Текст книги "Когда Шива уснёт (СИ)"
Автор книги: Ирина Валерина
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 27 страниц)
После снятия реактивного психоза Павел на протяжении полугода пытался нормализовать состояние Эвики Новотной, но, несмотря на лечение и сеансы психотерапии, она не видела грани между реальным миром и собственным вымыслом и продолжала утверждать, что провела целый год на другой планете в некоем мире демиургов, являвшимся прообразом нашего. Псевдореминисценции были настолько красочны и детализированы, что доктор Крал не единожды ловил себя на том, что с увлечением слушает её рассказы. Тяготение к Эви в нём не угасло, но он хорошо понимал, насколько сейчас она далека от него и здраво оценивал свои шансы как бесперспективные. Однако даже такая горькая любовь согревала его, открывала что-то новое в давно и, казалось бы, хорошо изученной им самим персоне Павла Крала, поэтому он не спешил избавляться от чувства.
Поскольку Эви не проявляла агрессии к окружающим и не демонстрировала суицидных тенденций, через семь месяцев он выписал её из клиники, несмотря на очевидный неуспех проведенного лечения. Выставлять диагноз Крал не спешил, предпочитая наблюдать в динамике. Ежемесячные встречи позволяли оценивать состояние Эви и контролировать заболевание. Она не стремилась открываться посторонним, так что о её странностях знали, по сути, только Магда и Павел. Эви, которая и прежде вела достаточно замкнутый образ жизни, теперь вообще не желала расширять круг общения. Постепенно даже старые подруги, устав от очевидного её безразличия, оставили попытки расшевелить Эви.
Через несколько лет она стала почти затворницей. В компанию к коту Дали добавилась прибившаяся со случайной оказией белая крыска Гала, и теперь только их весёлая возня разбавляла одинокие вечера Эви. Она по-прежнему писала картины, но полной отдачи от творчества больше не получала. Манера её письма резко изменилась, в полотнах стали доминировать тёмные цвета и резкие мазки. Однако у публики её картины продолжали пользоваться устойчивым спросом – возможно, именно потому, что затаённая боль и гнев, проступавшие сквозь краски, будоражили нервы благополучных обывателей. Эвике, признаться, было безразлично, она поставила крест на карьере художника и всё чаще брала заказы, предпочитая расценивать творчество только как источник дохода. Впрочем, материальная часть волновала её ещё меньше духовной, но она не хотела огорчать Магду, поэтому поддерживала иллюзию обычной жизни хотя бы там, где могла. Попытки матери приобщить её к религии вызывали у Эви лишь грустную улыбку. Она чётко осознавала, что знает слишком много для того, чтобы найти утешение в вере.
В тот год, когда заболела Магда, Эви прекратила наблюдение у Павла. Уход за матерью требовал много времени и сил, да и в терапевтических беседах она изначально не видела смысла, поскольку в своей психической нормальности никогда не сомневалась. Павел, который так и не перестал любить Эви, пытался сохранить общение, но она вскоре сменила номер мобильного. Некоторое время, пока Магда могла отвечать на его звонки, Крал оставался в курсе происходящего в жизни Новотных. Вскоре состояние Магды резко ухудшилось, но она не падала духом, верила в лечение и продолжала надеяться на своё выздоровление. Павел по мере сил поддерживал в ней эту иллюзию, хотя хорошо понимал, что её диагноз и стадия заболевания не оставляют шансов на успех. Когда на очередной его звонок ответила Эви, он всё понял ещё до того, как услышал её бесстрастное: «Мама умерла, Павел…».
На похоронах Эвика держалась сдержанно, но Крал предпочёл бы, чтобы она рыдала и билась в истерике. Он предвидел серьёзное обострение, на которое никак не мог повлиять, потому что Эви деликатно, но непреклонно отказывалась от его помощи и поддержки.
После похорон Павел каждый вечер приезжал к ней, они пили кофе и молчали – разговорить Эви не удавалось. Она по-прежнему не плакала, держала горе в себе. Дежурно отвечала на вопросы, уверяя, что чувствует себя хорошо. Крал видел, что это не так, и всякий раз уходил с тяжёлым сердцем.
В один из вечеров, после недельного отсутствия внезапно загрипповавшего Павла, она открыла дверь прежде, чем он успел позвонить – словно давно ждала и прислушивалась к его шагам. Лицо её было заплакано, глаза покраснели. Предвосхищая вопросы, бросилась в объятья и разрыдалась в голос. Ошарашенный Павел, застыв посреди прихожей, только и мог, что, обнимая её одной рукой, второй успокаивающе гладить по спине. Из спутанных объяснений, прерываемых новыми потоками рыданий, удалось понять, что крыска Гала, достигшая возраста патриарха, на днях издохла, вслед за чем сошёл из дома Дали, и Эви теперь подозревала худшее. Павел мысленно вознёс благодарность почившей в бозе Гала – кажется, Эвика наконец-то вышла из эмоционального ступора. Дав возможность выплакать всё, что накопилось, он отвёл её в ванную и помог умыться.
Потом Эви, уткнувшись лицом в полотенце, глухо пробормотала:
– Обними меня…
То, что произошло после, Павел не смог бы объяснить даже под пытками. Как и когда их объятие из дружеского стало страстным, он не заметил, потому что близость прижимающейся к нему Эвики кружила голову. Она первой поцеловала его – уверенно, без колебаний.
И всё было прекрасно – томительно, уместно, остро желанно – до тех пор, пока Павел, повинуясь странному порыву, не выключил в спальне свет. Эви, ещё секунду назад нежившаяся под его поцелуями, бросила взгляд в потолочное окно, резко закрыла глаза ладонями и сказала, как отрезала:
– Уходи.
Крал шёл по пустынным улицам в отель, где последние месяцы снимал номер, чтобы быть поближе к Эвике, и ночь шла рядом с ним. Душевных сил на рефлексию не осталось. Он понимал только одно – дело не в нём. Не в нём. Он всё делал правильно. Что-то в Эви отрицает саму возможность разделить себя с другим человеком. Но ничего. Ничего. Павел не привык отступать. Он знал, что справится.
Выждав несколько дней, чтобы дать возможность Эви немного разобраться в себе, он пришёл к ней с очередным визитом, однако дверь ему никто не открыл. Встревоженный Павел спустился в холл и принялся расспрашивать консьержа, но тот сослался на запрет и предложил созвониться с администрацией. Выяснилось, что Эви расторгла долгосрочный договор аренды, несмотря на приличную неустойку, и переехала в более дешёвый район Праги, запретив раскрывать свои контакты.
Павел не помнил, как жил несколько последующих месяцев. Он продолжал заниматься рутинными делами, вёл консультации, поддерживал видимость общения с немногочисленными знакомыми, но душа его болела, и смысла не было ни в чём. Не было Эви – не было и смысла, это же так просто…
На исходе третьего месяца ему приснился сон – что само по себе уже являлось событием, ибо сны он видел крайне редко и никакого значения им не придавал. Но этот врезался в память до мельчайшей детали.
В середине неуютной комнаты с плохим верхним светом Эви стояла у мольберта и писала картину. Целиком поглощённая работой, она рисовала яростно, размашистыми мазками. На глазах у Павла рождалась абстракция из ярких цветовых пятен, где множество оттенков красного разбавляли редкие кляксы тёмно-синего и грязно-оранжевого цветов. И снова красный. И опять. Потом Эви остановилась, словно бы разом утратив интерес к происходящему, положила руку плашмя на палитру и провела ладонью по полотну, размазывая краску, – из угла в угол, подобием буквы «Х». Чёрные отпечатки её ладони прошли по всему холсту, как бы перечеркивая то, что рисовалось до этого. Сразу же после Эви толкнула мольберт от себя, он упал с грохотом, после чего медленно погас последний свет…
Ещё через день на адрес клиники пришла бандероль – с курьерской доставкой, без обратного адреса. Внутри пакета оказалась изрядно потрёпанная тетрадь в жёлто-синей обложке. С бешено колотящимся сердцем Павел открыл её на первой странице, прочёл ожидаемое «Дневник Эвики Н.» и объявил секретарше, что отменяет все встречи на сегодня.
Он читал весь день. Читал и осознавал, что именно сейчас, аккуратно перелистывая пожелтевшие от времени страницы, вглядываясь в летящий и местами небрежный почерк Эви, терпит величайшее поражение в своей жизни. Принять на веру то, что содержал дневник, было недопустимо – практик восставал. Но и отрицать веру Эвики в написанное не мог даже закоренелый внутренний циник.
Дневник обрывался на записи от 13 ноября 2016 года. Павел механически отметил про себя – «неделю назад» – и продолжил чтение.
«Сегодня мальчику исполнилось пятнадцать. Скоро я поеду в Риегровы сады и отмечу его день рождения как обычно – сидя на нашей с Тадеашем скамье. Может быть, мне повезёт и я смогу увидеть мальчишек, похожих на Кира. Буду смотреть и представлять, что один из них – мой сын.
Вечер. Была в садах. Никого не успела рассмотреть, сначала оказалась занята наша скамейка, потом начался нудный дождь, и люди быстро разошлись по домам. Я сидела одна, под зонтом, пока окончательно не продрогла. Когда уже собралась уходить, увидела в начале аллеи смутно знакомую фигуру. Решила подождать – и не прогадала. Пан Хронак собственной персоной, прошу любить и жаловать. Ничуть не изменился – всё такой же энергичный, немного похож на старого мудрого ворона. Подошёл и уселся рядом так непринуждённо, точно мы расстались не далее, как вчера.
Я сидела и ждала, пока он заговорит. Уверена, что он знает всё – и обо мне, и о Тадеаше, и о Зимаре. Только выпытывать у него бесполезно, это я давно поняла. Да. Бесполезно просить время о милости, правда же, пан Хронак?
Не спросила – подумала. Но он ответил:
– Ах, милая моя барышня, что может быть проще времени? Роман такой есть у Клиффорда Саймака, слыхали? Люблю, знаете ли, почитать иногда что-нибудь этакое… Кхм-м… – он кашлянул и лукаво усмехнулся.
Я не знала, что у него спрашивать. Живы ли Кир и Тад? Знаю, что живы. Я их чувствую до сих пор, особенно мальчика. Помочь их увидеть – нет на свете, ни на том, ни на этом такой силы. А если и есть, кто я этой силе – так, песчинка в песочных часах… Никто никому не…
– Нужен, нужен. Каждый кому-то нужен. Вы – Павлу, например. Только жаль, что времени здесь уже не осталось. Времени вообще нет, знаете, да? Меня эти теоретические физики когда-нибудь сведут с ума – они, между нами, очень убедительные ребята. – Пан Хронак дробно рассмеялся. – Но не о том, не о том… Времени в самом деле нет, моя дорогая пани. Зато есть возможность. Всегда есть возможность начать сначала. Ничего не бойтесь. Никогда ничего не бойтесь, делая шаг, – и Путь откроется…
Он прав. Я ничего не боюсь. Мальчик жив, с ним рядом есть кто-то, кто поддерживает и любит. Это самое главное.
Времени нет. Есть только возможность и право выбора.
Павел, я знаю, что ты читаешь это. Спасибо за то, что ты был в моей жизни. Без тебя последние четырнадцать лет были бы просто невыносимыми. Хочу, чтобы ты знал – я люблю тебя. Но женского тепла во мне не осталось, я при всём желании не смогла бы дать тебе счастье.
Прости.
Всё будет хорошо».
Павел, уже не находивший себе места в кабинете, выбрался в больничный сад и бродил среди понурых деревьев, пытаясь привести мысли в порядок. Он как-то сразу и безоговорочно принял мысль, что искать Эви бессмысленно – туда, где она сейчас, не дотянется ни одно сыскное бюро. На душе у него было горько и светло. Он запрокинул голову в пасмурное небо и сморгнул слёзы – и когда пелену серых туч прорвал острый солнечный луч, нисколько не удивился.
Разве с Эви могло быть иначе?
Часть III. Трита Сварга
Глава 1
Засунув сжатые кулаки в карманы куртки, Кир быстро шёл по захламлённому, плохо освещённому переулку. Его провожали тяжёлыми взглядами угрюмые звероподобные мужчины, которые с деланным безразличием подпирали обшарпанные стены хибар. Многие спали прямо на мостовой, подложив под себя рваное тряпьё, или, присев на корточки, медленно потягивали приторно пахнущий дым, клубящийся из выдолбленных шаров каменоплодки. Заправлен в них был отнюдь не лёгкий релаксант, судя по стеклянному блеску в глазах курильщиков. Оставалось только догадываться, откуда здесь, в трущобах, эти очевидно опасные люди добывают баснословно дорогую транс-траву. Впрочем, в данную минуту Кира это беспокоило менее всего. Воняло на этой улочке отчаянно: невообразимой смесью, состоящей из запахов гниющих объедков, давно не стиранной одежды, застарелого пота, болезней – самой безнадёжностью. Хотелось как можно быстрее миновать гиблое место, но он хорошо понимал, что бежать ни в коем случае нельзя – хищники, почуяв жертву, мгновенно набросятся всей сворой. Поэтому он шёл с прежней скоростью, старательно изображая деловую озабоченность. Нанонавигатор, активированный недавно, в самом сердце трущоб, периодически подавал сигналы в наушник. Карту Кир пока не выводил, опасаясь привлечь развёрнутой в воздухе голограммой дополнительное нездоровое внимание к своей персоне.
Метров через двести улочка расширилась, ряды перекошенных хибар поредели, а вскоре и вовсе остались за спиной. Он вышел на трущобную площадь.
Людей здесь оказалось в разы больше, но праздных зевак среди них не наблюдалось. Потоки передвигались целенаправленно, у входов в бары разбиваясь на ручейки. В середине площади раскинулась импровизированная толкучка. По условным границам рынка похаживали крепкие ребята с пудовыми кулаками – похоже, из охраны. Хаотичное расположение товаров и настороженные лица продавцов, выражавшие готовность сорваться с места в любую минуту, заставляли усомниться в том, что этот рынок просуществует до завтрашнего утра. Но, судя по всему, ни покупателям, ни продавцам такое положение вещей было не в новинку. Люди привычно рылись в коробках с электронным хламом и предметами обихода или перебирали ношеное тряпьё, сваленное в кучи прямо на земле. Кир поначалу не понял, чем вызван ажиотаж возле одного ражего мужика с порочным лицом и барскими замашками. Мужчины разного возраста, толпящиеся поблизости, не давали возможности рассмотреть товар. Судя по возбуждённым выкрикам, торговля шла полным ходом. Через несколько минут неудачники, опоздавшие к началу торгов, расступились, пропуская счастливчика. Когда Кир увидел, из-за чего разгорелся весь сыр-бор, лицо его исказила гневная гримаса. Выставленная вперёд как щит и подталкиваемая в спину новоявленным хозяином, по узкому проходу шла галма – в оборванной одежде, уже не молодая, но, судя по общему изяществу, когда-то принадлежавшая к классу дорогих игрушек. Её потухший взгляд не выражал ничего, кроме смертельной усталости. Казалось, её нисколько не волнуют ни жадные взгляды разгорячённых мужланов, ни лопатообразные лапищи покупателя, по-хозяйски сжимающие её хрупкие плечи. Она медленно переставляла ноги, понукаемая его толчками. После одного, наиболее грубого, споткнулась и едва не полетела на заплёванную мостовую, но даже после этого выражение её лица не изменилось. Полное безразличие к своей дальнейшей судьбе явственно читалось на нём. Кир мимолётно представил, что на её месте могла бы оказаться Шав, и вспыхнул. Уже готовый вмешаться, он намерился подойти ближе, но, поймав на себе цепкий взгляд одного из стражей, передумал: помочь не сможет, а вот влипнуть в историю из-за чужих разборок – запросто. Решение оказалось верным. Через несколько минут в одном из полутёмных углов барахолки завязалась драка, охранники кинулись разнимать, попутно разгоняя и продающих, и покупающих. Кир на всякий случай отошёл ещё дальше, спрятался за фасадом одного захудалого барчика, возле которого не наблюдалось толп страждущих. Надо сказать, вовремя – тут же над рынком зависли инмобы поднятых по тревоге функционалов, вспыхнул яркий свет, и толкучку по всему периметру накрыло парализующим полем. Через пару минут отсканированный «улов», в котором не обнаружилось особо опасных злодеев, был отпущен на волю. Чертыхаясь, тёмные люди медленно расползлись кто куда, растворяясь в мрачных глубинах трущоб Эл-Малхута.
Кир перевёл дух. Глаза саднило. За двое прошедших суток он спал от силы часов пять, из них час – в инмобе, во время перелёта. Собственно, именно тогда он и спал комфортно в последний раз. Однако жалеть себя было некогда – тем более с учётом того, что теперь только трущобы могли гарантировать ему хотя бы относительную безопасность.
Он вздохнул и щёлкнул пальцами, вызывая интерактивную карту. Мигающая красным точка, обозначающая его местоположение, отчего-то усилила тревогу. Но хорошо было хотя бы то, что с пути он не сбился, и нужное ему место уже близко.
Трущобы давно стали государством в государстве. Затеянные когда-то в качестве гетто для бездарных, не годящихся даже в трибы, теперь они представляли собой безмерно разросшиеся территории, занятые хибарами-самостроями всех мастей. Но так казалось только на первый взгляд. Трущобы имели свою иерархию, исходя из которой делились на зоны. Внешний пояс, примыкающий к границе силового поля, которую окружали блокпосты функционалов, наводняли в основном совсем уж безнадёжные отбросы общества: потерявшиеся в собственных грёзах курильщики транса и «неприкасаемые», занятые самой грязной, опасной и малооплачиваемой работой. Среди последних водилось немало стукачей, и Кир успел в этом убедиться, когда в первые же часы нахождения в трущобах повёлся на участливость случайного собеседника. Тот мгновенно вычислил отпрыска очевидно богатого папаши – на фоне замордованных и плохо одетых посетителей закусочной Кир действительно смотрелся белой вороной. Тощий пройдоха быстро втёрся юноше в доверие, и уже через полчаса Кир практически выложил свою подноготную – уж здесь-то, думалось ему, поймут и посочувствуют. Ну да, сочувствие он в самом деле получил. Собеседник едва не прослезился, слушая. Однако наигранная сострадательность не помешала ему в считанные минуты смолотить не только свою порцию восстановленной еды, но и изрядно общипать немудрящий обед Кира. После, сославшись на проблемы с желудком, визави отлучился, обещая вернуться в ближайшее время. И наверняка бы вернулся – уже не один, а в компании функционалов, если бы не угрюмый верзила, сидевший за соседним столиком. Сразу после ухода участливого соседа он встал и, проходя мимо, намеренно наступил Киру на ногу. Следом, предваряя его возмущение, обронил веско и очень убедительно:
– Потом кричать будешь. Сейчас вали за мной и не возникай.
Кир не мог объяснить, что побудило его последовать за этим человеком – возможно, пробудившаяся интуиция или же не изжитая привычка подчиняться отцу. Как бы там ни было, он вышел из забегаловки вслед за верзилой. Тот шёл быстро, не оглядываясь, но Кир понимал, что его выводят из опасной зоны. В ближайшем закоулке здоровила остановился и, дождавшись Кира, негромко проговорил:
– Слушай сюда, элоим. Ты уже не дома. Рот держи на замке, не болтай. По сторонам не глазей. В чужой бизнес не лезь. Убивают, режут кого, шкуру живьём сдирают – не твоё дело. Топай себе куда шёл. Понял меня?
Кир кивнул головой в знак согласия. Сказать было нечего.
Здоровяк полез в карман, достал облатку с энергетиком и закинул в рот крохотную таблетку. Потёр кадык и продолжил:
– Короче, так. Какого шеда ты тут забыл – не моё дело. Ты, сайк, важным людям понадобился. Моё дело тебя до следующего поста довести и сдать. – Увидев, что Кир изменился в лице, дёрнул его за рукав: – Тише, тише, нервный какой! Пост наш, не функциков! Кто надо, тебя дальше поведёт. Шагай за мной и не отставай.
Верзила шёл размеренно как механизм, а вот Кир через несколько километров петляния по тёмным вонючим переулкам изрядно выбился из сил, поэтому встрече с очередным ведущим обрадовался, видя в ней возможность хоть немного перевести дух. Провожатые отошли в сторону, кратко переговорили, после чего новый сопровождающий – худой, но жилистый мужчина средних лет – хлопнул верзилу по плечу, прощаясь, и сделал знак Киру следовать за ним.
Изо всех сил стараясь не потерять из виду спину проводника, Кир практически не смотрел по сторонам, но не виданные прежде картинки мимо воли фиксировались глазами: ползущие по проезжей части проржавевшие инмобы, явно побывавшие не в одной аварии; стоящий на перекрёстке высохший, скелетоподобный мужчина, вцепившийся в жидкие волосы и с горечью бормочущий: «…нортумбрия, нортумбрия…» (бессмыслица, очевидная только для него, пугала более прочего); обнажённый по пояс толстый и загорелый мужик, поигрывающий мясницким ножом, – всё это, сами булыжники мостовой, по которым Киру раньше не приходилось ходить, отпечатывалось на сетчатке, уходило в хранилище памяти. Расписанные ругательствами и картинками совокуплений стены зданий, почерневшие бочки, в которых по ночам разводили огонь оставшиеся без дома нарки, и – самое непривычное – запах, резкий запах открытых сточных канав и стихийных помоек, который изводил Кира больше всего. Также угнетало отсутствие нормального дневного света. Над первым кругом трущоб почти всегда висел густой, дурно пахнущий туман. Кроме того, здесь было очень жарко днём и достаточно прохладно ночью – что объяснялось очень просто: «милосердие» Совета не простиралось так далеко, чтобы тратиться на регулирование климата для ненужных людей. Отчасти выручала одежда из поллака, но тело всё равно вымоталось, жаждало отдыха, чёрного сна без сновидений. Мысли метались. Несмотря на усталость, Кир приглядывался к окружающему, к обитателям этого обособленного мира. Он понимал, что ему нужно учиться, и учиться очень быстро, если не хочет попасть в руки функционалов. Воспоминания о недавней откровенности с первым встречным провокатором вызвали стыд, и он мысленно выругал себя, заодно пообещав быть более осторожным и недоверчивым. «Смотри в оба, дружище, тебе уже не пятнадцать», – подумал Кир и невесело улыбнулся.
За этот бесконечный день его передавали трижды. Глубокой ночью привели в какую-то крысиную нору, в которой, впрочем, хотя бы не воняло так, как на улицах, и, указав на тощий матрас, лежащий на полу, предложили отдохнуть. Измученный переходами, он выключился сразу же – чтобы уже через два часа быть грубо выдернутым из глубокой ямы сна.
После краткого пересыпа идти стало ещё тяжелее. Его качало из стороны в сторону, тело сотрясала нервная дрожь. Дополнительные затруднения представляли спящие прямо на тротуарах люди – вповалку, в лучшем случае на рваных подстилках, а то и вовсе на камнях. Проводник старался как можно реже заходить в жилые районы, но иной раз приходилось – по трассе носились обкуренные стритрейсеры, сотрясая окрестности диким рёвом добитых механизмов. Кир полюбопытствовал у провожатого, почему эти инмобы так странно выглядят, к тому же ездят по земле и никогда не летают, на что тот, криво ухмыльнувшись, выдал: «Где ты инмобы нашёл, это машины. Хлам допотопный! Механика, никаких мозгов внутри – я и гонщиков имею в виду». Крепко озадачившись этим фактом, Кир решил больше не задавать смешных вопросов.
Ближе к рассвету начали просыпаться бездомные. Кир с изумлением наблюдал метаморфозу: недавние отщепенцы умывались из специальных бочек, выкрашенных в ярко-синий цвет, а то и без малейшего стеснения раздевшись догола, мылись полностью, заливая водой мостовую, после чего, наскоро обсохнув, выкапывали из своих бездонных котомок чистую одежду. Обретя цивильный облик, они штурмовали редкий общественный транспорт, идущий в сторону внешнего кольца, или же уходили пешком в том же направлении.
Заметив недоумение Кира, проводник обронил:
– Трибы. – Поняв, что собеседнику это ни о чём не говорит, добавил: – Остались без работы, вот и перебрались сюда. Кантуются по ночам, где придётся, а утром едут в Эл-Малхут на поиски заработков. А многие так и не находят новой работы и остаются здесь. Тут каждый третий – из бывших трибов.
Начался новый день. Кира уводили всё дальше внутрь первого кольца. Проводники сменились дважды. Лишь к середине ночи, измотанный донельзя, он попал в очередную нору для ночёвки, где ему довелось поспать немного дольше, чем в прошлый раз. Короткие провалы в сон не особо восстанавливали, но выбирать не приходилось.
Окружающие виды мало отличались от тех, что были вчера. Разве что вонять стало меньше, на дорогах периодически появлялись многофункциональные инмобы, и встреченные люди не выглядели такими измождёнными, как в начале. Да и туман, кажется, начал расходиться. Видимо, приближался второй круг. Что там будет? Некстати подумалось, что путешествие по кольцам трущоб напоминает сошествие в преисподнюю. У кого это было о кругах ада… А-а, у Данте!
Киру (не без помощи и советов Шав) долгое время удавалось читать книги из запрещённого списка, пока отец не обнаружил, что коды контроля подменены. Как водится, разразился скандал, и порочную литературу из памяти «Эцадата» изъяли. Но не из памяти Кира – правда, делиться этим наблюдением с отцом он, конечно же, не стал.
Само собой всплыло в памяти: «Я увожу к отверженным селеньям, я увожу сквозь вековечный стон, я увожу к погибшим поколеньям».[16]16
Данте Алигьери, «Божественная комедия», перевод Михаила Лозинского.
[Закрыть] «Ухожу, – отстранённо подумал он. – Всё верно, только я – ухожу».
Ближе к вечеру третьего дня очередной ведущий по имени Арс – парень немногим старше Кира, худой и злой – после перекуса в достаточно чистой и уже поэтому внушающей доверие забегаловке протянул ему коммуникационный браслет. Кир никогда не видел старые модели и принялся с любопытством разглядывать, потом выразительно посмотрел на провожатого. Тот, уловив вопрос, ответил сухо:
– Что смотришь, надевай. Дальше сам пойдёшь. Привыкай, тебе теперь здесь жить, как я понимаю. – Арс скривил гримасу и уставился в давно не мытое окно – видно, вспомнил о чём-то личном, но уже через секунду перевёл взгляд на Кира. – В навигатор заложен маршрут, ходу до места назначения тебе всего-ничего, к ночи будешь. Там как раз самый отрыв начнётся.
Кир недоумённо вскинул брови:
– Что за отрыв?
Провожатый усмехнулся:
– Скоро сам увидишь. Если дойдёшь, конечно.
Выждав ещё несколько минут для надёжности, Кир выглянул из своего укрытия. Толкучка закрылась, неудавшиеся покупатели разбрелись по домам либо по притонам, в изобилии предлагающим свои услуги. Редкие прохожие быстро проходили по опустевшей площади. Праздных зевак здесь не жаловали, и бредущий без цели чужак мог запросто получить заточку в бок только за то, что был недостаточно целеустремлён. Кир благоразумно принял устоявшуюся модель и скорым шагом пересёк площадь, устремляясь в очередной заполненный темнотой проулок.
«Мимикрия – великая вещь», – подумал он немногим позже, когда без приключений пройдя три условных квартала, вышел к магистральному перекрёстку. Трасса выглядела пустынной и неухоженной, но уже само наличие большой транспортной развязки говорило о многом. С приближением ко второму кольцу Кир наблюдал всё больше признаков цивилизации. Объяснить это он пока не мог, поскольку поначалу предполагал, что в глубине трущоб может быть только хуже.
Через несколько минут он услышал приближающий шум, потом перед ним остановился странный механизм – уродливый гибрид на четырёх колёсах. Подобные анахронизмы Кир прежде видел разве что в исторических файлах. Отсутствие водителя позволяло предположить, что под дребезжащей жестяной оболочкой скрываются электронные мозги. Дверь с пассажирской стороны со скрипом открылась, и механический, лишённый модуляций голос произнёс:
– Такси по спецзаказу. Добро пожаловать на борт, пассажир.
Кир, предупреждённый о таком развитии дела, раздумывал недолго. С одной стороны, аппарат доверия не внушал. Но с другой – перспектива топать пешком как минимум до утра не радовала. Он решительно нырнул в полутёмное нутро машины и уселся в неудобное кресло. Продавленные пружины незамедлительно впились в бока, но на такие мелкие неудобства уже не стоило обращать внимания, тем более что появилась возможность вытянуть гудящие от усталости ноги.
Дверь захлопнулась, мягко клацнул электронный замок зажигания, сам собой провернулся руль, и машина неожиданно плавно стартовала в ночь.
Кир поначалу смотрел в окно – сам факт передвижения по пустынной трассе на колёсном аппарате дарил новые ощущения. Когда машина набрала скорость, и в свете фар замелькало чёрное, покорно стелящееся под колеса полотно дороги, Киру подумалось, что в увлечении стритрейсеров что-то есть. Тем более что они берут управление на себя, рискуют, конечно, но в том и кайф… Мысли начали путаться. Усталость уже брала своё, и он задремал, неловко съёжившись на жёстком сиденье.
Разбудил его всё тот же механический голос, предупреждающий о скором прибытии. Кир потёр лицо и взъерошил волосы, пытаясь стряхнуть с себя тяжёлую сонливость. Машина сбросила скорость, въезжая в густонаселённый район. Он с изумлением уставился в окно: освещённые улицы и вполне цивильные – не картонные коробки и даже не лачуги, а настоящие, пусть и небольшие дома выглядели нереально. Пока он осматривался, пытаясь уложить в голове неожиданную метаморфозу, такси подъехало к большому двухэтажному зданию, на фасаде которого горели огромные, постоянно меняющие цвет буквы:
БАР «Сваргань на троих!»
И ниже – бегущей строкой:
Добстеры и девочки работают до последнего клиента!
Машина замерла напротив входа. Киру не оставалось ничего иного, кроме как выйти наружу.
Толкнув отчаянно заскрипевшую дверь, он вошёл в заведение. Громадный вышибала, сидевший на скамье слева от входа, нахмурился, глянув на него, но ничего не сказал и сразу же вернулся к своей игровой приставке. Первой бросалась в глаза длинная барная стойка, подсвеченная ярким синим светом. К ней Кир и направился. Голограмма едва одетой танцовщицы, призывно извивавшаяся на стойке, послала ему воздушный поцелуй, который полагался каждому новоприбывшему. Пожилой добстер, протирающий высокий стакан, дежурно спросил:
– Что желает элок?
Ограничившись стаканом ледяного ситрона, Кир присел и осмотрелся. В большом затемнённом помещении народу было немного, только дальний столик в углу занимала шумная компания, да возле панчера – автомата для измерения силы удара – толкались трое элоков чуть старше Кира. Едва он успел оглядеться, как к нему подсела галма. Красивая, видимо, начинавшая своё существование в доме какого-то богатого элоима, но теперь уже начавшая стареть, она провела кончиками пальцев по щеке Кира:
– Элок желает развлечься?
Улыбнулась, показывая хорошие зубы, но глаза остались безучастны. Слегка отстранившись, Кир отрицательно покачал головой.
– Если надумаете, я всегда здесь. Меня зовут Эрин. Эрин. Всё, что пожелает юный господин.
И ушла, покачивая бёдрами. Когда она открыла дверь шагах в двадцати от бара, стала видна другая комната, в которой было куда более многолюдно. Пронзительный аккорд вырвался на свободу, перекрывая фоновую музыку. Кир навострил уши. Нет, не послышалось – «Полуночный метеор», проигрыш именно из этой композиции. Вспомнился ясный безмятежный день, когда они с Шав слушали запрещённый и от этого невероятно притягательный игленд. Как давно это было? Кажется, прошли века с тех пор, когда они, сидя в беседке совсем рядом, подпевали вот этому: «Когда спящее море и спящий город смотрят свой нескончаемый сон, ты летишь, сжигающий небо ворон, опаляя моё лицо…».