Текст книги "Ритуал взаимодействия. Очерки поведения лицом к лицу"

Автор книги: Ирвинг Гофман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц)

Несмотря на все эти «аномалии», присущие организации разговора, функциональное соответствие социализированной личности требованиям речевого взаимодействия – фактор жизненно важный и практичный. Ориентация человека на сохранение лица, особенно своего собственного, – это то в нем, что служит опорой ритуальному порядку, а готовность соблюдать ритуальную обходительность с социальным лицом встроена в саму структуру разговора.

Лицо и социальные отношения.

Когда человек вступает в опосредованный или прямой контакт, он уже находится в определенных социальных отношениях с другими его участниками; он рассчитывает оставаться в данных отношениях с ними и после того, как этот конкретный контакт закончится. Это, разумеется, лишь один из возможных видов связи социальных контактов с более широким общественным контекстом. Многие виды деятельности в ходе контакта можно понять, как взаимные усилия партнеров с целью преодолеть без ущерба для взаимоотношений создавшуюся ситуацию со всеми непредвиденными и непреднамеренными событиями, способными выставить участников в нежелательном свете. Если же эти отношения претерпевают изменения, то целью будет привести контакт к удовлетворительному завершению, не нарушая ожидаемого развития событий. Такой подход хорошо объясняет, например, церемонии приветствия и прощания в начале речевого взаимодействия и при выходе из него. Приветствие демонстрирует, что отношения сохранились такими же, какими они были на момент окончания предыдущей встречи, и что, как правило, в этих отношениях враждебность между участниками подавлена в достаточной мере, чтобы они были готовы к доброжелательной беседе. Прощание подводит итог вкладу данного контакта в поддержание прежних взаимоотношений и показывает, чего участникам ждать друг от друга при следующей встрече. Энтузиазм приветствий компенсирует временное ослабление отношений из-за только что завершившейся разлуки, тогда как энтузиазм прощания компенсирует ущерб, который нанесет отношениям предстоящее расставание[39]39
  Приветствия, безусловно, служат для прояснения и установления ролей, которые примут участники в данной ситуации разговора, и утверждают участников в этих ролях; прощания обеспечивают возможность недвусмысленного завершения взаимодействия. Приветствия и прощания также могут быть использованы с целью называния и оправдания извинительных обстоятельств – в случае приветствия это обстоятельства, препятствовавшие до сего момента взаимодействию участников, а в случае прощания это обстоятельства, не позволяющие участникам продолжить демонстрировать взаимную сплоченность. Такие оправдания позволяют поддерживать впечатление более теплых отношений между участниками, чем на самом деле. Позитивный акцент, в свою очередь, создает уверенность, что они с большей готовностью вступят в контакт; чем они, вероятно, склонны, тем самым гарантируя открытость разветвленных каналов для потенциальной коммуникации.


[Закрыть].

Судя по всему, для многих социальных отношений характерны обязательства всех их участников поддерживать лицо других участников в социальных ситуациях. Таким образом, чтобы не нарушать этих отношений, каждому участнику необходимо воздерживаться от посягательств на лицо других. В то же время именно социальные отношения с другими людьми заставляют человека участвовать в определенных контактах с ними, в которых сохранение его лица может непредвиденно оказаться в зависимости от них. Более того, во многих видах социальных отношений людям приходится защищать общее лицо, поэтому в присутствии третьей стороны неверный шаг одного человека приводит в замешательство других. Следовательно, социальные отношения можно рассматривать как такие, в которых человек больше, чем обычно, вынужден полагаться при сохранении своего лица и самооценки на такт и доброжелательность других людей.

Природа ритуального порядка.

Ритуальный порядок, скорее всего, организован в основном по типу приспособления, и потому к нему мало подходят образы, используемые в рассуждениях о других типах социального порядка. К этим другим типам применима своего рода модель поведения школьника: если человек желает поддерживать определенный образ самого себя и связывает с ним соответствующие чувства, ему надо упорно работать, чтобы заслужить оценки, приносящие такое самоощущение; если он попытается достичь этих целей неподобающими средствами – обманом или кражей, – то будет наказан, исключен из процесса или, по крайней мере, будет принужден проделать все снова с самого начала. Это – образ довольно трудной и скучной игры. На самом деле общество и индивид вступают в иную игру, более легкую для обоих, в которой, тем не менее, таятся свои опасности.

Независимо от своего положения в обществе, человек отгораживается от него слепотой к окружающим, полуправдами, иллюзиями и рационализациями. Он «приспосабливается», убеждая себя при тактичной поддержке близкого круга друзей, что он таков, каким и хочет быть, и что ради достижения своих целей он не станет делать то же, что делают другие для достижения своих. Что касается общества, то если человек склонен подчиняться неформальному общественному контролю – если он готов определять по тактичным репликам, взглядам и намекам, каково его место в обществе, и держаться его, – ничто не мешает ему обустроить это место по своему вкусу, со всеми удобствами и изысками, которые подскажет ему воображение. Ради защиты этого убежища ему не требуется прилагать больших усилий или с кем-то сотрудничать – надо лишь быть осмотрительным в выражении суждений, которые ставят его в положение свидетеля. Определенных ситуаций, действий и людей надо избегать; с другими – менее опасными – надо обращаться аккуратно. Социальная жизнь становится упорядоченной и несуетной, если человек добровольно избегает тех мест и событий, где его не ждут и где его появление осудят. В заботе о сохранении своего лица человек обнаруживает, что этому способствует избегание всякого риска.

Мир фактов – это мир школьника: их можно изменить упорным усилием, но от них нельзя уклониться. Но то, что человек защищает в себе и во что он вкладывает свои чувства, – это представление о самом себе, а на представления влияют не факты, а коммуникация с другими. Коммуникация (сообщение) действует менее принудительно, чем факты, ибо от нее можно уклониться, ее можно игнорировать, дать ей удобоваримое ложное толкование или тактично видоизменить при передаче. И даже если человек поведет себя неправильно и нарушит соглашение, заключенное им с обществом, наказание последует не обязательно. Если оскорбление таково, что оскорбленные могут пережить его без большого ущерба для собственного лица, то они, скорее всего, поведут себя снисходительно, станут убеждать себя, что другим способом и в другое время смогут поладить с обидчиком, хотя такой момент может вообще никогда не настать, а если и настанет, его не удастся соответствующим образом использовать. Если оскорбление значительно, оскорбленные могут прервать контакт или избегать подобных контактов в будущем из страха перед теми, кто нарушает ритуальный порядок. Либо они могут изгнать обидчика, так что любое общение в будущем станет невозможным. Но так как обидчик в подобных случаях в значительной степени сохраняет лицо, изгнание часто служит не столько неформальным наказанием за оскорбление, сколько просто средством его прекращения. Вероятно, основа ритуального порядка – не справедливость, а принцип сохранения лица, и обидчик получает не то, что заслуживает, а то, что в данный момент подкрепляет линию поведения, которой он связал себя раньше, а следовательно, и линию, которой следует взаимодействие.

Все рассуждения в этом очерке неявно исходили из того, что, несмотря на культурные различия, люди повсюду одинаковы. Если человеческая природа универсальна, то не надо искать объяснение этому в самих людях. Следует обратить внимание на тот факт, что любое общество, если оно является обществом, должно уметь мобилизовывать своих членов в качестве самостоятельно регулирующих свое поведение участников социальных контактов. Один из способов такой мобилизации – ритуал; он учит человека чуткости, привязанности к своему Я и выражению Я посредством лица, учит гордости, чести и чувству собственного достоинства, самообладанию, такту и осмотрительности. Таковы некоторые элементы поведения, которые должны быть встроены в личность человека, если он намерен выступать в качестве партнера по общению; и именно эти элементы отчасти имеются в виду, когда говорят об универсальной человеческой природе.

Универсальная человеческая природа не слишком человечна. Обретая ее, индивид конструирует себя не из внутренних психических наклонностей, а из моральных правил, навязанных ему извне. Эти правила, если им следовать, определяют оценку, которую человек дает себе и другим участникам общения, определяют направленность его переживаний в ходе контакта, а также практики, используемые им для поддержания конкретной и обязательной формы ритуального равновесия. Вполне возможно, что общая способность руководствоваться моральными предписаниями принадлежит индивиду, но конкретный набор правил, превращающих его в человека, вытекает из требований ритуальной организации социальных встреч. И если определенный человек, группа или общество кажутся обладающими уникальным собственным характером, то это потому, что стандартный набор элементов человеческой природы в данном случае сгруппировался в уникальное сочетание. Может встречаться как избыток гордости, так и ее недостаток. Вместо следования правилам могут возникать попытки их безнаказанного нарушения. Но если какая-то встреча или мероприятие приобретают форму жизнеспособной системы взаимодействия, организованной на ритуальных принципах, то размах этих вариаций должен удерживаться в определенных границах, а сами они уравновешиваются видоизменениями некоторых других правил и понятий взаимодействия. Аналогично, человеческая природа определенной группы лиц может специально подбираться в соответствии с требованиями мероприятий, в которых они участвуют, но, тем не менее, каждый из этих людей должен обладать определенным балансом свойств, необходимых участнику любой ритуально организованной системы общественной деятельности.

Природа почтительности и умения вести себя

Многие исследователи современного общества, испытавшие влияние Э. Дюркгейма и А. Рэдклифф-Брауна, привыкли искать в любой социальной практике символический смысл, а также вклад, который данная практика вносит в поддержание целостности и сплоченности использующей ее группы. Однако, переместив свое внимание с индивида на группу, эти исследователи упускают из виду идею, представленную Э. Дюркгеймом в главе о душе книги «Элементарные формы религиозной жизни»[40]40
  Durkheim E. The Elementary Forms of the Religious Life / Trans, by J.W. Swain. Glencoe (III.): Free Press, 1954. p. 240–272.


[Закрыть]. В ней высказано предположение, что личность индивида может рассматриваться как частица коллективной mana (души) и что обряды, исполняемые для подкрепления коллективных представлений, могут порой исполняться и для самого индивида.

В данной работе я намерен исследовать некоторые из возможных смыслов, посредством которых человек в нашем урбанизированном и секуляризированном мире наделяется своеобразным сакральным статусом, который находит выражение и утверждение через символические акты. Будет предпринята попытка построить концептуальный каркас, расширяя и видоизменяя некоторые общеизвестные антропологические понятия. Цель этого построения – обоснование двух понятий, которые я считаю центральными для исследований в данной области: почтительность и умение вести себя. Посредством такой переформулировки я попытаюсь показать, что вариант дюркгеймовской социальной психологии может быть эффективным в современной трактовке.

Данные для этой работы в основном получены в ходе непродолжительного целенаправленного наблюдения за психически больными в современной исследовательской клинике[41]41
  Отделение А формально было отведено для фармакологических исследований. В нем содержались двое контрольных испытуемых – нормальные девятнадцатилетние юноши, уклоняющиеся от воинской службы вследствие своей принадлежности к секте меннонитов; две женщины в возрасте около пятидесяти лет, страдавшие гипертонией, а также две женщины в возрасте за тридцать с диагнозом шизофрения в удовлетворительной стадии ремиссии. В течение двух месяцев автор принимал участие в жизни отделения в официальном статусе нормального контрольного испытуемого, ведя жизнь пациента на протяжении дня, а иногда и ночуя в комнате, предназначенной для больного. Отделение Б было отведено для исследования девушек, страдавших шизофренией, и их так называемых шизофреногенных матерей: семнадцатилетняя Бетти и ее мать миссис Баум; пятнадцатилетняя Грейс и тринадцатилетняя Мери, чьи матери посещали палату почти каждый день. Автор проводил несколько дней в неделю в отделении Б в качестве штатного социолога. В известных пределах отделение А может рассматриваться как обычная нормальная выборка, а отделение Б – как выборка психически больных пациентов с известными нарушениями. Следует пояснить, что данные рассматриваются лишь в одном определенном аспекте и что каждому описанному событию может быть дана дополнительная интерпретация, например психоаналитическая.
  Я благодарен администраторам отделений доктору Сеймуру Перлину и доктору Мюррею Боуэну, а также персоналу за их помощь в моей работе; выражаю также благодарность доктору Джону А. Клаузену и Шарлотте Грин Шварц, в то время работавшим в Национальном институте психического здоровья, за их критические замечания.


[Закрыть]. Эти данные я использую по тем соображениям, что приличия разумнее всего изучать, находясь среди людей, изолированных вследствие очевидной неспособности придерживаться этих приличий. Нарушение ими приличий ограничено стенами больничного отделения, но нарушаемые правила – довольно общие, что позволяет нам выйти в нашем исследовании за пределы отделения и обратиться к англо-американскому обществу в целом.

Введение.

Правило поведения может быть определено как руководство к действию, рекомендуемое не потому, что оно приятно, экономично или эффективно, а потому, что оно уместно или справедливо. Нарушения правил обычно порождают ощущение неловкости и негативные общественные санкции. Правила поведения пронизывают все сферы деятельности и поддерживаются от имени почти всего, что есть в обществе. Всегда, однако, нужна какая-то группировка их приверженцев, а то и развитая форма корпоративной общественной жизни, что делает поддержание правил привычной темой социологических исследований. Приверженность правилам обеспечивает постоянство и упорядоченность поведения; хотя это не единственный источник регулярности в человеческих отношениях, он, безусловно, очень важен. Разумеется, бывает и так, что одобряемые обществом правила поведения неявно нарушают, обходят или используют в неблаговидных целях. Однако такие отклонения служат лишь дополнением к тем случаям, когда правила регламентируют, по крайней мере, внешнюю сторону поведения.

Правила поведения влияют на индивида двояко: прямо, как обязанности, устанавливающие для его поведения моральные ограничения, и косвенно, как ожидания, предусматривающие моральную обязанность других вести себя определенным образом по отношению к нему. Например, медицинская сестра обязана следовать врачебным предписаниям по отношению к пациентам; с другой стороны, она ожидает, что пациенты пойдут ей навстречу, позволяя проделать с ними назначенные процедуры. Такая уступчивость, в свою очередь, может рассматриваться как обязанность пациентов по отношению к медсестре, и она подчеркивает межличностный, актор-реципиентный характер многих правил: то, что для одного человека – обязанность, для других часто оборачивается ожиданием.

Поскольку обязанности подразумевают определенные ограничения действия, мы порой рассматриваем их как обременительную необходимость, которую если и надо исполнять, то с осознанной решимостью, стиснув зубы. В действительности же большинство действий, предписанных правилами поведения, выполняются бездумно; на вопрос о своих побуждениях человек обычно отвечает: «Просто так» или «Захотелось». И лишь когда привычная рутина чем-то нарушена, человек может осознать, что его мелкие нейтральные действия все время подчинялись правилам приличия его группы, а неспособность их выполнить грозит ему стыдом и унижением. Аналогично, он может воспринимать как само собой разумеющееся свои ожидания относительно других людей, и лишь когда дела неожиданно расстраиваются, обнаруживает, что имеет основания для недовольства.

Поскольку ясно, что человек может исполнять обязанности, даже не сознавая этого, нетрудно догадаться, что обязанности, осознаваемые как то, что должно быть сделано, могут восприниматься им как нечто или желанное, или тягостное, точнее, как приятный или неприятный долг. В жизни одна и та же обязанность может казаться желанным долгом с одной точки зрения и нежеланным – с другой. Например, медсестра обязана обеспечить прием лекарств пациентами. Она может быть этим довольна, когда пытается таким образом установить социальную дистанцию между собой и простыми сиделками (на которых медсестры нередко смотрят как на «недостойных» участвовать в такой деятельности), в то же время ее может раздражать эта же обязанность, если дозировку приходится определять по неразборчиво написанным рецептам. Аналогично, ожидание может восприниматься ожидающим человеком как нечто желательное или нежелательное: например, когда один человек ожидает заслуженного повышения по службе, а другой – заслуженного увольнения. Обычно правило, которое актор (действующий субъект) или реципиент (объект действия) воспринимают как желательное, независимо от его характера, называют правом или привилегией. Этим пониманием воспользуемся и мы, подчеркнув, что данные термины могут иметь и дополнительный смысл, подразумевая особый класс правил, которыми индивид может воспользоваться, но не обязан это делать. Следует также отметить, что приятная обязанность актора может порождать приятное ожидание реципиента (например, когда принято, что муж по возвращении с работы целует жену), однако, как видно из этого примера, здесь возможны любые комбинации.

Вовлекаясь в процесс исполнения правила, индивид также постепенно связывает себя определенным образом Я. Под углом зрения обязанностей индивид становится для себя и для других личностью, которая следует определенным правилам поведения, личностью, от которой этого естественно ожидать. Под углом зрения ожиданий он становится зависим от допущения, что другие должным образом будут исполнять свои обязательства, касающиеся его, поскольку это их обращение с ним выразит их представление о нем. Утверждая себя в качестве личности, которая обращается с другими определенным образом и с их стороны испытывает соответствующее обращение, индивид должен обладать уверенностью в своей способности быть такой личностью и соответственно себя вести. Например, для некоторых психиатров наступает момент, когда их обязанность обеспечить психотерапевтическое лечение своим пациентам перерождается в что-то такое, что они вынуждены делать, если хотят сохранить тот образ себя, который они себе создали. Результат этого перерождения можно иногда наблюдать на ранних этапах их карьеры, когда им приходится изворачиваться, столкнувшись с необходимостью исследовательской или административной работы либо с необходимостью лечить тех, кого лучше было бы оставить в покое.

В общем, при нарушении какого-либо правила поведения мы видим двух индивидов, рискующих оказаться в сомнительном положении: того, кто имеет обязанность и должен вести себя в соответствии с правилом, и того, кто имеет ожидание, вследствие этого правила с ним будут обращаться определенным образом. Опасность нависает как над актором, так и над реципиентом.

Действие, подчиняющееся правилу, становится, таким образом, актом коммуникации, ибо через него получают свое подтверждение социальные Я участников – и то Я, для которого правило выступает обязательством, и то, для которого оно оборачивается ожиданием. Действие, которое регулируется правилами, но не соответствует им, также является актом коммуникации, зачастую даже в большей степени, поскольку нарушения передают новую информацию, нередко отрицающую прежние Я участников. В общем, правила поведения превращают и действие и бездействие в форму выражения, и, следует ли индивид правилам или нарушает их, этим сообщается нечто важное. Например, в больничных отделениях, где проводились исследования, каждый психиатр-исследователь склонен ожидать, что пациенты будут регулярно посещать сеансы психотерапии. Если пациенты выполняют эту обязанность, они демонстрируют понимание того, что лечение необходимо, а их психиатр – человек, способный наладить «хорошие отношения» с пациентами. Если пациент отказывается посещать терапевтические сеансы, все остальные в отделении могут счесть, что он «слишком болен», чтобы понимать, что для него хорошо, и что, возможно, его психиатр не умеет налаживать отношения с пациентами. Посещает больной сеансы или не посещает – в любом случае нечто важное о нем и его психиатре фактически сообщается персоналу и другим пациентам в отделении.

Рассматривая участие индивида в социальном действии, мы должны понимать, что в известном смысле он участвует не как личность в целом, а, скорее, как носитель определенной способности или статуса; короче говоря, в виде какого-то специализированного Я. Например, пациенты-женщины могут быть обязаны отбросить стыдливость перед врачами мужского пола, поскольку соответствующее ситуации отношение официально определяется как врачебное, а не сексуальное. В той же клинике, как среди персонала, так и среди пациентов были негры, однако официально (и даже в основном неофициально) их активность не определялась принадлежностью к расовому меньшинству. Разумеется, в непосредственных межличностных контактах индивиды могут официально выступать не только в одном качестве. Кроме того, очень часто неофициально ценятся качества, официально определяемые как несущественные, и репутация, обретенная на основе одного качества, может в определенной степени повлиять на репутацию, которую индивид обретает на основе других своих качеств. Однако эти вопросы требуют более тонкого анализа.

Правила поведения удобно подразделять на два класса – симметричные и асимметричные[42]42
  Thouless R.H. General and Social Psychology. London: University Tutorial Press, 1951. p. 272–273.


[Закрыть]. Симметричное правило предписывает индивиду те же обязанности или ожидания в отношении других людей, какие они имеют относительно него. Например, в двух упомянутых отделениях, как и в большинстве других мест в нашем обществе, существовало понимание, что нельзя ничего красть у другого, независимо от его статуса, и что каждый вправе ожидать, что другие у него ничего не украдут. Правила, которые мы называем общепринятыми приличиями, и нормы общежития обычно симметричны, как, например, библейские заповеди: не возжелай жены ближнего и т. п. Асимметричное правило заставляет других людей вести себя с индивидом не так, как тот ведет себя с ними, и наоборот: врачи отдают распоряжения медсестрам, но медсестры не отдают распоряжений врачам (в некоторых американских больницах даже принято, чтобы медсестра вставала при появлении врача, хотя врачи обычно не встают, когда в комнату входит медсестра).

Исследователи человеческого общества предприняли несколько попыток подразделения правил на типы, например, на формальные и неформальные правила; однако для нашей работы важно различать содержательные и церемониальные правила[43]43
  Это различение я заимствую у Дюркгейма (Durkheim Е. The Determination of Moral Facts // Sociology and Philosophy / Trans, by D.F. Pocock. Glencoe (III.): Free Press, 1953, особенно p. 42–43 (рус. пер.: Дюркгейм Э. Определение морального факта. М.: Директмедиа Паблишинг, 2007. – Примеч. ред.)); см. также Radcliffe-Brown A.R. Structure and Function in Primitive Society. Glencoe, III.: Free Press, 1952, p. 143–144 (рус. пер.: Рэдклиф-Браун А. Структура и функция в примитивном обществе. М.: Изд-во «Восточная литература» РАН, 2001. – Примеч. ред.); Parsons Т. The Structure of Social Action. N.Y.: McGraw-Hill, 1937. p. 430–433 (рус. пер.: Парсонс T. О структуре социального действия. М.: Академический проект, 2000. – Примеч. ред.); иногда эта дихотомия представлена в противопоставлении «внутреннего», или «инструментального», «экспрессивному», или «ритуальному».


[Закрыть]. Содержательное правило направляет поведение в том, что ощущается важным само по себе, независимо от того, что означает факт соблюдения или нарушения правила для участвующих индивидов. Так, когда индивид воздерживается от кражи, он следует правилу, которое в основном служит для защиты собственности других людей и лишь побочно может служить защите его образа себя как лица с правами собственности. Экспрессивное значение содержательных правил официально считается вторичным. Вешние проявления необходимо поддерживать, даже если в некоторых конкретных ситуациях все чувствуют, что участники слишком озабочены внешним выражением.

Церемониальное правило направляет поведение в вопросах, которые сами по себе ощущаются как вторичные или вовсе не значимые; их основное значение – по крайней мере, официально – в том, что они выступают конвенциональными средствами коммуникации, посредством которых индивид выражает свой характер или сообщает о своем восприятии других участников ситуации[44]44
  Хотя содержательное значение церемониальных актов воспринимается как вторичное, оно, тем не менее, может быть весьма ощутимым. Примером служат свадебные подарки, принятые в американском обществе. В некоторых случаях можно даже сказать, что, если требуется церемониально передать другому определенное чувство, необходимо задействовать некоторые знаки-средства, имеющие определенную материальную ценность. Так, в низших слоях американского среднего класса считается, что если мужчина дарит своей невесте обручальное кольцо невысокой стоимости, то, значит, он невысоко ценит и саму невесту, хотя никто и не думает, будто женщины и кольца – предметы сопоставимые. В тех случаях, когда очевидно, что содержательная ценность церемониального акта – единственная забота участников, например, когда девушка или чиновник получает подарок от кого-то, не заинтересованного в «законных» отношениях, сообщество может ощутить, что его символической системой злоупотребляют.
  Интересное частное проявление церемониального компонента деятельности мы находим в феномене «галантного благородства», например, когда во время кораблекрушения мужчина уступает свое место в спасательной шлюпке незнакомой даме или когда фехтовальщик на дуэли поднимает выбитое из рук противника оружие и протягивает ему. Здесь поступок, который в обычных условиях служит церемониальным жестом незначительной содержательной ценности, совершается в обстоятельствах, где всем понятна его исключительно высокая содержательная значимость. В подобных случаях церемониальные формы соблюдаются за пределами необходимости.
  Таким образом, в целом мы можем сказать, что все церемониальные жесты различаются по их содержательному значению и что это содержательное значение может систематически использоваться как часть коммуникативного значения данного действия. Тем не менее, отличие церемониального порядка от содержательного все равно существует и вполне понимается.


[Закрыть]. Такое словоупотребление расходится с обыденным, когда под «церемонией» обычно понимают детализированную развернутую последовательность символических действий, исполняемую важными особами в торжественных случаях, когда, по всей вероятности, пробуждаются и религиозные чувства. Пытаясь выделить общее в таких практиках, как приподнимание шляпы и коронация, я поневоле игнорирую различие между ними, причем в такой степени, какую многие антропологи могут не одобрить.

Во всех обществах правила поведения обычно организованы в кодексы, гарантирующие, что все ведут себя подобающим образом и получают по заслугам. В нашем обществе кодекс, который предписывает содержательные правила поведения и внешних самопроявлений, охватывает закон, этику и мораль, тогда как кодекс, определяющий церемониальные правила и церемониальные формы самовыражения, включен в то, что мы называем этикетом. Во всех наших социальных институтах действуют оба вида кодексов, но в данной работе внимание будет сосредоточено на церемониальном кодексе.

Поступки или события, то есть знаки-средства или символы, передающие церемониальные сообщения, удивительно разнообразны по характеру. Они могут быть языковыми, когда индивид высказывает одобрение или неодобрение в отношении себя или другого, используя определенный язык и интонацию[45]45
  Garvin P.L., Riesenberg S.H. Respect Behavior on Pronape: An Ethnolinguistic Study // American Anthropologist. 1952. V. 54. p. 201–220.


[Закрыть]; жестовыми, как в случае, когда поза индивида выражает высокомерие или раболепие; пространственными, когда индивид пропускает кого-то в дверь впереди себя или садится справа, а не слева от него; встроенными в задачу, как в случае, когда индивид благосклонно принимает задачу и решает ее в присутствии других уверенно и умело; могут быть частью структуры коммуникации, как в случае, когда индивид чаще других берет слово или получает больше внимания. Важно подчеркнуть, что церемониальная деятельность, как и содержательная деятельность, – это категория анализа, характеризующая компонент или функцию действия, а не конкретное эмпирическое действие как таковое. В то время как деятельность, имеющая очевидный церемониальный компонент, кажется нам лишенной существенной содержательной функции, в любой деятельности, обладающей преимущественно содержательным значением, мы обнаруживаем, тем не менее, определенное церемониальное значение, при условии, что ее выполнение, так или иначе, воспринимают другие люди. Манера исполнения данной деятельности или кратковременные паузы, делаемые для того, чтобы обменяться мелкими любезностями, наполняют инструментально ориентированную ситуацию церемониальным значением.

Все знаки и символы, которые данная социальная группа использует для церемониальных целей, можно рассматривать как ее церемониальный диалект. Обычно мы различаем общества по количеству церемониальных элементов в данном историческом периоде и в данном виде взаимодействия либо по распространенности и детализации церемониальных форм. Возможно, было бы лучше различать общества по тому, исполняются ли принятые церемонии как неприятная обязанность либо как естественная – безразличная или даже приятная.

Церемониальная деятельность, по-видимому, содержит определенные базовые компоненты. Как уже говорилось, основная задача данной работы – описать два таких компонента: почтительность и умение вести себя, и прояснить различие между ними.

Почтительность.

Почтительностью я буду называть такой компонент деятельности, который функционирует как некое символическое средство, с помощью которого реципиенту регулярно выражается признательная оценка его самого, или чего-либо, символом, частью или представителем чего[46]46
  Некоторые концептуальные материалы о феномене почтительности, использованные в этой работе, были взяты из исследования социальной стратификации, проведенного профессором Э.А. Шилзом из Чикагского университета при поддержке Фонда Форда. Я очень благодарен мистеру Шилзу за помощь в изучении почтительности. Он не несет ответственность за возможные ошибки в использовании мною его концепции.


[Закрыть] этот реципиент считается. Такими знаками почитания актор подчеркивает и подтверждает свое отношение к реципиенту. Иногда и актор и реципиент не являются индивидами, как, например, два корабля, которые приветствуют друг друга при встрече четырьмя короткими гудками. Бывает также, что актор является индивидом, а реципиент – каким-либо объектом или идолом, например, когда моряк, причаливая, салютует, пристани или когда католик преклоняет колени перед алтарем. Однако я буду говорить только о таком виде почтительности, которая имеет место, когда и актор и реципиент являются индивидами, пусть даже они могут выступать от имени чего-то другого по отношению к ним. Такую церемониальную деятельность, возможно, проще всего наблюдать в кратких приветствиях, комплиментах и извинениях, которые сопровождают всякое общение и которые можно назвать «статусными ритуалами» или «межличностными ритуалами»[47]47
  Техника исполнения этих церемониальных обязанностей рассмотрена в очерке «О работе лица».


[Закрыть]. Я использую термин «ритуал» потому, что такая деятельность, какой бы светской и неофициальной она ни была, представляет собой способ, которым индивид вынужден охранять и выстраивать символический подтекст своих действий в непосредственном присутствии объекта, который имеет для него особую ценность[48]48
  В этом определении я следую А.Р. Рэдклифф-Брауну (цит. раб., p. 123), за исключением того, что я расширил его термин «уважение», включив в него и другие проявления внимания: «Ритуальное отношение существует всегда, когда общество навязывает своим членам определенную установку по отношению к объекту, каковая установка требует известной доли уважения, выражаемого в традиционном способе поведения в отношении этого объекта».


[Закрыть].

Очевидно, существуют два основных направления, в которых может разворачиваться изучение ритуалов почтительности. Один из способов состоит в том, чтобы выделить определенный ритуал и попытаться выявить факторы, общие для всех социальных ситуаций, в которых этот ритуал исполняется. Именно с помощью такого анализа мы можем установить «значение» ритуала. Другой способ заключается в собирании воедино всех ритуалов, исполняемых вокруг данного реципиента, независимо от того, от кого они исходят. Каждый из этих ритуалов затем можно проинтерпретировать с целью выявления того символически выраженного значения, которое в нем заключено. Логически связав эти значения, мы сможем прийти к той концепции реципиента, которую окружающие обязаны поддерживать о нем и для него.

Индивид может желать, зарабатывать или заслуживать почитания, но, вообще говоря, ему не позволительны проявления самопоклонения, и он вынужден искать поклонения и почитания у других. В этом поиске он находит новые резоны для обращения к другим; общество же, в свою очередь, получает дополнительные гарантии того, что его члены будут вступать во взаимодействие и в какие-то отношения друг с другом. Если бы индивид мог сам обеспечить себе то почитание, которое он хочет, существовала бы тенденция к дезинтеграции общества на островки, населенные одинокими людьми, служителями собственного культа вечного самопоклонения.

Высокая оценка другого, проявляемая в акте почтительности, предполагает, что актор испытывает чувство уважения к реципиенту, которое зачастую основано на общей его оценке. Уважение – нечто такое, что индивид всегда готов предъявить окружающим и о чем он достаточно хорошо знает, чтобы уметь при необходимости его сымитировать. Хотя с другой стороны, действительно уважая кого-либо, индивид не может детально определить, что именно он имеет в виду.

Те, кто выказывают человеку почтение, могут, конечно, чувствовать, что делают это только потому, что он принадлежит к какой-либо категории или является представителем чего-то, и что они воздают ему должное не из-за того, что они думают о нем «лично», а, скорее, вопреки этому. Некоторые организации, такие как военные, открыто подчеркивают такого рода обоснование соответствующего ритуала почитания, вследствие чего то, что непосредственно указывает на данного человека, получает безличное подкрепление. С готовностью демонстрируя уважение, которого он в действительности не испытывает, актор может чувствовать, что сохраняет подобие внутренней автономии, эмоционально отстраняясь от церемониального порядка в самом акте его поддержания. И конечно, скрупулезно соблюдая соответствующие формы приличия, он может найти способы выражать любые оттенки неуважения, слегка видоизменяя интонацию, произношение, походку и т. д.

Обычно, рассуждая о почитании, в качестве модели используют ритуалы послушания, подчинения и успокоения, которые подчиненные выполняют по отношению к вышестоящим. Почитание мыслится как некий долг подчиненного начальнику. Это чрезвычайно ограниченный взгляд на феномен почтительности по двум причинам. Во-первых, существует множество форм взаимной почтительности, которые обязаны выказывать друг другу индивиды, находящиеся на одной ступени социальной иерархии. В некоторых обществах, например в Тибете, обмен приветствиями между двумя равно высокопоставленными людьми может превратиться в затянутую демонстрацию ритуального поведения, превышающую по продолжительности и экспансивности те знаки почтения, которые подчиненный должен выказывать своему руководителю в менее ритуализированных обществах. Точно так же существуют обязательные формы почтительного обращения вышестоящих к нижестоящим. Так, вероятно, во всем мире священнослужители высокого ранга обязаны, реагировать на пожертвования формулой «Благословляю тебя, сын мой!» или ее эквивалентом. Во-вторых, внимание, которое актор оказывает реципиенту, не обязательно должно быть благоговейным преклонением. Существуют другие формы уважения, которые часто выражаются с помощью межличностных ритуалов, например, оказание доверия, когда индивид приглашает неожиданно появившегося незнакомца в дом, или высокая оценка способностей, когда индивид прибегает к техническому совету другого. Чувство уважения, которое играет важную роль в почтении, связано с чувством привязанности и принадлежности. Крайнее проявление этого мы можем увидеть в том, что молодожен в нашем обществе обязан обращаться со своей женой с нежной почтительностью при любой возможности, превращая повседневное поведение в ее демонстрацию. Гораздо чаще мы это можем увидеть как компонент многих ритуалов прощаний в нашем обществе среднего класса, когда актор должен придать своему голосу оттенок горечи и сожаления, оказывая таким образом почтение статусу реципиента как человека, к которому остальные очень тепло относятся. В «прогрессивных» психиатрических учреждениях уважительная демонстрация принятия, привязанности и заботы иногда образует постоянный и значительный аспект той позиции, с которой врачи вступают в контакт с пациентами. В отделении Б два самых молодых пациента, судя по всему, накопили столь большой опыт в получении такого рода демонстраций и столько сомнений в их искренности, что зачастую отвечали с насмешкой, вероятно, пытаясь восстановить интеракцию на том уровне, который казался этим пациентам более искренним.