Текст книги "Последний бебрик"

Автор книги: Ирина Сергиевская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 15 страниц)

Он замолк, многозначительно кивнув на дверь. «Бу-бу-бу-бу… дай мне, Божьей рабе… деньгам зародиться… бу-бу-бу… пусть деньги мои растут…» – уныло колдовала неугомонная Зоя.

– Моргнуть не успеете, как вырастут, – невесело пообещал Анаэль.

Май понял, что победил, но, взглянув на доллары, вспомнил о клятве могилой матери – вернуть долг Колидорову. Что было делать – отказаться от денег Анаэля, раз договор не подписан? «Равносильно самоубийству», – содрогнувшись, подумал Май. Анаэль тем временем хмуро собирался: складывал в папку бумаги, вынимал из сумки и засовывал вновь странные бессмысленные вещицы – маленькую пушку из папье-маше, стеклянный шар, наполненный живым огнем, чучело ящерицы, пучки птичьих перьев… Наконец, Анаэль достал заветный черный ящичек с пятью долларами.

– Эх вы, ловец человеков! – страдальчески всхлипнул Май. – Если б не долг, не клятва моя погибельная… Ладно уж, давайте договор. Ваша взяла.

Он неловко встал с кровати, поддернул трусы и протянул руку, усмехнувшись своему жесту, по-нищенски жалкому, театральному. Анаэль опустил веки – замер, словно прислушиваясь. Май не успел удивиться столь странной реакции, как дико завопил звонок в прихожей. И все пошло прахом! Полетело в тартарары!

Май отдался внезапному яростному страху с истеричным восторгом и кинулся вон из комнаты. Анаэль встал на пути. Звонок вопил беспрерывно, как будто пилили тупой пилой исполинскую свинью. «Го-о-о-с-споди! Го-о-с-с-по-ди-и!» – причитала в коридоре переполошенная Зоя.

– Помогите! – позорно пискнул Май, чувствуя рядом ровное легкое дыхание Анаэля.

– Вы же мне слово дали, – проронил он, внезапно обхватив запястья Мая теплыми твердыми пальцами.

А Зоя уже открывала входную дверь, и звонок умолк, испустив предсмертный хрип. Бесцеремонно громко, неясно заговорили голоса, упало задетое чьей-то ногой мусорное ведро, не вынесенное с вечера.

Май рванулся из рук Анаэля и рухнул прямо на банки с огурцами. Одна лопнула. Остро запахло чесноком. Май вскочил и – в исступлении от страха, от безвыходности, от загнанности – ткнул Анаэля рукой в лицо. Ударил!! Страх обжигающий тут же сменился страхом каменным, могильным. Май сник, схватился за лицо. Он ждал, что молния вот-вот поразит его. Но ничего чудесного не случилось, только погас торшер.

– Семен Исаакович, выходи! К тебе гости! – взволнованно возгласила из коридора Зоя.

Май потрогал воздух вокруг себя: никого.

– Здесь я, – донеслось с лоджии.

Анаэль, окутанный голубой дымкой, стоял наготове, с сумкой на плече – видно, собирался прыгнуть не то вниз, не то вверх.

– Идите же, вас зовут, – сказал он отчужденно и вдруг горько пошутил: – Фауст, Фауст, вас кличут с подземелья.

Май отступил к двери, покаянно бормоча:

– Простите, простите подлеца… алкоголика старого… Надо же такому случиться!.. Готов принять наказание любое!.. Простите… я очень болен, очень болен, очень…

Анаэль был недвижим и вторил бормотанью однообразно-строго:

– Надо устоять! Надо устоять! Помните – надо устоять!

Май отодвинул наконец дверную задвижку и юркнул в ванную мимо Зои, обдав ее чесночным запахом. Зоя превратно поняла бегство свояка: испугался возмездия за то, что банку раскокал. В ванной Май заперся, включил воду и опомнился так же внезапно, как несколько минут назад сошел с ума. «Что со мной было?» – подумал он, рассматривая порезанные пальцы. Зоя скреблась в дверь и страстно скулила:

– Выходи же, Исакич! Я тебе банку прощаю! Хрен с ними, с огурцами! Выходи, ради всех святых! Ждут тебя!..

Май опустошенно слушал, смывая кровь и неумело обматывая руку бинтом. Затем он надел махровый халат жены, сунул босые ноги в ее же старые тапки с помпонами и открыл дверь. Зоя сгребла свояка в охапку, без труда проволокла по коридору и втолкнула в большую комнату, объявив ликующе:

– Вот, это и есть Май!

Взгляд бедного Мая охватил невероятную картину: стол, убогий обеденный стол, козлоногий и неопрятный, – цвел красками, о которых никогда не подозревал. Здесь была нежная, пастельно-розовая ветчина, в беспорядке рассыпанные киви и апельсины, тамбовский окорок в развернутой фольге и дорогая конфетная коробка со знакомой репродукцией на крышке. «„Благовещение“, фра Анджелико», – узнал Май. Он больно ущипнул себя за ус и забормотал, радуясь словам:

– А краски, краски ярки и чисты, они родились с ним и с ним погасли… преданье есть – он растворял цветы…

Болезненный удар Зои между лопатками остановил декламацию. Май прикусил язык, закрыл глаза и услышал повелительный тенорок:

– Он у вас, уважаемая, не припадочный?

– Здоров, как бык, – отрапортовала Зоя. – Ничего его не берет! Недавно ребенка родил полноценного. А уж память у него! Еврей, одним словом. Гениальный еврей! Таких евреев и в самом Израиле не сыщешь! А что он сам с собой говорит, так все гении такие, взять хоть Льва Толстого или Тараса Минейко у нас, в Каневе.

Гость сидел на диване, в углу комнаты, но Май не смотрел туда – из усталого равнодушия ко всему.

– Он у вас порезался, что ли? – спросили с дивана. – И почему у него укроп в волосах застрял?

– Где, где? – спохватилась Зоя. – Ах, это! Да он, чудик наш гениальный, в темноте банку с огурцами разбил!

Вмиг свояченица привела в порядок шевелюру Мая, стряхнула пыль с халата, затянула кушак потуже и за руку подвела к дивану.

– Познакомься, Семен Исаакович, с дорогим гостем.

– Очень дорогим? – вдруг зло буркнул Май, глядя в пол.

– Что он сказал? – не расслышал гость.

– Юмор он сказал, – пояснила Зоя. – Он у нас юмор любит, в журналах свои шутки печатает и весь Питер их читает, а у нас, в Каневе, эти журналы рвут друг у дружки вместе с руками!

– Я тоже юмор очень уважаю, – благосклонно сказал тенор и громко, как глухому, объявил Маю: – Ведь я к вам среди ночи по нужде зашел!

– По малой или по большой? – насупленно спросил Май, не поднимая глаз.

Тенор засмеялся мелким, дробным, повизгивающим смехом. Зоя искательно заржала в унисон гостю. Май оглянулся на стол, на коробку с изображением архангела Гавриила и Марии, и подумал, что в молодости его возмутило бы сочетание несочетаемого – конфет и библейского сюжета. Теперь же Май был озадачен вопросом: сколько стоит заморское угощение?

– Ох, он у нас шутни-ик! – сквозь смех вещала Зоя. – Как чего выдаст, так я неделями потом хохочу, успокоиться не могу!

– Давайте же познакомимся, – прервал гость, обращаясь к Маю.

Май с усилием взглянул на неизвестного. Это был мужчина старше пятидесяти лет, в оливковом летнем костюме, в белых туфлях на щегольских каблучках с подковками, как у испанского танцора. Под пиджаком нежилось брюшко – капризное, не знающее отказа ни в чем. Лицо гостя напоминало то же брюшко, но уснащенное неуместными деталями: бесформенным розовым носом, синими глазками и блеклыми лепешками-губами. Более всего выделялись уши: крепкие, в красных прожилках – как щедро накромсанные куски колбасы.

– Тит Юрьевич Глодов, – представился гость, не подавая руки.

– Май, – сказал Май, садясь на подставленный Зоей стул.

– Знаю, – кивнул Тит Глодов, молниеносно перекинув ногу на ногу, что при его тучности было удивительно. – Вы Май, писатель. Не желаете закусить? Угощайтесь, все свежее.

– А вы по ночам гуманитарную помощь писателям разносите? – спросил Май, увлеченно разглядывая колбасные уши гостя.

– Я – Тит Глодов, – повторил тот веско. – Я президент крупной компании, у меня завод по переработке костей, сеть магазинов и еще много чего.

– Так вы, значит, решили благотворительностью заняться, с бедными поделиться?

– Я – Тит Глодов, – терпеливо повторил гость. – Я занятой человек и пришел к вам среди ночи по важнейшему делу – как к писателю, который, – он замолк, вспоминая нужное слово, – который пишет! А то ведь есть такие, кто не пишет, а называются писателями.

– Вы тех, кто не пишет, не бойтесь! – страстно заверил Май, ущипнув ус. – Вы бойтесь тех писателей, кто строчит каждый день по печатному листу, а то и по два, кто по издательствам шляется со своими романами… Бойтесь шерстюков, Тит Глодов!

– Сразу видно, вы серьезный человек, – похвалил Тит, зыркнув на Зою внушительно.

– Я на кухню пошла, чайник ставить, – сказала понятливая Зоя и нехотя удалилась, закрыв дверь.

– Если вы хотите заказать мне какой-нибудь рекламный текст, то я этого не умею, – хмуро признался Май, разглядывая блестящие подковки на туфлях гостя.

– Не угадали! – хохотнул Тит; брюшко его колыхнулось от веселого волнения.

– Тогда мне непонятна цель вашего визита, – неприязненно сказал Май. – И продукты эти… извините, но я не принимаю даров от незнакомых людей.

– Так ведь мы уже познакомились! – радостно воскликнул Тит. – Продукты можете выкинуть, мне это все равно – они ведь уже ваши. А вот вам, Семен Исаакович, обидно будет, если я сейчас уйду, и вы не узнаете, зачем я приходил. О-ох, обидно будет!

– Сегодня мне уже предлагали работу, – мрачно признался Май.

– Знаю, знаю, – махнул рукой Тит. – Что-то там редактировать за пятьдесят долларов… дурак предложил в издательстве, Колидоров. Разве это работа? Как вы можете соглашаться работать за такие деньги?!

Май изумился: он имел в виду Анаэля, а не своего издателя. Тут же Май вспомнил – в который сегодня раз! – о клятве могилой матери, о том, что должен вернуть Колидорову пятьдесят долларов, и встревожился: куда делись деньги, которые Анаэль дал в долг? Оставил он их или нет?

– Извините, – тихо буркнул Май и поспешил вон из комнаты, проверить, где деньги.

Но выйти Маю не удалось. На пороге встал перед ним стройный брюнет галантерейного вида, в белом костюме. Брюнет улыбнулся приветливо-угрожающе и промяукал с восточным акцентом:

– Ха-ро-ше-ва… все-э-м… зда-ро-вья!

Май в растерянности отступил.

– Сотрудник мой, Рахим, – представил Тит Глодов.

Рахим кивнул и промяукал в ответ:

– При-я-а-т-на-ва… все-э-м… аппе-е-э-ти-та!

Дверь захлопнулась. От полного бессилия Май начал тереть глаза, словно засыпанные песком, уставшие видеть странные картины реальности и желавшие одного – тихого покойного мрака.

– Я предлагаю вам написать книгу, – величаво сказал Тит.

– Зачем? – не понял Май.

– Надо, – сурово отрезал Тит. – Там, где я бываю по долгу своей работы, престижно иметь культурное хобби: рисовать пейзажи, бисером вышивать, собирать чего-нибудь редкое…

– Вот и собирайте, – фыркнул Май. – При чем тут я?

– Может, я всю жизнь, с самого беспорточного детства, мечтал писателем стать, вроде Дюма, который «Три мушкетера»! – интимно признался Тит, колыхнув брюшком. – Может, я к вам за подмогой пришел, как к порядочному человеку!

– Вы полагаете, что порядочный человек будет за другого книжки писать? – нервно засмеялся Май.

Тит всплеснул руками, схватился за щеки и ахнул:

– Так вот вы какой! Теперь ясно, почему вы так живете!

– Ну, знаете! – взъярился Май, вскакивая.

– Знаю. Все знаю, – вздохнул Тит, взбрыкнув ногами, – только и вы знайте, Семен Исаакович: в моем лице к вам удача привалила.

Тит осклабился, чтобы наглядно выразить перспективный характер привалившей удачи. Мая передернуло.

– Я по всему миру езжу, – сообщил Тит. – Я сделки заключаю и вообще… Я вам такие деньги могу дать, о которых вы даже во сне не мечтали.

– Но почему я?! – вскричал Май, ударив себя по коленям. – Мало, что ли, писателей? Начнете считать, со счету собьетесь!

– Я справки навел, – веско сказал Тит, массируя виски. – Вы – самый талантливый. Вас называют…

Тит вытащил из кармана маленький дамский блокнотик, полистал его и воскликнул:

– «Блестящий стилист», а вот еще «Полифоническая проза»…

– Хватит, – раздраженно остановил Май.

– А вы скромный, – миролюбиво заметил Тит, пряча блокнотик в карман. – Книжку-то мне свою, надеюсь, не откажетесь подписать?

Май вспомнил, как утром давал автограф Анаэлю, и мотнул головой – то ли прогоняя воспоминание, то ли отказывая в автографе Титу Глодову.

– Рахимчик! – позвал Тит.

Возник галантерейный Рахимчик, положил на диван изящный бежевый портфель и удалился. Тит щелкнул серебряным замочком, извлек книжку Мая. Тот затряс головой: нет, нет!

– Жалко автографа? – обиделся Тит. – Я к вам, как к своему человеку пришел, а вы!..

– Никакой я вам не свой! – объявил Май брезгливо. – И не буду своим, не надейтесь!

– Ну и не надо, – снисходительно хихикнул Тит.

Он отложил книгу в сторону и, широко раскрыв портфель, показал содержимое Маю. Там были деньги, много денег – ладные, плотные пачечки долларов.

– Что у вас за блажь такая – романы писать? – засопел несчастный Май, ненавидя себя.

Тит сунул в портфель книгу, поставил его между собой и Маем и вдохновенно провещал:

– Да, блажь! С детства! Сейчас – окрепла! Ведь всю жизнь для людей старался, на всем экономил. Не поверишь: простую газированную воду пил, без сиропа! Зато построил завод костной муки. Все для людей, для них, проклятых!

– Я не представлял, что сироп таит в себе такие возможности, – искренне удивился Май.

– Это я тебе потом объясню, как писателю, – по-свойски пообещал Тит. – Ты теперь про книжку соображай, про сюжет. Надо, чтоб за сердце хватал! Чтоб слезы у народа по морде его текли, понимаешь?

– М-м-м… «Судьба человека», что ли? Вроде этого? – страдальчески уточнил Май и усугубил предположение, вспомнив цитату из романа Шерстюка: – «Плача и нагинаясь при этом…»?

– Типа того! Именно, чтобы плакали! – обрадовался Тит. – Только еще круче надо. И вместо Бондарчука пусть другой будет.

– Хочу предупредить вас, Тит, – ненавидяще признался Май. – Я хронический алкоголик. Мне вообще нельзя доверять ответственную работу, тем более «Судьбу человека».

Сказав это, Май вдруг понял, что пить ему совершенно не хочется и даже напротив, сама мысль о спиртном отвратительна. Верно, это было чудодейственное влияние Анаэля!

– Да за такие деньги ты у меня сам капли в рот не возьмешь, пока книжку не допишешь до самой последней буковки.

Возбужденный Тит пересел к столу, ухватил ломоть ветчины, умял его в один присест, закусил киви и вновь упал на диван. Во время короткой трапезы Май украдкой гладил конфетную коробку: нарядные пестрые крылья архангела на картинке, траву с простыми деревенскими цветами, складки на плаще Марии и доски забора – точь-в-точь такого, как и в двадцатом веке. Забор был гениален, вечен, непоколебим, как человеческая мечта о бессмертии…

– Я тебе, Семен, совсем задачу облегчу, – заявил подкрепившийся Тит. – Я тебе направление сюжета во всей конкретности дам, чтоб ты не мучился, а только уже книжку писал. Скажу – ахнешь! Такого не было никогда.

– Любопытно, – отозвался Май, вспомнив, как утром слышал нечто похожее от Зои.

– Принимал я как-то у себя академиков – пришли просить денег на академию свою, – по-былинному, неторопливо заговорил Тит. – Денег я им не дал – слишком много просили, но зато угостил ученых от души – ну, там водка, икорка, балычок. В общем, напились академики, и услышал я там от одного о древней стране, где жили бебрики.

Тит был в экзальтации, голос его тренькал, глазки пронзительно цвиркали, брюшко рвалось из тесного костюма на волю.

– В те времена, Семен, миром правили древние греки, как сейчас американцы. И все этих сволочей боялись, кроме бебриков. Жили они за морем, на отшибе, там, где теперь Турция. Греков это бесило: как же – не боятся их! Особенно лютовал царь Кадм. Ты Кадма-то знаешь?

– Нет, – соврал Май.

– Ну, так потом глянь в энциклопедию. Это был зверь. Он объявил бебрикам войну и быстро перебил весь народ. Это мне лично академик рассказал!

– Небось литра полтора водки выкушал перед этим с горя, что денег не дали, – пробормотал Май и презрительно заметил: – Ну и где же здесь сюжет? Здесь нет сюжета.

– Как нет?! – подпрыгнул возмущенный Тит. – А схватки бебриков с греками? Они, между прочим, были голые, в шкурах, а те, сволочи, в полном обмундировании. А бебрики, спасающие своих детей? А жены бебриков, сигающие со скалы в море?

– Зачем? – полюбопытствовал Май.

– Чтобы их не изнасиловали древние греки! Ты, Семен, видно, совсем плохо по истории учился.

– Да! – радостно поддакнул Май. – Мне историческую тему не поднять!

– Не боги горшки обжигают, – обнадежил Тит. – Ты, главное, дай мне портрет простого среднего бебрика, который один остался из всего народа. Хочу я, чтобы этот бебрик с царем Кадмом сразился. Пусть бебрик даже погибнет, но чтобы ясно стало – он победил! Потому что правду не убьешь. Я эту сцену вижу во всех деталях. Если книга будет, мы по ней потом фильм снимем.

– Уж не в Голливуде ли? – ехидно предположил Май.

– А что, у меня там есть свои люди, – всерьез ответил Тит. – Один бывший протезист из Николаева, сейчас продюсер. Ну, Семен, по рукам?

«Надо устоять, надо устоять», – застучало в голове Мая. Горячий стыд вдруг обжег сердце, стыд за Анаэля: за то, что он не имеет ни денег, ни возможностей Тита Глодова. Где справедливость?! «А ведь я его ударил! – мысленно простонал Май. – Ударил ангела! Предатель я. Мразь».

– Надо устоять, – невменяемо пробормотал Май, сцепив руки на коленях. – Надо устоять, надо, надо…

Тит взирал на Мая с умилением, будто ему показывали старый наивный фильм.

– Приятно, когда у человека принципы. Хотя при такой нищете, – Тит широко развел руками, озираясь, – при такой дикой нищете иметь принципы – это срамотища!

– На… – вырвалось у Мая; он хотел позвать на помощь Анаэля, но пресекся – язык вдруг странно окаменел. – А!..

– Б-э-э!.. – шутливо подхватил Тит и фамильярно похлопал Мая по коленке. – Семен, Семен… У тебя же ребенок есть, жена молодая. Ну что ты им можешь дать? Как защитишь, если придется? Ничего-то у тебя нету, ни в чем ты не волен, даже в смерти.

– Это как? – выдохнул Май.

– А вот как: богатый умрет – не заметит, потому что с удобствами, в комфортных условиях, на хорошей кровати. А нищему – что?

– Догадываюсь, – угрюмо сказал Май.

– Не-ет, ты всего не зна-ешь! – лукаво погрозил пальцем Тит. – Богатого на хо-ро-шем кладбище похоронят. Гроб у него будет – прелесть, как сейф в банке! Могила – неприкосновенна, сверху – памятник! А нищего-то из его поганенькой могилки, из гроба, дешевеньким ситчиком обитого, возьмут да и вытряхнут ночью!!!

– Зачем?! – изумился Май.

– А затем что жизнь такая! – зловеще прошептал Тит. – Конъюнктура требует! Это в прошлых веках покойники без дела в могилах валялись, а теперь – не-ет, извольте живым людям послужить!

Он замолк, прислушиваясь к голосу своего любимца-брюха – оно урчало, требуя внимания. Тит начал поглаживать его, похлопывать и… тайна нищих мертвецов осталась нераскрытой.

– Вы просто пугаете меня страшилками, – сказал Май сдавленно. – А для меня самое страшное – это…

Язык вновь онемел, и Май договорил фразу про себя: «…страшное – это то, что Анаэль – чужой в нашем мире, а ты, Тит Глодов, – свой».

– Знаю я, чего ты боишься, – подмигнул Тит. – Боишься, что дружки-писатели пронюхают о твоей удаче и от зависти будут на всех углах звонить: вот, мол, гад, за какие деньги продался!

– А разве не гад? И не за деньги?

– Не узнают они! Мы этим кретинам ничего не скажем! – поклялся Тит, сострадая мятущемуся писателю. – А будут спрашивать, откуда деньги взялись, ты говори: спонсора нашел. Ну а как напишешь про бебриков – гуляй, трать честно заработанное! Я тебя, может, и потом не забуду. Мне библиотекарь нужен. Виллу я под Неаполем купил со всей обстановкой. Там книг – до чертиков. Очень тебе пойдет библиотекарем быть, Семен. Условия – мечта! Зарплата, обед, карманные деньги, по воскресеньям обзор Везувия, пиццерия, пляж! Жену к себе выпишешь, ребенка и даже эту, которая мне дверь открыла.

– Эту не надо, – вырвалось у Мая; он и помыслить не мог о Неаполе; в реальности, охваченной жизненными планами Мая, такого города не было.

– Хотел я книжку за свой счет издать, да тянет меня быть, как все. Может, Колидорову твоему отдать? Ты название придумай покруче.

– «Последний бебрик», – мрачно сказал Май.

– Шикарно, – похвалил Тит и добавил повелительно: – Ты, Семен, пиши, старайся, а если что не так будет, я потом поправлю.

– Вам нравится такое начало: «Кадм жестоко угнетал бебриков»? – безжизненно спросил Май.

– Класс! Теперь видно, что ты – не совсем малахольный.

– Я – ого-го! – молодцевато воскликнул Май, желая одного: чтобы Тит Глодов исчез навсегда, а портфель с деньгами остался.

Вышло же наоборот: исчезли деньги. Тит позвал Рахима, тот, улыбаясь, забрал портфель и вышел. Май засмеялся – он ждал, что сейчас уйдет и Тит, но не дождался. Тит дробно захохотал, брюшко его заколыхалось, как студень.

– А ты, Семен, думал, что эти денежки для тебя приготовлены?!

Май поднялся, устав бороться с собой. Он рванул кушак, сбросил халат на пол, огляделся, схватил стул и занес его над головой Тита.

– Ханна! – взвизгнул Тит, изнемогая от смеха.

Миг отделял его от гибели, но вмешалась судьба. В комнате возникла женщина с большим конвертом в руке. Май остолбенел. Никогда не видел он такой красавицы наяву. Ярко-белое лицо и ярко-черные волосы, карминовые губы, опаловые глаза – все пребывало в совершенном сочетании друг с другом, все завораживало вызывающей прелестью. Она стремительно приблизилась к Титу, задев Мая кончиком длинной, тугой, будто живой косы. Радость и тоска стиснули сердце Мая. Он тихо опустил стул и встал за ним, чтобы закрыть голые ноги в рваных тапочках с помпонами. Ханна подвинула стул к себе, уселась и ножкой в красной узкой туфельке брезгливо отшвырнула халат. Май метнулся, встал за стол и от неловкости принялся чистить апельсин. Ханна молча достала из конверта бумаги, передала Титу.

– Познакомься, Семен, – напыщенно сказал Тит. – Мой пресс-секретарь. Между прочим, внучатая племянница канцлера Бестужева… этого как его… Рюмина. Он еще граф был и фельдмаршал, представляешь? Через нее тебе и привалило счастье – это она тебя выбрала из кучи писателей.

Обескураженный Май ковырнул апельсин так, что сок брызнул во все стороны.

– Очень приятно, – пробурчал он, проклиная себя за неуклюжесть.

Красавица будто не заметила ничего. Май расценил это как проявление деликатности.

Тит Глодов просмотрел бумаги, кивнул и распорядился:

– Ты, Ханна, аванс выдай человечку нашему, чтоб он пять месяцев жил – не голодал.

Ханна впервые взглянула на Мая – его окатило холодом и жаром одновременно.

– Сколько же вам дать денег? – произнесла она плещущим контральто.

Май потерялся, катая апельсин между ладонями, и промямлил:

– Позвольте, но я…

Он все еще надеялся, что наскребет моральных сил и откажется.

– Я жду вразумительного ответа, – насмешливо сказала Ханна, скользнув влажным опаловым взором по лицу бедного Мая.

Он почувствовал иррациональный страх. Похожее чувство внушал ему и Анаэль.

– Стесняется человек, – пояснил Тит, заразительно зевая. – В первый раз почуял настоящие деньги. Одурел! Ты, Ханна, дай ему тысчонки три долларов.

Май уронил апельсин, сел на ледяную батарею парового отопления и крикнул про себя: «Анаэль! Анаэль!» Ханна взглянула на него, как оцарапала, и ехидно заметила Титу:

– Вы, Тит Юрьевич, явно перегнули: плохо человеку с непривычки. Шутка ли, три тысячи американских долларов наличными!

– Ну, тогда две с полтиной ему дай, – благодушно отозвался Тит, потягиваясь. – А еще лучше, две, чтоб не выпендривался.

– Три, – вдруг выдавил Май трагически.

Ханна одобрительно улыбнулась, и Маю почудилось на миг, что она – старуха. Но он сразу забыл об этом, любуясь новым, веселым, волнующим блеском ее красоты и невольно улыбаясь в ответ.

– Распишитесь, – прожурчала Ханна, вручая Маю договор и перламутровое стило.

Май замешкался. Гибельная сладость безволия замутила мысли, исказила желания. Он покорно расписался, запомнив из всего договора два слова: «Глобал» и «Российская». Договор исчез в конверте; появились деньги – тридцать стодолларовых купюр, схваченных красной резинкой. Ханна положила пачечку в ритуальное блюдце с зернами пшеницы, из которых Зоя тщилась вырастить деньги. «Свершилось!» – ахнул про себя Май, вспомнив пророчество Анаэля, и беспомощно признался вслух:

– Не устоял я… не устоял… Колдовство какое-то…

– Подписали, так нечего теперь ныть. Будьте мужчиной, – надменно сказала Ханна.

– Семен, не слушай ее! – развязно вмешался Тит. – Ты – уже настоящий мужчина, раз подписал! Этим ты, считай, семью свою спас от позорной жизни!

– Всего один раз не устоял… один раз! – моляще вскричал Май, обращаясь к Анаэлю.

– Хватит причитать, – с отвращением прервала Ханна и заговорила казенным языком: – По истечении пяти месяцев вы обязаны представить заказчику в лице Тита Юрьевича Глодова работу в полном объеме. Заказчик же обязуется выплатить вам гонорар в размере семи тысяч американских долларов.

– Итого вместе с авансом – десять тысяч долларов, – заключил Тит.

Он живо встал с дивана и двинулся вон из комнаты, бережно обняв спящее брюхо. Ханна последовала за шефом, оставив на столе копию договора. Дверь приоткрылась, навстречу гостям сунулась Зоя:

– А чай?

Она икнула и пропала – появился Рахим. Он жестами дал понять, что путь из квартиры на лестницу совершенно безопасен. Тит двинулся по коридорчику боком, чтобы не задеть стен пухлыми бедрами. Ханна пошла было следом, но вдруг замерла.

– Может, чаю? – подступила к ней Зоя.

– Здесь кто-то был сегодня, – проговорила Ханна, цепко озираясь.

– Никого, – несмело уверила Зоя. – Кому к нам ходить-то?

Ханна вытянула бледную руку, обвитую серебряной ящеркой-браслетом, сильно толкнула дверь в комнату Мая и взглядом ощупала темноту.

– А чай у меня свежий… – вновь глупо встряла Зоя.

Ханна резко обернулась, хлестнув ее косой. Зоя ойкнула, убежала на кухню, а красавица вмиг оказалась рядом с Маем. Ему стало не по себе – при мутном свете электрической лампочки лицо Ханны неприятно преобразилось: губы почернели, глаза потускнели. Май начал пятиться вон из квартиры, Ханна пошла за ним. Она двигалась как бы на ощупь, бесчувственно и медленно, с каждым шагом отнимая силы у Мая. Он выбрался на лестничную площадку и без сил прислонился к двери покойной соседки. Ханна приблизилась. Воздух вдруг иссяк, будто его высосали до капли. Сердце Мая сжалось в комок, перед глазами завертелись огненные шары. Он содрогнулся и воззвал, почти теряя сознание:

– Анаэль!..

Колкий холод хлестнул по лицу. Май отчаянно глотнул вновь появившийся воздух и зажмурился. Когда он открыл глаза, Ханны не было. За лестничным окном плавала предрассветная муть. Май проковылял в квартиру, запер дверь ослабевшей рукой и сел на перевернутое мусорное ведро. Он думал о том, что не имел права взывать к Анаэлю, которого ударил и прогнал. Боль души ввергла Мая в такое отчаянье, что он закачался из стороны в сторону, скрипя ведром. И представилось Маю во время горестного приступа, что Анаэль в комнате за столом сидит! Стоит войти туда, как он простит Мая, и они посмеются над ночным наваждением – дураком Титом Глодовым и фальшивой внучатой племянницей канцлера Бестужева-Рюмина. Май кинулся в комнату. Анаэля не было. За столом, перед блюдцем с долларами, сидела Зоя, парализованная суеверным восторгом.

– В чем дело? – измученно спросил Май. – Ну, деньги. Из пшеницы выросли. Магия! Ничего особенного.

Он сокрушенно махнул рукой и побрел к себе.

– О-о-о!.. – в экстазе простонала Зоя.

Утром Май вышел из заточения и отправился в издательство. Пока он ехал на метро из Купчино в центр, предавался увлекательному занятию: разглядывал людей, привычно выделяя коренных петербуржцев из смурой толпы приезжих – по чуть розоватой бледности лиц и рыжизне всех оттенков. У женщин был русалочий взгляд – прозрачный, сквозь тебя, как будто незаинтересованный, отрешенный. В Киеве, где родился и вырос Май, русалки не водились. То был город ведьм, и смотрели они по-земному: весело, зло, оценивающе. Каждому городу – свое! Но Май любил бесхвостых петербургских русалок, как любил с детства весь Петербург, впервые прочитав у Гоголя про полет Вакулы верхом на черте из Украины в имперскую столицу за черевичками. Май мечтал повторить героическую авантюру, и ему это, по-своему, удалось. Закончив школу, он уехал в Петербург учиться, а привез его туда, безденежного, черт! Вернее, Чертов – знакомый проводник в поезде «Киев – Ленинград». Когда Май в первый раз ступил на Невский проспект, над Адмиралтейством вспыхнула радуга. Это был знак, что великий город принял Мая. Так он остался здесь навсегда, неутомимо познавая бесконечное таинственное пространство между высоким жемчужным небом и отражением его в водах рек, речек, каналов…

Май вышел на станции «Канал Грибоедова» и двинулся по теневой стороне Невского, мимо Казанского собора, к Дворцовой площади. На теневой стороне было меньше народу. Май побаивался толпы; толпа – это была Зоя, умноженная на сто тысяч, на миллион. Май был доволен, что до вечера не увидит свояченицу, но вожделенная свобода от домашнего плена не радовала, а пугала. Если бы не обещание вернуть долг Колидорову, не клятва могилой матери, он ни за что не вышел бы из квартиры – от стыда. Он воображал картину публичного своего позора, глумливые вопросы знакомых: «Скажи, Семен, ты зачем ангела ударил? Чтобы он не мешал тебе свои принципы подороже продать?»

Так Май мучил себя, пока не явился бодрый двойник: «Ты, батенька, воображаешь о себе больно много! Прямо они все соберутся камнями в тебя швырять! Да каждый из писак озабочен только одним – как бы денег побольше слупить, причем любым способом. А и собрались бы они – тебе же лучше. Ты б им выдал, выпятив чахлую грудь: „Ну, мордообразие, кто из вас без греха, пусть первый врежет мне от души!“ Эффектно. Рождает ассоциации. Насчет же ангелов… С чего ты вообще взял, что кудрявый незнакомец – ангел? Где доказательства?..»

«В самом деле где?» – подхватил Май, фальшиво радуясь. Тема требовала развития, а значит, «подпитки» – для вдохновения. Май завернул в магазин на Малой Морской, рядом с издательством. Здесь ему стало нехорошо при виде бутылок: мир накренился и, утеряв четкость линий, начал крошиться. «Вот оно, доказательство ангельских чар!» – простонал Май. Он кое-как выбрался на улицу и, глянув случайно в витрину, попятился ошеломленно. На Мая смотрел, выкатив глаза, «суслик обтерханный» – существо, вызывающее гадливую скучную жалость. Май просеменил во внутренний дворик магазина, плюхнулся на пустой ящик, закурил «Приму». Май-второй пристроился рядышком и, тоже дымя «Примой», разразился циничной тирадой: «Подумаешь, горе – от водки воротит! Это, кстати, и есть первейшее доказательство, что твой Анаэль не ангел, а вроде ученого-экстрасенса. В общем, хлопец владеет гипнозом. Вспомни, как он Слушайрыбу обработал! Почти Цицерона из мента сделал! Шастает такой экстрасенс по больницам, выискивает одиноких наканунных старушек побогаче и…»