Текст книги "На далеких рубежах"
Автор книги: Иван Гребенюк
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 32 страниц)
Опасаясь провалиться глубоко в снег, Телюков, добравшись до подножия горы, стал карабкаться между каменных глыб, хватаясь руками за колючие кустарники. Тут он окончательно выбился из сил и сказал себе: «Хватит».
Прежде чем связать веревку и взобраться на какое-нибудь дерево, надо было снова подкрепиться. Он сел на каменную глыбу, глотнул спирту и закусил сухарем с салом. Спирт придал ему бодрости, и летчик готов был снова отправиться в путь в поисках более удобного места для ночлега, как вдруг он уловил запах дыма. Да, сомнений не было: что-то горело. Пахло тлеющей хвоей. Еще раз потянул носом воздух – значит поблизости либо село, либо охотничья хижина.
– Ну и везет же тебе, Филипп Кондратьевич! – обрадовался Телюков. – Этак, пожалуй, и на Марсе встретишь человека!
Запах дыма вывел его на берег реки. На противоположной ее стороне, между деревьев, теплился огонек: светилось окошко величиной с индикатор радиолокационного прицела. В густых, почти непроницаемых сумерках едва улавливались очертания избушки, сложенной из бревен.
За время пребывания на аэродроме Холодный Перевал летчик наслушался множества рассказов и поверий о здешних охотниках, о неписаных законах тайги. Каждый, кто попадет в хижину, – гласил этот закон, – найдет в ней оставленные предыдущими постояльцами спички, соль, а то и запасы продовольствия. Все – для человека! И ни разу никто из летчиков не слышал, чтобы один охотник убил или ограбил другого. Такое в тайге вообще не случается.
Вот и сейчас, увидев охотничью хижину, Телюков смело, без всяких опасений направился к ней, рассчитывая встретить там гостеприимство и уют, о котором только можно мечтать в столь глухих и отдаленных местах. Подойдя к хижине, он заметил, что снег возле двери утоптан. Тут же валялись заготовленные сухие еловые дрова. Прислоненные к стене стояли две пары широких самодельных лыж.
Телюков уже занес было руку, чтобы постучать в дверь, как вдруг вспомнил о таинственном радиопередатчике в горах. Ведь мог же радист укрываться в этой хижине! И сразу встал вопрос: кто он, этот человек? На самом ли деле охотник?
Эта внезапно пришедшая в голову мысль вынудила летчика действовать очень осторожно. Отойдя от двери, он приблизился к окошку, смахнул с него рукавом снег и заглянул в хижину. Двое мужчин, орудуя ножами, свежевали козу, подвешенную к потолку за задние ноги. Один из них, с черной повязкой на глазу, ловко орудовал ножом. Другой – старик с широкой курчавой бородой, косая сажень в плечах – помогал ему. Посади таких на старинную шхуну – и можешь снимать кинофильм о пиратах. Посреди хижины горел огонек и на таганке висело закопченное ведро. У стены стояли ружья, а на полу валялись свертки и какие-то железные прутья, должно быть капканы.
Телюков знал, что охота на коз уже была запрещена. «Браконьеры», – подумал он. Но в своем положении рад был и браконьерам.
– Эй, люди добрые, отворите! – постучал он в дверь.
В хижине тотчас же погас свет. За дверью что-то звякнуло. Долетел приглушенный говор.
«Вот так нагнал на браконьеров страху», – усмехнулся Телюков. Подождав, он снова стукнул ногой в дверь:
– Отворите, храбрецы, я не инспектор, не бойтесь.
Молчание.
– Да что ж это такое? Не для вас, что ли, писаны законы тайги? – возмутился Телюков.
– А ты кто такой будешь, человек? – послышалось наконец из хижины.
– Свой!
– Свои и коней уводят. Говори толком, откуда?
– С неба. Летчик я.
Загремели запоры. Дверь отворилась. Из хижины потянуло теплым духом.
– Входи.
Переступив порог, Телюков заметил в руке одноглазого нож.
– Брось-ка ты эту игрушку, добрый человек, а то как бы мне не испугаться да не выбить тебе невзначай второй глаз…
Браконьер, увидя в руках незнакомого пистолет, отступил и отбросил нож куда-то в угол.
– И каганец заодно присветите, поглядим друг на друга, познакомимся!
Одноглазый покорно поднес к огню консервную банку с жидким смальцем, маленький фитилек слабо осветил дымную хижину.
– Ну, теперь здравствуйте, добрые люди! – сказал Телюков и сунул пистолет за пазуху. Летчик уже успел окинуть зорким взглядом руки незнакомцев. Грубые, грязные, шершавые. Вряд ли такие руки имели касательство к радиотелеграфному ключу… Несомненно, перед ним стояли обычные браконьеры, к тому же трусливые, как зайцы. Только теперь он заметил, что козу и ведро они куда-то запрятали.
– Постреливаем, значит, козочек?
– А тебе что за печаль? – буркнул браконьер, сверкнув единственным глазом.
– Да ничего, конечно, ты не сердись, человек добрый. Я ведь не инспектор. Летчик я, разве не видишь? Выбросился на парашюте, вот и блуждаю… С помощью аллаха набрел на вашу хижину. Грешными делами занимаетесь, а оконце не занавесили. Поглядел – светится. Ну и залетел на огонек.
– Тогда будь гостем, – уже доброжелательно произнес одноглазый.
– Спасибо. – И Телюков протянул руку.
Поздоровавшись с одноглазым, он повернулся к старику, который, насупившись, сидел в углу, по-казахски скрестив перед собой ноги.
– Здравствуйте!
Старик не пошевельнулся.
– Глуховат он, – пояснил одноглазый и громко крикнул: – Вставай, Самсоныч, приготовь гостю поесть.
Старик, привыкший, очевидно, к беспрекословному повиновению, разгреб под собой сухую листву, поднял деревянную крышку и, склонившись над ямой, достал оттуда сперва ведро, а затем и козу.
– Наивные вы люди, как я погляжу, – заметил Телюков. – Ну и тайник у вас! Есть такая птица – страус: голову зарыл в песок, а спина сверху. И вы так же! Да если бы в самом деле наскочили на вас инспектора, то они все углы обшарили б…
– Про погреб никому невдомек. Мы его недавно вырыли.
– Невдо-о-мек! – насмешливо протянул Телюков. – А скажите, разве так уж часто наведываются сюда инспектора?
– Бывает, что и часто.
– А сколько отсюда до ближайшего села?
– До Коряковки-то?
– Пусть до Коряковки.
– Верстов пятьдесят, коли напрямик.
– Ого!
Телюков вынул из-за пазухи карту-двухкилометровку и подошел поближе к свету. Одноглазый подбросил в костер дров, а бородач подвесил на таганок ведро. Потом браконьеры взялись за козу. Дрова дымили, в хижине стояли чад и смрад, нечем было дышать. Телюков немного приотворил дверь.
– Не могу! – он закашлялся, вытирая рукавом глаза. – Слезу вышибает…
Браконьеры молча возились возле козы. Им, как видно, едкий дым не мешал, привыкли. Все больше и больше напоминали они Телюкову пиратов из приключенческих повестей девятнадцатого века.
Ободрав наконец козу, одноглазый вынес ее из хижины и, вернувшись, попробовал ножом мясо, варившееся в ведре.
– Готово, давай, – кивнул он старику. – Присаживайся, летчик. – И, помолчав, спросил: – Так говоришь, с самолета выпрыгнул?
– Выпрыгнул.
– Мотор отказал?
– Да, – уклончиво ответил Телюков.
Бородач тут же, у огня, слил из ведра жижу и тем же ножом, которым только что потрошил козу, начал вынимать и разрезать куски мяса. Суровый внешне, он, видимо, был добродушным, старался угодить обоим – и одноглазому, и гостю. Покопавшись где-то в углу, он достал мешочек с солью и полбуханки черного хлеба. В его небольших глубоко сидящих под клокастыми бровями глазах таилась какая-то безысходная тоска.
При каждом окрике одноглазого старик поглядывал на него с преданностью верного пса, который, однако, держится настороже, боясь, чтобы ненароком не получить от хозяина пинка.
Странным было и то, что бородач за все это время не проронил и слова. Молчал, как молчит слуга в присутствии своего барина.
Они не были равными – это сразу же бросалось в глаза. Всем, очевидно, заправлял одноглазый – человек вида наглого и жуликоватого. Телюков с первых же минут знакомства проникся к нему чувством неприязни. Видимо, не зря этот браконьер лишился одного глаза.
Однако эти люди пригласили его разделить с ним трапезу и тепло таежной хижины, и он не хотел остаться неблагодарным – достал свою флягу со спиртом, протянул ее одноглазому:
– Тут у меня кое-что к закуске.
– Водка? – одноглазый весь встрепенулся.
– Спирт. Прихватил на всякий случай. Чтобы не замерзнуть.
Одноглазый, не спуская взгляда с фляги, порылся в мешке, достал алюминиевую кружку.
– Налей, голубчик. Как тебя звать-то?
– Николаем, – назвал Телюков первое пришедшее ему в голову имя.
– Налей, Николаша!
Телюков налил немного, но, заметив, что одноглазый недовольно поморщился, добавил еще.
– За твое здоровье, Николаша! – Он выпил и даже не поморщился, аппетитно крякнул и понюхал корочку хлеба.
Телюков поднес кружку старику. Тот, прежде чем взять ее, вытер жирные пальцы о лоснящуюся фуфайку и вопросительно поглядел на одноглазого, как бы испрашивая разрешения.
– Пейте, пейте, дедушка! – предлагал старику Телюков.
Старик огладил бороду, выпил, причмокнул и тоже крякнул от удовольствия.
Сам Телюков пить не стал. Но как только он собрался спрятать флягу, одноглазый поймал его за руку и умоляюще протянул:
– Не руш… Дай еще глотнуть. Не скупись! Ух, вкусен! Хочешь, я тебе за него целую козу отвалю?
– Простите… как вас величать?
– Антоном зови меня.
Услышав это имя, Телюков невольно вздрогнул и едва не выронил флягу. Только теперь он обратил внимание на то, что лицо у одноглазого было как бы поклевано – все в оранжево-синих пятнах. Это, несомненно, следы дроби. Неужели?.. У него прямо дыхание остановилось…
– Так вы… Ага, Антоном вас звать? – Телюков не сразу овладел собою. – Я, видите ли… спирт этот мне еще нужен… Но если вы… Ну, ладно, берите. Да берите всю флягу. Там уже немного и осталось.
Не то от жадности, не то боясь, что летчик вдруг передумает, одноглазый тут же опорожнил ее одним духом. Он хотел что-то сказать, но только хлопал глазом не в силах передохнуть.
– Закусите.
Антон отрицательно замахал рукой:
– Нет, нет! Закусишь – выпивки как не бывало… То ли пил, то ли не пил – не разберешь.
– Трезвый у вас рассудок, – пошутил Телюков и, чтобы окончательно убедиться, что передним тот самый Антон, в которого Нина пальнула из ружья, спросил: – Что это у вас с лицом? Медведь лапу приложил, что ли?
– Нет.
– Рысь?
– Баба.
– Баба? Это как же?
– Девка.
– Да ну? – наигранно удивился Телюков.
– Из ружья, каналья… А девка!.. Эх, девка! Слушай, летчик, ты еще таких не видывал. Его дочь, – он указал на старика.
– Ну, ну, интересно!
– Ох, девка! – продолжал Антон, ударив себя в грудь. – Вот она у меня где, окаянная! В руках держал, да недодержал. Убегла. Но я найду ее! Из-под земли достану! Либо моей будет, либо укорот ей дам! Вздерну на суку. И его, – он опять махнул рукой в сторону старика, – его тоже вздерну, как собаку. О, ты, брат, меня не знаешь! Повешу!
У пьяного постепенно развязывался язык.
С трудом сдерживаясь, Телюков внимательно слушал.
– Ей-богу, повешу! Эй, Самсоныч, слышишь? – И он гадко выругался. – Говори! Приведешь ее сюда? А не приведешь – болтаться тебе на суку… Слышишь?
Старик сидел, скрестив ноги, и, казалось, совершенно не реагировал на угрозы. Он, видимо, привык к ним, а может, все уже было ему безразлично.
Одноглазый поднялся пошатываясь на нетвердых ногах.
– Где Нина? – гаркнул он. – Куда ты ее упрятал?
Он был страшен, этот одноглазый, хмельной человек, и Телюков пожалел, что напоил его. Вскочив с места, он твердо и решительно сказал:
– Прошу не оскорблять старого человека.
– Все равно повешу…
– Успокойтесь, слышите?!
– Ты!.. – единственный глаз Антона постепенно наливался кровью. – Эх, ты… девка… Люблю… Ей-богу, люблю больше жизни… Королева!
Он метался по хижине в бессильной ярости, потом неожиданно упал, зарылся в листву, как дикий кабан, и вскоре захрапел.
А Нинин отчим сидел у огня все так же неподвижно, лениво пожевывая беззубыми челюстями полусырое мясо. Подбросит в огонь дров, сметет рукавом листья у костра и снова жует.
Телюков, подкрепившись козлятиной, начал присматриваться, где бы поудобнее устроиться. Он наскреб листьев и сухих прутьев, вымостил себе ложе в противоположном углу и, ослабив ремень, лег, повернувшись лицом к одноглазому.
– Ложитесь и вы, папаша! – окликнул он старика.
Тот поднял голову и отрицательно покачал головой.
Ясно: спать старику не разрешалось.
Интересно, узнает ли когда-нибудь этот бородач, что он ночевал в таежной хижине со своим зятем? Пожалуй, не узнает. Конечно, если бы старик не был глуховат и если бы не его рабская покорность одноглазому, Телюков рискнул бы – поведал ему о Нине. Но в данном случае лучше было молчать. Начнешь рассказывать, одноглазый услышит, и тогда могут возникнуть крупные неприятности. Пускай лучше все остается в тайне.
В течение дня экспедиция техник-лейтенанта Гречки, разбившись на три группы, обошла всю зону вынужденного катапультирования, выпустила в воздух не менее тридцати ракет и, не добившись никаких результатов, направилась в ближайшее село Коряковку на ночлег.
Солдаты возвращались уставшие и голодные. Да и сам Гречка едва держался на ногах. Собирались в помещении сельсовета. Поужинали и легли спать, забравшись в спальные мешки.
Дальнейший план был таков: поднять утром жителей села, прочесать еще раз зону и, если не удастся найти Телюкова, живого или мертвого, идти в горы, в тайгу и там продолжать поиски. Гречка склонялся к мысли, что летчик не попал в обозначенную зону, перелетел ее, пока готовился к катапультированию.
Примостившись на столе у окна, Гречка прислушивался к завыванию бури. Тоскливо и тревожно было на душе. Не везет ему! Не первый раз уже разыскивает он летчиков. Дважды приходилось бродить так же в Каракумах. Правда, хоронить еще никого не хоронил, но, очевидно, на сей раз придется… Что-то не припоминает он случая, чтобы кто-нибудь когда-нибудь катапультировался ночью в такую пургу…
Одним словом, долетался Телюков. А еще на Марс собирался… И дался же ему этот Марс! Пускай бы себе мигал там, в космосе.
Гречка вспомнил родное село, тихое, спокойное, с плакучими ивами в балке, с белыми, как лебеди, хатками, которые едва виднелись в сплошной зелени вишневых садов. Спят там люди спокойно, не зная тревог, а он, Гречка, каждый день и чуть ли не каждую ночь на аэродроме возле самолетов. И неизвестно еще, какая уготована ему судьба: кому-то ведь придется отвечать за гибель летчика…
Гречка неожиданно для себя застонал и сразу же почувствовал на себе лапы Рыцаря, до того мирно лежащего под столом.
– Ну, чего тебе? – растроганно шепнул Гречка и погладил собаку по голове. – Спи.
Рыцарь тихонько заскулил, и Гречка подумал невольно, что собака тоже тоскует.
– Спи, Рыцарь, спи! А завтра снова в путь-дорогу…
Долго лежал Гречка, терзаемый тревожными мыслями.
Ветер громыхал снаружи чем-то железным. Густыми хлопьями снега запушило окна. Над потолком что-то скреблось, должно быть мыши. В печи завывал на все лады вьюга.
Среди ночи Гречку разбудил радист:
– Товарищ техник-лейтенант, вставайте.
– Что случилось?
– Я принял радиограмму от командира полка. Вам предлагается немедленно выйти в район высоты двести восемнадцать. Получены данные, что где-то там упал самолет.
– Немедленно?
– Так точно!
Гречка выбрался из теплого мешка и пошел вслед за радистом в смежную комнату. Прочитав радиограмму, он расстелил на столе карту, отыскал обозначенную высоту. Батюшки мои! Это и в самом деле в горах, в тайге. Отсчитали расстояние – не менее семидесяти километров!
– Нет, немедленно выйти не можем.
– Так прикажете и передать? – спросил радист.
Гречка заколебался.
– Погоди-ка, я сбегаю к председателю колхоза.
Вернулся он уже под утро.
– Подъем! – скомандовал солдатам. – Быстро по саням!
Возле сельсовета стояло восемь конных упряжек – целый санный поезд. Ржали кони, суетились люди, заливались лаем собаки. Солдаты, выбегая из сельсовета, волокли к саням свои котомки и лыжи, расспрашивая друг друга, что произошло.
– Скорее, скорее! – подгонял их Гречка.
И вот санный поезд вылетел за околицу села, помчался по снежной равнине.
Ветер как будто отпустил немного. Мело, но уже не с прежней силой. Брезжил рассвет. Слева чернели отвесные берега реки, глухо шумел густой лозняк. Кое-где из серой мути выплывали купы деревьев. По сторонам дороги стояли заснеженные стога сена.
Гречка ехал на передних розвальнях. Рядом, попыхивая трубкой, лежал местный охотник, пожилой человек с густой окладистой бородой. Он вызвался быть проводником, заявив, что ему знакома каждая зверина тропа, а только тропой и может пройти человек в тайге.
Небольшая гнедая кобыла живо тянула сани; она будто понимала, что терять времени никак нельзя, что где-то в горах затерялась человеческая жизнь… В ложбинах, увязая по колена, а то и по брюхо в снег, лошадка все так же живо гребла всеми четырьмя ногами, карабкалась, как жук. А вслед за ней карабкались еще семеро таких же жуков – гнедых, черных, серых. При взгляде на них у Гречки что-то теплое разливалось по сердцу. Он просил у председателя колхоза две подводы, а тот пригнал целых восемь. Когда по избам разнеслась весть о летчике, который ждет в тайге помощи, колхозники без всяких уговоров бросали теплые избы и бежали к конюшне, чтобы как можно скорее снарядить лошадей на розыски летчика.
«До чего ж они благородны, эти простые люди, сидящие на розвальнях вместе с солдатами!» – благодарно думал Гречка.
Ехали все время вдоль реки, той самой реки, по которой, только с другого берега, шел на лыжах капитан Телюков. Он оставил хижину еще до рассвета, чтобы успеть к вечеру добраться до Коряковки. У одноглазого не дрогнула рука содрать с летчика за ночлег и за лыжи кругленькую сумму… Но Телюков не жалел денег. На лыжах идти было значительно легче. Теперь он чувствовал себя в полной безопасности, пел песни, мечтал о встрече с Ниной. Как счастлива будет она, узнав, что этот негодяй Антон жив, что ее теперь уже не за что судить, что ей уже ничто не угрожает.
Телюков спускался в балку, по склонам которой чернел кустарник, как вдруг в утренней мгле показалась первая подвода. За ней еще одна и еще… Целый обоз! Он повернул навстречу, чтобы спросить, далеко ли еще до Коряковки, и обомлел от неожиданности. В небо взлетела зеленая ракета. Кто-то спрыгнул с передних розвальней и побежал навстречу. Ба! Да ведь это Максим Гречка!
– Максим, друже!
– Товарищ капитан!
Они обнялись.
– Чертяка, дай я тебя поцелую.
– Вы живы… А мы за вами…
Их окружили со всех сторон солдаты и колхозники. Неожиданно Телюков очутился в объятиях пышной розовощекой женщины в черном кожушке с ярким узором на узком вороте. Она, как видно, тоже не против была поцеловать летчика.
– Да ты не стесняйся, соколик, поцелуй и вдовицу.
В толпе расхохотались.
– Целуй, целуй его, Марфа! – крикнул кто-то из мужчин.
– Помалкивай, дурак, я впервые вижу живого летчика. Тебе этого не понять!
– Тащи его к себе в сани!
Женщина и вправду не выпускала летчика из своих цепких объятий.
– Ну, что ж теперь делать? – шутили колхозники. – Может, и свадьбу справим, а? Вот бы здорово!
Только сейчас Телюков увидел Рыцаря, который бешено вертелся у ног. Он поднял его, прижал к себе. Потом достал из сумки кусок козлятины.
– На, получай за верную службу!
Рыцарь на лету поймал кусок мяса.
Гречка разыскал радиста и приказал ему немедленно связаться с «Тайфуном». Вскоре он диктовал радиограмму: «Телюков найден. Жив, здоров. Находимся в селе Коряковка. Техник-лейтенант Гречка».
С песнями и шутками обоз повернул назад.
Глава девятая
Начальник штаба дивизии полковник Вознесенский – человек солидный. Мелкие интриги – не по его части. На сплетни Гришина – а в том, что это были сплетни, он не сомневался – махнул рукой. Паутина. Дунул – она разорвалась. И не таков Поддубный, чтобы не выпутаться из этой паутины. Скрутить его в бараний рог можно лишь веревкой, и вот конец этой веревки теперь в его руках: потеря самолета. А причина потери? Недисциплинированность летчика Телюкова. А кто обучает и воспитывает летчиков в полку, кто отвечает за дисциплину в первую голову? Командир полка!
Теперь он, Вознесенский, имеет полную возможность сполна посчитаться с обидчиком, ответить ему на вопрос: для кого в комнате боевого управления КП поставлен стол – для дипломата или солдата?
И Вознесенский начал действовать. Главное для него состояло теперь в том, чтобы собрать факты, на основании которых командиру полка подполковнику Поддубному можно было бы объявить в приказе служебное несоответствие. Эти факты мог дать летчик. Выгораживая себя, он вольно или невольно впутает командира. Ведь каждому своя рубашка ближе…
Таким образом, не случайно Телюков, подобранный вертолетом в селе Коряковка, первым делом очутился в кабинете начальника штаба дивизии.
– Ну, докладывайте, что случилось с вами в полете, капитан, – сказал начштаба после того, как летчик представился ему.
Поправив очки на переносице, начштаба потянулся рукой к чернильному прибору, раскрыл блокнот.
Телюков говорил правду, ничего не утаивая, ничего не добавляя.
– Гм… Выходит, что во всем происшедшем виноваты вы один? – разочарованно протянул начштаба. – Плохо, капитан, очень плохо. Вам придется держать ответ, возможно, даже в судебном порядке. За вами уже целый ряд нарушений летных правил. Во-первых, вы обязаны были доложить о подвесных баках, а вы этого не сделали. Во – вторых, какое право вы имели гнаться даже а явным самолетом-нарушителем без разрешения, без команды с КП? И вот результат налицо: загублена боевая машина. А может, вы все-таки докладывали про аварию с подвесными баками? – допытывался полковник. – А ну, подумайте.
– Нет, товарищ полковник, не докладывал.
– Командир полка был на СКП, когда вы вылетали?
– Так точно!
– А вы и словом не заикнулись о баках?
– Нет, товарищ полковник. Не хотел, чтобы меня завернули.
– И про помпаж не докладывали?
– Не докладывал. В этом не было нужды.
– А подготовку к боевому дежурству проходили?
– Так точно!
– Кто конкретно проводил с вами подготовку?
– Сам командир полка.
– Он напоминал вам о том, что необходимо сообщать об отрыве подвесных баков?
– Не помню. Кажется, нет, но при каждой аварийной ситуации… Да ведь это известно любому летчику.
– Ага, значит, о подвесных баках речи не было? – уцепился за эту фразу начштаба.
Телюкова начинали раздражать эти наивные наводящие вопросы.
– А чего бы мы о них говорили? Сколько служу в полку, не знаю случая, чтобы подвесные баки сорвало.
– Вот так оно и получается: давно гром не гремел, забыли, когда перекреститься надо.
– Ничего мы не забыли, товарищ полковник! И если искать виновника, то это именно я. Заслуживаю – судите. Только я почти уверен, что сбил нарушителя границы.
– Почти! – съязвил начальник штаба. – В военном деле слово «почти» – пустоцвет.
– Я точно взял самолет в прицел, вот так, – Телюков показал на пальцах.
– Да, но кто докажет, что вы сбили бомбардировщик? Спикировал? Да ведь неизвестно, упал он или попросту ушел. А вот свой самолет погубили – это уже факт. И терять свои самолеты для того лишь, чтобы прогнать нарушителя границы, – это, знаете, далеко не подвиг. Вам определенно придется отвечать. Перед трибуналом. Понимаете?
Телюков промолчал.
– У меня складывается такое впечатление, – сказал после паузы Вознесенский, – будто вы боитесь сказать что-либо против командира полка. Например, о недостатках в подготовке дежурных экипажей. Прошу говорить открыто и честно. Замалчивание не облегчит ваше положение.
– Я, товарищ полковник, сказал все честно. Ну, кто же, кроме меня, виноват в том, что я не доложил о баках? Никто. Я без разрешения погнался за искусственным спутником – тоже факт! Ошибся, но поступил так, как подсказывала мне совесть. А что бы вы сейчас мне сказали, если б я, заметив чужой самолет, не атаковал его?
Полковнику явно не нравились ответы летчика.
– А скажите, капитан, это правда, что командир полка перехватил у вас любимую девушку?
Телюкову кровь бросилась в лицо, и он жгуче покраснел.
– Это ложь, товарищ полковник.
– А я слыхал, что…
– Подполковник Поддубный женился на девушке, которую я любил. Это правда. Но при чем тут «перехватил»? Она сама этого пожелала.
– Так, так… Ну ладно, – начштаба поднялся, явно неудовлетворенный беседой. – Можете быть свободны, капитан. Возможно, с вами пожелает побеседовать начальник политотдела, зайдите к нему.
– Есть, зайти!
– А ко мне пришлите техника Гречку.
– Есть, прислать.
У начальника политотдела полковника Горяева происходило какое-то совещание, и он попросил Телюкова подождать некоторое время.
«Начинается мое хождение по начальству», – с горечью подумал Телюков, притворив за собой дверь кабинета.
По коридору, постукивая тоненькими каблучками, неслась худощавая дамочка с лисицей, накинутой на плечи, и сигаретой во рту. Поравнявшись с Телюковым, она вдруг остановилась, вскинула на лоб шнурочки бровей и с любопытством спросила:
– Простите, так это вы будете Телюков?
– Я. А что?
– Ничего. Просто так. Интересно.
– А-а…
Дробно стуча каблучками, дамочка скрылась за дверью, обитой жестью. «Машинистка или секретарша», – подумал Телюков. Через минуту она снова появилась в коридоре.
– Простите, – остановил ее Телюков. – А вы откуда меня знаете?
– Слышала, что прибыли. А несколько дней назад документы на вас оформляла в Москву. Вы действительно собираетесь в космос? И не страшно в ракете?
– Может быть, вы полетите со мной?
– О, что вы! – ужаснулась дамочка.
– Будем космонавтиков разводить где-нибудь там, на Луне или на Марсе.
– Да будет вам, шутник вы этакий! – она погрозила ему пальчиком и понеслась дальше.
Прошло минут пять, и совещание у начальника политотдела окончилось.
Выпроводив всех присутствующих, полковник Горяев пригласил к себе Телюкова.
– Живы-здоровы, капитан?
– Как видите, товарищ полковник!
– Хорошо, это очень хорошо! – полковник пожал летчику руку.
Телюков всего лишь два раза встречался с полковником Горяевым, не знал, что это ха человек, и до сих пор уважал его за то, что тот носил на груди летный знак с единицей. Теперь, кроме этого, он еще почувствовал в начальнике человека приветливого и душевного, с которым можно говорить вполне откровенно.
– Скажите, капитан, вы сбросили подвесные баки?
– Нет, они сами сорвались. Только я не доложил об этом, как надлежало сделать: боялся, что меня вернут.
– Я, между прочим, так и подумал. Расчеты показали, что вы либо сбросили подвесные баки, либо их сорвало. И вот еще что. Анализ наблюдений оператора дает основания считать, что бомбардировщик упал в море. Я слежу за газетами: вот-вот должно быть американское либо еще чье-нибудь сообщение, что, мол, такого-то числа, в таком-то часу, при таких-то координатах заблудился… и так далее.
– Я тоже думаю, что сбил, – повеселел Телюков. – Прицел был точным, огонь залповым… К сожалению, пока это лишь догадки. А тем временем полковник Вознесенский угрожает мне трибуналом. Судить, говорит, будем.
– Судить? За что?
– Нарушил правила. Не доложил о баках и, кроме того, погнался за искусственным спутником Земли.
– За искусственным?
– Ну да. Принял его за недобитый мною самолет.
Полковник Горяев громко расхохотался. Его густые черные брови забавно подергивались на широком, открытом лбу.
– Узнаю подлинного летчика-перехватчика! За спутником, значит?.. Уморили, батенька! Здорово! Да вы просто герой! Нет, судить мы вас не дадим! – он хлопнул рукой по столу. – Не позволим! Горой встану за вас. Даже если подтверждения не будет. – Он вздохнул. – А вот за нарушение летных правил… Тут уж, пожалуй, придется наложить на вас взыскание. Нельзя же так, капитан! И в дальнейшем прошу вас хорошенько помнить: правило есть правило. Нарушили его – накажут, а иначе, помилуйте, что ж это получается? Конечно, я понимаю: вас и без того покарала буря. Да и подняли-то вас – ого при какой погоде! Нет, судить не будем, а предупредить – предупредим, хотя вы имеете одного сбитого на счету. Вы отличный летчик, и тем паче не к лицу вам нарушать летные правила.
– Я старался действовать как лучше.
– Все равно, – повторил начальник политотдела, – нарушения летных правил не оправдаешь ничем.
– Понимаю, – опустил глаза Телюков. – А документы на космонавта отослали, товарищ полковник?
– Отослали, хотя, говоря откровенно, отпускать из дивизии такого летчика, как вы, не хотелось бы. Но если вам придет в голову нарушать правила космонавтики…
– Что вы, товарищ полковник! – не дал ему договорить Телюков.
– Ну, смотрите. А теперь летите домой отдыхать. Комдив вас не примет – его нет. Кстати, как чувствует себя ваша жена, или кем она вам доводится?
– Женой, – несколько неуверенно ответил Телюков.
– Мне рассказывал ваш командир о случившемся. Сложное дело…
– Дело это уже распуталось, товарищ полковник. Тот негодяй, оказывается, жив. Только глаза лишился. Я встретил его в таежной хижине, совсем случайно. – И Телюков рассказал полковнику Горяеву все, что с ним произошло в тайге. – Теперь Нине уже ничего не угрожает, – заключил он.
– Это правда?
– Слово офицерской чести.
– В таком случае зовите на свадьбу.
– Если пожелаете.
– Конечно пожелаю! А почему бы мне не пожелать?
– Обязательно позову, товарищ полковник!
Долго, пожалуй с полчаса, пробыл Гречка в кабинете начальника штаба. Наконец он вышел, мокрый и распаренный – как из бани.
– Ну, что? – подошел к нему Телюков.
– Ой, ой, ой! Дал же он мне прикурить, – покачал головой техник, вытирая взмокшее лицо. – На всю жизнь запомню.
– Ругал?
– Еще как!
– За что?
Гречка пожал плечами:
– Хотел превратить карася в порося.
– То есть? – допытывался Телюков, выходя с Гречкой из штаба.
– Полковник, – шепотом заговорил Гречка, – все норовил, чтобы я против нашего командира полка и инженера показал. А что я против них покажу? Сам-то он, начштаба, в технике ни бум-бум. Ей-богу! Кричит: «Как вы посмели выпустить самолет с помпажем!» А ведь это все равно, что сказать: ведро компрессии. Да я уж промолчал, чтобы не накликать на себя лишней беды. А то еще спрашивает: «Хорошо ли были привинчены подвесные баки?» Ей-богу! Но тут я уж не сдержался и говорю: «А там, товарищ полковник, никаких болтов нет». Так он как гаркнет: «Молчать!» Я и притих. А вот командиру нашему надо сказать, что зубы точит на него начштаба. Это факт.
– Я тоже так понял, что между командиром полка и начальником штаба отношения… – Телюков выразительно сжал кулак. – Но что вдруг произошло?
Ни Телюков, ни тем более Гречка ничего не знали о «столе дипломата».
Выйдя за ворота, они повернули к посадочной площадке, где их ждал вертолет с солдатами. На полдороге офицеров догнал Рыцарь, который, очевидно, успел побывать во многих дворах: со всех сторон доносился неистовый собачий лай.
Телюков поймал собаку за ухо:
– Ах ты ж, бродяга! Кто это позволил тебе отлучаться из вертолета?
Рыцарь виновато заскулил.
…Полчаса спустя вертолет снялся с площадки и лег курсом на Холодный Перевал.
