Текст книги "Том 4. Письма. Семь лет с Бабелем (А. Н. Пирожкова)"

Автор книги: Исаак Бабель

Соавторы: Антонина Пирожкова
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 33 страниц)

334. М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

Москва, 18/II-34

18 февраля 1934 г.,

Москва

Похоронили сегодня Багрицкого, старинного моего земляка, друга, замечательного поэта, за развитием которого я следил и помогал, чем мог. Организм его был ослаблен и не выдержал воспаления легких.

Получил от Жени телеграмму, что у них все благополучно. Завтра едет к ним один француз, передаю привет.

Драматургический мой зуд продолжается – подыскиваю какое-нибудь новое Молодёново, чтобы можно было работать, а то в Москве если не одно дело выскакивает, то другое.

Написанная уже пьеса будет поставлена одновременно в двух театрах – у Вахтангова и в Еврейском, под режиссерством Михоэлса. Что касается гонорара, то постараюсь, чтобы Женя еще в марте получила его.

Я здесь поневоле веду «светский» образ жизни – потоком идут люди, и так как много из них интересных, и жизнь в Москве вообще чрезвычайно интересна, то времени для себя остается мало, вот и собираюсь в келью.

Очень устал за эти три дня бдения – пережил я с Багрицким весь церемониал, хочу отдохнуть.

До завтра, милые мои.

И.

335. Т. О. СТАХ

M., 26/III-34

26 марта 1934 г.,

Москва

Милая Т. О. Где же Бэбино письмо, о котором Вы сообщили. Приглашение остается в силе, надеюсь, что летом мы приведем сей прожект в исполнение, я-то буду рад. Суета по-прежнему одолевает меня, но меньше, большую часть времени провожу за городом и собираюсь совсем туда переселиться. Работаю над сценарием по поэме Багрицкого – студия Украинфильма. Повезу его в Киев и по дороге остановлюсь в Харькове. Поговорим тогда.

Получил письмо от Жени. Парижский мой отпрыск требует отца и порядка, как у всех прочих послушных девочек... Я в тоске от этого письма.

Привет Стаху и Бэбе.

Ваш И. Б.

336. Ф. А. БАБЕЛЬ И М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

<13мая 1934 г.,

Москва>

<...> Главные прогулки по-прежнему – на кладбище или в крематорий. Вчера хоронили Максима Пешкова, чудовищная смерть. Он чувствовал себя неважно, несмотря на это выкупался в Москве-реке, молниеносное воспаление легких. Старик едва двигался на кладбище, нельзя было смотреть, так разрывалось сердце. С Максимом мы очень подружились в Италии, сделали вместе на автомобиле много тысяч километров, провели много веселых вечеров за бутылкой Кианти <...>.

И.

337. Ф. А. БАБЕЛЬ И М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

<18 июня 1934 г.,

Успенское>

<...> Живу на прежнем месте – у А. М. Как говорят в Одессе – тысяча и одна ночь. Воспоминаний хватит на всю жизнь. Продолжаю подыскивать укромное место под Москвой. Кое-что намечалось; в течение ближайшей недели на чем-нибудь остановлюсь.

По поручению А. М. занимался все время редакционной работой и забросил сценарий <...>

И.

338. М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

Москва, 14/XI-34

14 ноября 1934 г.,

Москва

Уважаемые дальние родственники, пишу я редко не от неблагополучия какого-нибудь (потому беспокоиться вам нечего), а от сложности жизни. Сложность сия проистекает от трех причин: первая – литература, вторая – денег надо добывать больше, чем следует, и затем мягкость характера, отягчают просьбами и хлопотами.

Работаю я больше, чем когда-либо, но, как видите, внешнего толка пока нет. Жизнь не хочет помедлить у письменного стола и пяти минут, выразить в художественном образе философию этого бурного движения задача благодарная, но такой трудности, с какой я в жизни моей еще не встречался. На компромисс – внутренний или внешний – идти я не умею, вот и приходится терпеть, углубляться и ждать. Много времени и сил отнимают всякие безымянные работы для денег, добываю я их столько, что хватило бы выстроить дом и дачу и купить автомобиль и кататься по всем Крымам и Кавказам, но все уходит на ликвидацию старых парижских долгов и на посылки Енте, причем для нее это капля в море, малоощутительная, а у нас это состояние; так что и морального удовлетворения, сознания того, что я действительно ей помогаю, нет у меня. Все это надо в корне переменить, и если бы получить передышку, отвлечься от заказных работ, обратиться к рассказам (для переводов) – это было бы посущественней, но передышки этой никак выкроить не могу. Из всего этого следует, что у меня нет ни минуты свободного времени.

Писанье – это сейчас не сидение за столом, а езда, участие в живой жизни, подвижность, изучение материалов, связь с каким-нибудь предприятием или учреждением, и иногда с отчаяния констатируешь, что не поспеваешь всюду, куда надо.

Я уже писал вам, что материальные условия улучшаются здесь у нас с поразительной быстротой, воспитать Наташу можно здесь неизмеримо лучше, чем во Франции, сидение там теряет всякий смысл. Наступает зима, и я не могу настаивать на немедленном переезде, но с января – февраля поведу настоящую кампанию. Здесь камень преткновения Б. Д., но я все это дело собираюсь изложить Лёве в выражениях категорических. Я считаю, что и маме пора повидаться с родиной, ее жизнь здесь можно оборудовать легчайшим образом, срок ее приезда предоставляю вашему решению, но я бы хотел повидаться с ней как можно скорее.

Хлопоты за Иосифа благополучно закончились – через день-два он будет в Москве. Квартиру им тоже вернули – все это мне не легко далось.

Жильцы мои, возбудившие столько толков, постепенно рассеиваются, и к первому декабря никого не останется. Как только это осуществится, поеду в Киев; поездка необходимая и давно откладываемая. Вообще я мечтаю о том, чтобы создать базу где-нибудь под Одессой. Темп жизни в Москве настолько лихорадочен, что с моими навыками и потребностью в длительном размышлении трудно приходится. Москва сейчас один из самых шумных городов Европы, а по размаху строительства, по революции, совершаемой каждодневно с ее улицами и площадями, за ней, конечно, никакому Нью-Йорку не угнаться. Вообще с каждым днем яснее у нас проступает образ невиданного по мощи государства, и осуществимость лозунга «догнать и перегнать» теперь ни у кого не возбуждает сомнений. Я себе устраиваю два дня каникул – и пошлю вам книг и газет, они становятся у нас все интереснее. Таперича – так как вы свободнее меня, то не ведите учета, дебета и кредита нашей корреспонденции, а пишите мне как можно чаще, тоска моя по всех вас очень велика. О Наташе я не говорю, но бунт против того, что я принужден жить без нее, скоро разразится, это я чувствую.

До свиданья, милые мои. Напишите мне о мамином приезде.

Ваш железобетонный сын и брат

И.

339. Ф. А. БАБЕЛЬ И М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

<26 ноября 1934 г.,

Москва>

<...> В стране нашей происходят чудеса, невиданно быстрый подъем благосостояния, такого напора энергии и бодрости поистине мир еще не видел, все, в ком есть «живая душа», стремится сюда; об этом надо очень подумать... Без преувеличения можно сказать, что нет города, где было бы интереснее жить, чем в Москве.

Я человек замученный делами, наукой, работой, волной людей, заливающей меня, поэтому не ведите бухгалтерский учет моих писем и сами пишите почаще. Целую всех, дорогие мои <...>.

И.

340. Ф. А. БАБЕЛЬ

<23 декабря 1934 г.,

Москва>

<... > Чувствую себя хорошо. Жизнь у нас необыкновенно интересна, но профессия, мною выбранная, вкусы мои, правила – всё или ничего – никогда не давали повода предполагать, что личная моя жизнь будет легка, будет шествием по розам и что каждый мой шаг должен вызывать ликование моих родных и знакомых. При рождении своем я не давал обязательства легкой жизни. Не будучи хвастуном, я имею право сказать, что так называемые трудности сносятся мною с легкостью и мужеством, не часто встречающимися, и если я молчу об них, то это не доблесть моя и не дурной характер, а естественное и законное отвращение к такому неинтересному и незначительному сюжету. Вы создаете себе в отношении меня страхи там, где их нет и в помине. Единственная моя болезнь – это разлука с мамой, со всеми вами. Вместо того, чтобы ныть, помогите мне, приезжайте жить вместе со мной <...>.

И.

341. Ф. А. БАБЕЛЬ И М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

<3 февраля 1935 г.,

Москва>

<... > В Москве Съезд Советов; из разных концов земли прибыли мои товарищи – Евдокимов с Северного Кавказа. Из Кабарды – Калмыков, много друзей с Донбасса. На них уходит много времени. Ложусь спать в четыре-пять часов утра. Вчера повезли с Калмыковым кабардинских танцоров Алексею Максимовичу, плясали незабываемо <...>

И.

342. Ф. А. БАБЕЛЬ

<24 февраля 1935 г.,

Москва>

<...> Новость: решились напечатать «Марию» – она появится в мартовском или апрельском номере журнала. Это хорошее предзнаменование для постановки.

Комедия моя медленно, но движется вперед – если бы мне ее закончить к Маю – вот дело было бы... Со мной странное превращение – прозой не хочется писать, только в драматической форме <...>

И.

343. Ф. А. БАБЕЛЬ И М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

<27 июня 1935 г.,

Париж>

Конгресс закончился, собственно, вчера. Моя речь, вернее импровизация (сказанная к тому же в ужасных условиях, чуть ли не в час ночи), имела у французов успех. Короткое время положено мне для Парижа, буду рыскать, как волк, в поисках материала – хочу привести в систему мои знания о ville lumiere[71]71
  Городе-светоче (фр.).


[Закрыть] и, м[ожет] б[ыть], опубликовать их <...>

И.

344. Т. Н. ТЭСС

<1 июля 1935 г.,

Париж>

<...> Хочу сделать баланс моим знаниям и мыслям об этом городе. Он так же прекрасен, как и раньше. Путешествие мое с Пастернаком достойно комической поэмы. Конгресс оказался действительно более серьезным, чем я предполагал. Чаще других вижусь с Тихоновым, Толстым, Кольцовым. Вчера открывали в Villejuif[72]72
  Вильжюиф (фр.).


[Закрыть] проспект имени Горького – необыкновенно трогательно. В Москву приеду в конце июля <...>.

И. Б.

345. А. Г. СЛОНИМ

Париж, 19/VII-35

19 июля 1935 г.,

Париж

Дорогая А. Г. Еду в Бельгию, поживу несколько дней с матерью, потом Варшава; очень хочется сделать там остановку. С сестрой Вашей обязательно увижусь. Адрес мой: Poselstwo Sowieckie, Poznanske 15, Warszawa. В Брюсселе сейчас всемирная выставка. Пребыванием своим в Париже я очень доволен – один день 14 июля чего стоит. Вас еще рассчитываю застать в Москве. Изо всех сил кланяюсь Вашим мужчинам. A bientot[73]73
  До скорой встречи (фр.).


[Закрыть].

И. Б.

346. Л. Г. БАГРИЦКОЙ

Одесса, 21/IX-35

21 сентября 1935 г.,

Одесса

Милая Лидия Густавовна.

Снова хожу с глубоким волнением по одесским улицам и греюсь у моря. Лето стоит во всем блеске. По два раза в день ем скумбрию во всех видах. Первые дни прожил в Лондонской, много часов провели с Олешей на лавочке, на бульваре... Не соберетесь ли Вы на родину? Она бедновата, но прекрасна по-прежнему.

От всего сердца кланяйтесь Севе, Ольге Густавовне и Нарбутам. Мой адрес – Главный почтамт, до востребования.

Ваш И. Бабель

347. А. Г. СЛОНИМ

Одесса, 9/Х-35

9 октября 1935 г.,

Одесса

Милая А. Г. Я совершил путешествие по колхозам Киевской области, третью неделю живу в Одессе – и жил бы превосходно, если бы не тревожные сведения о здоровье матери и если бы не головная боль от гайморита. Дни стоят сияющие. Бывший бог наказывает меня за то, что я оставил удивительный этот город. Тут обильная пища уму и сердцу – солнце, каждый день десять часов солнца...

Работаю лучше, чем в Москве.

Адрес мой – Главный почтамт, до востребования. Низко кланяюсь Вам и мужчинам.

И. Б.

348. С. И. ВАШЕНЦЕВУ

Сталино, 5/XII-35 г.

5 декабря 1935 г.,

Сталино

Дорогой Сергей Иванович.

Мои отметки указывают на фразы неуклюжие, тяжеловесные, темные по смыслу, неблагозвучные... Таких много.

Тщательная редакция, по-моему, необходима. Надо отдать справедливость переводчику – смысл передан им точно, к тому же текст дьявольски, необыкновенно труден. Стиль Жида в этой книге – с занозами, крючками, остановками, прерывистыми душевными вздохами, но хотелось бы русскому тексту придать более прозрачности и легкости.

Вчера окончился слет литкружков Донбасса. Он представлял высокий интерес. Завтра начну странствия свои по шахтам и затем – по колхозам Киевщины. Работаю, сколько могу.

Привет Мунблиту.

Ваш И. Бабель

349. Ф. А. БАБЕЛЬ И М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

<2 июня 1936 г.,

Москва>

<...> В течение июня я стану домо– и землевладельцем. В тридцати километрах от Москвы, в густом сосновом лесу выстроен комфортабельнейший дачный поселок – для меня там строится двухэтажный дом – со всеми удобствами, к нему примыкает полгектара лесу. Это было бы совершенно идеально, если бы поселок не был писательский; но все мы решили жить особняком и друг к другу в гости не ходить <...>.

И.

350. Ф. А. БАБЕЛЬ И М. Э. ШАПОШНИКОВОЙ

<17 июня 1936 г.,

Москва>

<...> Начал с шутки – кончать приходится серьезно. Здоровье Горького по-прежнему неудовлетворительно, но он борется как лев – мы все время переходим от отчаяния к надежде. В последние дни доктора обнадеживают больше, чем раньше. Сегодня прилетает Andre Gide[74]74
  Андре Жид (фр.).


[Закрыть]. Поеду его встречать <...>.

И.

351. Ф. А. БАБЕЛЬ

Москва, 19/VI-36

19 июня 1936 г.,

Москва

Дорогая мамахен. Великое горе по всей стране, а у меня особенно. Этот человек был для меня совестью, судьей, примером. Двадцать лет ничем не омраченной дружбы и любви связывают меня с ним. Теперь – чтить его память – это значит жить и работать – и то и другое делать хорошо.

Тело А. М. выставлено в Колонном зале, неисчислимые толпы текут мимо гроба. День жаркий, летний. Немножко отойду, напишу еще.

И.

352. И. Л. ЛИВШИЦУ

Одесса, 8/VIII-36

8 августа 1936 г.,

Одесса

Одесса бедная наша не отремонтирована, обшарпана и прекрасна по-прежнему. Погода превосходная и даже не жарко.

Начал лечиться. Живу у моря, вблизи Лермонтовского курорта для удобства. К твоему приезду будет настоящий дом.

Пиши мне для практики, а то ты так ленив писать, что можешь забыть русскую грамоту.

Опекай Э. Г., а то она пропадет. Давай ей денег – и терроризируй ее для того, чтобы она работала.

Адрес мой постоянный: Главный почтамт, до востребования. Пиши обо всем – как в журнале, на бегах, дома. Я буду писать.

И.

353. Л. М. ВАРКОВИЦКОЙ

Одесса, 29/8-36

29 августа 1936 г.,

Одесса

Милая Лиля. С начала августа – я на нашей родине. Пожилось мне здесь, увы, плохо – все время хворал (все то же – бронхи). Погода тоже не одесская – ветер, холод. Но все переменится, надо думать.

Планы у меня большие – хочу просидеть здесь подольше и работать. Адрес мой – Главный почтамт, до востребования.

Как Ваши дела – во всех направлениях? Привет Люсе (ей напишу отдельно) и уважаемым старым Вашим детям. Напишите мне, пожалуйста.

Ваш И. Бабель

354. А. Г. СЛОНИМ

Одесса, 6/IX-36

6 сентября 1936 г.,

Одесса

Дорогая А. Г. Очень обрадовался Вашей открытке. Я не писал, потому что не знал – куда. В Одессе я уже месяц. Доктора нашли у меня обострение астмы и крайнее переутомление. Я чувствовал себя очень плохо, только теперь начинаю отходить – и в голове даже мысли зашевелились, не совсем похожие на тот стандарт, который был в Москве. Уезжать отсюда не собираюсь. Хочу привести себя в порядок – физически и в рассуждении работы. Погода у нас была переменная, но теперь налаживается. Так, наверное, будет и у вас. Как поживают мужчины? Страшно рад, что всем в Коктебеле нравится. Не забывайте меня и пишите почаще. Обязательно поправьтесь. Bien a vouns[75]75
  Искренне ваш (фр.).


[Закрыть].

И. Б.

355. И. Л. ЛИВШИЦУ

Одесса, 24/IX-36

24 сентября 1936 г.,

Одесса

Послезавтра уезжаю в Ялту к Эйзенштейну. Сколько там пробуду, не знаю, во всяком случае не долго. Адрес: Ялта, кинофабрика. В Одессу вернусь в первой половине октября.

Напиши мне в Ялту – каковы планы, когда отпуск? Подшефная пишет, что работы не дают, терпит бедствие; склони взоры.

Поздравь Николая Романовича с удачными ездками, ему напишу особо. Привет Евгению Павловичу. Попроси его впредь до отмены присылать программы в Ялту, а программы с 20-го, им уже, наверное, отосланные – нельзя ли копии прислать в Ялту? Для меня это большое развлечение. Как поживают Крючковы? Напиши обо всем подробно, у тебя корреспонденция небольшая. Кланяюсь Люсе и Тане.

И. Б.

356. С. М. ЭЙЗЕНШТЕЙНУ

Одесса, 26/Х-36

26 октября 1936 г.,

Одесса

Кстати, comment ca va?[76]76
  Как дела? (фр.)


[Закрыть] Море было спокойно, как женщина после смерти. Погода, пища и провинциальность способствуют литературным занятиям. Salut. Матерьялец скоро пришлю. Осыпаны ли Вы уже пеплом московских землетрясений?.. Антонина Николаевна берет уроки еврейского языка. Привет Пере.

И. Б.

357. С. М. ЭЙЗЕНШТЕЙНУ

Одесса, 14/XI-36

14 ноября 1936 г.,

Одесса

Превосходнейший и гениальнейший синьор.

Конечно, по приезде в Одессу я маленько увлекся. Ваша телеграмма и письмо Е. К. привели меня в чувство. Е. К. с миллионом оговорок разрушает первую редакцию ненаписанных сцен (в свете чего я выгляжу законченным болваном – un bolvane accompli[77]77
  Полный болван (фр.).


[Закрыть]) и дает очень дельные указания, моему духовному кругозору весьма улыбающиеся. С «прихода отца» она предлагает снять политическую подоплеку.

По-моему, это разрешает наши страдания, очень хорошо «работает» на убийство, делает отца и человечнее и «одержимее»...

Можно представить себе: милиционеры и поджигатели видят борьбу колхозников с огнем. Милиционер говорит что-нибудь вроде: «дружно взялись»... Отец угрюмо спрашивает (сознание поражения – частного и общего – уже вошло в него и все усиливает разрушительную свою работу): «А Степка где?» Милиционер: «Какой такой Степка?» Отец: «Сын мой»... Милиционер: «Тушит небось... (с ними небось)». На что отец отвечает: «Сын при отце должон быть» (чувствуется, что это мучительная, натруженная фраза – и к ней недурно поставленный Гуком в Ялте аккомпанемент – т. е. – пожар, всякие обвалы и проч.).

Излагать младенческий мой лепет, не следя за игрой Вашего лица (для того, чтобы умолкнуть на полуслове!), – вещь в высшей степени затруднительная, но soit![78]78
  Пусть так! (фр.).


[Закрыть]

Психологически получается, несомненно, правильно, но поскольку вся сцена нужна только для ритма (по содержанию можно обойтись без) – вот я и сомневаюсь...

Теперь вздор моего сочинения номер два: если сцена смерти Степка должна быть душещипательная (с чем я согласен), то всякую смысловую нагрузку с мальчика надо снять, передав ее другим актерам, а при мальчике оставить Эйзенштейна, который «обеспечит» всякие ракурсы, pieta’ы[79]79
  Скорбь (фр.).


[Закрыть] и проч. Выход пошлый, тысячелетний, но другого при сцене в лоб пока что не видать. Я по-прежнему за то, чтобы мальчика после «дядя Вася»... показывать только один раз – в сцене смерти. Мальчики, услышав выстрелы, всполошились, побежали, видят: вышка пуста, лужа крови, след крови – они идут по этому следу, но как находят и слово «отец» – по глубокому моему убеждению – лишнее. Допустимо ли так?

Самохин в капкане, и за этим раздается веселый ровный голос Рыбочкина – о чем-то совершенно боковом (и хорошо бы смешном). «А Сидорыч как схватится за балку, как обожгётся – смехота...» После чего (голос Рыбочкина) «открывается занавес» и мы видим его, совершающего перевязку, с лицом, допустим, залитым слезами, видим всю pieta, и Рыбочкин продолжает: «Здесь тебя подлечим, потом в Москву отвезем, в больницу... Больница богатая, все блестит...» Степок: «Военная больница?» Рыб[очкин]: «Обязательно военная... В палате там пограничники лежат раненые, командир подводной лодки... И вот тебя вносят. (Появление начполита с лошадью в поводу (?) Пограничники и спрашивают: „Это что за мальчик? – небось яблоки воровал, с забора свалился?“ А доктора им отвечают...» Степок: «Военные доктора?»

Рыб[очкин]: «Обязательно военные... Им отвечают: „Нет, ребята, это парень геройский, он вроде вас воевал...“»

Начполит: «Как дела, сынок?» (выражение Е. К., по-моему, хорошо). Степок (с радостным и ясным выражением): «Дела хороши...» Начполит: «Болит небось?». Степок машет к себе начполита и шепчет таинственно, расширив глаза: «Дядя Вася, я тоже не буду стонать». Потом обращается к Рыбочкину: «И что они еще сказали – доктора?» Рыбочкин отвечает – слов не нужно (их, надо думать, и так чрезмерно много?) – музыка, что ли?

Под эту музыку мальчик умирает.

Рыбочкин (глядя на мертвое лицо): «Конец, Василий Иванович». Начполит: «Начало, Сережа» (имя Рыбочкина?). После чего рассвет...

Вот первые мысли, пришедшие мне в голову в Одессе. Их лучше бы Вам не сообщать п[отому], ч[то] первые мои мысли, как известно, не выдерживают самой снисходительной критики. Страшит меня главным образом, не выпадаю ли я из стиля, из разгона вещи... Сообщите Ваши замечания...

Теперь о делах житейских... Впрочем, еще по сценарию. Если новый смысл прохода отца принимается – надо везде вычеркнуть – «с восторгом смотрит на пламя и прочее»... Вместо – «поменьше семи годов горело» – «не вышло твое дело»...

Текст детей относительно пуговиц грязноват. Перепишу еще раз... «Спать это ни от кого... От тебя что за, это... На вон тройку?.. И ножик?.. Гляди – с орлами?.. И ножик еще? в придачу? Не хочу с такой жилой водиться»... Дальше как будто правильно, хотя – «жила» во второй раз мне не нравится, может, что-нибудь придумаю... «Это я все видел» – по-моему, неправильно. «Папаше, это я сказал» – неизмеримо сильнее и правильнее и драматичнее, умоляю не менять... Насчет текста Сидорыча – Е. К. права, старый был хлеще... Свести воедино стоит... Fin[80]80
  Конец (фр.).


[Закрыть].

Дела житейские: Е. К. и Даревский требуют меня в Москву. Я отбиваюсь. Ехать мне беда – только начал входить в литературу. По личным же делам приезд мой в декабре все равно предполагался. Жду от фабрики ответа. Им нужна консультация по поводу новой Гришиной поэмы. Во-о-ображаю. Немировский, к величайшему моему изумлению, не забыл сообщить фабрике о том, что я взял у него тысячу рублей, фабрика не забыла перевести мне втрое уменьшенный рацион, и я в настоящий отрезок времени сижу без всякой одежи, голым телом на старых бобах, прошлогоднего урожая, высохших и пожухлых... Они очень колятся...

Я Вас прошу (именно в смысле – умоляю) довести об этом до сведения Даревского...

Письмо Е. К. в отношении фильма дышит бодростью, и я ликую... и мечтаю... и истинно Вам желаю!..

Вы правы – в Ялте мы жили недурно и несомненно философично... А. Н. собирается в Москву и кланяется Вам фанатически... Скоро увидимся. Подтвердите мне получение сего послания – немедленно п[отому], ч[то] ни копии, ни набросков нету.

Привет героической Пере – раньше она была одна героическая, а теперь еще есть Испания.

Je vons embrasse, non vieux[81]81
  Я Вас обнимаю, старина (фр.).


[Закрыть].

И. Б.

Поклон милому нашему Тиссэ <...>