Текст книги "Immortality (СИ)"

Автор книги: Ирма Грушевицкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)

Часть 10. (NC-21)

Soundtrack – Tainted love by Marilyn Manson 

Меня разбудил гул.

Чёрт, опять эти мусоросборники. Пора законодательно запретить им по воскресеньям выезжать на улицы раньше полудня. Единственный день, когда я могу выспаться вдоволь, а они безостановочно гудят жерновами, запихивая и перемалывая в своей ненасытной утробе мусор из уличных баков.

Чарли везунчик. Его окна выходят во двор, а мои – на улицу. Если бы комната отца не была размером с камеру предварительного заключения, я бы давно с ним махнулась. За комфорт надо платить, и чаще всего дискомфортом.

Потянувшись, я перевернулась на живот, пытаясь нащупать подушку, чтобы накрыть голову. Подушки не было. И матрас подо мной был жестким, в каких-то непонятных буграх. Что за…

Повернувшись на спину, я потянулась. Ладно, чёрт с ними, с мусоросборниками. Пусть гудят. Всё равно я выспалась.

Улыбнувшись этой мысли, я, наконец, открыла глаза.

Понадобилось какое-то время, чтобы понять на что я смотрю. Это определённо не был потолок моей комнаты. Я с удивлением рассматривала схемы из точек, разбегающихся по белой, пористой поверхности. Рисунок выглядел знакомым. Покопавшись в голове, я вспомнила, что видела подобное в помещениях с шумоизоляцией. Кому понадобилось лепить пенопластовые плиты на потолке?

Странно, но мне совершенно не было интересно, где я нахожусь. Я не испытывала ни любопытства, ни тревоги. А она непременно должна быть, ведь я точно была не дома. Но всё, что меня занимало в данную минуту – это чувство неимоверной лёгкости. Будто недавно я пробежала марафон, а потом хорошенечко отдохнула. Ноздри покалывало от тёплого, сладкого аромата, похожего на запах кондитерской или детской присыпки. Или же солнечного света. Да, это определённо был сладкий запах солнечного света, хотя глаза его не наблюдали. Какое приятное добавление к охватившей меня лёгкости и счастью!

Я парила в собственном теле, ощущала каждую клеточку себя. Не помню, чтобы раньше со мной случалось нечто подобное. Это был эмоциональный и физический подъём, при котором сущим кощунством было оставаться в постели. Мне захотелось немедленно заняться чем-то полезным, например, разобрать верхние шкафчики на кухне или вырыть бассейн на заднем дворе. Улыбаясь этой мысли, я с энтузиазмом села в кровати, привычным жестом отбрасывая волосы с лица, и…

… и завизжала, падая со своего ложа, на поверку оказавшимся разломанным чёрным креслом. Оказавшись на полу, я, не переставая кричать, заработала ногами, отползая к ближайшей стене.

Мозг отказывался воспринимать то, на что смотрели мои глаза. Безжалостный свет, льющийся со стен, отражался в каждой детали раскинувшегося передо мной побоища.

Это не был запах солнечного света. Это был запах крови. Тошнотворное зловоние смерти. Повсюду. Будто комнату облили ею из шланга.

Кровь капала с настенных светильников, лужами собиралась в углублениях в полу, где раньше были прикручены кресла. Торнадо неимоверной силы разметал части их по всему помещению, и то, на котором я спала, оказалось единственным уцелевшим. По периметру окружающих меня стен кровавые разводы стекали неровными дорожками. Самая страшная была на центральной стене. Белое поле экрана выглядело так, словно по нему провели кистью с красной краской, широким мазком рисуя однотонную радугу.

Если бы можно было пятиться ещё дальше, я бы попятилась, ломая спиной стену, чтобы скрыться от этого страшного зрелища. Зрение было затуманено, картинка пока не собиралась. Пока я лишь выхватывала её отдельные фрагменты.

Кровь… Слишком много крови для одного помещения. И слишком много разорванной, вывернутой наизнанку плоти.

Её фрагменты были разбросаны по всей комнате. Внутренности, до сих пор сочившиеся влагой, свисали с изломанных кресел. Ближайший ко мне красный бесформенный кусок щерился белыми обломками зубов, выстроенными в ровный ряд. Меня вырвало густым и сладким, когда я поняла, что вижу перед собой часть человеческих рёбер.

Вытерев тыльной стороной руки рот, я уставилась на тёмный след, оставшийся на бледной коже. Ужас сковал меня: кровь, снова кровь… Из меня только что вышел галлон чьей-то крови.

Я пила кровь. Человеческую кровь.

Я закричала, но теперь уже не от страха, а от отчаянья. То, чего я так боялась и от чего бежала, произошло. Я растерзала четырёх человек. Я питалась от них.

Гул, разбудивший меня, издавали не мусоросборники. Он был в моей голове. Я чувствовала пульсацию, с которой он отдавался во всём теле. Я чувствовала биение своего сердца. Катализатором колоссальной энергии, бушующей внутри меня, стала человеческая кровь. Подгоняемая ядом, она ревела во мне, разрастаясь, и в какой-то момент я поняла, что не выдержу этого, внутренности не справятся, отравленные энергетическим ядом. Я содрогнулась, и меня снова вырвало.

Так повторялось ещё несколько раз. Между приступами, я пыталась вспомнить, что произошло, но в памяти всплывали лишь звуки. Мне казалось, я слышу крики, слышу, как они обрываются. Слышу хруст ломающихся костей и неаппетитный чавкающий звук рвущейся плоти. Единственная картинка, всплывающая в памяти – чьи-то огромные, полные ужаса голубые глаза, и открытый в безмолвном крике рот. Кто был этот человек – я не помнила.

Агония продолжалась долго. Я не могла двинуться с места. Через какое-то время, когда я перестала ощущать внутреннюю пульсацию, а тело больше не содрогалось от рвотных позывов, я попыталась встать на ноги. Подошвы кроссовок скользили по мокрому полу, но, цепляясь за стену, мне кое-как удалось подняться. Это было чертовски сложно, но сделать первый шаг оказалось ещё сложнее. Опираясь на стену, я двинулась вдоль неё, пробираясь к тёмному провалу выхода. Я запретила себе смотреть по сторонам, сфокусировавшись на чёрном прямоугольном пятне. Ноги то и дело обо что-то спотыкались, но чем бы это ни было, я либо переступала, либо отпихивала от себя препятствия.

Лишь оказавшись в коридоре, почувствовав на лице дуновение свежего воздуха, я поняла, что, с того момента, как с моих губ сорвался первый крик, я не дышала. Потому что в ту же секунду, как я сделала первый вдох, внутри меня взорвалась граната. Рот наполнился ядом, перед глазами поплыли красный круги, а ноги сами повернули назад, желая вернуться туда, откуда шел самый божественный запах в мире. Это была смесь самых вкусных ароматов – терпкая, сладкая, волнующая. Шоколад, арахисовое масло, карамель, хорошо прожаренный бекон, стейк на гриле по-аризонски, карри, рисовая лапша с овощами и вся фабрика Вилли Вонки – всё, что я когда-то любила, будучи человеком.

Последним усилием воли я остановила себя, вцепившись руками в дверной косяк. Я почувствовала, как древесина податливо расходится под моими скрюченными пальцами. Я хотела, чтобы она была крепче, как стальной штырь, врытый в землю, за который можно уцепиться во время торнадо.

Моим штырём стало обезглавленное тело, лежащее посередине прохода. И вместо того, чтобы влететь в комнату и вылакать всю оставшуюся в ней кровь, я развернулась на пятках и, зажав нос и рот руками, бросилась прочь.

~*~*~*~*~*~*~*~

Снаружи было утро. Ранее утро. Солнечное, яркое, приветливое – такая редкость в Сиэтле. Инстинкты работали исправно. Я сосредоточилась, чтобы натянуть на себя щит.

Ничего не произошло.

Ничего!

Я не чувствовала знакомого покалывания в кончиках пальцев, не видела лёгкую вибрацию в воздухе, когда оказывалась под ним. Ничего этого не было. Я стояла на залитом солнцем пространстве, сияя брильянтовой крошкой. Залитой кровью брильянтовой крошкой.

Чёртов ангел преисподней из низкопробного ужастика.

Я была сыта. Впервые за почти девяносто лет жизни вампиром я была до тошноты сыта и мой щит не работал.

Оставалось только бежать. Скорость и человечески несовершенное зрение были моими союзниками. Ноги несли меня прочь из города вдоль просыпающихся улиц и уже запруженных машинами магистралей. Вспышка красного света в зеркале заднего вида – надеюсь, именно этим я стала для большинства водителей.

Я бежала и бежала, не разбирая направления. Куда, зачем, где будет моя остановка – ничего этого не было в голове. Ничего там не было. Пустота и шум ветра.

Лес, горы, вода, асфальтовые дороги – всё слилось в одно…

И лишь почувствовав близкий запах океана, я поняла, куда несло меня моё мёртвое сердце. Я бежала домой. Нашкодивший столетний подросток бежал домой.

Только дома уже не было. Некому было встретить меня, отругать, поставить в угол или посадить под домашний арест до конца моих дней. Не было ничего и никого. И я уже не должна была быть.

Да меня уже и нет.

Это не я бегу. Не я дышу. Не я не дышу. Это не моё сердце не бьётся. Меня нет для мира. Я лишь тень того, что когда-то было человеком. И как бы я ни притворялась, как бы ни обманывала себя, как бы ни цеплялась рассуждения о возможности цивилизованного существования моего вида, произошедшее сегодня перечеркнуло всё. Я была зверем, страшнее всякого зверя. У меня не было никакого права топтать эту землю. Если бы можно было уничтожить саму себя немедленно, я, не задумываясь, сделала бы это. Какая жалость, что вампиры не сгорают на солнце, как показывают в фильмах. С каким наслаждением я бы сейчас горела.

Кто-то же должен знать, как убить мне подобных.

Кто-то должен знать.

Кто-то.

~*~*~*~*~*~*~*~

Он стоял на пороге дома. Именно такой, каким я его и запомнила.

Он ждал меня. Он знал, что я иду, и мне было неважно, откуда он это знал.

Он подхватил меня, когда, падая перед ним на колени, я выдохнула: « Помоги…»

Кажется, он звал меня по имени, но сил ответить у меня уже не было.

Часть 11

Soundtrack Uninvited by Alanis Morissette

Во всём можно найти что-то хорошее. Как, впрочем, и плохое.

Вторая истина, усвоенная мною за долгие годы – всё познаётся в сравнении.

Но есть кое-что ещё, и это я поняла гораздо позже: при бесконечном богатстве выбора чёрного и белого, миром правят все оттенки серого.

Время меняет приоритеты, и чем старше я становилась, верней будет сказать – чем дольше я жила, – тем отчётливее ощущала, что блаженны те, кто довольствуется малым. Малыш на качелях счастлив так же, как и мать его качающая. Как и старик, что каждую среду сидит на лавочке в парке и наблюдает за ними. Он приходит сюда кормить голубей и этим так же счастлив. А после парка он зайдёт в свою любимую кондитерскую, купит внукам пирожные и будет думать об их счастливых рожицах, когда позволит съесть их до ужина. И двое мальчишек, за обе щёки уплетающие лакомство, будут счастливо жмуриться, думая, как повезло им с дедушкой.

Вот так просто.

Счастье повсюду, надо только уметь его разглядеть.

В бессмертие тоже есть своё счастье. Правда, убедить себя в этом зачастую бывает сложно. Но мне удавалось.

Я никогда не умру, я знаю всё об этом мире – это ли не счастье!

Нет ничего, что я бы не попробовала – кроме еды, разумеется, – и не осталось ни одного места на земле, где я бы ни побывала. Я могу спуститься в Марианскую впадину или подняться на Эверест. Могу даже в космос полететь при желании. Меня с лёгкостью можно отправить на Марс, и я буду разгуливать там без скафандра, своим сиянием выводя из строя дорогостоящую оптику НАСА.

Я могу получить степень доктора по всем фундаментальным и не очень наукам. Могу прочесть все книги, посмотреть все фильмы. Со своим даром невидимости я могу круглыми сутками валяться на диване в Овальном кабинете или наблюдать, как пьёт свой утренний кофе самая актуальная на сегодняшний день кинозвезда. Да я могу даже лечь с этой кинозвездой в одну постель – она, звезда, это вряд ли заметит…

Но время идёт, и я понимаю, что мне нет дела ни до какой звезды. Что в Марианской впадине совершенно нечего делать. Как и на Эвересте. Что я знаю всё об этом мире, и в последнее время он всё реже и реже меня удивляет.

А ещё я никогда не умру.

Бессмертные так же подвержены депрессиям, как и люди. Как и животные. Как и растения. Может, хоть это делает нас чуточку ближе к живым?

В такие моменты я думала о том, что потеряла, обретя дар бессмертия. Что бы я хотела вернуть, если бы смогла? Игра во «что бы, если» занимала меня в первое время, но после я поняла, что все «если» в моей жизни предрешены. И, тем не менее…

Невыносимо бодрствование. Невыносимо одиночество. Невыносимо, что мама не проведёт щёткой по моим спутанным волосам.

Я бы отдала всё за час сна. За то, чтобы потом кому-нибудь рассказать об этом. За то, чтобы этим кем-то оказалась мама. Или папа. Кто-нибудь. Кто угодно.

Поджав ноги к груди, я лежала на диване. Тёплый шотландский плед был необязателен, но уютен. Голова покоилась на мягкой подушке. Щётки в моих волосах не было, но были лёгкие пальцы, тихонечко их перебирающие. Под такие движения здорово засыпать. Мне было хорошо. Мне было уютно. Я была дома. Впервые за долгое время я не была одинокой и ловила каждую крупицу этих счастливых моментов. Незаслуженных.

Они знали, что это не продлится долго. Они были настолько настоящими, что не задали мне ни единого вопроса. Настолько понимающими, что моментально ответили на мой:

– Элис?...

– Да.

Ничего больше знать было не нужно. Нужно ли это было им – не знаю.

Я не могла до конца сказать, насколько сильно их взволновало моё появление, впрочем, как и моё существование в целом. Они оказались рядом, когда я в них нуждалась. Они ждали меня. Приняли. Не оттолкнули. Всё это было гораздо больше того, на что я могла рассчитывать.

Я пришла в себя там же на пороге дома, лишь на секунду провалившись в небытие. Доктор Каллен держал меня в руках и всё время звал меня по имени:

– Белла, Белла. О господи, девочка!

– Дай мне на неё посмотреть, – услышала я женский голос. Смутно знакомый.  – Это она, да? Это действительно она?

Потом этот голос охнул, и вторая пара рук обвилась вкруг моих плеч, ещё больше прижимая к Карлайлу. Я оказалась внутри двух тёплых тел – давно забытое ощущение.

Сон, одиночество, мама и слёзы. Как бы я хотела сейчас заплакать. Но всё, на что было способно моё тело, это мелко трястись.

– Давай зайдём в дом. Она вся дрожит.

Вторая пара рук отпустила меня, и спине стало жутко холодно. Дрожь стала сильнее.

– Мы пугаем её?

– Не знаю, Эсми.

Я почувствовала, как меня берут на руки м вносят в дом. С этой минуты моя жизнь сузилась до размеров белоснежного кожаного дивана.

Несколько раз сквозь прикрытые веки я отмечала, как включается и выключается свет. Это так же было не обязательным, как и плед, но именно подобные события придавали всему смысл. Именно эти вещи держали меня, не давая окончательно сойти с ума, и именно за этим я пришла сюда. Помощь, которую я попросила у доктора Каллена, была получена. Хотя, большую часть времени я не могла её по достоинству оценить.

– Ты думаешь, она и вправду спит?

– Не знаю. Природа того, что с ней происходит, мне непонятна. Больше похоже на транс, хотя я никогда раньше не слышал, чтобы нашему виду было доступно это состояние.

– Ты видел её глаза?

– …

– Всё это время, Карлайл, всё это время! Так долго!

– Я не могу думать об этом, милая. У меня просто не укладывается в голове.

– Но если Элис знала, то как же…

– Не будем делать скоропалительных выводов.

– Ты не думаешь, что мы должны сообщить на Аляску.

– Я… Я не знаю.

Я слышала этот разговор, как и другие, редкие, проходящие между Карлайлом и Эсми. Все они в большинстве своём состояли из вопросов, ответы на которых Каллены искали вместе. И чем дольше они не находились, тем более неуверенными и растерянными становились их голоса. С минуты на минуту я боялась услышать в них панику. Это убивало.

Я понимала, что пришло время «всплывать». Что у меня нет права и дальше злоупотреблять их добротой, лёжа на их диване, принимая их заботу.

– Я забыла, какой крошечной она была.

– Не представляю, как она выжила.

– Как ты думаешь, когда это случилось?

– Мне кажется, вскоре после нашего отъезда. Она не сильно изменилась с того времени.

– Что будет с Эдвардом, когда он узнает?

– Он не узнает.

В воздухе повисло напряжение, когда два вампира замерли, услышав мой голос.

Опустив с дивана две стофунтовые гири, в которые превратились мои ноги, я медленно приподняла голову и попыталась сесть. Со второй попытки и с помощью рук Эсми мне, наконец, это удалось.

– Детка…

Я боялась смотреть им в глаза. Не хотела видеть осуждение. Я знала, как все вампиры, Каллены мастерски владеют собой. Но даже мгновения будет достаточно, чтобы окончательно меня раздавить. Невозможно не осуждать то, что я сделала.

Я сама себя осуждала. Я сама себя боялась. Нет, я была от себя в ужасе!

Едва подумав об этом, я снова начала дрожать. Я чувствовала себя демоном, по ошибке заброшенным в райские кущи Я боялась запятнать их собой. Я уже это сделала в буквальном смысле. Моя одежда и кроссовки до сих пор была в крови. Засохшие бурые разводы красовались на руках, под ногтями – чёрные траурные окантовки. Надо было принять душ, но тёплый душ из самых добрых эмоций, который лился на меня в этой комнате, был намного важнее.

Пришла пора попросить полотенце.

– Я испортила вам диван. Простите.

– Белла…

Это была Эсми. Сколько взволнованности в голосе.

– Простите меня. Я не должна была приходить.

– Не говори так, милая. Не сказать, как мы рады тебя видеть.

Тонкая белая рука легла на моё колено. На фоне грязных, заскорузлых джинсов она смотрелась неуместно. Я быстро отвела глаза, не желая даже взглядом оскорблять её хозяйку.

– Здесь ты всегда дома, – тихо проговорил Карлайл. Всё это время он ни на минуту не покидал комнаты, как и его жена. И я так же взглядом избегала его.

Я всё ещё смотрела на свои кроссовки, когда в поле зрения показались мягкие домашние туфли доктора Каллена. Он опустился на диван, и я снова оказалась между ним и Эсми.

Из дальних уголков памяти неожиданно сплыло воспоминание о том, как я первые прикоснулась к Эдварду. Каким холодным он мне показался в самом начале, и как сильно я любила этот холод после. Его кожа была тверда, но ледяные пальцы казались нежными и лёгкими. Я не могла вспомнить ничего более ласкового, когда он кончиками проводил ими по моей щеке.

Рука Карлайла осторожно дотронулась до моей ладони и слегка её сжала.

– Ты дома, Белла.

Тепло.

Значит, вот так я буду ощущать Эдварда, когда он в следующий раз до меня дотронется. Я качнулась вперёд, отгоняя от себя яркую картинку того, что никогда не произойдёт.

– Мы просим тебя остаться.

– Я не могу.

– Хотя бы ненадолго. Мы не будем ни о чём спрашивать, просто побудь с нами какое-то время.

Голос доктора Каллена звучал мягко, но убедительно. Пока он говорил, Эсми гладила меня по ноге. Я знала, что если взгляну на них, то не смогу сказать нет. Поэтому трусливо пялилась на свои кроссовки.

Я чувствовала себя безумно уставшей. Бурлящей энергии, что выплёскивалась из меня несколько дней назад, уже не было. Эмоциональный и физический подъём сменился апатией. Мой организм переживал ломку. Я знала, что дало мне такую силу, и всей душой сопротивлялась желанию снова напитать её.

Я не могла уйти. Риск, что при встрече с человеком я не сумею себя сдержать, был огромен. Я понимала это так же отчётливо, как и то, что не знаю механизма, позволяющего этого риска избежать.

Как это работает? С того момента, как кровавая капля оказалась у меня на губах и до своего пробуждения в залитой кровью комнате я не помнила ничего. Обрывочные воспоминания, набор образов и звуков крутились голове, но единой картинки так и не сложилось. Во что я превратилась? Был ли хотя бы мизерный шанс у моих жертв спастись? Неужели те, кто пьёт человеческую кровь, каждый раз испытывают подобное затмение? И эта ломка после того, как прошло чувство насыщения – я бы могла назвать её похмельем, если бы мне довелось испытать его при жизни. Но даже без этого мне казалось, что похмелье – неподходящее слово. Скорее, так чувствуют себя наркотически зависимые. Я понимала, что кровь – это тот же героин, и чем больше ты её получаешь, тем труднее становится терпеть ограничение. Добыча дозы – главная цель. Моя доза – человеческая жизнь, и в случае её превышения возникал риск обнаружения себя. Трудно оставлять после себя горы обескровленных трупов и сохранять тайну существования вида.

Значит, есть какие-то другие способы самоконтроля. Но будут ли они для меня доступны?

Я понимала, что пути назад нет. Единожды сорвавшись, всю свою вечность я буду помнить эти долгие часы, когда в моём организме гуляла человеческая кровь. И если глаза со временем вновь приобретут золотистый цвет, вряд ли в него окрасится то, что осталось во мне от души. И вряд ли отсутствие осуждения в глазах Калленов поможет в будущем с этим справиться.

Я подняла голову и встретилась взглядом с внимательными глазами Карлайла.

– Я незваной пришла в ваш дом, доктор Каллен. Вы можете спрашивать меня обо всём, что считаете нужным.

– Хорошо, – кивнул он.

– Вы немедленно укажите мне на дверь, если моё пребывание здесь станет неуместным или небезопасным для вас.

– Белла….

Я повернулась к Эсми. Она смотрела с такой любовью и нежностью, что мне понадобились все силы, чтобы удержаться и не броситься в её материнские объятья. Лишь боязнь испугать меня ещё больше не позволяла ей самой сделать это.

– Я прошу вас о честности. Я убила четырёх людей, миссис Каллен.

Лёгкая тень скользнула по её мягким чертам лица, и я знала, что это не из-за моего страшного признания. Мне необходима была дистанция, и я не собиралась льстить себя надеждой, что она не нужна им.

– Я питалась от них, на мне до сих пор их кровь. Люди вряд ли способны разобраться в произошедшем, но есть и другие силы. Я не хочу ставить под угрозу вашу семью.

Сознательное дистанцирование было выходом. Я дала себе обещание, что уйду сразу, как почувствую в себе силы. А также поклялась, что не задам ни единого вопроса о других членах семьи. Скорей всего, в глазах Калленов это будет выглядеть невежливо, но для меня так будет легче. Для той меня, что вскорости покинет этот дом и никогда больше не переступит его порог.

– Мы обещаем, что будем честны с тобой, Белла, – сказал Карлайл.

– Спасибо.

– Если тебе что-нибудь нужно… – заговорила Эсми.

– Я бы хотела принять душ.

– Да-да, конечно. – Слишком поспешно для человека, но недостаточно быстро для вампира Эсми с улыбкой вскочила с дивана. Как хозяйка дома, она была рада занять себя знакомыми хлопотами. – Я подберу тебе что-нибудь из одежды.

– Спасибо, – пробормотала я. Надо бы улыбнуться в ответ, но не стоило делать того, что могло дать всем нам неоправданную надежду.

Предложив руку, Карлайл помог мне встать с дивана. Я снова вежливо поблагодарила его. Он поддерживал меня до лестницы, и там, пока я с черепашьей скоростью переставляла ноги, ни на секунду не выпускал из рук.

– Эсми приготовила тебе одну из гостевых комнат.

– Не стоило. Я не хочу вас ничем обременять

Внезапно он остановился и, положив рук на плечи, повернул меня к себе. В его золотистых глазах я увидела горечь и тоску, природа которых была непонятна.

– Я понимаю, что не имею никакого права о чём-либо тебя просить, но… – Голос Карлайла прервался. Повернув голову в том направлении, откуда слышался шум воды, он замер, прислушиваясь. – Это очень нужно Эсми. Она так давно ни о ком не заботилась.

Тонкие морщинки прорезали идеальный лоб. Внезапно я увидела все долгие годы, что он прожил на этом свете. Карлайл выглядел уставшим и… старым? Мне вдруг стало очень и очень страшно. Так страшно, что я почувствовала, как похолодела спина.

– Что вы хотите этим сказать, доктор Каллен?

Он вернулся глазами ко мне, и я отшатнулась от боли, что их затопила.

– Мы остались одни, Белла. Нашей семьи больше не существует.