Текст книги "Ритуал взаимодействия. Очерки поведения лицом к лицу"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 17 страниц)

Принимая во внимание убеждение, что характер может в драматических обстоятельствах приобретаться или утрачиваться, человек будет иметь отчетливые причины проходить через рискованные ситуации, не считаясь с их возможной материальной, или физической, ценой для него, проявляя тем самым то, что иногда называют гордостью. Интересно, что наши убеждения относительно куража в этом случае получают небольшую поддержку извне: обычно считается, что глоток спиртного позволит человеку легче и лучше справиться со сложным действием, и на удивление много ситуаций подтверждают такое мнение[226]226
  Иллюстрацией является практика казней. См., например, The Hangman’s Diary / Ed. by A. Keller. London: Philip Allen, 1928. p. 8.


[Закрыть].

Учитывая эти аргументы относительно природы характера, можно лучше понять, почему действие, по-видимому, обладает своеобразной привлекательностью. Ясно, что именно в решающий момент действия, когда час пробил, индивид рискует и имеет возможность показать себе и иногда другим свой стиль поведения. Характер ставится на кон; единственная удачная демонстрация может рассматриваться как дающая право на хорошую репутацию, плохую демонстрацию нелегко оправдать или переделать. Продемонстрировать или выразить характер, слабый или сильный, – значит породить характер. Короче, Я может произвольно воссоздаваться. Несомненно, это право осуществимо с точки зрения общества, потому что, как явствует из описанных примеров «азартной игры», цена подобных демонстраций, вероятно, создает автоматическое препятствие для людей, излишне склонных к этому. В любом случае, здесь есть шанс продемонстрировать обаяние под давлением; здесь есть возможность быть измеренным хемингуэевской меркой.

Заметим, что действие не должно восприниматься как имеющее оттенок импульсивности или иррациональности, даже если риск не сулит заметного выигрыша. Конечно, действие содержит шанс потери, но может произойти и реальное приобретение характера. Именно в этом отношении действие может рассматриваться как рассчитанный риск[227]227
  Эти аргументы недавно приводились в связи с риском, присутствующим во внебрачных сексуальных связях и сражениях уличных банд. См. Strodtbeck К., Short J. Aleatory Risks Versus Short-run Hedonism in Explanation of Gang Action // Social Problems. 1964.V. 12. p. 127–140.


[Закрыть]. Утверждения (в том числе мои), что действие есть самоцель, надо понимать как оборот речи. Добровольное принятие серьезного риска является средством поддержания и обретения характера; это самоцель только по отношению к другим видам целей. Буквально рассматривать действие как самоцель означало бы давать тривиальные и упрощенные социальные объяснения.

Итак, мы можем теперь увидеть характер таким, каков он есть. С одной стороны, он составляет то, что существенно и неизменно в индивиде, то, что характерно для него. С другой стороны, он относится к свойствам, которые могут порождаться и разрушаться в судьбоносные моменты. С этой последней точки зрения индивид может поступать так, чтобы детерминировать черты, которые потом будут принадлежать ему; он может поступать так, чтобы создать и установить то, что будет приписываться ему. Каждый раз в экстремальный момент его участники обнаруживают для себя небольшую вероятность что-то изменить в себе.

Это парадокс. Характер одновременно неизменен и переменчив. И тем не менее, именно так мы понимаем его.

Должно быть столь же ясно, что наша нелогичность в этом вопросе имеет социальную ценность. Социальная организация повсюду порождает проблемы морали и последовательности. Индивиды должны относиться ко всем этим ситуациям с некоторым энтузиазмом и заботой, ибо главным образом через такие моменты осуществляется социальная жизнь, и если в каждый из них не вкладывать свежие усилия, пострадает общество. Возможность влияния на свою репутацию служит здесь стимулом. И все же, чтобы общество существовало, такие же паттерны должны поддерживаться от одного социального случая к другому – существует потребность в правилах и условностях. Индивиды должны определить себя на языке свойств, уже признанных принадлежащими им, и надежно действовать в их рамках.

Для удовлетворения фундаментальных требований морали и предсказуемости мы позволяем себе поверить в фундаментальную иллюзию – в наш характер, который полностью наш собственный, он неизменен, но тем не менее, непрочен и изменчив. Возможности, связанные с характером, поощряют нас возобновлять наши усилия в каждый момент активности общества, к которому мы приближаемся, особенно в его социальные моменты, и именно через это возобновление может поддерживаться старый заведенный порядок. Нам позволено думать, что есть что-то, что можно выиграть в те моменты, с которыми мы сталкиваемся, так же как общество может сталкиваться с этими моментами и преодолевать их.

IX. Состязание характеров.

Отталкиваясь от понимания некоторых профессий как связанных с судьбоносной деятельностью, мы можем рассматривать действие в качестве ориентированной на Я ритуализированной формы морального спектакля, разыгрываемого в ходе выполнения профессиональных обязанностей. Действие состоит из рискованных задач, предпринимаемых «ради них самих». Возбуждение и демонстрация характера – побочные продукты азартных игр, серьезных судьбоносных сцен – становятся в случае действия подразумеваемой целью всего предприятия. Однако ни судьбоносные обязанности, ни действие не говорят нам о взаимных последствиях при участии в этом спектакле двоих, когда демонстрация характера одним человеком прямо «давит» на другого. Мы не видим и систему отсчета, необходимую для того, чтобы исследовать такие случаи. Для этого мы должны обратиться к межличностным действиям.

В таких действиях на карте стоит не только характер одного участника, но превалирует взаимная судьбоносность. Каждый человек будет, по крайней мере походя, заботиться о доказательстве силы своего характера, а условия здесь таковы, что позволяют сделать это только за счет характера других участников. Самим полем, которое человек использует для выражения своего характера, может быть проявление характера другим человеком. И временами первичные свойства могут открыто использоваться как очевидное средство для битвы характеров и ради характеров. В результате возникает состязание характеров, особый вид моральной игры.

Это наиболее очевидно в играх и видах спорта, где оппоненты равны и требуются предельные усилия для победы. Но состязание характеров обнаруживается и в условиях, не столь очевидно созданных для соревнования, в которых мы находимся в потоке небольших потерь и приобретений. Каждый день многими способами мы пытаемся «набрать очки», и каждый день многими способами можем быть обыграны. (Быть может, от каждой такой попытки остается небольшой след, так что в момент, когда один человек приближается к другому, его манера и лицо могут выдавать последствия, обычные для него, и тонко направлять взаимодействие на путь, приводящий к результату с привычным концом.) Сделки, угрозы, обещания – будь то в коммерции, дипломатии, войне, карточных играх или личных отношениях – позволяют участнику противопоставить свою способность скрывать намерения и ресурсы способностям другого человека взволновать или обмануть партнера, чтобы увидеть, что он скрывает. Всякий раз, когда индивид требует извинений или извиняется, говорит или получает комплименты, пренебрегает другими или становится объектом пренебрежения, результатом может быть состязание в самоконтроле. Подобным образом, безмолвный легкий флирт между друзьями или незнакомыми людьми порождает состязание в недоступности, даже если обычно ничего больше и не происходит. И когда идет подшучивание и обмен колкостями, один будет выводить из равновесия другого. Территория Я имеет границы, которые не могут в буквальном смысле патрулироваться. Вместо этого ищут и получают удовлетворение (часто удовольствие) от пограничных споров как средства установления того, где находятся границы человека. Эти споры и являются состязаниями характеров.

Оценивая значимость состязания характеров, мы, однако, должны от игр и стычек вернуться к определяющим чертам социальной жизни. Нам надо исследовать собственный (особенно неформальный) вклад, который человек обязан вносить в законные ожидания, и средства достижения им авторитета, завидного положения, доминирования и статуса в иерархии, доступные в обществе. Во взаимодействии справедливости и иерархии обнаруживается моральный кодекс, который затрагивает центр Я. Стоит попытаться дать его идеальную формулировку.

Когда два человека соприсутствуют, в поведении каждого может прочитываться выражающаяся в нем концепция себя и другого. Поведение в условиях взаимного присутствия, таким образом, становится взаимной интерпретацией. Но сама взаимная трактовка имеет тенденцию получать социальное признание, так что каждый поступок, сущностный или церемониальный, становится обязанностью субъекта и ожиданием другого. Каждый из двух участников превращается в поле, на котором другой с необходимостью осуществляет хорошее или плохое поведение. Более того, каждый не только захочет получить то, что ему причитается, но и обнаружит, что он обязан добиваться этого, обязан охранять взаимодействие, чтобы обеспечить справедливость по отношению к себе.

Когда происходит состязание для выяснения того, чья трактовка себя и другого должна победить, каждый занимается подтверждением своего определения себя за счет того, что может остаться другому. И этот спор будет не только рождать желание занять удовлетворительное место в победившей трактовке, но и порождать право на получение такого места и обязанность настаивать на этом. Включается «дело принципа», то есть отстаивается правило, чья неоспоримость вытекает не только из реального поведения индивида, руководствующегося им, но и из символического значения этого правила как одного из целого ряда принципов, нарушение которого представляет опасность для системы в целом[228]228
  См. аргументы в Fried С. Reason and Action // Natural Law Forum. 1966. V. II. p. 13–35.


[Закрыть]. Отстаивание желательного места, таким образом, прикрывается и усиливается отстаиванием своего места по праву, что, в свою очередь, подкрепляется обязанностью делать это, чтобы не разрушить всю структуру правил. Таким образом, может вмешиваться честь, то есть тот аспект личного характера, который заставляет человека с чувством долга обязательно включаться в состязание характеров, когда попраны его права. Он должен следовать этому курсу в такой степени, чтобы его вероятная цена оказалась высокой[229]229
  Здесь главный случай – дуэль чести XVI в. Джентльмен защищал свою честь, но только небольшое количество других людей были социально компетентны, чтобы обязать его дать удовлетворение чести посредством дуэли. Далее, конечно, возникали проблемы организации взаимно подходящих времени, места и снаряжения, которые были столь велики, что в странах типа Англии реально осуществлялись лишь немногие дуэли. См. Bryson F. The Point of Honor in Sixteenth-Century Italy: An Aspect of the Life of the Gentleman. N.Y.: Publications of the Institute of French Studies Inc., Columbia University, 1935; Baldick R. The Duel. London: Chapman and Hall, 1965.


[Закрыть].

Обычно игра начинается с того, что один игрок нарушает моральное правило, тщательное следование которому другой игрок обязан лично поддерживать, – обычно потому, что он или те, с кем он идентифицируется, являются мишенью этого поступка. Это – «провокация». При мелких нарушениях обидчик готов предложить немедленные извинения, которые восстанавливают как правило, так и честь оскорбленного; оскорбленному нужно только сообщить, что он принимает их, чтобы остановить всю игру. На самом деле он может даже одновременно извиниться сам или принять извинения прежде, чем они предложены, вновь демонстрируя серьезную заботу о том, чтобы все оставались вне подобных действий. (Важный структурный вопрос здесь состоит в том, что легче по собственной инициативе предлагать оправдания и извинения с позиции защитника прав других, чем принять нападение на свою позицию защитника собственной непогрешимости.) Подобное окончание игры происходит, когда оскорбленный передает легкий вызов (достаточный, чтобы показать, что он не обесчещен), привлекая внимание обидчика к тому, что случилось, за чем следуют извинения и принятие их. «Удовлетворение» просят и дают, и порождается небольшой характер, хотя каждый участник еще раз подтверждает, что является должным образом социализированным человеком с надлежащим пиететом в отношении правил игры. Однако, даже когда обида необычна и глубока, можно избежать серьезных последствий. Оскорбленный человек может открыто выразить свое чувство, что обидчик – не тот, к чьим поступкам надо относиться серьезно[230]230
  Кассиры срывали планы грабителей банков тем, что просто отказывались принимать всерьез угрожающие сигналы, посылаемые им вооруженными грабителями. Аналогичным образом, полицейские просто поворачивались к угрожавшему им пистолетом преступнику спиной, устраняя тем самым основу для состязания (См. San Francisco Chronicle. July 26. 1965. P. 3 «Сор Turns His Back – and Disarms a Gunman»).


[Закрыть]; обидчик в ответ на вызов может отступить с шуткой, так что когда одна его часть предстает опороченной, другая порочит в ответ, и делает это настолько хорошо, что отметает притязание соперника на необходимость работы по самореабилитации.

Так как вызов может передаваться и отклоняться с помощью тончайших реплик, в этом можно обнаружить общий механизм межличностного социального контроля. Человеку, который слегка вышел за рамки дозволенного, напоминают о взятом им направлении и его последствиях до того, как причинено какое-либо серьезное повреждение. Этот же механизм, по-видимому, используется при установлении неформальной иерархии различных категорий прав.

Если состязание грозит стать нешуточным, вызов, передаваемый оскорбленным, должен стать серьезным и другой игрок должен ясно отказаться дать удовлетворение. Когда налицо обе эти реакции, они вместе ретроспективно трансформируют смысл первоначального оскорбления, делая его началом того, что иногда называется «схваткой». Это всегда двустороннее действие, в отличие от «инцидента», в центре которого может быть только один человек. Результат – моральное сражение, в котором можно потерять или приобрести качества характера[231]231
  Традиционные дуэли были сложнее из-за правила выбора оружия. Когда оскорбленный вызывал обидчика на дуэль, последний обычно выбирал оружие – несправедливое преимущество для того, кто уже поступил неподобающе. И потому обиженный открыто оскорблял обидчика, «уличая его во лжи», и в ответ на эту провокацию первоначальный обидчик был вынужден бросать вызов оскорбленному. Таким приемом достигалась справедливость в распределении оружия.


[Закрыть]. Схватки вовлекают в действие саму жертву на всех фазах процесса. В этом суде истец вынужден поступать и как судья, и как палач. Как вообще характерно для действия, здесь лишенный помощи человек является эффективной единицей организации.

Очевидно, что смысл этих различных ходов вытекает отчасти из ориентации, которую игрок в них привносит, и толкования, которое он им придает ретроспективно[232]232
  Предложено в Bourdieu P. The Sentiment of Honour in Kabyle Society. Cm. J. Peristiany, op. cit., p. 200.


[Закрыть]. Следовательно, в определении ситуации будут расхождения, и будет необходима определенная степень взаимного согласия, прежде чем развернется настоящая схватка.

В нынешнем мире, когда схватка действительно происходит, состязание характеров обычно следует немедленно, если оно вообще имеет место. Однако в мифах и ритуалах стороны часто расходятся, чтобы вновь встретиться в назначенном месте, добровольно идя на свидание с судьбой, телесное и характерологическое. В обоих случаях свидетели необходимы, и они должны тщательно воздерживаться от вмешательства. (При этом условии состязание получает репутацию «честного», как достойная сцена для игры характеров.)

Когда схватка перерастает в состязание, характерологические последствия игры могут раскрываться по-разному и совсем не обязательно ограничиваются условием «нулевой суммы».

Одна сторона может потерпеть явное поражение на основе свойств характера: человек докажет, что все время блефовал и на самом деле не готов выполнить свои угрозы; или он может оробеть, броситься наутек, сбежать, оставляя своего противника в удобной позиции, где не требуется показывать, насколько серьезно тот был готов пройти через состязание; или игрок терпит крах в качестве соперника, унижается и молит о пощаде, разрушая свой собственный статус как человека с характером, причем подразумевается допущение, что далее он ничего не будет стоить в качестве соперника и не будет подходящим объектом нападения.

Обе стороны могут подтвердить свою честь и твердый характер. Этот исход дальновидно предусматривался, видимо, в большинстве формальных дуэлей чести и представлял собой замечательное достижение, позволявшее обычно избежать даже ранений.

Возможно, что обе стороны проиграют или же одна сторона понесет потерю, а другая при этом мало что приобретет. Так, идеальное состязание характеров – «таран лоб в лоб» – может завершиться тем, что обе машины свернут, ни одна не свернет или одна свернет так рано, что принесет бесчестье своему водителю, но не сделает чести противнику[233]233
  Беллетризированное описание «лобового тарана» на машинах можно найти в Elliott G. Parktilden Village. N.Y.: Signet Books, 1961. p. 42–43. Элегантная аналитическая трактовка дается Schelling Т.С. Arms and Influence. New Haven: Yale University Press, 1966. p. 116–125. Заметим, что, прежде чем может быть сыграна игра, люди должны знать, как доступное им снаряжение может использоваться для этой цели. Некоторые мальчики из среднего класса не знают, что тлеющий окурок, который держат с двух сторон два парня ребрами ладоней, пока он не догорит до тела, обеспечивает замечательные возможности для игры. (Первый, кто отдернул руку, проигрывает, и этим автоматически заканчивается испытание для обоих.) Состязание на задержку дыхания более широко известно.


[Закрыть].

Очевидно, что характерологический исход состязания в полной мере независим от того, что может рассматриваться как «очевидный» результат драки. Более слабый игрок может храбро отдать все своей безнадежной ситуации и затем проиграть отважно, или гордо, или нагло, или изящно, или с ироничной улыбкой на губах[234]234
  Одна из причин неожиданного спасения, используемая в боевиках, состоит в том, что только таким образом герою может быть дан шанс продемонстрировать, что даже перед лицом совершенно безнадежного перевеса он не будет звать на помощь дядю. Персонажам второго плана дается возможность доказать это более трагичным образом, поскольку они не являются незаменимыми для сюжета.


[Закрыть]. Подозреваемый в преступлении может сохранить свое хладнокровие перед лицом изощренных методов, используемых командой полицейских следователей, и позже выслушает обвинительный приговор суда, не дрогнув. Далее, честный игрок может жестоко страдать, в то время как его противник опускается до бесчестных, но действенных методов, в результате чего дуэль проиграна, но характер завоеван. Аналогично, индивид, противопоставляющий себя слабому противнику, может приобрести характер задиры благодаря самой победе в этом матче. А забияка, который соглашается на ничью, на самом деле терпит поражение, как это показывает недавняя история, произошедшая в Сан-Франциско, Калифорния:

Барменша и бандит сыграли в «лобовой таран» с заряженными пистолетами вчера утром, и хотя выстрелы не прозвучали, выиграла барменша.

Действие происходило в «Куске» – пролетарском пивном и винном оазисе на южной окраине города, где прелестная Джоан О’Хиггинс работала за стойкой бара.

Внезапно высокий бандит вошел в заведение, потребовал пива, вытащил небольшой пистолет и приказал мисс О’Хиггинс очистить ящик с наличными. Барменша положила на стойку 11 долларов, сумму, которая не могла устроить бандита ростом примерно в шесть футов пять дюймов.

– Давай остальное, – потребовал он.

Барменша О’Хиггинс полезла в выдвижной ящик, где лежала сумка с основными деньгами и под ней пистолет 22-го калибра. Она навела пистолет на бандита и спросила:

– Итак, что вам угодно?

Бандит, осознав, что встретил равного, прищурился, глядя на пистолет, и ушел, оставив свое пиво и 11 долларов[235]235
  San Francisco Chronicle. July 14. 1966.


[Закрыть].

Точно так же как ход действия подвергается интерпретации, так и характерологический исход может по-разному прочитываться разными участниками. В переговорах между странами, например, не может возникнуть однозначный критерий согласия относительно того, кто победил, а кто проиграл[236]236
  Ikle F. How Nations Negotiate. N.Y.: Harper & Row, 1964. P. 164ff. См. также Bourdieu P. The Sentiment of Honour in Kabyle Society. См. J. Peristiany, op. cit., p. 207.


[Закрыть]. В некоторых случаях оценка может быть настолько гибкой, что каждая сторона придерживается собственной точки зрения на конечный результат. Таким образом, некоторые сражения между соперничающими уличными бандами заканчиваются с ощущением у обеих групп, что они победили[237]237
  Short J., Strodtbeck F. Why Gangs Fight // Transaction. 1964.V. I. p.26.


[Закрыть]. Этот вид самомнения облегчается путем различного сочетания заботы о физическом или демонстрируемом исходе, позволяя одной команде подчеркивать выигранные очки за первичные качества, а другой – за свойства характера.

Ковбой в дуэли на кнутах особенно обращает внимание на сотрудничество и уважение правил, требующиеся от всех участников, чтобы игра успешно формировала и испытывала характер. Оба участника должны относиться к игре серьезно; оба, как предполагается, должны быть доступными, добровольно предаваясь игре. Во время боя, если герой обнаруживает у себя даже легкое преимущество, он должен презрительно отказаться от него, так ограничивая себя средствами выявления этого, чтобы не оставить злодею способов увильнуть от проявления его характера, что и происходит в итоге. И, выиграв вызов или дуэль, герой может повернуться спиной к противнику, зная, что раз установленному превосходству не будет вновь немедленно брошен вызов и что, в любом случае, постоянная забота об этом не возводится в ранг достоинства[238]238
  Это странное судьбоносное доверие к честности только что поверженного врага имеет очевидную социальную функцию. Без такого доверия доминирование и неофициальная иерархия не обеспечили бы практического социального механизма для установления временного порядка. Если бы противники вновь вступали в схватку сразу после того, как одна сыграна, никакой порядок не мог бы быть установлен. Каждый все время либо был бы занят борьбой, либо стоял на страже. В любом случае, обнаруживается «финальная самоподача» победителя как стандартный ход в завершении широкого диапазона состязаний: борцовских схваток, боя быков, ковбойских дуэлей и т. д.


[Закрыть].

С учетом этих предположений о динамике игры характеров коротко рассмотрим некоторые ее следствия.

Индивид, избегающий судьбоносных событий, должен был бы избегать схваток или ускользать невредимым из тех, которых нельзя избежать, будь он обидчиком или обиженным. Почти все так делают, хотя о кайзеровских офицерах говорили, что они делали это с трудом. Даже Казанова, который, согласно его собственным описаниям, был грозным фехтовальщиком и джентльменом с сильным характером, признавался в таком избегании, комментируя его в эпизоде, когда честь принуждала его к дуэли с незнакомцем:

Мы приятно поужинали и весело беседовали, и ни слова не было сказано о дуэли, за исключением того, что английская леди, я не помню, в какой связи, произнесла, что человек чести не должен никогда рисковать, садясь к столу в отеле, если он не готов при необходимости вступить в схватку. В тот момент реплика была очень верной, ведь человек должен был хвататься за шпагу из-за праздного слова и подвергать себя последствиям дуэли, иначе на него стали бы презрительно указывать пальцем даже женщины[239]239
  The Memoirs of Jacques Casanova / tr. A. Machen. N.Y.: Dover Publications, 1961. V. 2. p. 958.


[Закрыть].

Второе следствие вытекает из первого. Оно связано с «состязанием состязаний». Склонность индивида избегать случаев, когда характер оказывается под ударом, принудительно вовлекает его в состязание за то, будет или нет состязание. Агрессор, зная, что жертва готова искать почти любое средство, чтобы избежать раскрытия карт, может заставить ее продемонстрировать эту слабость при свидетелях, в то время как сам демонстрирует собственную храбрость.

Инициатор состязания состязаний может начать его либо путем нанесения оскорбления, на которое другой человек вряд ли сможет не обратить внимания, либо отвечая на небольшое или даже микроскопическое оскорбление таким образом, что втягивает почти невиновного обидчика в драку[240]240
  Л. Яблонски при описании типов членов банд приводит логическую крайность: «…другие молодые люди, которые могут быть отнесены к категории маргинальных членов банды, являются социопатами, почти всегда готовыми к борьбе с любой другой бандой. Они ищут насилия или провоцируют его просто, как они говорят, „ради пинков или действия“. Они не обязательно являются членами какой-то конкретной буйной банды, хотя в некоторых отношениях они члены всех. Они присоединяются к бандам, потому что для них это удобная и легко доступная возможность для насилия. Когда банда как инструмент им не подходит, они „катят свою собственную“ форму насилия (например, три танцующих убийцы, которые забили мужчину ногам до смерти за то, что тот „насвистывал песню, которая нам не нравилась“). Так, в одном типичном сценарии, используемом этим типом парней, парень подходит к постороннему с резкой репликой: „Что ты сказал о моей матери?“ Затем на жертву совершают нападение, прежде чем она может ответить на вопрос, на который, естественно, нет подходящего ответа для предотвращения атаки» (Yablonsky L. The Violent Gang. N. Y.: Macmillan, 1962. p. 208–209).


[Закрыть]. Если жертва все еще отказывается вступить в битву, агрессор может подстрекать ее все более неприятными поступками с явными усилиями либо обнаружить ее «точку возгорания», либо продемонстрировать, что она ее лишена. Мы говорим о «травле», «установлении рангов», «зондировании» или «выведении из себя», если агрессор – вышестоящий; и о «наглости», если агрессор – подчиненный. Повторим, что, хотя этот род агрессии может не быть широко распространенным (по крайней мере, в повседневной жизни среднего класса), тем не менее, все контакты лицом к лицу между индивидами управляются множеством ожидаемых знаков уважения. Агрессор легко может трансформировать этот порядок в опасное поле судьбоносного межличностного действия. Например, повсюду, куда человек идет, он насаждает молчаливые требования, чтобы другие присутствующие уважали непосредственно окружающее его личное пространство, не вторгаясь в него своими взглядами, голосами и телами. Везде эти территориальные знаки вежливости поддерживаются автоматически, без раздумий, тем не менее, они везде предоставляют мощные средства, посредством которых агрессор (через подчеркнутое неторопливое игнорирование их) может подвергать испытанию честь человека. Подобным образом незнакомые люди в общественных местах связаны вместе определенными минимальными обязательствами взаимопомощи, устанавливающими, например, право спросить о времени или направлении либо даже попросить сигарету или мелкую монету. Принимая такой предлог, индивид может обнаружить, что у него спокойно забирают всю пачку сигарет или всю мелочь из руки, в то время как агрессор удерживает его взгляд, и оскорбление фиксируется во взаимно распознаваемом взаимном осознании. Продавец зелени с тележки в трущобах может столкнуться с тем, что в такой же манере у него отберут фрукт[241]241
  Хотя эти различные «шуточки» направлены против индивида, он нередко отчасти символизирует более широкую группу: мир взрослых, полицейскую власть, белых и т. д.


[Закрыть].

Взаимное приспособление, которое организует человеческие перемещения, может, таким образом, делать уязвимыми тех, кто считает его само собой разумеющимся. Я хотел бы привести длинную иллюстрацию из художественного произведения Уильяма Сэнсома. Дело происходит в лондонском питейном заведении. К герою-рассказчику, играющему в клубе на пианино, внезапно обратились:

Голос надо мной сказал: «Паря, ты не собираешься еще поиграть?»

Это был молодой человек, которого я никогда прежде не видел, он был слишком юн, чтобы находиться в баре. Его голова висела как бледная костяная шишка на излишне тонкой для нее шее. Он носил одежду, которая была ему велика, и прическу как у ежа. Он поднимал плечи вверх, чтобы они казались больше. Его глаза были тусклы, как чешуйки дохлой рыбы. Он тонко скрипел зубами, как будто его тошнило.

«Через минуту», – сказал я ему. Его тон был откровенно наглым, что говорило о молодости парня. «Но не слишком долго, парень», – сказал он, все еще уставившись на меня своими мертвыми рыбьими глазами.

Позади него я заметил кого-то вроде его близнеца, но это был просто другой юнец в одежде такого же покроя. А потом я увидел еще шестерых или семерых, стоящих у стойки бара или развалившихся, вытянув ноги из-под столиков. Я поймал взгляд Белл (хозяйки), и она безнадежно пожала плечами, как будто это неожиданное явление не в ее власти.

«Эй, – сказал я Мари, игнорируя молодого человека, который все еще стоял там, глядя на меня, – сегодня вечером у нас есть компания».

«У вас есть, – сказал парень грустно. – У вас определенно есть», – и он отошел подчеркнуто неторопливой походкой на негнущихся ногах к бару. Там он что-то сказал другим, и они посмотрели в мою сторону и покачали головами, снова печально, как будто мои дела действительно были очень плохи.

С минуту мы рассматривали их. Каждый взгляд и жест были нарочито агрессивны. Они вытянули ноги так, что Эндрю, неся поднос с выпивкой, должен был обходить кругом, чтобы не споткнуться, а они молча смотрели, как он это делал. Один перегнулся и взял блюдо чипсов с чьего-то стола – без улыбки, подчеркнуто без извинений. Другой у стойки бара начал щелчками посылать косточки оливок в бутылки. Белл велела ему перестать. Он извинился с преувеличенным поклоном и тут же щелчком послал еще одну косточку.

«Ради бога, сыграй что-нибудь», – сказала Белл.

Я встал. Было ошибкой говорить о них так открыто. Они знали, что их обсуждали, и теперь, когда я шел к пианино, они видели, что их приказам повиновались. Почти чувствовалось, как они лезут вон из кожи. Поэтому я начал играть мягкие ноты «Юморески», надеясь немножко вернуть их назад.

Конечно, это не сработало. Общее свойство всех этих молодых людей – настороженность. Они сидели и рассматривали все с тупой неприязнью, что придавало им знаменитый «измученный» вид. Когда мое бренчание установилось, один из них неторопливо подошел, руки в карманах, подбородок опущен, и встал надо мной. Он просто произнес как приказ название диска-хита. Помимо откровенной грубости, пианист больше всего ненавидит, когда его просят сыграть другую мелодию, в то время, когда он уже играет, поэтому я стиснул зубы и постарался «закрыть» свои уши. Он локтем столкнул мою правую руку с клавиш и просто сказал: «Чушь». И повторил свое требование громче[242]242
  Sansom W. The Cautious Heart. N.Y.: Reynal and Company, 1958. p. 100–102.


[Закрыть].

Я полагаю, что некоторые виды поведения могут использоваться как серьезное приглашение к схватке и раскрытию карт. Особенно нужно упомянуть один тип усеченного поступка. Это использование стиля стойки или походки в качестве открытого приглашения к действию всех остальных присутствующих. Таким образом, существует «делинквентная походка», которая фактически передает убедительный вызов присутствующим взрослым, одновременно сообщая не только о том, что первый ход сделан, но и о том, что к нему не были готовы те, на кого он был и остается направлен[243]243
  Иногда она называется «походкой сводника». Об этом и других ходах, используемых правонарушителями, см. полезное исследование Werthman С. Delinquency and Authority. М.А. Thesis, Dept, of Sociology, University of California, Berkely, 1964. p. 115 и полностью Ch. LV «Gang Members and the Police».


[Закрыть]. Особый стиль передвижения тореадора на арене – Sandunga – это стилизация такого выражения вызова.

Так как в эти игры включены коммуникация или экспрессия, а не содержательные поступки, мало что мешает символу все более расплываться по продолжительности и видимости до тех пор, пока он практически не исчезнет. Вследствие этого два игрока могут обмениваться ходами, а победитель устанавливается с помощью почти неразличимой активности, как это следует, разумеется, из анализа коммуникации Дж. Г. Мида.

Ранее предполагалось, что в своем кругу человек может приобрести репутацию искателя действия – всегда ищущий любовных приключений с любой встреченной им желанной девушкой или готовый малейшую обиду «превратить в нечто» либо везде находить что-то, на что можно держать пари. Аналогично, индивид может приобрести репутацию всегда доступного другим для определенного вида межличностных действий, всегда готового обеспечить окончательную проверку каждому, ищущему окончательного определения. В качестве архетипического примера часто изображается тип «стрелка» из вестернов; известные игроки в пул (бильярд) также могут обнаружить, что оказались в этой роли. Джон У. Гейтс-Поставь-Миллион явно привлекал любителей пари таким же образом[244]244
  См. Beebe L. The Big Spenders. N.Y.: Doubleday, 1966. p. 85.


[Закрыть]. Сегодня полицейские, обязанные (как уже указывалось) добиваться своего немедленного превосходства над всеми гражданскими лицами, с которыми они вступают в контакт, и подкрепляющие это требование немедленной готовностью прибегать к физическим санкциям, иногда обнаруживают, что вынуждены выступать в роли экзаменаторов. Мужчины-кинозвезды, постоянно играющие однотипные роли крутых героев, могут использоваться в качестве экзаменатора теми, кому случается повстречать их в общественных местах. Другой пример, по крайней мере для тех, кто пишет о них, дают популярные джазовые музыканты, известные своей язвительностью.

Ищет ли человек повсюду состязания характеров или постоянно «влипает» в них, можно предвидеть, что он долго не выдержит: любой с такими склонностями по законам вероятности в итоге будет выведен из соревнований. До тех пор пока каждая комбинация включает ощутимую азартную игру, упорный игрок может не рассчитывать на долгое будущее. Роль участника действия сама по себе долгоживущая, но ее исполнители могут продержаться лишь недолго, разве что на телевидении.

Как есть специализация людей, так есть и специализация знаков. Определенные обиды могут определяться как такие, которые честный человек вынести не может. Есть критические моменты, воспринимаемые всеми участвующими как заходящие слишком далеко; как только они наступают, оскорбленный человек не может принять извинения, он вынужден отнестись к ним всерьез и предпринять шаги для восстановления нормативного порядка, если хочет сохранить свою честь. Среди множества слов, которые может услышать честный ковбой, он должен, какими бы мирными ни были его намерения, распознавать несколько известных всем как «воинственные». Как только поступкам приданы такие специальные функции, они могут использоваться агрессором в качестве призыва к действию, которого нельзя избежать. Обдуманно и подчеркнуто выполненные, эти поступки испытывают честь реципиента, то есть его готовность независимо от цены придерживаться кодекса, по которому он живет. Все стороны понимают само оскорбление как несущественный, просто удобный повод; основное значение поступка состоит в том, чтобы служить как фронтальное испытание претензии человека на то, что он человек чести[245]245
  Эти акты наглости и подчеркнутого нарушения субординации противопоставлены телесным знакам почтительности – актам, которые тоже специализированы, но которые служат подтверждению текущей готовности субъекта принять статус-кво.


[Закрыть]. Так, традиционное заявление: «Ты подавишься своей ложью» – являлось традиционной mentia – поступком, посредством которого оскорбленная сторона заставляла обидчика вызвать говорящего на дуэль[246]246
  Bryson F. The Point of Honor in Sixteenth-Century Italy: An Aspect of the Life of the Gentleman. N.Y.: Publications of the Institute of French Studies, Inc., Columbia University, 1935. Ch. IV. Как уже предполагалось, оскорбленная сторона не могла бы бросить вызов обидчику, потому что это предоставило бы обидчику право выбора оружия. Тем самым подразумевалось, что обидчик достаточно честен, чтобы поставить себя в роль бросающего вызов.


[Закрыть]. Плевок в лицо другому человеку – менее джентльменский и более обычный пример. Ныне в Америке в расовых отношениях столь же провоцирующе использование белым человеком слова «ниггер». Другие поступки служат тестами в более узко очерченных группах. Учитель в городских трущобах, утверждающий школьные правила против опозданий, рискует тем, что опоздавшие прогульщики хладнокровно будут смотреть ему в глаза, чтобы подчеркнуть вызов[247]247
  Инцидент такого рода описан в: Werthman С. Delinquency and Authority. М.А. Thesis, Dept, of Sociology, University of California, Berkely, 1964. p. 68–69.


[Закрыть]. Эти испытывающие поступки являются излюбленными ходами в состязании состязаний.