Текст книги "Счастье по наследству (СИ)"
Автор книги: Ирма Грушевицкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Глава 14
Soundtrack Take Me Home Country Roads by Mary Duff
На самом деле, паника по поводу машины, а также времени, потраченного на дорогу или порванных штанов Лекса – всё это наносное. Своеобразный способ выставить себя слабой перед самой же собой. Профилактика женственности, если такое понятие вообще существует. Я настолько привыкла быть хозяйкой своей жизни, что иногда без подобных контролируемых истерик никак. Того и гляди, начну сидеть с раздвинутыми ногами и рассуждать о преимуществах низкого клиренса.
Откуда я знаю слово клиренс?
Ну вот, началось.
Я действительно пестую в себе женщину. Стараюсь, по крайней мере. Долгое время я об этом не то чтобы забывала, скорее, не позволяла.
Точно помню, когда это началось.
Июль, самый разгар лета. С горем пополам я сдала экзамены за первый курс колледжа и уже подумывала о том, чтобы бросить учёбу. Сеймур предложил отдохнуть, но в тот период я старалась как можно реже оставаться наедине с собой и с утра до ночи пропадала в «Зелёном камне». В баре всегда находилась работа – если не умственная, то физическая. Для меня это была своего рода трудотерапия, так что дед особо не возражал.
Звонок Николь застал меня на заднем дворе во время небольшого перерыва. Я курила в компании кого-то из официанток и очень удивилась, увидев на экране имя сестры. Даже на Рождество Николь обычно обходилась кратким сообщением в мессенджере, а тут – звонок!
В излюбленной манере она сразу начала с места в карьер:
– Привет. Ты где сейчас?
– Привет. На работе.
– И где работаешь?
– В «Зелёном камне».
– Дед всё же сделал из тебя официантку? – хмыкнула в трубке сестра. – А ведь не хотел.
– Это временная работа. Только на лето.
– Ясно. Нам бы поговорить.
– Окей.
– Не по телефону. Можешь ко мне приехать?
– Могу. Моя смена заканчивается в шесть, так что…
– Эмма, я в Калифорнии. На ранчо у друзей. И очень прошу тебя ко мне приехать.
На самом деле, Николь редко звала меня по имени. Когда мы были детьми, в общении со мной она, в основном, обходилась повелительным наклонением: иди сюда, садись ешь, ложись спать, закрой рот. Никаких сокращений, никаких ласковых прозвищ. Но, слава богу, и никаких неласковых. А вот подобного просительного тона за сестрой никогда не водилось. И, честно, сказать, это напугало до чёртиков.
У моей жизни нет фундамента. Традиций, воспоминания о которых заставляют сжиматься сердце. Кружки какао перед сном. Тефтельных четвергов. Подарков в ярких упаковках под рождественской елью. Ежегодных поездок в заповедник Олимпия, как у Салли Эванс из соседнего дома.
Нет, всё было не так плохо. И подарки были, когда мать не забывала ставить ёлку. И наспех намазанные арахисовым маслом куски хлеба. И лазанья по пятницам, приготовленная кем-то из маминых ухажёров. И поездки в заповедник, откуда она привозила своего следующего любовника…
Этот не те воспоминания, за которые цепляется детская память. Цепляется за то, как маленькой, проснувшись среди ночи и преодолевая страх темноты, я шла в постель к сестре, а она меня не прогоняла. Как завязывала бант и вела за руку в первый мой день в воскресной школе. Как накостыляла Блейку Максалли за то, что он спустил мой мяч в канализационный люк.
Во второе воскресенье в школу я уже шла одна. И шины на велосипеде Блейка через месяц прокалывала тоже сама. Но на Николь я не в обиде. Нельзя же обижаться на солнце, что в один день оно греет слабее, чем в другой. Солнце есть солнце, а вот надевать сегодня кофту или нет, решать тебе.
Вот почему в тот же день я выехала к Николь. Сеймур одобрил поездку, положив, что смена обстановки пойдёт мне на пользу. Попросил только быть благоразумной. Я пообещала: к тому моменту глупостей у меня было на десять лет вперёд наделано.
До места я добралась к вечеру следующего дня. В аэропорту меня встречал водитель с табличкой, на которой было написано моё имя. Николь позаботилась. Ранчо, на котором она остановилась, находилось в пригороде Лос-Анджелеса и принадлежало кому-то из голливудских знаменитостей.
Проехав через кованые ворота с постом охраны, водитель высадил меня у небольшого одноэтажного коттеджа, откуда вышла невысокая миловидная женщина в форменном платье, напоминающем медсестринское.
– Здравствуйте, мисс Бейтс. Я Леонора, сиделка вашей сестры.
Я едва не рухнула на посыпанную белым гравием дорожку.
– Сиделка? Николь болеет?
– Болеет? Вовсе нет! – удивилась женщина. – С мисс Бейтс всё в порядке. Всё идёт по плану, никаких отклонений. Она очень ждёт вашего приезда. Проходите, располагайтесь. Коттедж в вашем полном распоряжении. Через час я за вами приду.
Как-то очень быстро я поверила, что с Николь действительно всё хорошо. Просто таким тоном плохие новости не сообщают.
Через час, приняв душ и переодевшись, а также хорошенько обследовав дом, в котором меня поселили, я еле дождалась прихода Леоноры.
Главный дом оказался внушительным строением из светлого песчаника, обложенного красным кирпичом. Арочная галерея опоясывала дом по периметру, заставленная кадками с растениями, плетёной мебелью и всевозможными дизайнерскими штучками – вазонами, глиняными фигурками, яркими пятнами картин на стенах, – явная отсылка к мексиканскому стилю.
Пройдя через внутренний дворик, наполненный прохладой, Леонора вывела меня к открытому бассейну. Прямоугольная лазурная чаша, переливалась в закатном солнце всеми оттенками синего и зелёного. После дня, проведённого в дороге, так здорово было бы окунуться, но я даже не подумала привезти с собой купальник. Всё равно я здесь ненадолго.
По периметру бассейна то тут, то там были расставлены широкие мягкие шезлонги. В одном из них в тени широкого зонта в облаке голубой органзы лежала моя сестра.
Завидев меня, Николь широко заулыбалась и энергично замахала руками, правда, не поднимая их высоко.
– Эмма! Наконец-то!
Я тоже улыбнулась, хотя раньше подобной радости от встречи со мной я за сестрой не замечала.
– Привет.
В нерешительности я затопталась на месте, оглядываясь по сторонам.
– Здесь красиво.
– Ага, – согласилась Николь. – Иди ко мне. Хочешь холодного лимонада?
– Да. Было бы здорово, – я направилась к сестре, попутно отмечая, как аккуратно Николь поворачивается и тянет руку к небольшому столику, заставленному стаканами.
– У меня здесь целый графин. Леонора делает очень вкусный домашний лимонад.
– Здорово.
– Возьми чистый стакан.
– Спасибо.
Присев на край соседнего шезлонга, я взяла со стола красивый хрустальный графин, заполненный льдом и светло-лимонной водой с добавлением мятных листочков.
Наполнив стакан и сделав пару глотков, я довольно зажмурилась.
– Вкусно!
– А то! Эта женщина иногда бесит меня до невозможности. Но лимонад у неё действительно божественен.
– Странно. Она сказала, что она твоя сиделка.
– Ну, фактически, так и есть.
– Ты чем-то болеешь?
Николь криво усмехнулась.
– Маленькая глупая Эмма. Неужели, ничего не замечаешь?
Я повнимательнее присмотрелась к сестре.
Николь, как всегда, выглядела великолепно. Ровная алебастровая кожа, лучистые глаза в обрамлении тёмных ресниц. Волосы от природы светло-русые она осветляла до платинового оттенка, и сейчас из-под широкополой шляпы знакомые серебряные пряди, обрамляя лицо, картинными локонами ложились на обтянутую голубой органзой грудь.
Под туникой просматривался белый закрытый купальник. Возможно, из-за него грудь сестры казалась немного больше. Да и вообще, если приглядеться, было заметно, что Николь поправилась. Что, кстати, ей очень шло.
– Ну что, Шерлок. Каков вердикт?
Я не знала, принято ли говорить об этом профессиональной модели, не грозясь вызвать истерику, и на мгновение замялась. Этого хватило, чтобы Николь закатила глаза и, спустив ноги, аккуратно встала с шезлонга.
– Да уж. А я всегда считала тебя наблюдательной, – заметила она с ехидцей в голосе. – Недалеко ты ушла от нашей матери. Та тоже не сразу поняла, что к чему.
По инерции я поднялась следом, не сводя изумлённого взгляда с живота сестры.
Большого беременного живота сестры.
Своего будущего ребёнка Николь не любила. Так бывает. Любой женщине уготовано стать матерью, но не каждая ею становится. И дело вовсе не в физиологии. Хотя, по большей части, в ней же: к ребёнку относятся, как к захватчику, оккупировавшему тело, как к вирусу, который привносит в жизнь множество неудобств, и роды воспринимаются как выздоровление.
Уверена, в мире немало женщин, у которых либо полностью отсутствует, либо совершенно не развит материнский инстинкт. Что далеко ходить: одна из них – моя мать. Вот только если Николь получила от неё иммунитет против материнской любви, то я – нет. К сожалению, в этом мне пришлось убедиться на собственном печальном опыте. Так что сейчас, глядя на цветущую беременную Николь, я страшно страдала.
По статистике, с моим диагнозом шанс сохранить беременность в первом триместре составляет от сорока до семидесяти процентов, во втором – девяносто-девяносто пять. К сожалению, мы с моей маленькой девочкой в них не попали. Я потеряла ребёнка на четвёртом месяце из-за врождённой аномалии – наличия внутриматочной перегородки, диагностировать которую смогли на первом же УЗИ. Врачи предупреждали о возможных осложнениях, о патологиях, с которыми будет протекать моя беременность, но я настолько сильно хотела этого ребёнка, что в плохой исход совершенно не верилось.
Послушнее меня беременной свет не видывал. Я выполняла все предписания, проходила все обследования, пила все лекарства. Только положительные эмоции, только полезные продукты, только установленный распорядок дня и свежий воздух. И никаких стрессовых ситуаций.
В колледже всё было хорошо. Всё же осознанный выбор профессии сделал своё дело, и, в отличие от большинства студентов, учиться мне нравилось. С подносом в пабе я больше не бегала, тяжести не поднимала, спать ложилась вовремя.
Последняя стрессовая ситуация для меня – это разговор с Эриком, где я сначала восторженно объявила, что он скоро станет отцом, потом узнала, что в его планы это не входит, потому что дети у него уже есть – двое, мальчик и девочка – и мой ребёнок для него станет абсолютно лишним. Как и для его жены – милой женщины по имени Синди. А ещё он, Эрик, никогда и ничего мне не обещал, я сама надумала там себе чего-то, но он понимает, что это от неопытности, и зла не держит. Так что мне лучше всё взвесить, подумать о своём будущем и принять правильное решение, тем более что срок ещё небольшой. И обязательно подать в суд на производителей противозачаточных таблеток.
Теперь я понимаю, что дело действительно в опыте. Опытная женщина сразу бы начала задаваться вопросами. Почему любовник ото всех её прячет? Почему их встречи держатся в секрете и напоминают операции спецслужб? Гостиничные номера, съёмные квартиры, еда на вынос, выходные, проведённые в одиночестве. Влюблённая же девушка боится показаться навязчивой, соглашается держать отношения в тайне из необоснованного страха разрушить тот хрупкий мир, что создал вокруг неё её возлюбленный.
– Мне никто не нужен кроме тебя, детка.
От этих слов я млела и переставала задавать вопросы, почему мы никогда не выходим вместе, и почему Эрик не знакомит меня со своими друзьями. К себе домой он меня тоже не приглашал и всякий раз по тем или иным причинам отказывался от моего приглашения. Лишь однажды я почти обманом заманила его к себе, но это был очень короткий визит перед редким походом в кино, и все пять минут, пока я переодевалась, Эрик прождал в прихожей.
Да, я была глупой, но на время беременности запретила себя за это корить.
Звонок Фло в тот день, когда Эрик ушёл из моей жизни, стал первым правильным поступком за последнее время. Фактически, я бросила подругу, полностью растворившись в лживом куске говна, который делал недовольную мину всякий раз, когда видел её имя на экране моего телефона. К чести Фло, она ни разу не выказала недовольство, когда я переносила или отменяла наши встречи, не перезванивала или вовсе не брала трубку. Нам было по восемнадцать, но в этой ситуации Флоренс оказалась старше меня и мудрее, самоустранившись, как только я попыталась наладить личную жизнь. Правда, даже она не рассчитывала, что с первой же попытки я отхвачу такой вот анти-приз.
Весь вечер я прорыдала на руках Фло. Остаток ночи мы составляли план дальнейших действий, а утром вместе поехали к Сеймуру.
Представляю, какое впечатление мы произвели на деда. Опухшие, бледные, с красными воспалёнными глазами в обрамлении тёмных кругов.
Он как-то быстрой всё понял и задал всего один вопрос:
– Ну, и кто из вас?
После того разговора в учительской Сеймур стал относиться к Фло как к ещё одной внучке и всячески её привечал. Вероятно, понимал, что подобное родственное участие для живущей в роскоши брошенной девочки куда важнее той самой роскоши. Иногда я даже его ревновала, но быстро отходила, понимая, насколько мне повезло жить с человеком, который никогда не пытался мной управлять. Хотя, может, и стоило.
– Я, – юлить и выкручиваться было не в моём стиле ни в пять, ни в восемнадцать.
– Что намерена делать?
– Рожать.
– Парню сказала?
– Да.
– А он?
– Трусливо слился, – вступила Флоренс. О том, что Эрик женат, мы благоразумно решили умолчать.
– Ты здесь в качестве адвоката, что ли?
– Ага. Вдруг вы Эмму из дома выгоните.
– Это с чего такие выводы?
Фло с победным видом повернулась ко мне:
– Я же говорила, что дед у тебя мировой.
– Да я как-то и не сомневалась.
– И всё же притащила подружку, – буркнул Сеймур.
Вот и всё недовольство.
С другой стороны, а чего я ожидала? Скандала и ссор? Это с такой-то женой, дочерью и старшей внучкой?
Когда Флоренс ушла, мы с Сеймуром, почти так же, как накануне с Фло, занялись планированием. Дед настаивал на том, чтобы учёбу я не бросала, и пообещал помочь с оплатой второго курса. Рожать мне предстояло в сентябре, пропущу неделю почти в самом начале учебного года – это не страшно. Другое дело, надо решать что-то с сиделкой для малыша, и тут очень пригодились связи Сеймура, как владельца знакового заведения в районе. Его завсегдатаями были мужья настоящих и бывших учительниц, медсестёр, социальных работников. Кого-нибудь точно найдём. Можно даже особо не спрашивать, достаточно повесить яркую листовку на доску объявлений и в витрину. В моей комнате решено было сделать ремонт, освободить пространство для кроватки и пеленального столика. Но всё это после. После. После того, как я почти полдня проплакала в объятиях деда.
Гормоны.
Несчастье случилось в апреле. Мучащие меня два дня боли в пояснице я списала на длительную ходьбу. Погода стояла хорошая – почти неделю без дождей – и я много гуляла. А на следующую ночь проснулась от спазматических болей в животе. Пока ждала скорую, пошла кровь. Бурые сгустки на белье – вот и всё, что осталось от моей малышки.
Неделю я провела в больнице и вышла оттуда другим человеком.
Глава 15
Soundtrack Ghost by Charlene Soraia
Как быстро меняются приоритеты. Быстрее, чем дорожная обстановка на гугл-картах. Ещё недавно моей главной задачей было получение хорошего образования. Потом мечталось никогда не расставаться с классным парнем. После расставания с этим классным парнем – стать классной мамой ребёнку, которого он не захотел, но которого хотела я.
У меня получилось бы. Правда. Я бы смогла. Более того, я чувствовала в себе силы для этого. Не слепая вера в себя, а именно уверенность, что всё у нас получится: у меня, Сеймура и моей крохотной девочки.
Не вышло.
Надо было понять почему, и время в больнице я посвятила именно этому.
Мне предложили помощь больничного психолога, специализирующегося на женщинах, потерявших ребёнка, но я отказалась. Доктора в самом начале предупреждали, что я должна быть готова к любому развитию событий, но моя страусиная позиция себя не оправдала. Но только ли в ней дело?
Надо было за что-то уцепиться, и я начала обратную перемотку: потеря ребёнка, беременность, отношения с Эриком, встреча с Эриком, работа у деда, поступление в колледж, зацикленность на учёбе, отсутствие отношений с парнями.
Неопытность. Неопытность. Неопытность.
Меньше чем за год моя жизнь прошла через множество фаз, которые у других девчонок сменяют друг друга, а не сваливаются в кучу. Конечно, я запуталась. Конечно, много на себя взяла. И организм, и природа, и высшие силы таким вот образом показали, что не в своей я фазе. Ничего бы я своему ребёнку не дала. Нечего было давать, потому что я и сама ещё была ребёнком. У героя моего любимого фильма «Большой» с Томом Хэнксом был игральный автомат Золтар, и он снова вернулся в детство, попав ему в рот четвертаком. В моём случае всё оказалось намного сложнее. Мне девятнадцать, за плечами выкидыш, неудавшиеся отношения и отсутствие понимания как жить дальше. Может, просто начать с того, на чём остановилась, и побыть для разнообразия беззаботной девятнадцатилетней девчонкой? У меня же получится быть беззаботной? Точно получится. Должно получиться.
Так себе план. Но он, по крайней мере, был.
Его воплощению неожиданно поспособствовало очередное возвращение в мою жизнь матери. Я уверена, что не Сеймур надавил ей на совесть: дед не хуже меня знал, что утешительница из его дочери та ещё. Может, мама всё же что-то почувствовала, маячок внутренний сработал – тот, что во мне смыло разрушительным цунами, и она вернулась в Сиэтл из очередной погони за хорошей жизнью. Просто возникла на пороге дедовой квартиры на второй день моего возвращения из госпиталя, увидела меня бледную, валяющуюся на диване в спортивном костюме и носках, и сразу кинулась обнимать.
– Бедная моя девочка! Что же с тобой приключилось?
Беззаботность откладывалась. Паны рушились. Горе брало верх. Горе и желание, чтобы пожалели.
Никогда в жизни этого не требовалось, а здесь…
Фло я сочувствовать не позволила. Позвонила ей из больницы, сказала о том, что произошло, и когда она начала реветь в трубку, отключила связь. После. Всё после.
А вот Сеймур сочувствовать не мог. Не в силу душевной чёрствости, а потому что сам еле держался. Я видела, как он за меня испугался в ту страшную ночь. Видела красные воспалённые глаза, когда приходил навещать в госпитале. Дед садился рядом, брал меня за руку и молчал. Я тоже ничего не говорила. Не было таких слов, что мы могли бы друг другу сказать, не начав плакать. Поэтому и дома вели себя, как ни в чём не бывало. Будто я перенесла какой-нибудь вирус и теперь иду на поправку. Он даже стены в моей комнате покрасил в тот же цвет, что и до ремонта, и мебель расставил так же, как до него. Вот так Сеймур проявлял заботу и сочувствие. Для меня и этого казалось много. Однако появление матери показало, что это не так.
Я всё ей рассказала: и о ребёнке, и об Эрике, и каким именно оказался этот Эрик. Как женщина, не единожды пережившая мужское предательство (мнимое или нет – не важно), мать не давала мне никаких советов. И это было правильно, потому что от неё я их не приняла бы. Она просто слушала – этого уже было много.
Мама провела рядом со мной всю неделю, что я восстанавливалась. Сеймур её поведение не комментировал, лишь просил звонить, если что-то понадобиться, пока он будет на работе. Я не звонила. Она тоже. Мне кажется, мама стеснялась деда, по крайней мере, она никогда не оставалась с ним наедине.
Исчезла она так же внезапно, как и появилась, и моя копилка детских воспоминаний дополнилась её мягкой рукой, осторожно перебирающей мои волосы. Я понимала, что это всё, на что способна моя мать, и не обижалась. Нельзя же обижаться на ветер, что в один день он дует сильнее, чем в другой. Ветер есть ветер, а попутный он или нет, решать тебе.
Я пробыла на вилле Николь три дня, пока она решилась на тот важный разговор, из-за которого и пригласила меня в Лос-Анджелес.
Начала, как всегда, неожиданно и сразу с основного вопроса.
– Как ты пережила потерю ребёнка?
Если честно, услышать это от беременной сестры оказалось жутковато. Прошло уже несколько месяцев, и я бы не сказала, что боль прошла, но точно притупилась. И всё же это были не те воспоминания, которые жили во мне постоянно. Я забивала их беззаботностью, как могла – наспех, широкими стежками.
Но Николь задала вопрос так походя, что я немедленно ощетинилась. Шов разошёлся, обнажив незажившие внутренности.
Я зло зыркнула на сестру:
– Откуда ты знаешь?
– Мать рассказала.
Можно было догадаться!
– Я просила никому не говорить.
– Речь о нашей матери, забыла? В ней ничего никогда не держится.
Николь дождалась моей реакции – невесёлого хмыканья – и с сочувствием покачала головой.
– Как же тебе было одиноко, раз для исповеди ты никого лучше не нашла.
– В любой другой семье это не казалось бы странным.
– В любой другой – да. Но не в нашей.
– А тебе никогда не хотелось, чтобы было наоборот?
Тяжёлый пронизывающий взгляд сестры буквально пригвоздил меня к стулу.
Я помню его до сих пор.
Сколько ей тогда было? Двадцать семь? Не смотрят так в двадцать семь. Если только к этой цифре прибавить ещё пятьдесят. Николь всё понимала и, в отличие от меня, иллюзий не испытывала. Ей было тяжелее во сто крат, потому что всё об этом мире она знала на восемь лет меня лучше. У меня была она – как могла, была – а вот у неё не было никого. И тот её взгляд очень хорошо доказывал, что так ничего не изменилось.
И всё же зачем-то она меня позвала.
– Ты рассказала маме о ребёнке?
– Она думает, я от него избавилась.
– Что?!
– У меня был сильный токсикоз в первом триместре, а она как раз неожиданно нарисовалась. Деньги закончились, ничего необычного. Пожила со мной неделю, послушала, как меня выворачивает над унитазом, ну и сделала выводы. Тогда и рассказала о твоём выкидыше. Я сделала вид, что очень испугалась и при ней позвонила в клинику, записалась на обследование. Потом сказала, что сделала медикаментозный аборт.
– Но почему ты скрываешь беременность?
– Эмма, я подписала контракт на съёмки в сериале, где буду играть выпускницу школы.
– Эм-м… – мои глаза несколько раз перебежали с её лица на живот и обратно.
– Не волнуйся, съёмки в октябре. К тому моменту я уже рожу.
– Но в чём тогда загвоздка?
– Там будет несколько любовных линий. Как в «Беверли-Хиллз, 90210». Продюсеры настаивают на достоверности и на роли пригласили молодых актёров, которые не состоят в отношениях. На финальном прослушивании нам намекнули, что для пиара лучше, если киношные страсти перейдут в реальную жизнь. Я должна буду крутить роман с одним из тех парней, а о каком романе может идти речь, если у меня на руках будет младенец.
– Но он же всё равно у тебя будет, никуда не денется.
– Это другой вопрос. Ты спросила, почему я скрываю беременность.
– Окей. То есть, кроме меня и…
– …Леоноры, – подсказала Николь.
– …Леоноры о твоей беременности не знает ни одна живая душа?
– Ещё садовник, шофёр и мой агент, который нашёл для меня этих людей. Все они связаны жёстким контрактом, по которому всё происходящее в этом доме не подлежит разглашению.
– Господи, какие сложности!
– Это шоу-бизнес, детка. Большие деньги требует больших вложений.
– А как же отец ребёнка? Он знает?
– Нет.
– Но ты ему скажешь?
– Нет.
– Почему?
– Потому что это была случайность. Досадная ошибка в один незащищённый секс.
– Может, он бы хотел узнать о ребёнке? – не сдавалась я.
– Вряд ли. Во всяком случае, в мои планы это не входит.
Вот это, я понимаю, опыт. Может, встреться мне Эрик попозже, я бы тоже так рассуждала. И не переживала бы так. Не нервничала.
– Но что ты будешь делать с ребёнком?
– На этот вопрос я отвечу тебе, когда услышу ответ на свой. Что ты почувствовала, когда потеряла ребёнка?
Николь даже выпрямилась в своём кресле, чтобы наши глаза оказались на одном уровне.
– Это нужно для роли? – мне страшно не хотелось отвечать.
– Прости, но тебе придётся это сказать.
Мы сидели в одной из множества гостиных этого потрясающе красивого дома, той, что лучше всего освещалась в предзакатный час. Николь сказала, что любит пить здесь чай, чем страшно меня рассмешила. Я вспомнила документальный фильм про аристократов, который смотрела в детстве, и где говорилось, что в разное время суток они предпочитали разные комнаты и никогда не заходили в них в неурочный час. Аристократка из Николь такая же, как из меня кинозвезда, и всё же здесь она смотрелась очень органично.
И с той же аристократичной холодностью вспарывала мне душу.
Мне тяжело было сказать ей это прямо в глаза, потому я и встала и отошла к окну. Отсюда я не видела её пытливый взгляд и цветущий вид. И её живот. Ведь у меня сейчас был бы такой же. Может, чуть побольше – я же куда плотнее Николь. Мне не нужен был этот красивый дом. Этот бассейн с прохладной водой, который я всё же опробовала, взяв у сестры запасной купальник. Не было бы этого дома, этого сада, этого уютного заката. Были бы светло-зелёные стены в моей комнате, белая кроватка под розовым пологом. Старый комод, вычищенный изнутри и обклеенный чистой бумагой. И там ждали бы своей очереди крохотные вещички – штанишки, рубашки, мягкие смешные шапочки. И носочки. Малюсенькие такие, что мне на один палец.
Беззаботность.
Беззаботность, Эмма.
Текущие по глазам слёзы никак с ней не сочетаются.
Неслышно подошла Николь. Я просто почувствовала её рядом, а в следующее мгновение тёплая рука сестры нашла мою и крепко её сжала. Как в детстве.
Я зажмурилась, и тёплые ручейки бодрее потекли по щекам.
– Ты спрашивала, хотела бы я, чтобы у нас была нормальная семья? Конечно, хотела бы. Кто бы ни хотел такого. Весь ужас в том, что я не представляю, что надо делать, чтобы мой ребёнок однажды не задался тем же вопросом.
Николь замолчала, позволяя мне проглотить очередной комок в горле. Надо было что-то сказать, но слова не находились. Слишком больно было даже подумать о том, чтобы издать какой-либо звук. Поэтому мы молча стояли у окна и смотрели на садящееся в дымке вечернего города солнце.
– Ты точно будешь лучшей матерью, чем я, Эмма, потому что плачешь по своему неродившемуся ребёнку. Я же честно признаю, что не хочу ею становиться. Не суди меня за это. За честность не судят. Просто подумай о том, что живущий во мне мальчик сможет ослабить твою боль.
– Ты не можешь говорить это серьёзно, – прошептала я, не веря тому, что только что услышала.
– Могу. И говорю. Я отдам тебе своего ребёнка, а ты сделаешь его счастливым, и больше не будешь плакать по своей девочке. Просто подумай об этом, Эмма. Просто подумай.
Александр Огастас Бейтс появился на свет двадцать третьего август в одной из частных клиник Санта-Моники.
Дабы избежать слухов, Николь поступила туда под моим именем, но в свидетельстве о рождении указала своё. В графе «отец» ожидаемо стоял прочерк.
На родах я не присутствовала, но была первой, кто увидел новорожденного, когда его вынесли из родовой палаты.
Увидела и пропала.
Этот красный, сморщенный комочек с первого неосознанного взгляда в мою сторону стал самым главным человеком в моей жизни.
Так бывает.
Моральную оценку поступку Николь я давать не собиралась. Хватало того, что я и себя чувствовала обманщицей. Спасало только, что однокурсники и так до этого мало интересовались моей личной жизнью, а из близких друзей были только Фло и Сеймур.
Мне казалось, Сеймур должен был меня понять, но этого не случилось. Когда я вернулась от сестры и озвучила её предложение, мы поссорились. Тогда же дед впервые в жизни повысил на меня голос. Я даже не представляла, что он может так кричать.
– Вы две чёртовы куклы – ты и твоя сестра. Ума ни на грош! Это же человек живой, а не кукла: захотела – поиграла, захотела – отдала. Что ты будешь делать, когда эта курица ощипанная последние перья растеряет и вернётся за пацаном? Это мне тебя из петли вытаскивать, не ей. Её-то что – она о твоих чувствах ни черта не беспокоится. Сыграла на жалости, сучка.
– Дед!
– Что «дед»?
В тот момент я, наверное, впервые осознала, что передо мной уставший и морально, и физически глубоко пожилой человек. Вымотали его женщины – все четверо: жена, дочь, обе внучки. Ему бы покой, а не младенца орущего вешать на шею.
Но я же и своего хотела повесить! Так в чём разница?
– Я возьму его, – начала я горячечно. – Честно говорю, что справлюсь. Ребёнок не будет тебе досаждать. Николь собирается платить за содержание. Мы снимем квартиру.
– Дурища. Не об этом я, – перебил меня дед. – Платить она будет! Смотри-ка, какая щедрая! Справимся как-нибудь и без её платежей. А колледж? А твоё будущее? Твоё, Эмма – ничьё больше! О своём она, как я понял, озаботилась, а твоя жизнь побоку. Думай головой, девочка. Идёшь на поводу.
– Ну не может она его взять, дед! У неё контракт!
– И ты о контрактах думала, когда рожать собралась?
– Зачем ты так? Больно же.
– Правильно больно. А будет ещё больнее. Когда её контракты закончатся, ты останешься с носом. Без образования, без карьеры и без пацанёнка. Помяни моё слово.
Я заплакала. И вовсе не потому, что поверила деду. Всё же мне казалось, я неплохо знала сестру, и настолько жестокой она быть не смогла бы. Жизнь показала, насколько сильно я тогда ошибалась, но в тот момент у меня перед глазами стояли крохотные ручки, беспорядочно молотящие по одеялу, сморщенный носик с нависшим над ним безбровым лобиком, ровные, ещё не завёрнутые ушки-тряпочки, ротик, то и дело открывающийся, как клювик у птенчика. Если Николь может отдать малыша сейчас, то вряд ли придёт за ним в будущем.
Официальным опекуном Лекса я стала через хитро вылепленные юридические акты. Адвокаты Николь постарались. Квартиру я не сняла, жила так же с дедом в своей комнате. Деньги Николь тратились по минимуму, в основном на няню – остальное клалось в банк на депозит.
Сеймур запретил мне переводиться на заочный, и я познала всю прелесть жизни молодой матери-одиночки – с вечным недосыпом, едой на бегу, одной и той же резинкой в волосах. Только я была не совсем одиночка, и все эти мелочи казались сущей ерундой по сравнению со счастьем, распиравшем меня. Спать, правда, хотелось страшно. Я литрами глушила энергетики, благо, грудное вскармливание Лексу не требовалось, но я многое бы отдала, чтобы было наоборот.
Говорят же о фантомных болях при ампутации конечности? Я испытывала тоже самое, хотя не я рожала этого ребёнка. Но у меня всякий раз набухала грудь, когда, лёжа в моих руках, Лекс энергично сосал бутылочку. Я просыпалась, стоило ему заворочаться в своей кроватке. Волосы вставали дыбом на руках, когда он начинал плакать без повода.
А это послеродовая депрессия. Боже мой, я испытала её в полной мере. Гуляла по улице, мёртвой хваткой вцепившись в коляску, потому что боялась, что кто-нибудь подбежит и вырвет её из рук. Боясь за свою психику, я искала информацию на женских форумах и, узнав, что в подобных страхах вовсе не одинока, в очередной раз убеждалась в правильности своего решения. У меня получалось стать хорошей матерью, и я по праву этим гордилась.
