уцелел. Вещь не хитрая. Но старый Бояр много прожил на белом свете и знает: каждая вещь может пригодиться…
Так растолковал старый Бояр своим сыновьям. Он велел им пригнать верблюда, а когда они пригнали, положил в мешок найденное и отправился к усатому полковнику в Кизыл-Калу, где летчики летают, как беркуты. А денег старый не возьмет: не торговать прибыл он сюда за шестьдесят километров, а помочь летчикам.
Шестьдесят километров по знойной пустыне везти никому не нужную вещь! Об этом, однако, не сказали старому Бояру, чтобы не разочаровать его. Пусть думает старик, что сделал доброе дело…
– Спасибо вам, Бояр, – полковник пожал ему руку. Он знал, что старые люди Востока любят разные металлические украшения, и, прощаясь со стариком, подарил ему кокарду с фуражки. Надо было видеть, как обрадовался старый Бояр! Он покажет эту вещь сыновьям и внукам, и тогда они убедятся, что Бояр был у людей, которые летают…
Эта неожиданная встреча с туркменом отняла добрых полчаса. Полеты пришлось начать позже.
Делать на аэродроме Телюкову было решительно нечего, и он вскоре отправился на попутной машине обратно в городок. Дома подогрел воду, сбрил усы и бакенбарды – к черту их! Посмотрел в зеркало – ей-богу, майор Поддубный был прав: красивее стал без усов и бакенбардов, вроде помолодел. Надел белый китель, слегка обрызгал себя духами и, потушив в комнате свет, вышел на крыльцо.
В коттедж, однако, не решился зайти, остановился под карагачем в надежде, что Лиля выйдет в сад.
А она, не замечая Телюкова, в самом деле вышла. Поставила в саду на плетеном столике переносную электрическую лампу, села в кресло, положила ногу на ногу, раскрыла книгу.
Свет серебристой пылью лег на мокрую и свежую от полива листву, весело разлился под ногами, заиграл в оросительных ровиках.
Хорошо под деревьями после дневного палящего зноя! Лиля посидит здесь до тех пор, пока за палисадником не покажется «Победа». Быть может, вместе с отцом приедет Поддубный. Он частенько возвращается с аэродрома в машине и подолгу сидит с отцом вот за этим столиком.
За палисадником послышались шаги.
– Кто там? Ты, Лиза? Ты, Людмила? – наугад перебирала имена подруг Лиля.
– Какая там Людмила! Это сам Руслан!
Среди листвы мелькнул белый китель Телюкова. Лиля не узнала летчика. Он как будто помолодел, стал гораздо лучше: усики и нелепые бакенбарды не портили теперь его лица.
– Лилечка, милая, – нежно заговорил Телюков не то шутя, не то серьезно, – не гоните меня! – Он поднялся на носках и поглядел на веранду, нет ли там Харитины Львовны. – Не гоните меня! Я только что вышел на свободу. Ваш отец, а мой командир влепил мне арест с содержанием на гауптвахте…
– А я думаю, куда это вы запропастились? – улыбнулась девушка.
– Значит, все-таки вспоминали обо мне? А я так намучился, Лилечка. Сидел за решеткой, как жулик. Ждал, надеялся, что вы посетите меня…
– Вот еще новости! Чтоб люди смеялись?
Телюков опустился в кресло, оперся подбородком на руку.
– Эх, Лиля… Жены декабристов вслед за мужьями в Сибирь не стыдились ехать…
– Так ведь то жены…
Телюков ближе пододвинулся к ней со своим креслом.
– А вот невеста Поддубного не только на Крайний север, сюда не пожелала ехать.
У Лили тревожно сжалось сердце:
– Откуда вы это взяли?
– Он сам рассказывал кому-то. Да он и здесь умудряется за всеми девушками приударивать. К Лизе Жбановой зачастил до того…
– Уходите, Телюков! – прервала его Лиля. – Я не желаю слушать сплетен!
– Это не сплетни, а правда. Сам видел!
– Стыдились бы! Хуже бабы. И вот что я вам скажу: все равно не будет по-вашему. Хотите – оставайтесь моим другом. Нет – как хотите. – Лиля поспешно поднялась.
На веранде появилась Харитина Львовна. Телюков отступил в тень, перескочил через палисадник, скрылся в темноте.
Не успел он уйти, как у калитки появилась Лиза, дочь инженера Жбанова.
– Ты одна? – спросила она, оглядываясь.
– Одна.
– А кто сейчас был здесь? Телюков, или это мне показалось? Кажется, он.
– Да, он.
Лиза Жбанова была школьной подругой Лили. Три года назад они вместе ездили сдавать вступительные экзамены в институт. Лиза провалилась. Не прошла она по конкурсу и на следующий год, хотя подруга занималась с ней и даже хлопотала за нее перед директором. Потеряв надежду поступить в институт, Лиза жила одной мыслью – выйти замуж. Она стала одеваться по последней моде, не пропускала ни одного танцевального вечера, заводила знакомства с молодыми офицерами. Лизина мать, Капитолина Никифоровна, каждый год пышно отмечала день рождения дочери, устраивала вечеринки, куда преднамеренно приглашались и холостые офицеры.
Но пока что с замужеством Лизе явно не везло. То ли женихи попадались чересчур разборчивые, то ли слишком уж непривлекательная была невеста. Скорее всего причина крылась в последнем. Лиза не блистала ни умом, ни красотой. От матери она унаследовала рыжий цвет волос, обильные веснушки и чрезмерную для ее возраста полноту. Лиза почти ничего не читала и ничем, кроме нарядов и танцев, не интересовалась.
Но больше всего отталкивало офицеров, как об этом и поговаривали в гарнизоне, откровенное, ничем не прикрытое стремление дочери инженера обзавестись мужем. Выйти за кого угодно: за летчика, техника, офицера обслуживающего подразделения. Все равно за кого, лишь бы выйти!..
– Я к тебе собиралась было зайти днем, да ты была занята, – сказала Лиза и, сделав брезгливую гримаску, добавила: – И охота тебе возиться с тряпками? Неужели не могла бы помыть полы та туркменка, которая работает прачкой и дочь которой ты обучаешь музыке?
Лиза сказала это в тот момент, когда к ним подошла Назык. Девочка смутилась. Смутилась и Лиля.
– Ведь ты даром учишь ее? – спросила Лиза с полным отсутствием такта.
«Боже, до чего она глупа и невоспитанна», – подумала Лиля.
– А у меня радость. Такая радость, Лилечка, что ты не представляешь! – Лиза сладко потянулась и кокетливо закатила глаза. – А ну-ка, угадай, с кем я вчера встретилась? Ни за что не угадаешь! А если скажу, то, пожалуй, и не поверишь…
– Пойди, погуляй, Назык! – обратилась Лиля к девочке.
– Ни за что не угадаешь! – продолжала интриговать подругу Жбанова.
– Ты бы, Лиза, думала, прежде чем говорить, – укоризненно произнесла Лиля.
– А что?
– Ты же видела: здесь Назык, а такое мелешь…
– А что ж особенного я сказала?
– Назык все прекрасно понимает. И я вовсе не желаю, чтобы кто-нибудь прислуживал мне.
– Вот чудачка! – расхохоталась Лиза. – А я, например, никогда ничего не делаю! К нам приходит уборщица. Ну так угадай же кто вчера был у нас?
– Откуда же мне знать?
Лиза прильнула к подруге, прошептала на ухо:
– Из академии он. Ромб на мундире. А отец говорил, что он, пожалуй, скоро и полком командовать будет, если твой отец в отставку уйдет.
У Лили мучительно заныло сердце.
– За книгой к отцу приходил, – продолжала Лиза. – Взял книгу, а тут мать познакомила меня с ним. «Знакомьтесь, – говорит, – это моя дочь». И мы разговорились. А потом мама угощала его чаем с вареньем. Я завела радиолу. К сожалению, у него были какие-то неотложные дела, а то бы потанцевали. Когда он собирался уходить, то пожал мне руку и так ласково взглянул мне в глаза… – Лиза заломила руки, – так ласково… Даже мать обратила внимание…Она пригласила его бывать у нас, и он обещал.
Внезапно вспыхнувшее в сознании Лили чувство ревности столь же внезапно погасло. Не может такая, как Лиза, увлечь Поддубного. Не может. Слишком он серьезный человек!
– Да, Лиля, знаешь, почему я зашла к тебе? – спросила Лиза. – В клубе организуется художественная самодеятельность. Там сейчас заседает комиссия. Лейтенант Байрачный верховодит всем. Собирайся, пошли!
– Иди сама. Я никуда не пойду.
– Не глупи. Ведь ты хорошо играешь.
– Пианисток в гарнизоне достаточно и без меня.
– Пойдем, пойдем! – Лиза подхватила под руку сопротивляющуюся Лилю. – Ну чего ты так помрачнела? Наверное, сама неравнодушна к Поддубному? Смотри мне! А то сейчас же передам об этом Телюкову. Плохо тебе придется! – И она зашептала на ухо подруге: – А знаешь, за что Телюкова на гауптвахту посадили? Он умышленно стрелял по самолету Поддубного. Иван Васильевич ходит к твоему отцу, вот Телюкова и заело…
– Что ты говоришь? – вздрогнула Лиля. – Это неправда…
– Утверждать не могу. За что купила, за то и продаю. А ты будь предусмотрительной: скажи своему Телюкову, пусть он не беспокоится. Можешь дать ему понять, что Поддубный ухаживает за мной. Он и успокоится. Ну пошли!
– Пошли, – неожиданно согласилась Лиля. Она до того была взбудоражена столь неожиданным известием, что решительно не могла владеть собой.
Конечно, Лиза могла и насплетничать, но ведь факт, что Телюков сидел на гауптвахте… И, кажется, это был первый случай в полку, когда офицер сидел под арестом. Значит, дело серьезное, думала Лиля, идя в клуб.
Поддержанный замполитом, Байрачный решительно взялся за организацию художественной самодеятельности. Прежде всего позаботился об афише. Лейтенант Калашников не пожалел красок для столь важного дела: громадная афиша на щите сразу бросалась в глаза. Когда ее прислонили к стене клуба, она достигла крыши. Слово «самодеятельность» было написано полуметровыми буквами. Байрачному посчастливилось отвоевать у начальника клуба отдельную комнату, на двери которой появилась табличка с надписью: «Руководитель художественной самодеятельностью. Запись в кружки от 7 до 9 часов вечера».
Любителей театрального искусства оказалось более чем достаточно, поэтому отбирались самые одаренные. Создали жюри, в состав которого Байрачный ввел Скибу и Калашникова – своих лучших друзей. Перед жюри демонстрировали свои способности певцы, танцоры, музыканты, мастера художественного слова.
В этот вечер к руководителю художественной самодеятельности явились двое солдат. Один высокий и худой, другой низенький и полный.
– Мы – подражатели! – отрекомендовался высокий.
– Кому же вы подражаете? – заинтересовался Байрачный.
– Тарапуньке и Штепселю.
– Интересно. А ну исполните какую-нибудь интермедию. Сможете сейчас?
– Отчего же? Для этого и пришли.
Замполита Горбунова, который в этот момент находился среди членов жюри, неприятно поразил внешний вид «Тарапуньки». Поля панамы выгнуты, и она скорее напоминала шляпу-котелок, нежели солдатский головной убор. Голенища – в «гармошку», гимнастерка нараспашку, взъерошенные волосы, как мокрое мочало, свисало на ухо.
– Вы, кажется, из второй эскадрильи? – спросил капитан.
– Так точно! – браво выпалил «Тарапунька».
– Фамилия:
– Рядовой Баклуша.
– Комсомолец?
– Никак нет, товарищ капитан!
– Взыскания имеете?
Солдат смутно учуял что-то недоброе, и рука потянулась к пуговицам…
– Взыскания имеете? – повторил свой вопрос замполит.
– Наряд вне очереди… Да я уже чистил картошку на кухне… Отбыл.
– За что получили?
– За кровать.
– Точнее.
– Показалось старшине, что кровать плохо заправлена.
– Показалось, говорите? А прежде имели взыскания?
– Имел, то есть так точно!
– За что? Отвечайте подробно.
Баклуша выпрямился, побледнел.
– Полез я в кабину самолета проверять приборы и нечаянно нажал на кнопку противопожарного устройства. Фюзеляж залило. Инженер – выговор. А один раз за опоздание из отпуска гауптвахту дали. Еще выговор был за нарушение формы…
– Такому, как вы, – покачал головой замполит, – мы, пожалуй, не сможем предоставить место на солдатской сцене. Поняли?
– Так точно! Разрешите идти? – спросил Баклуша, сожалея, что нарвался на замполита.
– Нет, – возразил тот. – Доложите своему командиру, что я сделал вам замечание по поводу внешнего вида. Чуб остричь, «гармошку» ликвидировать, панаму привести в соответствующий вид. Что вы туда напихали? Почему она у вас так раздулась? А ну-ка, дайте сюда.
– Картон здесь, товарищ капитан.
Замполит снял свою панаму.
– А я вот хожу без картона, и, представьте себе, голова не болит… Чувствую себя великолепно…
– Да у меня она, товарищ капитан, тоже не болит! Вы уж разрешите нам выступить…
– Нет, не разрешу. Выступать перед зрителями могут лишь примерные воины.
– Я тоже буду таким.
– Вот тогда и в художественную самодеятельность примем. А сейчас идите в свое подразделение.
– Есть!
Растерянный и обескураженный, солдат повернулся через правое плечо. Замполит хотел было еще поговорить с ним, но тут зашли девушки. А отчитывать молодого парня при них он счел нетактичным.
– Мы не помешали вам? – спросила Лиля, заметив обескураженного солдата.
– Нет, нет, присаживайтесь, – сказал замполит, как всегда улыбаясь одними уголками губ.
Байрачный и Скиба, здороваясь с девушками, поднялись с мест. Затем Байрачный обратился к Лиле:
– Вы, кажется, играете на пианино?
– Да, если нужно будет аккомпанировать, то я могу, – ответила девушка.
– Как же! Пианистка нам крайне необходима.
Лиза Жбанова в свою очередь выразила желание участвовать в драмкружке.
– Тоже хорошо, – ответил Байрачный. – Но вам придется прийти тогда, когда мы подыщем пьесу. Так и запишем. И роль укажем потом.
Вопреки желанию подруги Лиля поспешила домой. Не выходили у нее из головы слова Лизы о поступке Телюкова. Неужели это правда? Неужели Телюков способен на такие подлости?
Услыхав в небе гул самолета, Лиля остановилась и почему-то подумала, что это летает Поддубный.
Чутье не изменило ей. Майор гонялся за контрольной целью, которая неожиданно появилась над Кара-Кумами с юго-запада.
Наведение осуществлял тот же штурман-наводчик, который подавал команды, чтобы «противник» обозначал себя фарой. Наводить как следует он не умел. Несмотря на то, что Поддубный своевременно поднялся в воздух и четко выполнял команды, штурман до сих пор не мог свести его с целью.
У летчика начало рябить в глазах от долгого и безуспешного наблюдения за зеленовато-серым экраном бортового локатора, от многочисленных разноцветных колпачков на доске приборов.
На какое-то мгновение он вынес взгляд за борт кабины. Над головой и сбоку мерцали звезды, а под фюзеляжем тянулись пески, облитые лунным светом, отчего пустыня напоминала тундру, покрытую снегом…
В наушниках послышался голос Гришина.
– Ваша высота?
– Девять.
– Держитесь ее. Курс 260. Скорость 90.
«Ого, как далеко очутился я от цели», – подумал Поддубный, вдыхая кислород через маску.
Пять минут спустя Гришин дал команду развернуться вправо на девяносто градусов. Потом – взять еще вправо. И как только летчик выполнил эту команду, на экране засветился крестик – это означало, что цель и самолет на одной высоте.
«Ну, Лобачевский!» – восхищенно покачал головой Поддубный.
Маневрируя, он начал загонять метку цели в «лузу».
Но неожиданно она исчезла.
«Да, но куда ж девалась цель?»
Проходит секунда, вторая, третья…
– Курс 270, высота 7.
Ясно – самолет спикировал. Поддубный взял заданный режим. Снова метка цели, но уже в виде перевернутой буквы «Т». Цель находилась чуть выше. Поддубный немного взял ручку на себя. Расстояние уменьшалось. Вот снова появился крестик. Цель в «лузе». Взгляд на прицел… Огонь!
– Атака произведена! – сообщил Поддубный.
Гришин передал летчику курс на аэродром. В этот момент в телефонах послышалось:
– Я – Урал.
«Урал» – это позывной генерал-майора Щукина. Так вот кто летал за контрольную цель!
– Я – Урал. Объявляю летчику благодарность.
– Служу Советскому Союзу! – передал Поддубный в эфир.
Двадцать минут спустя он приземлился.
– Спасибо вам, Иван Васильевич, что не ударили лицом в грязь, – сказал полковник Слива, когда Поддубный вошел на СКП. – Видите, не спится хозяину. Сам летает и нашу боевую готовность проверяет.
– Лицом в грязь не ударил, но заслуга наша не велика: еще немного – и генерал прошел бы. А все потому, что фарами мигаем, Семен Петрович. Дежурный штурман не годится. Либо тренировать надо, либо заменить.
– Ваша правда, что-то надо делать. А вам, Иван Васильевич, спасибо. Очень плохо, если бы пропустили генерала.
Поддубный отправился в дежурный домик, нашел свободную кровать и, не снимая спасательного жилета, лег отдохнуть. Капитан Марков включил радиоприемник. Москва передавала последние известия. Потом начался концерт. Неожиданно Поддубный услышал сквозь дремоту слова диктора:
– …исполняет артистка Римма Голикова.
– Римма?
Поддубный вскочил с кровати. Летчики удивленно переглянулись – что с майором? Никому и в голову не пришло, как много значило когда-то для их майора это имя.
Римма Голикова… Наконец-то он услышал ее по радио… Услышал среди песков далекой пустыни…
