Текст книги "На далеких рубежах"

Автор книги: Иван Гребенюк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 32 страниц)

Скиба, увидя неодобрительный взгляд командира, сел, так и не внеся каких-либо конкретных предложений.

– А вы что скажете? – Байрачный кивнул ефрейтору Баклуше.

Это был тот самый Баклуша, которого замполит отчитывал в Каракумах за «гармошку» на сапогах и модернизированную под шляпу панаму. Первый год службы солдат не расставался с гауптвахтой, писал всякие пасквили в стихотворной форме и под дружный хохот сверстников читал их на стоянке самолетов. Его считали в полку неисправимым, командиры только и думали о том, как бы избавиться от него, перевести в какое-нибудь другое подразделение. Но после нескольких бесед с командиром полка солдата как подменили. Он сдал зачеты на техника и вот уже год, как самостоятельно обслуживает боевой самолет, занимая должность офицера. Его не случайно избрали в комсомольский комитет – Баклушей гордились в полку и летчики, и инженеры.

«Интересно, что скажет этот комсомолец?» – подумал замполит, который несколько дней тому назад рекомендовал его в кандидаты партии.

– Поступок комсомольца Телюкова некрасивый, – начал свою речь Баклуша. – Очень некрасивый. И нечего тут винить певицу. Она согласилась на прогулку с ним, потому что он офицер, а советский офицер умеет вести себя достойно. Но я, как член комитета, не могу голосовать за взыскание, которое было бы занесено в учетную карточку. Вы знаете: я служу третий год, этой осенью ухожу в запас. Все эти годы, во всяком случае, два последних, когда меня вывели на правильный путь, я гордился и горжусь подвигами капитана Телюкова. Кто он? Герой нашего полка – вот кто! Кто сбил двух нарушителей границы? Он, Телюков! Вот как офицер защищает свой народ, свою страну! Отлично защищает! Делает все, чтобы мой отец, мои братья, земляки спокойно работали на колхозных полях…

Баклуша окинул взглядом присутствующих и, убедившись, что его слушают внимательно, продолжал горячо и страстно:

– Три года прослужил я в армии и никогда не слыхал от офицера Телюкова плохого слова. До армии я работал в РТС. И директор этой РТС жил в нашем селе. Так он, бывало, едет на машине, а наш брат пешком идет. И ни разу не остановил директор машины и не подвез кого-нибудь из нас. Своих людей будто и не замечал. А Телюков? У него своя машина, и всегда, если только есть свободное место, подзовет солдата и подвезет его. Человека и друга он видит в солдате – вот что меня и всех наших младших авиационных специалистов подкупает в Телюкове. И этой своей человечностью он напоминает нашего командира полка и вас, товарищ замполит, и многих еще… Так как же подымится у меня рука голосовать против капитана Телюкова? Правда, он споткнулся, и мы должны осудить его поступок – это верно. Но если мы запишем выговор в учетную карточку, то найдется формалист и не пропустит его в академию или в космонавты. Поэтому я поддерживаю предложение лейтенанта Байрачного – ограничиться вызовом комсомольца на заседание комитета. Может быть, это и незрелое предложение, но оно исходит от чистого сердца.

«Ишь как научился высказываться, щучий сын!» – одобрительно хмыкнул замполит.

И снова, как тогда, в кабинете, им овладело такое ощущение, будто он чего-то недодумал, что-то сделал не так. Правда, он и сам не настаивал на строгом взыскании, но желательно было бы, чтобы члены комитета более принципиально подошли к «грехопадению» комсомольца, заставили его как следует попотеть.

– Спасибо, товарищи, за добрые слова, – сказал Телюков в заключительном слове. – Они произвели на меня гораздо большее впечатление, чем любой разнос. Позвольте заверить вас, что больше никогда вам не придется вызывать меня на комитет. Никогда! Это я вам говорю от чистого сердца.

И он почувствовал себя с той поры чище и богаче душой…

Глава двенадцатая

Днем и ночью крутились антенны радиолокационных постов «Краб», «Водолаз» и «Волна», обозревая небесные просторы. Крутились также антенны КП и ПН, но уже не столь часто, как прежде. На рубежах перехвата наступило длительное затишье. Полк переключился на учебные полеты. Одни летчики овладевали новыми самолетами, другие, летая на МиГах, подтягивались до уровня первого класса или поддерживали достигнутый уровень.

Приближалась осень – в червоно-теплом великолепии прозрачная, звонкая от тишины.

Сбив на затылок шлемофон, подполковник Поддубный стоял на аэродроме и наблюдал за парой истребителей, которые, словно осы, нападали на шмеля-бомбардировщика, отскакивали в сторону и снова нападали. Вслед за самолетами тянулись три белые борозды – одна ровная и широкая, а две узкие, извилистые. Скрещиваясь, они создавали причудливый узор, хоть бери да вышивай на полотне.

Все это было красиво, но с точки зрения тактики ничего не стоило. В небе не бомбардировщик, а утюг, и Поддубный был вне себя от охватившей его досады. В конце концов он пришел на СКП и приказал майору Дроздову, руководившему полетами, прекратить эту комедию в воздухе, как он выразился.

– Черт знает что такое! – возмущался он. – Мы посылаем заявки на бомбардировщики, которые летали бы на бреющем или на большой высоте, а полковник Жук посылает на средних высотах – ни тебе маневра, ни скорости! Да имеет ли этот Жук хоть малейшее представление о тактических приемах американской бомбардировочной авиации? Может быть, он думает, что мы здесь готовимся к параду? Но ведь и на параде сейчас уже не то…

Давно собирался Поддубный посетить аэродром бомбардировщиков, поглядеть, что это там за Жук сидит, но все как-то не находилось времени. А теперь решил твердо: завтра, как только получит разрешение, обязательно слетает и поставит перед Жуком вопрос ребром: или – или. Утюги истребителям не нужны, и если и впредь полковник Жук таким образом будет удовлетворять заявки полка, то будет послана старшему начальнику соответствующая жалоба.

Вылетел Поддубный на МиГе рано утром. Побережья, ущелья гор и долины были скрыты густым туманом.

На высоте трех тысяч метров в кабину ударил солнечный луч. Небо было чистое, только над горизонтом лежали жемчужно-розовые полосы облаков, срезая вершины далеких гор.

Аэродром бомбардировщиков находился на расстоянии шестисот километров от Холодного Перевала и лежал за крутым изгибом широкой и полноводной реки. По данным метеослужбы, в районе аэродрома тоже стоял туман, и Поддубный, настроившись на приводную радиостанцию, попросил на всякий случай включить систему слепой посадки.

Когда он приземлился и вывел МиГ в указанное дежурным офицером место, первое, что бросилось ему в глаза, был идеальный порядок. Бомбардировщики-великаны были выровнены в одну линию. Рулежные дорожки подметены и вымыты. Швы между бетонными плитами старательно залиты гудроном. Нигде ни кусочка проволоки, ни палки, ни соринки вообще.

Вокруг аэродрома виднелись бугорки капониров.

Аэродром был старый, довоенный, обжитой, с капитальными сооружениями, с новейшим оборудованием. От ангаров, в которых, очевидно, размещались ремонтные мастерские, к городку вела березовая аллея, как в помещичьей усадьбе. Из-за деревьев выглядывал красивый каменный дом с фонтаном и колоннами. Для полного эффекта не хватало лишь пары вороных, запряженных в карету с гербами…

«Знал, где окопаться, чертов Жук!» – с завистью подумал Поддубный, сравнивая этот аэродром со своим крохотным «хозяйством», которое, несмотря на все старания подполковника Рожнова, выглядело временным.

Дом с колоннами оказался гарнизонным Домом офицеров. За ним, создавая улицу городского типа, тянулись ряды ДОС-ов, столовых, магазинов, бытовых мастерских. Особняком, почти на самом берегу реки, стоял штаб полка. Вход в него, кроме часового, охраняли два гипсовых льва с оскаленными пастями.

Офицер, сопровождавший гостя, попросил его минутку обождать, пока вызовут командира полка.

Полковник не заставил себя долго ждать. Через несколько минут он прибыл – полный и грузный, среднего роста и средних лет человек, с черными, коротко подстриженными усиками и такими же черными, вразлет, бровями. На его одутловатых щеках играл здоровый румянец, в небольших карих глазах светилась лукавая хитринка. На полковнике ладно сидел мундир с двумя академическими «ромбами» и многочисленными орденскими ленточками.

Полковник встретил Поддубного взглядом, не сулившим особой любезности. Он сел за стол и только после этого протянул руку, здороваясь.

– Весьма рад познакомиться с вами, товарищ подполковник, – сказал Жук с певучим украинским акцентом. – Весьма рад, хотя, говоря откровенно, до сих пор точит меня червь, – он ударил себя в грудь, – за остров, который вы у меня отобрали. Это агрессия, и вы – агрессор! Да, да, не возражайте! Вы – агрессор! Так и подмывает поднять всю свою армаду и прогнать вас с острова.

– Поднять то можно, а вот сумеют ли ваши летчики добраться до Туманного – это еще вопрос, – делая вид, что не понимает шутки, отпарировал Поддубный.

– Вы намекаете, что перехватите и собьете нас?

– Именно это я и хотел сказать, – усмехнулся Поддубный.

– Сказала Настя, как удастся. Мы ведь сами с усами, и вы не очень задирайте нос, перехватчики!

– Собственно говоря, не перед кем и задирать.

– Это как же? – насторожился уязвленный полковник.

– А так. На бреющем летать боитесь, на практический потолок тоже поднимаетесь весьма неохотно. Что же вы за волки, спрашивается? Создается впечатление, будто ваши экипажи не имеют ни малейшего представления о тактических приемах американской бомбардировочной авиации. Летают, как на параде. Да и на параде, собственно говоря, уже так не летают…

– Позвольте, позвольте, – заерзал Жук. – Вы серьезно или шутите, подполковник?

– Совершенно серьезно, товарищ полковник. Стал бы я за шестьсот километров прилетать к вам шуток ради! Мы просим у вас тигров, а вы подсовываете нам кроликов… Мне нужно учить летчиков перехвату целей на малых и больших высотах, а вы посылаете на средних. Но нам такой, как бы вам это получше объяснить, такой, ну, ручной, что ли, противник не годится. Мы частенько зря тратим горючее и моторесурс. Так вот вчера я взял и попросту завернул своих перехватчиков домой.

– Так, – забарабанил полковник по столу короткими толстыми пальцами. – Следовательно, вас не удовлетворяют наши полеты?

– Вы правильно поняли меня.

– Вероятно, шумели уже и перед генералом? – полковник поднял на собеседника колючие глаза.

– Пока не шумел, но собираюсь.

– Так-так. Режете, значит, правду-матку в глаза? Люблю таких. И не люблю тех, что… – полковник потер себя указательным пальцем за подбородок, – что вот так исподтишка тебя… Но я убеждаюсь, что вы привыкли смотреть со своей колокольни, а если бы поглядели с моей, то, может быть, иначе запели бы… Как вы думаете, есть у меня молодые экипажи, которых нужно тренировать в первую очередь?

– Вероятно, есть, – согласился Поддубный, сразу догадавшись, о чем собирается говорить полковник.

– То-то оно! А какой дурак пошлет молодого на бреющем, да еще над горами, а? Да еще ночью?

– А вы и не посылайте. Тренируйте его здесь, у себя.

– Тренируйте! Легко сказать. А лимит на горючее? Хорошо вам, перехватчикам: сколько нужно, столько и берете горючего. А если не сходятся концы с концами, списываете за счет реальной цели. А мне на чей счет прикажете списывать? Вот и приходится, товарищ подполковник, совмещать одно с другим. Сами учимся и вас обслуживаем. Да и не один вы у меня, еще два полка сидят здесь, – полковник похлопал себя по широкому красному затылку. – Вот так, дорогой товарищ! Но поскольку вы прилетели и мы познакомились, я постараюсь подбросить вам что-нибудь посолиднее. Есть у меня хлопцы, которые могут сыграть в воздухе роль не только американца, англичанина или турка, но и всего НАТО, вместе взятого. – Жук улыбнулся собственному остроумию.

– Простите, товарищ полковник, – возразил Поддубный. – Вы меня несколько неправильно поняли. Я прилетел к вам не за подачкой, а для того, чтобы выяснить, в состоянии ли вы удовлетворить наши заявки на воздушные цели каждого летного дня и летной ночи. Если нет, то так и скажите, тогда я направлю свои стопы к генералу. Вам известно, что мы получили новейшие самолеты? Известно. Тем лучше. А значит, нам и противник соответствующий нужен. Предупреждаю вас: ни одного истребителя я не подниму в воздух, если вы будете посылать мне своих практикантов и неучей. Какое мне дело до ваших внутренних дел и лимитов? Мне давайте противника настоящего, солидного!

Полковник кое-что слышал о Поддубном, знал что это за человек, но такой дерзости с его стороны никак не ожидал. Экий ершистый!

– Вы ставите мне прямо-таки ультиматум, забывая о том, что мы противники условные, – полковник решил несколько смягчить разговор.

– Слишком уж условные, – не сдавал своих позиций Поддубный. – Вам что – вы не несете боевое дежурство, а мы днем и ночью сидим на старте. Пропустим нарушителя границы – с меня взыщут. И поделом.

– Что правда, то правда: мы теперь боевого дежурства не несем. Ракетчики дежурят за нас. Пожалуй, и вас скоро посадят на прикол.

– Ракеты ракетами, а перехватчики тоже нужны. Вот я и прошу вас дать мне ясный ответ: будете вы удовлетворять наши заявки или не будете?

Полковник развел руками:

– Вот опять ультиматум. Конечно будем. Как же иначе? – Полковник немного подумал и решительно поднялся: – Хорошо, – сказал он. – Дадим все, что вам нужно. Мне по душе ваши упорство и настойчивость. Люблю таких командиров, ей-богу, люблю! Не случайно, выходит, хвалят вас там, в верхах. Только и слышишь – Поддубный то, Поддубный это… Сколько вы уже сбили нарушителей? Три?

– Как будто.

– А полком давно командуете?

– Скоро год.

– И вас уже на заместителя командира дивизии прочат?

Об этом Поддубный ничего не знал.

– Вот видите, какую приятную новость я вам сообщил, а вы еще на меня в обиде. Быть вам генералом – факт! А я… – полковник нахмурился, потупив взор. – Застрял в полку. Межконтинентальные баллистические ракеты выбили нас из колеи. Оно, конечно, ракета не самолет. Это понятно каждому…

Полковник встал из-за стола, зашагал по кабинету. Потом остановился перед гостем:

– А что там у вас за нелады с полковником Вознесенским?

– И об этом уже ходят слухи? – живо заинтересовался Поддубный.

– Краем уха слыхал, якобы начштаба факты какие-то против вас собирал. Клевал да не заклевал. Но, кажется, доклевался до того, что поставлен вопрос о его увольнении в запас. Чудак человек! Да разве ж такого, как вы, заклюешь? У вас ведь вон какой козырь в руках – три сбитых нарушителя границы!

– Было бы четыре, если б Вознесенский не подкачал.

– Пропустил?

– В том-то и дело. Завернул летчика из-под самого хвоста бомбардировщика.

– По каким соображениям?

– Побоялся, чтобы тот не упал в нейтральные воды. После того случая я напомнил ему, что стол боевого управления на КП поставлен не для дипломата, а для солдата. Вот он и взбеленился.

– Ясно.

Поддубный натянул на голову шлемофон, собираясь уходить.

– Значит, договорились, товарищ полковник?

– Договорились.

– В таком случае позвольте пожелать вам всего наилучшего.

– Всего хорошего! – полковник пожал гостю руку, но провожать не стал. Уже у двери Поддубный попросил полковника, чтобы тот позвонил на аэродром и передал разрешение на вылет.

– Хорошо, передам.

Своей миссией Поддубный остался доволен: здорово растревожил Жука!

За авиационным городком, у шлагбаума, появился старик с двумя узлами, переброшенными через плечо. На нем были соломенная шляпа, полотняная с манишкой рубаха и широкие, как у запорожского казака, шаровары, заправленные в добротные сапоги с голенищами выше колен.

Подобных шляп и вышитых рубах в здешних местах не носят, – значит, человек приезжий. К такому заключению пришел солдат, охранявший у шлагбаума вход в городок.

На требование солдата остановиться старик почему-то даже не оглянулся, как бы не слыша и не видя часового. Кряхтя и охая, приезжий пролез под шлагбаумом. Но когда солдат предостерегающе щелкнул затвором карабина, старик сразу же остановился.

– Молодец! Вот это молодчина, сладко было б твоей матери! – добродушно ухмыляясь в усы, сказал незнакомец. – А я чуть было не подумал: не ворона ли какая стоит на посту? Теперь вижу, брат, неплохо ты знаешь солдатскую службу!

– А те какое дело? – возмутился солдат. – Ишь генерал нашелся, службу проверять! Тут без тебя хватает кому проверять!

– То вы сами себя проверяете, а мы тоже хотим знать, как вы нас охраняете, – спокойно заметил старик. – И ты, парень, матери твоей ковинька, не тыкай старому человеку, а то могу тебе и ребра пересчитать вот этой палкой. Когда я Советскую власть завоевывал, ты еще и света божьего не зрел… Может, еще и отец твой, и мать в пеленках лежали…

– Да кто ты будешь, дед, говори! – взвинтился солдат. – А ну давай-ка сюда документики!

Старик сбросил узлы на землю, запустил руку в карман своих допотопных штанов.

– Не веришь, стало быть на слово? Хорошо, что не веришь. На лбу-то у человека не написано, что он за птица да каким ветром занесло в военную часть. И то сказать: многовато этих шпионов развелось! И на самолетах, и так просто – засылают их американцы. Лезут и лезут через границу. Ну чисто саранча!.. Еще, трасця их матери, своих спутников с фотоаппаратами пущают в небеса… Да куда он девался, паспорт этот? Вроде бы сюда клал, – старик неторопливо выворачивал карманы.

– А может, у вас его и не было? – ядовито спросил солдат, все же перейдя на «вы».

Старик нагнулся над узелком, развязал его, вынул смятый пиджачок и начал шарить по карманам.

– Ага, вот он где, окаянный. На, читай. Да только не потешайся над старым человеком. А то вот пойду да пожалуюсь твоему командиру. И пукалку эту свою прибери, – указал старик на карабин.

Солдат раскрыл паспорт, взглянул на фотографию, затем на лицо старика, прочитал вслух: «Байрачный Гордей Захарович».

– Так вы к кому?

– Так к сыну же! Или, может, ты и не слышал про такого? Про лейтенанта Байрачного, а? Летчиком тут он у вас.

Солдат служил в тыловом подразделении, мало кого знал из полковых офицеров. Служил честно, как подобает настоящему солдату.

– Окромя этого сын мой еще тут вроде бы за комсомольского комиссара, – пояснил Гордей Захарович, глубоко уязвленный тем, что солдат не знает его сына.

– А-а, – солдат наконец добродушно улыбнулся. – Вспомнил. Да вы б так сразу и сказали: секретарь, мол, комсомольского комитета. Это ж он здесь вместе со старшиной Бабаяном зимой «Ледяную Венецию» открывал…

– Какую такую еще Венецию?

– Каток. На коньках мы катались. Под музыку.

– А-а…

Солдат подошел к «грибку» и покрутил телефонную трубку. Поговорив с кем-то, взял под козырек:

– Проходите, пожалуйста, Гордей Захарович! – и помог старику взвалить на плечи узлы.

– Оставайся здоров, солдатик, – прокряхтел Гордей Захарович. – Службу знаешь – это хорошо, а вот что тыкаешь старому человеку – это, матери твоей ковинька, негоже. Ну, пошел я.

– Простите, Гордей Захарович, – бросил ему вдогонку пристыженный солдат.

Лейтенант Байрачный и ждал и боялся встречи с отцом. Крутой был у старика нрав, ох, крутой! Не дай бог, не понравится ему невестка – пиши пропало! Дойдет дело и до чуба и палку в ход может пустить. Бывают же такого крутого замеса родители!

А что папаша ехал не с добрыми намерениями, доказывалось хотя бы отсутствием телеграммы.

Прежде чем отправиться его встречать, Григорий забежал к замполиту.

– Товарищ майор… Как снег на голову… отец… Зайдите, сделайте одолжение, хотя бы на полчасика. Перед вами он сдержит себя.

Замполит в это время проводил семинар руководителей групп политзанятий.

– Хорошо, зайду. Да вы не сдавайтесь!

– Понимаю, товарищ майор, но вы обязательно… очень прошу.

Гордей Захарович, обвешенный узлами, шел мимо коттеджей, отбиваясь от своры собак, предводительствуемых Рыцарем.

Старик останавливался, рассматривая постройки и брел дальше в поисках ДОС-а.

– Здравствуйте, отец! – крикнул подбежавший к нему Байрачный.

– Здорово, сын!

Они обнялись, поцеловались.

– Что ж это вы телеграмму не дали? Я б машину прислал за вами на станцию… Давайте ваши узлы, ого, какие тяжелые! Попутной небось ехали?

– Не стрекочи как сорока, – сердито оборвал сына Гордей Захарович. – Неужто приличествует офицеру узлами этими погоны мять? Я уж сам понесу. А насчет телеграммы не беспокойся: велишь – я и возле дома обожду, покамест твоя краля губы накрасит да брови горелой спичкой насурмит…

– Что вы говорите, отец!

– А что слышите, то и говорю, ваше благородие. Трех сынов женил – все родительского благословения испросили. А тебе, выходит, чихать на батьку. Ну как же! Офицер! А это видал? – погрозил он палкой. – Пожалуй, и отцом меня не признаешь? Погоди, дай только погляжу на твою туркеню…

– Не туркеня, а туркменка, отец. Сколько раз в письмах я вам растолковывал, а вы все свое. И прошу вас не оскорблять мою жену!

– А то что? – Гордей Захарович остановился и сердито задвигал выгорелыми на солнце бровями.

– Ничего. Ведь не вам, а мне с нею жить. Мне по сердцу она. Впрочем, я уверен, что и вам она понравится.

– Ну, ну, ишь, надулся, как кулик на ветру, раз так – показывай.

Биби прибирала на балконе, когда муж и тесть вошли в дом. Гордей Захарович поставил у порога узлы, оглянулся вокруг. Чисто кругом, матери его ковинька! Дорожка на диване, скатерть – все прямо сверкает! Накрахмалено, выутюжено! Стекла в окнах так и сияют, а пол – как зеркало отсвечивает. Из всего этого старик вывел первое заключение: невестка не какая-нибудь там интеллигентная белоручка, а работящая, хозяйственная труженица.

А вот и она собственной персоной. Влетела в комнату на Гришин зов, как птичка, – легкая, хорошенькая, чистенькая. И не крашена, и не общипана, как городские нынешние модницы. Проста и привлекательна. Лицо смуглое, сама чернявая, глаза чуть раскосые, но не так, чтоб уж очень…

– Это наш отец, Биди, – сказал Байрачный.

– Ой! – Она вся встрепенулась. Покраснела, смутилась и вконец растерялась.

– Здравствуйте, батечка… – и опустила глаза под строгим взглядом тестя.

А тот все приглядывался да присматривался к невестке.

Грише казалось, вот-вот бедняжка Биби не выдержит этих смотрин, зальется слезами. Она ведь знала, как отец относился к их браку.

Но вот Григорий уловил на губах отца легкую улыбку и облегченно вздохнул – понравилась!

– Здравствуй, дочка, – сказал наконец Гордей Захарович. – Здравствуй, девонька моя. Красивенькая ты и хозяйственная, как погляжу. Вот-то обрадуется старуха, когда я ворочусь домой и расскажу, какая у нас невестка. А то только и слышишь: «Что это там за туркеня у нашего Гришуни?» Поглядит на карточку и опять за свое…

– Не туркеня, а туркменка, – снова поправил отца Байрачный, готовый пуститься в пляс на радостях. – И вообще, при чем тут национальность?

– Винюсь тебе, дочка, что так назвал. Стар больно. Все путаю. Гриць у меня младший, а вот женился… А мать совсем сдает. То, бывало, с весны, как пригреет солнышко, так ее с огорода не докличешься, все копается. А этим летом что-то прихварывать стала. Силушки нет, яблока и того сорвать не может. Собрались бы к нам проведать старуху, а то помрет, невестку так и не увидит. А, Грицько? А ты что скажешь, дочка?

– Мне давно хочется поехать на Полтавщину. Гриша говорит, что там чудесно – Ворскла течет, луга цветут. Только не пускают его. Все некогда. Днем и ночью полеты, полеты…

– Попрошу отпуск у командира, батя. Может, вместе и поедем. Я уже думал об этом, да боялся, а вдруг жена моя вам не понравится? Этого я очень боялся. Потому и думал долго.

– Гм, – ухмыльнулся старик. – Глупый ты, Грицько! Думаешь, как я уже стар, так ничего и на разумею?

Биби смутилась. Помогла отцу снять сапоги и подала домашние шлепанцы. Потом, достав чистое полотенце, повела тестя на кухню умываться. Умывшись, Гордей Захарович причесался перед зеркалом, разгладил усы и наклонился над узлами. Вытащил окорок домашнего копчения, колбасу, залитую смальцем, и четыре бутылки, заткнутые кукурузными початками и залепленные воском.

– Самогонка?

– Свой первачок.

– Запрещается ведь гнать.

– А я так, чтоб никто не знал. За хатой в вишняке, и ни синь пороху.

– Давайте спрячем, а то обещал зайти к нам замполит.

– А он что, участковый у вас? Акт составит?

– Совестно, батя! Отец офицера, секретаря комсомольского комитета – и вдруг самогонщик.

– А это не вашего ума дело. Из своего сахара гнал, два мешка заработал в колхозе.

– Ну вот: сахар переводите!

– Говорю, не твоего ума дело! – сердито повторил Гордей Захарович. – И не ворованный сахар. Ступай и кличь в гости своего командира. Аль, может, он у вас такой, что нос задирает?

– Нет, он не такой. Но водки, а тем более самогонки не пьет.

– Болтай!

– Правду говорю.

– Печенка больная?

– Нет. Просто не пьет. У нас так: либо летай, либо пей. Одно с другим не сочетается.

– И ты не пьешь?

– Нет.

– Это хорошо, сынок, что не пьете, – переменил тон старик. – Пьяный силе своей не хозяин. Правильно поступаешь. Запомни: пьяного речи – трезвого мысли. Выпьешь на копейку, а наболтаешь на рубль… А при твоей работе… молчок! Это я понимаю. Да, горилка до добра не доведет. Помнишь дядю своего Марка? Ну, того, что служил на заводе на винокуренном? Так вот, было дело – дорвался до бочки, как вол до воды, – и уже не поднялся. Так и сгорел, горемычный. Люди бают, видели, как дымок сизый вылетал со рта.

– А для чего ж вы гнали, да еще сюда привезли?

– Как это для чего? – искренне удивился Гордей Захарович. – Свадьбу справим, как водится среди добрых людей. Покличешь еще Скибу Петра. Письмо ему передал старый Скиба. Вместе думали ехать, да он комбайнером в колхозе… Не ослобонил председатель.

Опорожнив узлы, Гордей Захарович кликнул невестку, велел ее все убрать на кухню, а сам сел на стул и посадил рядом сына.

– Ну, сказывай, сынок, что оно тут и как. На реактивном летаешь?

– Теперь все самолеты-истребители реактивные.

– И у американцев тоже?

– Тоже.

Гордей Захарович ближе пододвинулся со своим стулом к сыну, спросил шепотом:

– А скажи, Грицько, начистоту: у кого лучше самолеты – у нас или у американцев? Про ракеты – известно, наши лучше; наши взлетают, а ихние в море падают. А вот как с самолетами, а?

– У американцев тоже авиация сильная, но таких самолетов, как наши, у них еще нет.

– Ага, стало быть, и по самолетам мы их обскакали?

– Обязательно.

– Это хорошо, матери его ковинька! – бравым жестом подкрутил усы Гордей Захарович и снова понизил голос: – А вот, это недавно, перед тем, как весне быть, газеты писали – я, правда, сам не читал, – что наши обстреляли самолет американов, – тот залетел на нашу территорию. Скажи, это как же прикажешь понимать? Мы с кумом думали-гадали, да и решение вынесли такое: коль американ тот домой не воротился, стало быть, наши его и порешили.

– Правильно. Было такое дело. Замполит одного сбил, а двух – командир звена капитан Телюков.

– И они таки вправду заблудили, американы, или, может, случилось так, как с нашим соседом когда-то: пустил он своих овец на наш выгон, а когда мы загнали их к себе в кошару, сосед взмолился: «Так и так, бедные овечки заблудились, верните!»

Байрачный рассмеялся:

– Конечно же дело не в этом. Враки это все. Ведь мы же ни разу не заблудились.

– Я тоже думаю – враки. Ну, а ты, Грицько, никого еще не сбил?

– Пока нет.

Биби тем временем хлопотала на кухне – готовила обед. Пошептавшись с женой, Грицько пошел к Телюкову, попросил у него «Волгу» и съездил в Каменку. Вернувшись с покупками, он застал отца в обществе замполита и односельчанина Петра Скибы. Все втроем сидели за накрытым столом.

Замполит, впрочем, вскоре поднялся. Прислушавшись к гулу самолета, он заметил:

– Кажется, командир летит от полковника Жука. Надо пойти встретить. – Простился и ушел.

Следующей ночью полковник Жук пустил трех бомбардировщиков: двух – почти на практическом потолке, а одного – на бреющем. Экипажи сыпали в воздухе противолокационную фольгу.

Это было то, чего так настойчиво добивался подполковник Поддубный.

Ну что ж, видно не зря побывал он у полковника Жука.