Текст книги "Когда Шива уснёт (СИ)"

Автор книги: Ирина Валерина

– Фаэр… Понимаешь, я же знал, что… – Аш-Шер активно жестикулировал, стараясь компенсировать нехватку слов. – Что они… ну… ненастоящие.

Кир, не сводя с него взгляда, отрицательно покачал головой, и Аш-Шер сдался. Плечи его поникли, он снова заговорил – тихо, медленно, взвешивая каждое слово:

– Ладно. Ты прав. Какая разница, из плоти они были или из электронных сигналов. Они – были. Жили. Любили. Рожали детей. Давали имена им и своему миру. Я убил целую планету. Я её разрушил. Причём при тебе. Почему? – Он поднял голову и посмотрел на сына в упор. – Потому что я тебя хотел разрушить! Так сильно боялся за тебя, что готов был сломать собственноручно!

– Верю. – Кир смотрел на него не моргая. – Верю. Но это ещё не всё.

Аш шумно выдохнул:

– Да! Мне нравилось ломать! Я хотел этого! Получи свою правду! Доволен? После того, как мне перепахали мозги вдоль и поперёк, порой бывало настолько хреново, что я с трудом сдерживался, чтобы не ударить Шав или тебя! Знаю наверняка: если бы только ударил, хоть раз, то бил бы, пока не убил! И когда такое накатывало, я сгонял злость в… «винограднике»! И… и я не хотел, чтобы тебя сделали таким же!

Аша била крупная дрожь. После секундного колебания Кир положил руку на его плечо.

– Успокойся, я тебя не осуждаю. Я… понимаю. Защищая меня, из двух зол ты выбирал меньшее.

Аш-Шер благодарно качнул головой, через силу выдавливая из себя слова:

– Д-да! Примерно так…

После тяжёлого разговора оба долго молчали, бездумно вглядываясь в потемневшее небо. Потом Аш откашлялся, прочищая горло, и спросил:

– Где мы сейчас? Я так и не понял, куда ведёт твой портал, ты мастерски научился провешивать, никаких зацепок…

Кир польщённо усмехнулся – слова отца звучали как похвала.

– Да на Ребеле. Далеко от Зимара не рискнул уводить. Я наскоро иллюзию создал – какая «картинка» первой в голову пришла, такую и воплотил.

– Ишь ты… – Аш обвёл наведённый морок восхищённым взглядом и выдохнул: – Мои гены проснулись, не иначе!

Кир расхохотался:

– Ну, пусть твои! Хотя и… мамины не хуже.

– Лучше! – горячо проговорил Аш, – лучше! Она была потрясающей женщиной.

– Ты мог её спасти?

Аш сердито сверкнул глазами:

– Глупый вопрос. Если б мог, то спас бы. Кругом моя вина. Нельзя её было на Зимар тянуть. Но для влюблённого мужчины не существует ничего невозможного – доводов рассудка тем более.

– Ты жалеешь, что вышло… так?

– Не знаю. О себе, о психокоррекции – не жалею. И сейчас любую цену заплатил бы, чтобы просто её увидеть. Но Эви всё равно заплатила несравнимо больше, за всех нас заплатила, понимаешь? И здесь, и там, на Земле, заплатила. А я не защитил её, не закрыл от мира. – Голос Аша звучал спокойно, но по щекам катились медленные слёзы. Кир, заметив это, отвернулся – потрясённый, взволнованный. Он заговорил, стараясь не выдать свои эмоции:

– Мне почему-то кажется, что… мама не позволила бы тебе решать за неё. Она могла остаться на Земле только в одном случае – если бы разлюбила тебя.

– Думаешь?

– Уверен. Она любила тебя.

Аш-Шер грустно улыбнулся.

– Любила, верно. И тебя любила – больше жизни любила тебя, сын.

Кир медленно раскрыл пальцы. На ладони расцветал бутон золотистого огня. В свете его – маленьком, неровном – тени с лица Аша сошли, и оно выглядело открытым и беззащитным.

– А… Шав? Её ты тоже любишь?

Аш ответил не раздумывая:

– Люблю. Эви – моё счастливое прошлое. Она бесконечно дорога мне, но я ничего не могу изменить. Шав дала мне настоящее. И… надеюсь, что и будущее моё будет связано с ней.

Кир подбросил на ладони огонёк. Он рассыпался на искры, которые взвились в воздух и обратились в птиц.

– Я тоже на это надеюсь. О новых детишках не думали, кстати?

Поймав смеющийся взгляд сына, Аш-Шер усмехнулся.

– Думали, конечно. Но пока не время. Сейчас на Зимаре будет жарко, сам понимаешь. Ломка многовекового уклада без жертв и потрясений не обойдётся. До проекта «Объединение» руки не сразу дойдут.

– Кстати, раз уж зашёл разговор – обрати внимание на Орса. Он отлично владеет ситуацией, я за ним весь вчерашний день наблюдал. В нём ни пустот, ни тёмных пятен нет. Цельный, принципиальный. Он справится.

Аш согласно кивнул:

– Да, временное правительство нужно сформировать в ближайшие часы. Орс будет представлять интересы элоков, так?

– Именно! – с энтузиазмом воскликнул Кир. – А ты – элиты. Ну, и Шав в стороне не останется, будет представлять интересы галм. Их нужно выводить из тени без промедления. Самое время ломать закосневшие традиции. Пока Совет пребывает в прострации, а сами элоимы – в шоке, можно многое переиначить и обойтись при этом малой кровью.

– Ну что ж, всё разумно распределил. Но кое-что существенное упустил. Чем займёшься ты?

Кир ответил не сразу. Аш, ощущая иррациональную тревогу, не торопил его.

– Мне нельзя оставаться. После инициации я представляю собой серьёзную опасность для реальности Зимара. Любое моё вмешательство способно обрушить существующий порядок вещей. Я беспрепятственно, без ограничений оперирую в системе Эл Хима, но не знаю и вряд ли гипотетическим путём смогу узнать, какое из моих действий запустит необратимый процесс, в результате которого, не справившись с энергоёмкостью запроса, схлопнется сама реальность нашего мира. А жить как обычный элоим… Мне просто-напросто не дадут. От меня теперь ждут чуда. Хорошего, плохого – не суть. Мне позволят быть любым богом. Поэтому я ухожу.

Он посмотрел на отца в упор. Во взгляде его странным образом сочетались отстранённость и решимость.

Аш ощутил, как перехватывает горло. Отвернулся в сторону, закашлялся, помолчал немного.

– Возвращаться будешь? – Голос его звучал глухо.

– По возможности. – Кир тоже говорил куда-то в сторону.

Они сидели на гальке, соприкасаясь боками и невольно обмениваясь теплом.

– Но ты же не только поэтому ушёл из подполья?

Шумно выдохнув, Кир вытянул затёкшую ногу и покачал по песку босой ступнёй.

– Не только… Понял кое-что.

– Что именно?

Кир поднял руку, ткнул пальцем в край зависшего светила, и оно незамедлительно ухнуло в воду, не произведя при этом ни малейшего шума. Следом на мир мягко свалилась тьма. Голос его в темноте звучал приглушённо, как будто шёл к слушателю на ощупь:

– Бог должен оставаться идеей, вот что. Крайне желательно – абстрактной. Иначе люди быстро превращаются в перчаточных кукол и ждут, когда ты наполнишь их силой, смыслом, откроешь глаза, задашь направление, расставишь на игровой доске, озвучишь правила, придумаешь им, шед побери, саму жизнь и проживёшь её за них! Я уже «поводил» некоторых: Тан-Дарка, Слак-Поца. Безымянных этих в Совете, которых спать уложил. Больше не хочу. Неправильно это. Какой бы ни был человек – гнилой, дурной, но у каждого свой путь и свой выбор. И ответственность за выбор – тоже своя. Ни отнять, ни прибавить. – Он замахнулся и забросил в дремотное море плоский камешек. Тот упал без всплеска. – Знаешь, лучшее, что Эл Хим сделал для нас, так это ушёл. Мы перестали быть вечными детьми бога, узнали смерть – и только она откроет нам глаза на жизнь.

Аш пару секунд прислушивался к себе, после задумчиво кивнул, выражая согласие. На некоторое время воцарилась тишина. На тёмном бархате неба, как будто одновременно проснувшись, разом вспыхнули далёкие и близкие звёзды, возвращая маленькому миру призрачный свет.

Поёжившись от ночной свежести, Аш спросил:

– И что ты дальше будешь делать?

– Жить буду. Для начала – вернусь туда, где меня обещали ждать. – Кир улыбнулся – застенчиво, уголками губ. – Посмотрим, что из этого выйдет. Если и вправду ждёт, то что-то хорошее должно получиться, как думаешь, пап?

Аш-Шер замер, боясь неловким движением или словом спугнуть невероятное, нежданное слово. Потом осторожно обнял сына за плечи и привлёк к себе.

– Если ждёт – непременно должно получится. Когда нас ждут женщины, мы открываем себя и дорогу.

Наведённый Киром морок медленно таял. Никогда не существовавшее здесь «море» «втягивалось» в поверхность Ребела, как вода в сухую губку, открывая каменистое безжизненное дно.

Ограждённые от стылого мрака безвоздушного пространства прозрачной плёнкой силового поля, они сидели и смотрели, как восходит ярко освещённый Зимар. Благодаря тому, что Ребел находился в перигее, можно было разглядеть в подробностях даже Минакию. Кир указательным пальцем обвёл по контуру родной остров, после чего осторожно сжал кулак.

Над Эл-Малхутом рассеивались снежные тучи. Разгорался новый день.

Эпилог

 
…я здесь я нигде я мир я никто
я жду в междужизни как прочие люди
в свой срок всё вернётся и свет золотой
вновь скажет да будет…
 

Сначала был Свет. Всё было светом. В свете не было ничего.

Парение продолжалось бесконечно долго – секунду или вечность. Какая разница? Невозможно объять свет и счесть блаженство.

Потом пришли звуки. Поначалу они звали, вкрадчивым шёпотом змеились в блаженный покой, тревожили туман неведения, но свет поглощал их, растворял в себе без остатка, и продолжался, продолжался, длился, и так было всегда…

Но звуки не сдались – вернулись полными ярой силы, звонкими, зычными, язвящими наотмашь, не знающими жалости. «Дж-ж-ж, дж-ж-ж, ж-ж-з-з-з…», – ввинчивались они в сияющий кокон, ища червоточинку, микроскопический ход, вход. И там, где не было ничего, стало тесно. И туман дрогнул. И тот, кто был в коконе, очнулся.

«Я… есть. Я есть… зачем? Есть… кто? Кто… я? Зачем я здесь?».

– Ты есть, – согласился голос, который был везде. – Ты есть и будешь всегда.

– Кто ты? Кто я?

– Я – Свет. И ты – Свет. А остальное скоро вспомнишь.

– Зачем – свет? Зачем – я?

– Свет ни за чем. Свет есть и будет всегда. – В голосе явственно слышалась усмешка. – Ну, просыпайся уже, соня, хватит детские вопросы задавать в несчётно какой раз!

И она вздрогнула и проснулась.

А Свет рассмеялся и сказал, что это хорошо. И она согласилась: наверное.

Но потом пришли воспоминания, и стало плохо. Страшно… Больно!

– За-чем… – утрачивая опору, шёпотом закричала она. – Я не спрашиваю, за что ты меня сейчас отверг, я хочу знать, зачем ты меня принял?

Свет вздохнул – впрочем, без особого печали.

– Опять двадцать пять. Никогда, мой свет, не бывать такому, чтобы океан отверг свою каплю. Просто пришло время. Оно пришло за тобой. Вот и иди с ним. Стань тропическим ливнем. Или волглым туманом. Стань бурной рекой. Морем жизни. Стань кем хочешь. Будь кем пожелаешь. А потом возвращайся и приноси всё, что сумеешь забрать с собой. А я подожду. Я умею ждать.

Она не хотела уходить, но время уже сгущалось вокруг, подгоняло, тикало забытым пульсом крови в сосудах тела. …Какого ещё тела? Которого из них, бессчётных? Никакого тела давно нет!

– Сейчас нет. Чуть позже – будет. А память всё сохраняет. Выбери любой из предыдущих обликов. Или придумай новый – какая разница, это всего лишь одежда.

Голос звучал приглушённее, как будто Свет уже отдалялся.

– Но как я пойму, куда мне нужно? – в отчаянии закричала она.

– Уф-ф… И вот так каждый раз! Тебя притянет нить, беспамятная моя. Иди же. Тебя встретят. И-ди.

– Не хочу. Мне холодно… – она чувствовала неприятную вибрацию, которая вытягивала её из блаженного слияния со Светом, заставляла уплотняться, съёживаться, принимать неудобную, давно утраченную форму.

– Но это твой выбор. Никто не просыпается раньше положенного срока.

– Постой… – она дрожала всё сильнее, по едва заметным тонким нитям, отходящим от её новой формы, то и дело пробегали яркие искры – пробегали и терялись в свете. – Зачем мне туда?

– Чтобы длить Свет. Пока я был один, я был в себе. И только. А теперь я – в тебе. В вас.

– А зачем тебе… мы?

Она не представляла, что скрывается за этим «мы», но ощущала, что оно много больше неё.

– Чтобы пробовать новое. Чтобы открывать – с вами, через вас и поэтому каждый раз заново. Вы научили меня любви. Я знаю её, всегда знал, я был и остаюсь ею – но именно вы показали мне нити, из которых плетётся её богатый узор. Вы открыли для меня ненависть. Вы дали мне чувственность. Открыли горькую правду страдания. Лишили меня бесстрастия и сделали сложным. И теперь я меняюсь – вместе с вами, с каждым из вас. Я становлюсь… кем-то новым. Хм… Расту?

Свет замолчал и молчал так долго, что она уже не ждала продолжения. Но он снова зазвучал в ней.

– Знаешь что? Расскажи им обо всём, если захочешь. Да, в самом деле расскажи всё, как есть. Давно не шутили. А теперь иди. Твоё время ускоряется.

Нити, удерживающие её в поле Света, лопнули, брызнув ослепительными искрами в местах разрывов. Она мгновенно сместилась в иное, тёмное пространство, но пролетела его так быстро, что не успела осознать. Потом она прошила полосу густого тумана, который не содержал в себе ничего кроме тоски, и уже на излёте, на выходе из него в безразличный космический холод вспомнила, что и тьма, и туман уже были – тогда, прежде Света, сразу после… после последней… смерти? …А сейчас, выходит, в жизнь?..

Космос подавлял. Он, как всегда, был бесконечен. Безличен. Какая из мириадов звёзд – её? Куда стремиться? Кого или что искать? Вселенское одиночество медленно кружило возле неё холодной гадиной, свивало кольца безнадёжности, шептало скользкое «никто никому никогда ничего не…». Она закрылась, ушла в себя, прячась, пытаясь сохраниться, найти силу. Внутри шевельнулось тёплое, маленькое, самое главное. Живое…

Тогда она позвала его – так громко, как только смогла. И одна звезда, одна из бессчётных множеств отозвалась, привлекла, притянула. И приняла в себя, и едва не сделала собой.

С трудом удерживаясь на грани осознания, она прошла зернистую фотосферу и вырвалась, ускорилась и, обгоняя своё взъярённое время, полетела – туда, куда вело живое. Туда, где он. Туда, где помнят.

…Он помнил, как понесло машину, и мерно пыхтевший по встречке автовоз внезапно выскочил прямо перед корпусом его Вольво. Всё сошлось воедино: очередная попытка сбежать от самого себя, от раздирающей душу тоски; произвольно выбранное направление – только бы подальше от города, где нет её, но от горьких воспоминаний не продохнуть; первый день декабря, ознаменовавшийся ледяным дождём накануне; шальная скорость и левое переднее колесо, которое пошло «на выстрел». Он ещё помнил, как пара секунд до столкновения растянулась в бесконечное ожидание, помнил сильный удар, после которого медленно, словно при съёмке рапидом, раскрылась уже ничего не способная изменить «подушка» безопасности, помнил, как с размаху упал лицом в неё: холодную, воняющую какой-то химией, – и сразу же забыл, как дышать. И ещё помнил своё удивление от того, что после удара не было звука. Потом нахлынуло, смешалось: и рёв сигналов других машин, и стылый скрежет металла, и грохот крови в висках, и режущий вой – вытягивающий, выматывающий, уводящий за пределы… А после вспыхнул свет, и всё стало таким, как должно.

Уже потом, почти не помня себя, он зачем-то помнил переход, целую вечность помнил, а вот её лицо – забыл…

Когда он осознал себя, свет удалялся от него, уходил, исчезал в бесконечном мраке, и от этого стало так плохо, что хотелось вывернуться наизнанку. Он чувствовал, что где-то рядом есть настоящий, большой Свет, в котором никогда не бывает плохо, но именно этот – маленький, безудержно стремящийся куда-то, – очень важен для него. А это значит, нужно делать выбор.

И он принял решение.

Она ничего не знала, но никакое знание не остановило бы её сейчас. У неё была цель, и был зов: уже явственно звучащий, влекущий к себе, плавно нарастающий гул, изредка перемежаемый медленно гаснущими вибрациями. Чуть позже и он услышал его, и кажется, понял, что это означает, и поначалу устрашился, поскольку не хотел. Но продолжил лететь – ведь туда стремилась она, и это было единственным, что имело значение.

Гул уже занял всё пространство, он сам стал пространством, разделился на некое подобие сети, тонкие нити которой, подобно струнам, пульсировали в такт непрерывному звучанию. Вибрация возникала всё чаще, и при каждом её проявлении некоторые нити натягивались сильнее остальных. Мгновенно определив нужную, она полетела вдоль выбранной струны. Он последовал за ней, уже не стремясь догнать, но и не упуская из виду. Странное спокойствие снизошло на него. Вступала в силу предопределённость.

Когда нить внезапно раздвоилась, он нисколько не удивился. Дальше они шли каждый своей дорогой, параллельно друг другу, но цель пути по-прежнему оставалась общей.

Их струны одномоментно сильно натянулись, и он испугался, что они лопнут. Но сразу же вслед за этим по нитям пошли волны непрерывной вибрации, гул возрос многократно, стал нестерпимым, неотвратимым, втягивающим в себя – после чего всё залил мерцающий млечными искрами свет.

На этом старое время истекло. Наступила новая эра. Воцарилась тьма.

…Он знал, что ещё недавно являлся частью огромной воды, а потом стал маленьким островом, а потом несколько раз сменил форму, пока не остановился на нужной – и всё это время рос, рос и ширился, открывал новые возможности, узнавал себя заново. Мысль ворочалась в нём – всеобъемлющая, вмещающая всё. Он дал себе зарок, что сохранит её, донесёт до того момента, когда сможет сделать инструментом своего творения. Но вскоре понял, что вырос ещё больше – а вот мысль измельчала. Однако он не расстроился и придумал новую. А после – ещё и ещё. Впереди вечность. Времени хватит на всё. Ему здесь всё нравилось. А больше всего нравилось то, что она всё это время находилась где-то поблизости. Такая же огромная, как он. Целая вселенная.

Она открыла глаза. Большую комнату заливал мягкий рассеянный свет, идущий с прозрачного потолка. Ночь уже вступила в свои права, и усыпанное звёздами небо заглядывало в дом. Смотреть по сторонам было неинтересно, окружающее выглядело мутным и почему-то перевёрнутым. Досадливо вздохнув, она прикрыла веки, прячась от нового мира.

Услышав краткий шорох, Кир замер, боясь сделать выдох. Но никаких других звуков не последовало, и он осторожно переступил с ноги на ногу. Уходить не хотелось. Прошла уже неделя, а он до сих пор не верил, что всё это происходит с ним и на самом деле.

Дети спали – неглубоко, как все новорождённые. Ещё минут пятнадцать, и тихое покряхтывание перейдёт в двойной требовательный крик, на который незамедлительно примчится встревоженная мамочка, переполненная любовью и тёплым молоком. Кир улыбнулся собственным мыслям. Даже год назад всё это казалось невероятным. Они с Лией долго шли навстречу друг другу, но даже когда смогли быть вместе, пришлось непросто. Зимар лихорадило месяцев пять, несмотря на нейтрализованный Киром Совет. Отдельные радикально настроенные элоимы, ещё недавно покорные власти элит, ощутили вкус свободы и рвались установить анархию. Киру пришлось возвращаться и брать на себя часть ответственности за будущее родного мира. Никакого личного воздействия он не оказывал и избегал любого рода чудес, способных нарушить шаткое равновесие системы. К сожалению, инструментарий власти в таких ситуациях сработал, как всегда, эффективно, но безлично, и отдельных жертв избежать не удалось. Конечно, решения о силовом вмешательстве принимал не только Кир, и в случае промедления могло быть много хуже, но… Вспоминать об этом точно не хотелось. Он возмужал и принял как данность, что всё имеет свою цену. У каждого бога, правителя или врача есть личное кладбище, и с этим приходится мириться. Главное, что гражданскую войну на Зимаре удалось купировать в самом зародыше. Установившаяся меритократия[29]29
  Меритократия (от лат. meritus– достойный и греч. – власть), букв. – власть, основанная на заслугах.


[Закрыть] пока вполне отвечала запросам общества, радикально сменившего модель развития. Под неусыпным кураторством Шав комитет по защите прав галм медленно, но верно расширял список гражданских свобод для вчерашних игрушек. Конечно, о серьёзном признании речи пока не шло, но прорывом стало уже то, что к проблемам галм удалось привлечь внимание. Подготовительная работа по внедрению программы «Объединение» приносила свои плоды: элоимское общество медленно, но верно созревало для мысли, что в нём могут появиться женщины – при условии, что мужчины изменят себя. Подробности, впрочем, пока не разглашались, эксперты с Зены, тайно внедрённые под видом галм, всё ещё наблюдали и изучали общественные настроения. После некоторых колебаний был-таки запущен экспериментальный проект, и немногочисленные добровольцы, пока только из вчерашних трибов, устраивались на Зене, образовывали пары – правда, детей эти союзы ещё не принесли. За исключением одного – их с Лией. Но и они шли к желанной беременности больше года, так что никаких причин для беспокойства по поводу других пар репродуктологи пока не видели. Тем более что в случае Кира и Лии ожидание было вознаграждено в двойном размере. Вот они, плоды любви и повод для отцовской гордости, сопят себе в колыбели. Королевская двойня. Остро желанный для Зены сын и невероятная, невозможная для Зимара дочь. Чудо? Прощение? Неважно. Счастье для родителей – и будущее для обоих миров.

Кир склонился над колыбелью. В этот момент девочка распахнула громадные васильковые глаза и уставила на него внимательный взгляд. От неожиданности он вздрогнул, но тут же расплылся в счастливой улыбке. Малышка пару секунд смотрела всё так же пристально, но потом её губки дёрнулись в мимолётной младенческой улыбке. Она коротко гукнула и округлила ротик, как бы раздумывая, уже заплакать или ещё погодить. Мальчик продолжал спать, посапывая вздёрнутым носиком.

В этот момент Кир ощутил, как его нежно обвила руками незаметно подошедшая Лия. Сразу же после этого прижалась, потёрлась щекой и шепнула щекотно куда-то в шею:

– Спят?

Он едва заметно качнул головой: нет.

– Эви проснулась. А… сын пока спит.

– Дочь у нас с рождения первая, – усмехнулась Лия. – Даже имя для неё сразу знали. А мальчик до сих пор безымянный. – Тут, спохватившись, она легонько шлёпнула себя по лбу и горячо зашептала: – Вспомнила! Вчера мне снился сон, но захлопоталась и забыла рассказать. Я видела, как на том лугу, где мы с тобой впервые встретились, играли дети – мальчик и девочка. Уже большие, лет пяти. Мальчик убегал, а девочка пыталась догнать его, но отставала и поэтому кричала: «Подожди меня, Паве-е-ел!».

Лия, задумавшись, повторила ещё раз: «Паве́л…» и озадаченно нахмурилась.

– Это похоже на имя?

Кир, поправляя упавший ей на лицо рыжий завиток, улыбнулся:

– Думаю, это и есть имя. Только говорить его лучше так: Па́вел. Эви и Павел… А что, мне нравится. Как тебе?

– Хм… – как обычно, задумавшись над чем-то, Лия накрутила на палец непокорную прядь и слегка подёргала. – Знаешь, и мне нравится. Решено – Павел!

Свеженаречённый глубоко вздохнул, словно хотел тем самым сказать: «Наконец-то!» и закопошился, постепенно освобождаясь от пут сна.

Эви довольно улыбнулась, но этого никто не заметил: родители самозабвенно целовались, Павел медленно возвращался из сонной тьмы, а звёзды, как обычно, были заняты исключительно собой. Всё шло своим чередом и по заведенному порядку.

Убедившись в незыблемости малого мира, она закрыла глаза и посмотрела.

Вверх…

Дом сверху выглядел игрушечным и продолжал уменьшаться, после совсем пропал, растворился в густой зелени Леса. И Лес вскоре слился с тающим лоскутом материка, и материк канул в море, и море превратилось в озеро.

А потом упали звёзды, упали и придавили – но всего на мгновение, потому что она сделала вдох и стала больше, чем это чёрное небо, а после – больше, чем высокое небо, наполненное светом Меру, а дальше расширялась ещё и ещё, уже ничего не боясь.

Крошечная Зена ускорилась неимоверно и принялась описывать виток за витком вокруг всплёскивающей протуберанцами Меру. Потом и Меру, уменьшившись до размера точки, понеслась по спиралеобразной орбите к центру своей галактики. Все прочие звёзды делали то же самое. Эви, наблюдающей со стороны, казалось, что пространство с огромной скоростью втягивается в какую-то гигантскую воронку. Происходящее не несло угрозы – в локальном времени всё шло своим чередом, это Эви пребывала вне общего потока. Она снова расширилась и увидела прозрачную «ягоду» своей вселенной, которая сияла сильно, незамутнённо. Рядом с ней, соприкасаясь стенкой тонкой оболочки, светилась другая «ягода», в которой где-то яркой точкой горело Солнце, согревающее маленькое семечко Земли. В «ягоде», соседствующей со «срединным миром», Эви узнала Зимар. Она прислушалась к себе. Воля и покой наполняли её. «Любовь никогда не перестаёт…», – эхом пришла полузабытая цитата. «Любви хватит на всех», – мысленно ответила она и сделала вдох…

Свет был везде, и в нём играли дети.

– Ну ядна, на, азьми, тойка бойсе не уяни! Он зе мок язьбиться!

Рыжеволосая малышка, пребывающая в чудесном возрасте всё на свете отрицающей трёхлетки, сидела в позе лотоса и тянула пухлую ручонку к русоволосому мальчику, серьёзно глядящему на неё тёмно-вишнёвыми глазами. Немного поразмыслив, он подался вперёд, подставляя ладошки, сведённые «ковшиком». Девочка расцвела в победоносной улыбке и разжала пальчики. На гранях прозрачного куба сверкнуло солнце, на миг он завис, и Эви успела увидеть, как в густой темноте внутри него мерно качнулись три светящиеся «ягоды» миров. Потом куб медленно кувыркнулся и мягко опустился в руки мальчика. Тот осторожно встал, крепко держа сокровище. Свет потянулся к детям, окружил их мягким ореолом. Мальчик разжал пальцы, и куб повис в Свете.

Глаза малышки заблестели, она прерывисто вдохнула, но брат, взяв её за руку, проговорил:

– Не плать. Так нузьно. Пусь тут пока побудет. Выластем спелва, а потом лазбелёмся, сто делять.

Эви рассмеялась – тихо-тихо, чтобы никого не потревожить, и открыла глаза: навстречу надёжным рукам отца, навстречу молочной неге матери, навстречу жизни.

А в это время (точнее, в его отсутствие), сидя у корней дуба, крона которого терялась в облаках, Шивайни смотрел на багровую звезду. Она всё так же, как и целую вечность назад, истекала плазмой и никак не могла умереть. Смерть – слишком большая роскошь в мире вечного покоя. За что ей выпало такое мрачное воплощение, он не знал. Да и какая разница? У каждого свой путь в Свет.

В ветвях зашуршало, потом вниз посыпался мелкий сор, и два быстрых прочерка – сероватый и буро-рыжий – молниеносно проскочили по стволу, вереща пронзительно и возбуждённо. Шивайни провёл их взглядом и ухмыльнулся – не иначе, скоро стоит ждать пополнения в йолупневом семействе. Парочка продолжила резвиться где-то в кроне, ничуть не смущаясь постороннего. Шивайни отряхнулся от древесного мусора и медленно поднялся на ноги. Пора, пожалуй…

Он шёл не торопясь, потому что знал, что не может опоздать. Всё, что должно, уже случилось – и ещё не раз случится вновь. Так было, так есть, так будет. Когда уходят боги – просыпаются люди.

Трава поначалу расступалась, но потом поняла, зачем он пришёл, и принялась ласкаться к босым ногам. Вскоре она едва слышно запела что-то тягучее, на одной ноте, и принялась плести шёлковые сети, но Шивайни мягко оттолкнул первые нити «колыбели». Чуть позже, не торопи…

Он стянул с себя длинную белую рубаху, наслаждаясь ощущением скользящего по телу шёлка, но, едва сняв, без сожалений отшвырнул подальше в траву. Проверяя карманы, провёл руками по широким штанам, держащимся только на кулиске, – и удивлённо хмыкнул, обнаружив что-то в одном из них. Раскрыл ладонь. Пару секунд всматривался в найденное, потом покачал головой, как будто соглашаясь с собственными мыслями.

Жёлудь он посадил здесь же, на поле вечного сна. Что ж, старый дуб намекнул более чем прозрачно. Всему своё время. Прорастёт когда-нибудь.

Вторая находка озадачила его куда больше. Он долго читал, морща лоб от усилий и бормоча себе под нос полузабытые слова чужого языка – одного из бесчисленных множеств, которые сам и создавал когда-то.

 
Времени нет. Солнце светит. Земля летит.
В тёмных галактиках зреют чужие дети.
В рай силурийский спускается трилобит.
 
 
Ветер.
 
 
Ветер безумеет. Шива танцует твист,
звёзды грохочут в полосках тигровой шкуры,
знаком змеи замыкается квадратура,
юзом на свет продирается василиск.
 
 
Тонны песка заметают мои следы.
Я летописец дней, что упали с дуба.
В этом сценарии прожито столько дублей,
что умирать логичнее молодым,
но…
 
 
Времени нет, солнце светит, трава растёт,
дети рождаются, пчёлы приносят мёд —
этот период пока не дошёл до края
плоской Земли. Я пишу, ничего не зная.
«Котики» вербы цветут, вытесняя вайю.
Шива танцует с ветром лихой фокстрот.
 

Шивайни грустно усмехнулся, вглядываясь в угловатый росчерк подписи. Та-ли… Смешная девочка. Живая.

Нет, танцевать он не будет. Не в этот раз.

Трава приняла не сразу – похоже, обиделась, что недавно отбросил. Но быстро простила, потянулась доверчиво, принялась плести ажурную сеть, запела, уговаривая, упокаивая, убаюкивая…

Он закрыл глаза и уснул, как жил, – с иронической улыбкой.