Текст книги "Ритуал взаимодействия. Очерки поведения лицом к лицу"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)

В беседах, в которых участники чувствуют себя обязанными поддерживать спонтанную вовлеченность и, тем не менее, не могут справиться с этим, они сами испытывают неловкость и легко могут порождать неловкость у других. Индивид узнает, что определенные ситуации будут вызывать это отчуждение у него и других, а другие ситуации вряд ли. Он знает, что определенные люди – плохие участники взаимодействия, потому что они никогда не готовы спонтанно вовлекаться в социальные контакты, и по отношению к этим упрямым участникам он может использовать такие выражения, как «рыба бесчувственная», «брюзга», «зануда», «кайфоломщик». Тех, кому не удается поддерживать разговор со старшими по положению, он может называть неотесанными, а тех, кто презирает вовлеченность с низшими по положению, он может называть снобами, в обоих случаях осуждая этих людей за то, что для них статус важнее взаимодействия. Как указывалось ранее, индивид может выделять некоторых людей, имеющих недостатки, потому что их манеры и социальные свойства затрудняют для других должную вовлеченность. Очевидно также, что в любом взаимодействии возникает ролевая функция, гарантирующая, что любой становится и остается спонтанно вовлеченным. Эта функция зажигания может в разное время исполняться во взаимодействии разными участниками. Если один участник терпит неудачу в поддержании динамики взаимодействия, его работу должны будут выполнить другие участники. Индивид может приобрести репутацию в этом виде работы, получая благодарность или порицание как человек, всегда являющийся душой контакта.

VI. Расширение контекста.

1. Контекст обязанности вовлеченности. Одно ограничение, которое мы сами установили, – иметь дело с ситуациями, где все, присутствующие и представленные друг другу, формально обязаны поддерживать свое участие в разговоре и спонтанную вовлеченность в него. Это достаточно частая ситуация, чтобы служить в качестве точки отсчета, но не надо быть полностью связанным ею. Обязанности вовлеченности на самом деле определяются в зависимости от общего контекста, в котором оказывается индивид. Так, бывают некоторые ситуации, где предполагается, что основная вовлеченность присутствующих направлена на физическую задачу; разговор, если он вообще происходит, должен рассматриваться как побочная вовлеченность, которая возобновляется или прекращается в зависимости от текущих требований актуальной задачи. Бывают другие ситуации, где роль и статус конкретного участника будут точно выражаться его правом относиться к разговору без церемоний, выбирая, участвовать в нем или нет, в зависимости от своей склонности в данный момент. Иногда этим правом обладает отец в отношении разговора за едой, поддерживаемого младшими членами семьи, которые такого права лишены.

Мне хотелось бы привести другую ситуацию, в которой индивид может относиться к своей вовлеченности иначе, чем ожидают от него другие. При поддразнивании младшего старшим или при прерывании работника работодателем потеря самообладания подчиненным может приниматься старшим по положению как ожидаемый и подобающий элемент паттерна вовлеченности. В такие моменты подчиненный может чувствовать, что хотел бы быть спонтанно вовлечен в беседу, но слишком паникует, чтобы так поступить, а старший по положению может ощущать для себя подходящим фокусом внимания, который он может с комфортом удерживать, – не сам разговор, а более широкую ситуацию, создаваемую юмористическим положением подчиненного, сражающегося со своей паникой в разговоре[94]94
  Бедственное положение чувствительного к себе человека, действительно, настолько хороший стимул для привлечения спонтанной вовлеченности наблюдающего за ним, что во время разговора, где возможны трудности в обеспечении вовлеченности присутствующих, индивиды могут по очереди совершать небольшие нарушения приличий и смущаться, обеспечивая тем самым вовлеченность. Парадокс состоит в том, что, если точно следовать всем правилам корректного социального поведения, взаимодействие может стать вялым, сухим и скучным.


[Закрыть]. Действительно, если подчиненный в этих случаях демонстрирует самообладание, вышестоящий может чувствовать себя оскорбленным и смущенным. Аналогично, бывают случаи, когда мы чувствуем, что индивид должен из уважения к сложностям, в которых он находится, быть озабочен и сверхвовлечен. Такая неадекватная сверхвовлеченность может в некоторой степени нарушать взаимодействие, но идеальное самообладание индивида может настолько шокировать присутствующих, что нарушит взаимодействие еще сильнее. Таким образом, хотя иногда индивида и впрямь будут считать героем взаимодействия, если он сохраняет вовлеченность в разговор в трудных ситуациях, однако в других случаях такая лояльность будет считаться безрассудством.

Неодинаковые обязанности в отношении одного и того же разговорного взаимодействия лучше всего видны в крупномасштабных взаимодействиях, таких как публичные выступления, где мы, скорее всего, обнаружим специализацию и сегрегацию ролей вовлеченности, с разделением на полноценных участников (от которых ожидается, что они будут говорить или слушать) и неучаствующих специалистов (чья работа – ненавязчиво передвигаться вокруг и следить за механизмом ситуации). Примерами таких не-участников являются прислуга, швейцары, билетеры, стенографисты и техники. Особое положение этих должностных лиц во взаимодействии обусловливает их специфические права и обязанности; они открыто приняты ими, и эти люди и впрямь вызвали бы неловкость, если бы прямо включались в содержание разговора. Они демонстрируют уважение к ситуации, относясь к ней как к побочной вовлеченности.

Сами участники крупномасштабного взаимодействия могут допускать вольности в отношении взаимодействия, непозволительные в беседе двух-трех человек, быть может, потому, что чем больше участников, поддерживающих процесс, тем меньше ситуация зависит от каждого отдельного участника. В любом случае, мы часто обнаруживаем в крупномасштабном взаимодействии, что нескольким участникам позволительно в какой-то момент обмениваться жестами и побочными репликами, при условии, что они будут так модулировать свой голос и манеры, чтобы показать свое уважение к официальной процедуре. На самом деле, на какое-то время участник может даже покинуть комнату и сделать это так, чтобы создать впечатление, что основной фокус его внимания все еще удерживается разговором, даже если его тело уже отсутствует. В таких случаях основная вовлеченность и побочная вовлеченность могут становиться фикциями, поддерживаемыми формально, в то время как реально поддерживаются другие паттерны вовлеченности.

2. Псевдоразговоры. До сих пор мы ограничивали свое внимание взаимодействиями, где в качестве конституирующих их коммуникативных актов выступала принятая участниками очередность в разговоре. Мы можем расширить наше видение и рассмотреть подобное разговору взаимодействие, в котором обмениваются не речевыми знаками, а стилизованными жестами, как при обмене невербальными приветствиями[95]95
  Приведем пример взаимодействия психиатр-пациент, являющегося вербальным только с одной стороны: «…в ходе анализа тяжелой шизофренички с депрессивными страхами пациентка пряталась в свою единственную одежду, одеяло, так что виднелись только брови; не смущаясь, я продолжал разговор с того места, где мы остановились в прошлый раз, и отмечал изменения этой выразительной, единственной видимой части тела, которые – насупленные брови, злой взгляд, изумление, проблеск удовольствия – указывали на изменения в ее настроении и мыслях. Мои предположения подтвердились, так как, когда позже она показала свое лицо и продемонстрировала свой голос, она подтвердила общее направление моих предположений относительно того, что происходило в ее голове. Эта сессия не была вербальным взаимодействием – ее даже можно было бы назвать анализом бровей, – но она была попыткой вербализовать, концептуализировать и конкретизировать „здесь и теперь“ то, что происходило в этот момент в ее голове» (Richman J. The Role and Future of Psychotherapy with Psychiatry // Journal of Mental Science, v. 96. 1950. p. 189).


[Закрыть], или некоторыми ходами, как в карточной игре. Эти неречевые, но схожие с разговором взаимодействия оказываются структурно подобными разговорному взаимодействию, за исключением того, что способности, которые должны быть мобилизованы для осуществления такого взаимодействия, больше связаны с мышечным контролем за частями тела, чем в случае разговорного взаимодействия.

3. Несфокусированное взаимодействие. Я предположил, что речевое, жестовое и игровое взаимодействия характеризуются одним официальным фокусом когнитивного и зрительного внимания, который все полноценные участники помогают поддерживать. (Фокус визуального внимания может, конечно, смещаться от одного участника к другому, когда один говорящий оставляет свою роль рассказчика и возвращается к роли слушателя.) Этому сфокусированному виду взаимодействия мы должны противопоставить несфокусированную разновидность, где индивиды, находясь в зрительном и слуховом поле друг друга, болтают о своих делах, не связанные общим фокусом внимания. Примером служит поведение на улицах и на больших публичных приемах.

Когда мы исследуем несфокусированное взаимодействие, то обнаруживаем, что обязанности вовлеченности определяются не по отношению к совместному фокусу когнитивного и визуального внимания, а по отношению к роли, которая может определяться фразой «соблюдающий приличия человек, не вмешиваясь в чужие дела, занимается своим собственным делом». Однако как только мы переключаемся на эту точку отсчета, мы обнаруживаем, что все встречающиеся во время сфокусированного взаимодействия виды неадекватной вовлеченности происходят и во время несфокусированного взаимодействия, хотя иногда под другим названием. Точно так же как озабоченный собой подросток может испытывать неловкость, говоря с учителем, он может, входя в заполненный класс, ощущать, что его рассматривают критически и что его походка, ощущаемая им как скованная и деревянная, выражает его социальную тревогу. Точно так же как могут быть поглощенные своими мыслями индивиды в разговорном взаимодействии, так и в несфокусированном взаимодействии могут быть рассеянные участники, которые своими позами, выражением лица и физическими движениями дают основание полагать, что они на мгновение «отключились», на мгновение сбросили экспрессивный наряд, который, как ожидается, они должны носить в непосредственном присутствии других людей. И конечно, во время несфокусированного взаимодействия может возникать скука, что мы можем наблюдать почти в любой очереди за билетами. И точно так же как средства вроде алкоголя и марихуаны могут использоваться для превращения разговора во что-то не столь скучное или смущающее, они могут функционировать и придавая индивиду легкость в более обширном поле несфокусированного взаимодействия. Точно так же как остроумие делает честь моменту разговора, так и надевание новой или специальной одежды, подавание редкой или дорогой пищи и использование быстровянущих цветов могут привлечь внимание к уникальной ценности более широких социальных ситуаций. Таким образом, ясно, что примененный в данной работе подход может быть использован определенным образом и для изучения несфокусированного взаимодействия.

Однако мы не должны ожидать полного сходства между двумя видами взаимодействия. Например, оказывается, что индивиды чаще не проявляют озабоченность собой в качестве участников несфокусированного взаимодействия, чем будучи участниками сфокусированного взаимодействия, особенно разговорного. Действительно, в разговорном взаимодействии спонтанная «нормальная» вовлеченность оказывается исключением, а какое-либо отчуждение – статистическим правилом. Это понятно. С одной стороны, от участников требуется спонтанно увлекаться темой разговора, с другой – они обязаны настолько контролировать себя, чтобы всегда быть готовыми оставаться в роли коммуникаторов и замечать трудные вопросы, смущающие других. С одной стороны, они обязаны твердо придерживаться всех соответствующих правил поведения, с другой – они обязаны позволять себе достаточно, чтобы обеспечить минимальный уровень возбуждения вовлеченности. Эти обязанности оказываются противоположны друг другу, требуя столь тонкого и непрочного равновесия поведения, что типичным результатом оказывается отчуждение и неловкость во взаимодействии. В несфокусированном взаимодействии такая тонкость приспособления, похоже, не требуется.

VII. Заключение.

Представляется, что многие социальные контакты разговорного типа объединяет фундаментальное требование: должна порождаться и поддерживаться спонтанная вовлеченность участников в официальный фокус внимания. Когда это требование существует и выполняется, взаимодействие «удается» или порождает эйфорию как таковое. Если встрече не удается захватить внимание участников, но они не освобождаются от обязанности вовлеченности в нее, присутствующие, скорее всего, почувствуют неловкость, для них взаимодействие провалилось. Человек, хронически вызывающий в разговоре неловкость у себя или других и постоянно «убивающий» встречи, является плохим участником взаимодействия; вероятно, он будет оказывать такое пагубное влияние на социальную жизнь вокруг себя, что его можно назвать ущербным человеком.

Таким образом, про любого индивида важно знать, имеют ли его статус и манеры тенденцию мешать поддержанию спонтанной вовлеченности во взаимодействие или способствовать ей. Нужно заметить, что эта информация относится к индивиду в его роли участника взаимодействия и что независимо от других ролей, в которых он в этот момент выступает, роль участника взаимодействия он будет обязан поддерживать.

Социальные контакты в значительной мере различаются по важности, которую придают им участники, но все встречи, решающие или пустяковые, представляют ситуации, когда индивид может спонтанно вовлекаться в процесс и извлекать из него твердое ощущение реальности. И такое ощущение – не тривиальная вещь, независимо от его упаковки. Когда случается инцидент, ставящий под угрозу спонтанную вовлеченность, под угрозой оказывается реальность. Если нарушение не контролируется, если участники взаимодействия не восстанавливают свою подобающую вовлеченность, иллюзия реальности будет разрушена, маленькая социальная система, рождающаяся вновь в каждой встрече, будет дезорганизована, и участники будут ощущать неуправляемость, нереальность, неупорядоченность.

Помимо чувства реальности, которое она обеспечивает, конкретная встреча может не иметь серьезных последствий, но мы должны видеть, что правила поведения, обязывающие индивида быть способным и готовым отдаваться таким моментам, имеют глобальное значение. Люди, придерживающиеся этих правил, поддерживают состояние готовности к разговорному взаимодействию, а разговорное взаимодействие между многими разными людьми во многих разных случаях необходимо для того, чтобы работа общества была выполнена.

Обсуждавшееся в этой главе чувство реальности формируется как альтернатива формам отчуждения, состояниям типа поглощенности, озабоченности собой и скуки. В свою очередь, эти виды нарушения обязанностей можно понять, обращаясь к центральному вопросу спонтанной вовлеченности. Когда мы рассмотрели, каким образом речевой контакт может иметь успех или терпеть неудачу в приведении участников к этой спонтанной вовлеченности, и увидели, что так же можно рассматривать несфокусированное взаимодействие, мы получили ориентиры для понимания других видов обязанностей: профессиональной карьеры индивида, его политической вовлеченности, его семейного положения, – ибо в определенном отношении эти более широкие контексты состоят из повторяющихся случаев сфокусированного и несфокусированного взаимодействия. Рассматривая то, каким образом индивид оказывается идущим не в ногу с социальной ситуацией, нам, быть может, удастся что-то узнать и о путях его отчуждения от того, что занимает значительно большую часть его времени.

Психические симптомы и публичный порядок[96]96
  Первоначально опубликовано в: Disorders of Communication, Research Publications, A.R.N.M.D., vol. XLII, p. 262–269. Copyright © 1964 by the Association for Research in Nervous and Mental Disease.


[Закрыть]

Люди, оказавшиеся в поле зрения психиатра, обычно прежде привлекают внимание своих знакомых-непрофессионалов. То, что психиатры считают психическим заболеванием, неспециалисты обычно вначале видят как оскорбительное поведение – поведение, заслуживающее презрения, враждебности и других негативных социальных санкций. Целью психиатрии долгое время было противодействие техническому подходу к таким людям; понимание и лечение, а не кара за нарушение общественного порядка; забота об их интересах, а не интересах социального круга, которому нарушитель порядка нанес ущерб. Я воздерживаюсь здесь от обсуждения того, каким несчастьем для многих нарушителей порядка было предоставление им такой медицинской «помощи».

Фрейдистская психиатрия в корне изменила постановку этой медицинской проблемы. В небольших классических психоаналитических работах последователи 3. Фрейда показали, что определенные нарушения порядка, теперь называемые симптомами, могут интерпретироваться или прочитываться как часть системы коммуникации и защиты нарушителя, в частности, как регрессия к инфантильным формам поведения. Окончательным триумфом этой психологической точки зрения стало понимание того, что социально неподобающее поведение может быть психологически нормальным (например, когда мужчина обнаруживает достаточно сил, чтобы разорвать нездоровые супружеские отношения), а социально адекватное поведение может быть по-настоящему болезненным (что иллюстрируется навязчивыми интересами и сексуальным воздержанием некоторых химиков-исследователей). Короче говоря, для психиатра наличие беспокоящего симптома является просто разрешением начать «копать».

Первым результатом этого просвещенного подхода, о котором мог бы сокрушаться социолог, явилось то, что парадоксально притупился интерес к неприличному поведению. В конце концов, симптом – это только симптом, даже если он действительно отмечает место, где вы начинаете свое исследование. Если как-то вам удается убрать один симптом, ничего не делая с динамикой, скорее всего, неожиданно возникнет другой симптом; он может иметь совсем другое обличье, но ту же выраженность.

Быстро перешедшим от нарушений социального порядка к психическим симптомам психиатрам обычно не очень удавалось превзойти неспециалистов в оценке неадекватности поступков – объяснимых для крайне девиантных поступков, но не для многих более мягких случаев неправильного поведения. Эта проблема неизбежна, так как у нас отсутствует технический реестр различных паттернов одобряемого в нашем обществе поведения, а имеющуюся у нас скудную информацию не преподают в медицинских учебных заведениях. Психиатрам до сих пор не удалось дать нам систематизированные принципы идентификации и описания нарушений правил, типичных для психотического поведения. В настоящее время в психиатрии существует довольно специальный и тяжелый язык, включающий такие термины, как: «уплощение аффекта», «позирование», «манерность движении», «неконтактность» и т. д. Это решает проблему быстрых клинических записей, но создает много сложностей для практиков. В любом случае, моралистический язык социальных наук, выстроенный вокруг неправдоподобного представления, будто люди должны находиться в хорошей, ясной, прямой и открытой коммуникации друг с другом, еще хуже: как будто коммуникация – это пилюля, которую нужно проглотить, потому что это полезно для желудка.

Вторым следствием просвещенного психиатрического подхода, о котором мог бы сокрушаться социолог, является вытекающая из него очень специфическая и ограниченная трактовка коммуникации. Психиатры, вследствие своей опоры на амбулаторную практику и увлеченности (по крайней мере, до недавнего времени) невротиками, а не психотиками, склонны встречаться со своими пациентами в комнатах на двоих. Даже хуже: они склонны были впадать в ошибку «телефонной кабины», как будто то, чем занимается пациент, так или иначе является видом беседы, обменом информацией по телефону, а проблема состоит в том, что линия занята, связь плохая, собеседник на другом конце застенчив, скрытен, боится говорить или настаивает на использовании шифра. В работе явно нужно большое терпение и умение слушать. Гипноз и «сыворотка правды» также использовались для «очистки линии». Позднее, с появлением вживленных в кору мозга электродов, мы прогрессировали параллельно с телефоном Белла к чему-то вроде «прямого набора». Я могу добавить, что немногие профессии были так хорошо способны институционализировать и продать на социальном рынке собственные фантазии о том, чем они занимаются.

В любом случае, существовала общая слепота к тому факту, что очень часто неправильное поведение пациента – это публичный факт в том смысле, что любой, находящийся в одной комнате с ним, или, по крайней мере, любой участник того же разговора почувствует, что тот ведет себя неприлично. Правда, пациент может неадекватно вести себя просто потому, что присутствующие люди воспринимаются им как замещающие реально значимые фигуры. Но какой бы ни была более глубокая цель неадекватного поведения и насколько бы ни был психиатр убежден в том, что он и пациент одни в комнате, неадекватное поведение – это публичная вещь, потенциально доступная и являющаяся потенциальным беспокойством для всех и каждого, кто может оказаться в присутствии пациента. И когда мы покидаем профессиональную территорию психиатра, этот факт становится еще очевиднее. Психоз – это то, что может стать заметным любому на работе пациента, его соседям, его домашним, и что, по крайней мере сначала, должно восприниматься как несоблюдение социального порядка, существующего в этих местах. Другая сторона изучения симптомов – изучение общественного порядка, изучение поведения в общественных и полуобщественных местах. Если вы будете изучать одну сторону этого вопроса, вам, вероятно, нужно изучить и другую. Я полагаю, что симптоматическое поведение вполне может рассматриваться в первую очередь не как искаженная форма коммуникации двух человек, но как форма социально неадекватного поведения в том смысле, который придавали этому понятию Эмили Пост и Эми Вандербильт[97]97
  Эмили Пост и Эми Вандербильт – авторы популярных в США во 2-й половине XIX в. руководств по светскому этикету. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Я хочу на короткое время перевести психиатрические часы назад и обрисовать слегка отличный подход к симптоматологии и коммуникации. Я предлагаю исследовать общее правило поведения, нарушением которого выступает оскорбительное поведение, начиная с социальных проступков тех, кто еще не стал пациентом, затем попытаемся развернуть сеть правил (одним из них будет являться то, с которого мы начали), и одновременно попытаемся бросить взгляд на социальный круг или группу, поддерживающую эти правила и оскорбленную нарушением любого из них. Как только эта работа проделана, мы можем вернуться к индивидуальному нарушителю и вновь исследовать смысл для него его оскорбительного поведения. Когда мы выполним такой анализ, то сможем понять тот вызывающий замешательство факт, что индивид, кажущийся в один день совершенно сумасшедшим, на следующий, благодаря магической «спонтанной ремиссии», снова демонстрирует «здоровое» поведение. Мы должны также суметь найти термины, точно и элегантно описывающие стандартные симптомы. И, как предположил Гарольд Гарфинкель, мы должны быть в состоянии (не просто так, а в целях проверки теории) «программировать» безумие, то есть дать испытуемому сведенные к минимуму инструкции, как вести себя безумно, так сказать, изнутри.

Хотя социологи много лет классифицируют психотическое поведение как тип неадекватного поведения, вид девиантности, они, как и их коллеги-медики, не продвинули дело особенно далеко.

Один из вопросов состоит в том, что хотя достаточно легко назвать психотическое поведение социальным отклонением, еще легче увидеть, что есть много типов социальных отклонений, не являющихся случаями психотического поведения, – хотя бравые психиатры и психологи и пытались докопаться до болезненных корней всего, от преступлений до политической нелояльности. Говорят, что обычные уголовники оскорбляют имущественный порядок, изменники – политический порядок, кровосмесительные пары – порядок кровного родства, гомосексуалисты – порядок сексуальных ролей, наркоманы, возможно, моральный порядок и т. д. Мы должны, далее, спросить: какой тип социального порядка специфическим образом связан с психотическим поведением?

Как указывалось, психотическое поведение противоречит тому, что может считаться публичным порядком, особенно одной его части – порядку, которым руководствуются люди, находящиеся в непосредственном физическом присутствии друг друга. Бóльшая часть психотического поведения – это, прежде всего, несоблюдение правил, установленных для поведения в ситуации лицом к лицу, установленных или, по меньшей мере, отстаиваемых некоторой оценивающей, судящей или поддерживающей порядок группой. Во многих случаях психотическое поведение можно назвать неадекватным ситуации.

Принимая во внимание, что многие психотические симптомы неадекватны ситуации, мы должны спросить, все ли случаи ситуативной неадекватности являются проявлением психотических симптомов. Если бы это было так, у нас был бы социологически обоснованный способ отличать психотиков от других людей. Но очевидно, что есть много случаев ситуационной неадекватности, явно не связанных с психическим заболеванием. Есть невежливое поведение человека другой культуры, высокомерного человека, эксцентричного, наглого, порочного, празднующего, пьяного, старика, юноши.

С учетом этого мы должны спросить, имеют ли те случаи ситуационной неадекватности, которые мы называем симптоматичными, что-либо общее, присущее в то же время исключительно им. В литературе делались некоторые попытки назвать такие их свойства. Предполагалось, например, что психотическая ситуационная неадекватность – это поступок, которому другим нелегко сопереживать, вызывающий у других ощущение, что субъект непредсказуем и ненадежен, что он находится в другом мире, что другие не могут поставить себя на его место.

Как бы ни был соблазнителен этот подход, я не верю в его перспективность. Резкое различие между симптоматичной и несимптоматичной ситуационной неадекватностью – это, несомненно, часть нашего народного концептуального аппарата для понимания людей; трудность в том, что оно, по-видимому, не имеет никакой фиксированной связи с актуальным поведением, к которому оно применяется. За исключением крайних случаев, нет согласия в том, куда отнести конкретное поведение. Обычно такое согласие наступает задним числом, после того, как наклеен ярлык «психическое заболевание», или (в другом случае) после того, как применимость такого ярлыка полностью исключена. Вследствие этого я полагаю, что социологический анализ психотической симптоматологии неизбежно оказывается не слишком удовлетворительным. Он охватывает и диапазон поведения, воспринимаемого как нормальное, и диапазон поведения, воспринимаемого как психотическое.

Давайте теперь посмотрим на симптомы с социальной точки зрения. Во-первых, чем же именно является ситуационная неадекватность? Мы можем перевернуть этот вопрос, спросив: какого вида события – адекватные или неадекватные – могут случаться лишь в ситуациях общения лицом к лицу? Некоторые возможности таковы: (1) физическое и сексуальное нападение и менее драматичные помехи свободным телесным движениям. Давайте пока отставим в сторону эти возможности, хотя ясно, что боязнь возможности этих событий играет важную роль в нашем отношении к психически больным; (2) коммуникация лицом к лицу: вербальная, включающая передачу и получение сообщений, и невербальная, включающая выражение и тщательный сбор информации об информаторе. Итак, что же именно связано исключительно с ситуацией или с положением лицом к лицу в вербальной и невербальной коммуникации между людьми в присутствии друг друга? Это: (1) доверие к голому или непосредственному ощущению и (2) доверие к воплощенным сообщениям, тем, которые могут передаваться только благодаря присутствию тела передающего. Как считают исследователи коммуникации, эти два фактора, вместе взятые, подразумевают, что: (1) будет симультанная симметрия ролей (передающий информацию становится ее получателем, выражающий невербальные проявления становится их регистратором); (2) коммуникация очень насыщена квалифицирующими признаками; (3) налицо значительные возможности обратной связи.

Каким бы полезным ни оказался этот анализ коммуникативных характеристик взаимодействия лицом к лицу, он все еще вытекает из допущения, что взаимодействие лицом к лицу и коммуникация – более или менее одно и то же и что неуместность в ситуативном поведении так или иначе является патологией коммуникации. Однако это очень коварное допущение, и (как уже предполагалось) еще более коварным его делает созвучность интеллектуалистической профессиональной ориентации среднего класса. Я хочу высказать утверждение, что когда происходит или ожидается речевая коммуникация, разговор, то присутствующие совместно вступают в особый тип ритуально четко обозначенного объединения, особый тип тайного совещания, о котором можно говорить как о разговорном круге. Если происходит что-то неуместное, например манерная жестикуляция, это замечается и обращает на себя внимание не потому, что что-то сообщается, а потому, что нарушены правила поведения человека в присутствии других. Вербальная и невербальная коммуникация обусловлены еще и одобряемыми паттернами манер той группы, или объединения, согласно которым индивиды обязаны регулировать свое взаимодействие. Действовать в психотической манере очень часто означает неправильно взаимодействовать с непосредственно присутствующими другими; что-то сообщается, но нарушаются прежде всего правила взаимодействия, а не коммуникация.

Вероятно, именно эти правила, а также определяемые ими единицы взаимодействия и обусловленные ими санкционированные способы совместного существования и сохранения обособленности задают те естественные рамки, внутри которых могут быть систематически локализованы и описаны так называемые психотические симптомы. Каковы же правила должного поведения в присутствии других? Каковы единицы объединения, совместного существования, которое эти правила делают возможным и которое, в свою очередь, задает рамки, внутри которых происходят все события, включая коммуникацию лицом к лицу?

Язык социологии традиционно имеет дело с организациями, структурами, ролями и статусами и не слишком хорошо подходит для описания поведения людей в присутствии друг друга. Понятие «взаимодействие», увы, означало все, и почти не рассматривались единицы анализа, необходимые при пристальном рассмотрении взаимодействия лицом к лицу. Требуется перевод с языка структуры на язык взаимодействия, даже при сохранении ключевого момента социологического метода – акцента на правилах и нормативном понимании. Действительно, чтобы описать правила, регулирующие социальное взаимодействие, надо описать структуру этого взаимодействия.

В качестве средств начального анализа поведения лицом к лицу можно рекомендовать три базовые единицы взаимодействия. Во-первых, это социальный случай: событие, такое как вечерний прием, ожидаемое и вспоминаемое в качестве целостной единицы, обладает временем и местом осуществления и задает атмосферу происходящего во время и внутри него. Социальные случаи, по-видимому, слиты с тем, что психолог Роджер Баркер называет поведенческими местами, особенно в случаях, являющихся неформальными и мало рассматриваемых как отдельные единицы.

Во-вторых, я использую термин собрание по отношению к любой группе из двух или более человек, включающей всех тех и только тех, кто в этот момент находится в непосредственном присутствии друг друга. Термин социальная ситуация я отношу к полному пространственному окружению где бы то ни было, внутри которого входящий в него человек становится членом уже существующего (или возникающего при этом) собрания. Ситуация возникает с началом взаимного наблюдения и заканчивается, когда уходит предпоследний человек.