Текст книги "Счастье по наследству (СИ)"

Автор книги: Ирма Грушевицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)

Глава 25

Soundtrack Forever Yours by Sunrise Avenue

Паника всё ещё не отпускает, хотя я действительно пытаюсь вникнуть в то, что говорит Марк. Это разумные вещи. Мой предполагаемый крестовый поход против сестры и её любовника в любом случае был обречён на провал – не настолько я наивная, чтобы верить в иной исход, но Лекса просто так отдавать никто не собирался. Надо, дошла бы и до Опры. Что такое терять ребёнка я знала не понаслышке, и во второй раз готова была идти до конца.

И пойду, если понадобиться. Но Марк уверяет, что этого не будет.

Месяцы, прошедшие после той сентябрьской ночи, когда он развеял мои страхи, были самыми спокойными за всю мою жизнь. К хорошему привыкаешь быстро, и вот я уже не оглядываюсь, не боюсь очередной встречи, без опаски отвечаю на звонки с незнакомых номеров. Лекс мой навсегда. Я перестаю ждать подвоха, не провожу поддерживающую терапию, и страх, как раковая опухоль, возвращается. Р-раз – и метастазы по всему телу. И только криком получается показать, насколько сильно мне больно.

Но здесь не только это. Не только из-за Лекса я плачу. Не только из-за сына хочу побыстрее покинуть этот дом.

Оно вернулось – чувство, которое преследует меня все эти годы. Нет любви, нет симпатии. Есть только жгучий стыд и… не обида, нет. Теперь это нечто другое. То, из-за чего хочется забиться в глубокую нору и больше никогда не вылезать на свет божий. Я чувствую себя ущербной, неспособной нащупать правильную дорогу. Некому подсказать, никто не выведет, никто не укажет как надо.

Это страшная штука – одиночество.

Мне уже не восемнадцать, но я снова позволяю себе увлечься не тем мужчиной. Марк настолько мне симпатичен, что я с лёгкостью забываю, что ещё совсем недавно считала его чуть ли ни личным вестником апокалипсиса. Сегодня вечером – я едва не скулю, когда думаю об этом, – он застаёт меня врасплох. Находясь в стрессовой ситуации, я веду себя, как обычная женщина: расслабляюсь, разрешаю о себе заботиться, доверяюсь сильному, с лёгким сердцем иду в его объятия, целую и так же легко отвечаю на поцелуи.

Забываюсь.

Да, Вилли, тебе повезло сделать сладости своей профессией. А для меня, похоже, эта карамелька навсегда останется единственной.

Марк знает, куда бить. «Малыш». «Эмми». Всего два слова плавят меня, превращая в желе. И вроде бы прививка сделана, слова сказаны и уверения даны, но я больше не нахожу в себе силы в них верить. Потому и домой хочу, что больно мне до рези в желудке, будто я выпила «Костерост» мадам Помфри.

Борясь с подкатившей к горлу тошнотой, я прошу у Марка разрешения уехать.

– Ты обещала встретить со мной Рождество, помнишь?

Это было чуть больше часа назад, но кажется, что в прошлой жизни. Или в позапрошлой. В прошлой я и представить себя не могла, что этот мужчина когда-либо ко мне прикоснётся.

Говорить всё ещё тяжело, и я киваю.

Помню.

Моё болеутоляюще спит в соседней комнате, но ещё немного я могу потерпеть. Всё же он приехал за нами в больницу – я должна Марку Броуди Рождество.

Он отводит меня к той же стойке, на которой всё ещё стоит тарелка с недоеденным омлетом. На этот раз я не сажусь, а стою рядом и смотрю, как Марк достаёт из холодильника бутылку вина. Бокалы он находит в третьем навесном шкафу, по очереди открывая каждый из них. За весь вечер это первое напоминание, что вообще-то это не его квартира. Не его дом и даже не его город. Мы здесь не гости – мы случайные постояльцы, как и он сам. Наш поцелуй – это как секс по телефону: снятие напряжения со случайным человеком, настоящее имя которого так и останется за кадром. Только интонации голоса. В моём случае – твёрдость губ, прерывистость дыхания и надёжные руки. Всё это фикция. Обоюдный порыв из разряда сделать и жалеть или не сделать и жалеть ещё больше.

Я сделала и прямо сейчас обещаю не изводить себя сожалениями и всевозможными «а что, если». Мы с Марком выпьем по бокалу шампанского, пожелаем друг другу счастливого Рождества, и я вернусь к сыну. Сегодняшняя ночь быстро сотрется из памяти. Это – следующее обещание.

– Ты не доверяешь мне. – Я вскидываю взгляд на застывшего с двумя бокалами Марка. – Я прав?

И снова правильные слова в правильный момент. Этот человек собаку съел в переговорах. Можно было не сомневаться, что и со мной он в них вступит.

Никогда не умела торговаться, потому что считаю это занятие унизительным для обеих сторон.

– Да.

– Хорошо, – он кивает. – Мать учила меня не сидеть в присутствии женщин, поэтому, если тебе не сложно, присядь.

Марк показывает на высокий табурет, на котором я сидела ранее, и это снова дипломатический ход.

Хорошо. Я сажусь.

– У нас ничего не получится без доверия. А мне очень хочется, чтобы получилось.

Это не то, что я ожидаю услышать, поэтому мгновенно теряюсь.

– З-зачем? Для чего это тебе?

Нас разделяют сорок дюймов мраморной стойки, но это впервые, когда я так долго и настолько близко смотрю в его глаза. Мне не нужны ДНК-тесты, я узнаю в них Лекса. И цвет, и разрез – всё одинаковое. Даже верхние ресницы во внешних уголках так же завиваются кверху.

Судя по тому, что он первый отводит взгляд, Марк не собирается отвечать на мой вопрос. Он берёт бутылку и начинает медленно снимать с горлышка слой золотистой фольги. Теперь я слежу за его руками, которые ловко откупоривают шампанское и наливают немного пенящейся жидкости с узкий бокал. Затем во второй, и, взяв оба, Марк направляется ко мне.

– Рождество наступило десять минут назад, – он протягивает мне один из бокалов. – С Рождеством, Минни.

Мои брови взлетаю вверх.

Минни? Он это серьёзно?

Марк – сама невозмутимость. Только кивком указывает на бокал, поторапливая меня.

Я беру и наклоняю к его бокалу Марка.

– С Рождеством.

Мы оба делаем по глотку. Вкуса шампанского я не чувствую, потому что всё ещё рассчитываю на ответ. В том числе и невысказанный.

Что это за «Минни»?

Похоже, Марк видит моё нетерпение, но всё равно поступает по-своему: ставит свой бокал на стойку и опускает руку в карман брюк, откуда достаёт маленький кожаный кисет с серебристой надписью.

– Это тебе. Открой.

Удивление. Изумление. Растерянность.

Подарок для меня? У него?

Внутри оказывается серебристая цепочка с кулоном в виде маленькой мышки. Её тело – прозрачный камень. Настолько сияющий, что в нём без труда узнаётся бриллиант.

Я не успеваю и слова сказать, как Марк берёт у меня из рук цепочку и обходит меня сзади.

– Позволь мне.

Едва его пальцы касаются обнажённой кожи шеи, моё тело простреливает яркая вспышка. Я деревенею, а щёки немедленно заливает краской. Воздуха я вдыхаю совсем чуть-чуть, чтобы не задохнуться, пока Марк неторопливо и очень аккуратно перебрасывает мои волосы на одну сторону. Я поднимаю руки, чтобы ему помочь, и ту же следует приказ:

– Стой смирно!

Стою.

Кулон тяжело ложится во впадинку на груди. Камень сияет, я наклоняю голову, чтобы рассмотреть его получше, и в этот момент слышу за спиной приглушённый рык.

Я мгновенно выпрямляюсь, но уже поздно. Ладонь Марка, обрисовав шею, спускаются к ключице, а на её место приходят его горячие губы.

– Ещё немного, малыш. Пожалуйста, не отказывай мне сейчас.

Его слова – вербальный нейрализатор. Яркая вспышка в голове, и я уже не помню, о чём договорилась сама с собой всего пару минут назад.

Хочется, чтобы это не кончалось – его прикосновения, его дыхание на моей коже, сила, прижимающая меня к крепкому мужскому телу. Я не только слышу возбуждение Марка, я ощущаю его физически: твёрдый бугор упирается мне в крестец.

Он высокий и сильный. Он заключает меня в кольцо своих рук, нависает, оборачивая в себя. Я чувствую себя словно куколка в коконе, и пресловутые бабочки, разлетающиеся по телу с середины живота, как продолжение энтомологической тематики.

Откуда только в памяти всплывает это слово – энтомология?

Мои глаза закрываются, голова откидывается на грудь Марка, а руки сами взлетают вверх, к его руке, что обвивается вокруг моей груди. И только хватаясь за неё, я могу удержать вертикальное положение, потому что то, что совсем недавно было моими ногами, превратилось в вату.

Его поцелуи обугливают мою кожу подобно азотной кислоте. Только действие её обратное: мне становится холодно не в момент прикосновения, а когда они меня покидают. Я наклоняю голову, предоставляя больший доступ к обнажённым участкам шеи, и Марк оглаживает её изгиб ладонью.

– У меня крышу сносит от тебя, девочка. Ничего не могу с собой поделать.

– О, господи! – я почти вгоняю ногти в шелковистую ткань его рубашки. – Т-ты… ты не должен так говорить. Не надо.

– Надо, малыш. Ты же видишь, что делаешь со мной.

– Я… я н-не понимаю.

– Знаю, что не понимаешь. Сам мало что понимаю. Но я хочу тебя, Эмми. Только тебя.

– Ма-аарк! – его имя, сорвавшееся с моих губ, заканчивается всхлипом.

– Не бойся. Я держу себя в руках.

Не думаю, что я вообще способна произнести хоть какой-то звук после этих слов – что уж говорить о том, чтобы связно мыслить. Изнутри меня щекочет тысяча маленьких усиков, и чем ниже, тем их скопление всё больше. Это простительно – это всего лишь физиология. Но что-то подсказывает, что дело вовсе не в ней, а в том, кто стоит за моей спиной.

– Я не боюсь. Я просто тебе не верю.

Он ни на мгновение не останавливается, хотя мои слова должны были как минимум обидеть.

– Знаю. Поэтому не сделаю ничего, о чём не попросишь сама.

Я не в состоянии сейчас осознать эти слова, потому что они нечто большее, чем я могу вынести. Чтобы снова не заплакать, я прикусываю губу и сосредотачиваюсь на том, что происходит внутри меня.

Давно забытое чувство принадлежности пробивается сквозь эмоциональный холод, тяжёлым замком сковавшим мои внутренности. Во мне просыпается потребность удержаться рядом с тем, кто доказывает мою значимость. Я – нужна, пусть даже всего на несколько минут, и эти минуты – всё, что у меня есть.

Но я нужна. Я не безразлична. Я – это то, что необходимо прямо сейчас. А я уже давно не чувствовала себя необходимой.

Ладонь Марка ложиться на мою щёку и заставляет повернуть голову. Я поднимаю глаза и встречаюсь взглядом с темнейшими омутами, затапливающими меня нестерпимым желанием. Марк продолжает смотреть мне в глаза, пока разворачивает к себе лицом и обнимает теперь уже обеими руками. Ладони ложатся на мои лопатки, он делает шаг вперёд, раздвигая мои ноги, и прижимается пахом прямо к тому месту, где я больше всего хочу его чувствовать.

А потом он меня целует: требовательно, жадно, долго. Так, что в какой-то момент я ловлю себя за тем, что трусь о него в желании заглушить терзающий меня там зуд. Нестерпимый, невозможный. Я хныкаю, я стону, я почти умираю, лихорадочно цепляясь за всё, что попадается под руку: рубашку, руки, плечи, пояс брюк. Марк это замечает и усиливает натиск, буквально вдавливая меня в себя. Полы халата расходятся, и моя обнажённая кожа сталкивается с его ладонью, которая ложится на низ живота и собственническим жестом спускается ниже. Всего одно движение сильных пальцев, и рой бабочек вырывается из меня вместе с заглушённым поцелуем криком.

Марк держит меня до тех пор, пока последняя судорога не покидает моё тело. Но даже после этого, как я обессилено падаю ему на грудь, он продолжает поддерживать меня ровно до того момента, как ноги окончательно меня подводят, и я начинаю по нему сползать.

– Держись, малыш.

Он подхватывает меня на руки и относит в ту комнату с большими окнами, где меня и нашёл. Её темнота желанна, потому что я отчётливо понимаю, что Марк видел все грани моего состояния – от первой волны возбуждения до разрушительного цунами, не оставившего мне ни малейшего чувства, ни единой эмоции. Он – далёкий и близкий, желанный и незнакомый – теперь становится единственным, потому что я стремительно и неудержимо влюбляюсь в его надёжность.

Он садится вместе со мной на диван и баюкает в руках, как младенца. Гладит по голове, пропускает волосы сквозь пальцы, очерчивает скулы, проводит кончиками пальцев по губам прежде, чем коснуться их поцелуем. Его губы не только на моих губах – каждой чёрточке моего лица достаётся их внимание – от виска до кончика носа, от щёк до ямочки на подбородке. Эти лёгкие поцелуи усыпляют меня, и вот уже нет возможности сопротивляться желанию закрыть веки и качаться на тёплых волнах его рук.

Его тихий голос – это последнее, что я слышу засыпая.

– Хочу, чтобы ты знала: я влюбляюсь в тебя, Эмми.

Глава 26

Soundtrack I See the Light by Helena Blackman

Лишь сейчас я вижу свет,

Словно ночь вдруг отступила.

Лишь сейчас я вижу свет,

Купол неба голубой.

Он подскажет мне ответ,

Сердце вдруг стрела пронзила.

Все вокруг вмиг переменилось,

Я теперь с тобой.

Первый раз я просыпаюсь около шести утра. Мой взгляд упирается в белокурую головку Лекса, и я на автомате тяну к нему руку, чтобы проверить температуру.

Слава богу, не горячий.

А затем на меня обрушиваются воспоминания вчерашнего вечера, и я почти глохну от того, как громко в ушах начинает шуметь кровь.

О, мой бог!

Я настолько не в состоянии справиться с эмоциями, что меня бьёт дрожь.

О, мой бог! Марк! Ма-арк! Это было какое-то наваждение. Невозможно прекрасное и неправильное. Никогда в жизни я не испытывала ничего подобного. Будто всё это время находилась в тени, и вот, благодаря этому мужчине, впервые вышла на свет.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Он действительно это сказал, или мне приснилось?

По минутам начинаю отматывать время назад и понимаю, что ничего не приснилось. Даже если эти слова не были произнесены Марком вслух, именно об этом говорили его взгляды, сбитое дыхание и прикосновения.

Прикосновения мужчины, которому отказывается довериться знакомая всем Эмма Бейтс, когда как другая – маленькая, испуганная и уставшая – легко засыпает в его руках.

Кто же я на самом деле? Какая из этих Эмм – я? Какая я – настоящая?

Я – та, кто хочет верить, что всё это правда.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Он мог отнести меня к себе, и у нас обязательно было бы продолжение, потому что даже сейчас мне неимоверно сильно хочется найти Марка и попросить снова сделать это со мной – так, что приходится вцепиться в простынь, чтобы оставаться на месте. Но он отнёс меня к Лексу, и…

Мысли, что ворохом атакуют моё сознание – злые, обвиняющие, насмехающиеся и предупреждающие – я заглушаю теми же словами.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Боженька, пусть мне это не приснилось. Пусть он действительно это чувствует. Мне совершенно всё равно, что будет в конце, но сейчас от той надежды, что дают эти слова, я чувствую себя живой впервые за долгое-долгое время.

Слишком долгое для одной меня.

Моя рука тянется к губам, и я чувствую их припухлость. Это доказательство его страсти. Как же приятен был его вкус, каким сладким дыхание. Какими крепкими объятия, когда он держал меня, когда…

Чтобы заглушить стон, я переворачиваюсь на бок и кусаю подушку. Матерь божья, я кончила от одного прикосновения! Боже мой, боже мой, боже мо-ой! Что Марк обо мне подумал?!

– Мамочка, я пить хочу!

– Конечно, солнышко. Сейчас принесу.

Я спускаю ноги с кровати и некоторое время пытаюсь сориентироваться, в какой стороне дверь. Мне надо попасть на кухню, но свет зажигать не хочется, чтобы не тревожить Лекса.

Наощупь я выбираюсь из спальни и на мгновение торможу в дверях, потому что эта парящая в воздухе комната навсегда останется для меня чем-то вроде алтаря. На том диване, белеющем в центре, я уснула на руках Марка. Сейчас его там нет, и я ловлю себя на мысли, что даже не знаю, в какой стороне его спальня. Да, я хотела бы это знать. Просто потому что… потому что хотела бы.

Дежурная подсветка на кухне освещает мой дальнейший путь. Я на цыпочках бегу через комнату и останавливаюсь только возле холодильника, где нахожу бутылку минеральной воды. Где стоят стаканы, я теперь знаю. Взяв один из них, я наливаю воду и ставлю её на полминуты в горячую воду, которой наполняю кухонную раковину. Микроволновки при первом осмотре не наблюдается, поэтому приходится обойтись таким способом.

Так же на цыпочках бегу назад и только в кровати, напоив Лекса, я признаюсь себе, что втайне надеялась, что Марк услышит мою беготню или шум воды. Это было бы жуть как неловко, но хотя бы доказывало, что он существует на самом деле.

«Я влюбляюсь в тебя, Эмми».

Я улыбаюсь и прижимаюсь к спине спящего Лекса. Он удовлетворённо вздыхает и поворачивается ко мне, по привычке просовывая между моими сжатыми ногами свои ступни. Так он всегда греется, но на этот раз его ножки тёплые, и согреваюсь я.

В следующий раз я просыпаюсь, когда в комнате уже светло.

Лекса в кровати нет.

Кровь снова стучит в висках, когда я бегу к выходу из спальни, и только чудо останавливает меня в дверях. Чудо или та Эмми, что родилась сегодня ночью. Та, в которую вот-вот влюбится мужчина, в которого по уши влюбилась она. Я хочу дать шанс этой любви, поэтому не могу начинать её с недоверия.

Если такое можно говорить про человеческое самосознание, то десять процентов того, что живёт в моей голове, орёт на меня полицейской сиреной и велит бежать на поиски сына. Но я предпочитаю слушать остальные девяносто, поэтому иду в ванную, где неторопливо привожу себя в порядок. Принимаю душ, умываюсь, чищу зубы найденным в шкафчике одноразовым гигиеническим набором с щёткой и пастой. Расчёской из него же распутываю волосы, и только удовлетворившись, как они лежат, выхожу из ванной.

В комнате я переодеваюсь в свою пижаму, которая пахнет больницей. К сожалению, это единственная одежда, что у меня есть, кроме того халата, в котором я спала. Пижама, кроссовки на босу ногу и лежащие на плечах блестящие локоны. Это всегда хвостик, пучок или то, что Фло называет «писькина радость» – маленькая дулька на макушке. Вот так волосы я не распускала очень давно. Я смотрю на своё отражение в зеркале платяного шкафа, и мне нравится та девушка, что в нём отражается.

Мне она незнакома. Ну, почти. У неё мои черты, но точно не мои глаза. И не мой румянец на щеках и не мои розовые губы, подрагивающие в улыбке.

«Привет, Эмми! Можно, я побуду тобой ещё немного? А лучше – оставайся навсегда. Я с удовольствием уступлю тебе место».

Не я, а Эмми – Минни, если в терминологии Марка – выходит из комнаты в поисках своих мужчин. И я ею очень горжусь.

– Мама, мы сделали тебе тосты с клубникой. Марк сказал, что все девчонки любят клубнику.

Я с изумлением смотрю на сына, чья довольная мордашка маячит за кухонной стойкой. Судя по тому, что он почти лежит на ней, на стул Лекс забрался с ногами. Дома я не разрешаю так сидеть, и сын это знает.

– Смотри! – Он двигает с мою сторону тарелку с треугольными тостами, щедро залитыми взбитыми сливками и нарезанной вкривь и вкось клубникой. – Красиво, правда? Марк ещё хотел положить мяту, но я сказал, что ты никогда не покупаешь мятную жвачку.

– Не покупаю, – подтверждаю я и впервые за всё время смотрю на Марка.

Он стоит у плиты, где что-то варится в небольшом ковшике. Когда он поворачивается ко мне, в руках его я замечаю большую ложку. А ещё замечаю, что на нём низко сидящие джинсы и простая белая футболка, что делает его самым сексуальным мужчиной на планете.

И этот мужчина мне улыбается.

– Привет.

– П-привет, – говорю я.

– Лекс, помнишь, о чём мы договорились?

Я с удивлением перевожу взгляд с Марка на Лекса и обратно. Потом снова на Лекса и вижу, как тот с достоинством кивает.

– Спасибо, дружище.

Марк откладывает ложку, вытирает руки небольшим полотенцем и идёт ко мне. Я едва стою на ногах от волнения, когда, подойдя, он приподнимает мой подбородок и нежно касается губ поцелуем.

– Доброе утро, малыш, – шепчет, едва от них оторвавшись. – Как спалось?

– З-замечательно, – хриплю я в ответ, потому что голос отказывается мне повиноваться. – А тебе?

– Неплохо. Но надеюсь, скоро будет лучше.

Я начинаю краснеть, но не успеваю ничего сказать, потому что Лекс фыркает из-за спины Марка.

– Гордон говорит, что папа с мамой вот так целовались по утрам, а потом у них появилась эта пискля Кими.

Марк саркастически улыбается, играя бровями, а я становлюсь пунцовой и строго смотрю на сына из-за его плеча.

– Лекс!

– Чего? – ребёнок – сама невозмутимость. – Скажешь, не так?

– Скажу, что это не повод для обсуждения.

Марк уже вовсю улыбается, но так как я намеренно не смотрю ему в лицо, мне удаётся сохранить строгость. Я обхожу его справа и иду к Лексу.

– Как ты себя чувствуешь? Ничего не болит?

– Не болит. Только есть снова хочется. Марк снова греет мне суп.

– Снова греет суп? – я смотрю на Марка, который возвращается к плите и берётся за ложку. У меня нет слов, потому что обычно Лекс плюётся от любого супа, и заставить его есть можно только под страхом навсегда лишить любимого молочного коктейля.

– В детстве мама говорила, что суп – первое средство от любой болезни. Но я всё равно позвонил своему знакомому доктору, и тот её слова подтвердил.

– Мне понравился доктор Дуглас, мама. Я всё-всё ему рассказал: и как меня рвало, и как живот болел, и как меня кололи. Он сказал больше пить и первое время не налегать на соусы. Я же не налегаю, мам?

Лекс задирает голову, чтобы встретиться со мной взглядом, пока я глажу его по голове.

– Не налегаешь. Ты молодец.

– А ещё мне нельзя пока ягоды. Но Марк разрешил одну. От одной ничего же не будет?

– Если ты съел её не на голодный желудок, не будет.

– Не на голодный. Я её съел после супа. Он вкусный. Его тётя Фло привезла.

– Тётя Фло?

По-видимому, у меня так вытягивается лицо, что Марк сразу пересекает все разговоры.

– Так, парень, усади-ка маму за стол и иди сюда. Покажу, как сделать ей кофе.

– Окей! – Лекс соскальзывает с табурета. – Садись, мам. Ешь тосты. Они вкусные.

Он двигает в мою сторону тарелку с таким усердием, что я едва ловлю её у края.

– Осторожно!

Никто меня уже не слушает, Лекс вприпрыжку несётся к Марку. Не сводя глаз с сына, я беру один тост и откусываю маленький кусочек. Вкуса его я не замечаю, потому что взгляд цепляется за нечто необычное. Лекс полностью одет. Это всё знакомые вещи – его вещи – но откуда бы им взяться в доме Марка?

Я открываю рот, чтобы об этом спросить и немедленно крошка от хрустящего хлеба попадает в дыхательное горло. Кашляю так, будто собираюсь вывалить на стол лёгкие.

Сквозь слёзы я не сразу замечаю сына, который протягивает мне стакан воды.

– На, выпей.

– М-м-м… – мычу я и дрожащей рукой пытаюсь сделать глоток. Вода расплёскивается, заливая пижаму, по лицу катятся слёзы и кое-что похуже.

Теперь уже рядом с Лексом стоит Марк. Представляю, в каком я виде, и от этого становится ещё более тошно.

– Лекс, иди в ванную, возьми полотенце, намочи его под водой и принеси маме.

– Окей.

Даже сквозь судорожные всхлипы и сбившееся дыхание, мне удаётся отметить, как правильно действует Марк. Ребёнку надо давать чёткие указания, тогда он всё делает правильно.

Вообще-то, с некоторыми взрослыми это тоже работает.

– Дай мне стакан, Эмми. Вот так. Дыши понемногу. Не делай глубокий вдох. Не сразу. Молодец. Видишь, легче?

– Угу.

– Теперь сделай глоток.

Я пью воду и через стакан смотрю на Марка.

– Хорошая девочка.

До возвращения Лекса он успевает поцеловать меня ещё раз.

Шон позвонил Марку по просьбе Фло. Она волновалась, что мой телефон снова недоступен. Ещё бы! За ночь он совсем разрядился. Марк всё ей рассказывает: и про ключи, и про одежду, и про то, что отвёз нас к себе. Как и у Сеймура, у Фло есть запасной ключ от моего дома. Вместе с мужем она едет туда, собирает для нас вещи и вместе с заранее сваренным супом для Лекса привозит всё Марку. Она же звонит моему деду, объясняет, что с нами всё в порядке, и мы обязательно в ближайшее время с ним свяжемся.

Пока Марк вводит меня в курс дела, Лекс сидит напротив, ест куриную лапшу и многозначительно кивает: так и было!

Едва откусанный тост лежит с края тарелки, кофе остывает в толстой керамической кружке. Я не могу притронуться ни к одному, ни к другому. Я подпитываюсь словами, которые произносит сидящий рядом мужчина и которые означают, что я сильно ошибалась. Я не одна. Есть люди, которые за меня волнуются. Которые в рождественское утро едут ко мне домой, чтобы собрать вещи. Которые делают тосты с клубникой для меня и греют суп для моего сына. Может, потому я и проспала преспокойно до полудня, что едва ли не впервые за всю мою недолгую жизнь обо мне заботится кое-кто другой. Мне очень хочется узнать, как прошла первая встреча Лекса и Марка. Пока же я только вижу конечный результат – они общаются, как старые приятели. Мне страшно спугнуть эту простоту общения, а с другой стороны я испытываю крошечные уколы ревности, потому что у меня Лекс суп есть точно не стал бы.

У меня так много вопросов, так много эмоций, что в какой-то момент я не выдерживаю и, извинившись, выхожу из-за стола. Я иду в спальню, но не дохожу и до середины гостиной. Останавливаюсь и застываю, глядя за окно – окна, которые образуют две стены этой просторной комнаты.

Идёт снег. Крупный, пушистый, словно кто-то рвёт вату и кидает по кусочку с небес. Тучи над заливом пробивают солнечные лучи. Снег и солнце. Редкое явление и очень красивое. Рождественское чудо, как и всё, что случилось со мной в эту ночь.

Лишь за секунду до того, как руки Марка обвивают меня за талию, я чувствую его приближение. Возможно, когда-нибудь мне представится шанс улучшить этот показатель – кто знает?

– Страшно, да, Эмми?

– Страшно, – киваю.

– Тут уж ничего не поделаешь, малыш. Это самое сложное – довериться. Я буду помогать, но пока ты всё ещё с собой один на один. Как пройдём этот этап, станет легче. Обещаю.

– Можно тебя попросить кое о чём?

– Конечно.

– Н-не торопи меня.

Мои плечи тянутся вверх вместе с грудью Марка, к которой они прижаты, когда он делает глубокий вдох.

– Хорошо.

Он всё так же обнимает меня, только теперь я чувствую, как его голова ложится на моё плечо.

– И ты не потребуешь ничего взамен?

Марк снова делает глубокий вдох, но теперь мне кажется, что это вовсе не вдох, а он тянет носом воздух.

– Ты меня обнюхиваешь?

– Ага. Твои волосы пахнут моим шампунем. Это чертовски приятно, – ещё один глубокий вдох. – Подарю тебе упаковку.