Текст книги "Мужской роман"

Автор книги: Ирина Потанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 19 страниц)

«Вообще, здорово. Один боится собственных работодателей, другой – мафиозных разборок, третья собственных угрызений совести. Мир сумасшедших! Людям нравится ощущать себя в центре событий, люди намеренно выдумывают себе массу опасностей. Выдумывают, боятся, переживают и гордятся собственными переживаниями. Я, мол, знаете, сколько уже пережил!»

– И прошу не считать меня психом! – продолжал Редактор, – Раз предупреждаю – значит есть основания!!! – а потом совсем другим тоном, словно сжавшись в комок, зашептал, – Я ведь именно в такое дерьмо во времена своей столичной карьеры влип. Писал с напарником про одну шишку. Без наездов, но и не слишком прогибаясь. Шишка поначалу не возражала: на тот момент ей лишняя реклама вполне уместна была. А потом возражать стало некому. Пришили мою шишку. А ко мне потом с разбирательствами пришли, не ты ли, мол? Хорошо, друган один выручил. Как прознал, что меня в козлы отпущения прочат, так и велел мне на дно слечь. А напарника моего… – Редактор издал тяжелый, совсем нередакторски искренний, вздох, – В общем, до сих пор простить себе не могу, что не предупредил его… Но мне, понимаешь, просто в голову не пришло тогда. Друган-то только про меня говорил. Тебе, мол, знаешь, что светит??? А про напарника молчал… Может не знал, может решил меня им прикрыть, – за несколько предложений состарившийся вдруг Редактор закашлялся и, видимо взяв себя в руки, заговорил относительно спокойно, – В общем, хочу предупредить тебя, Игорь.

– Спасибо. Не переживайте, напарника у меня нет.

Игорь мысленно отхлестал себя по щекам, за внезапно вылетевший сарказм. Вообще-то, должно бы жалеть Редактора, а не обсмеивать.

«Рассказать ему, что ли, кто на самом деле убил Сана? Ведь завтра об этом все равно раструбят все газеты… Нет. Не стоит. В свой срок узнает. А нет – значит, не судьба. Помучается своими страхами и забудет всё. Господи, я стал скрытым и замкнутым. Скрытым и скрытным. Как… как Вера раньше». Игоря вдруг посетила странная догадка. А ведь они полностью поменялись ролями… Восторженный распахнутый навстречу всему живому Игорь закончился. Сомкнулся удавом вокруг глубокой воронки собственной боли и шипит на весь мир. Баюкает ампутированную душу. А Вера? «Я хочу ворох друзей и настоящее дело…» Она выпила Игоря до дна, вобрала в себя его силу, его веру в людей, весь его стержень… Вобрала и исчезла…

«Главное, чтоб на пользу!» – отмахнулся Игорь от навязчивого ощущения обездоленности.

– Прощаю непростительное, – после долгой паузы выдавил из себя Редактор довольно холодно, – Списываю на юношескую черствость. Или на глупость даже.

– Я не хотел… Извините… Я немного… того.

В нелепом «того» Редактору предоставлялась свобода выбора. Как пожелает, так и поймет. Ничего неприятного для себя Главный пожелать не мог, поэтому Игорю извинение казалось исчерпывающим: смущенным и комфортным для собеседника. Собственное лицемерие ничуть не покоробило Критовского.

– Понимаю, понимаю… Такую задумку на взлете без крыльев оставили! Ты ведь, небось, и фабулу продумал и фактажем насытился…Что тут говорить. По одному голосу твоему сразу слышно – скис парень. А я ведь говорил тебе, не лезь на свободу. Я ведь предупреждал.

Нотки торжества в голосе сочувствующего покоробили. Унизили даже.

«Неужто и впрямь по моему голосу так легко считывается трагедия? Ну, уж нет! Не дамся! Жалеть себя не позволю!»

Редактор, тем временем, продолжал:

Знаешь, Критовский… Не нравишься ты мне. Работать с тобой невозможно. Хотя талантлив – это да… Не должен я такого делать. Себе же могилу копаю… Тебя в коллектив пусти – ты его вмиг разлагать начнешь… Но по-другому не могу. Видя твои сложности, предлагаю: возвращайся в штат. Это существенно. Коллектив, он, на самом деле спасает. Идиотизмом своим. Бюрократией бесконечной. Можно оценивать, кого ты лучше, к чему должен еще стремиться… Можно думать, что ты – как все…а значит, раз все в депрессию не впадают, то и ты не впадешь. Стая – она лучшее лекарство от душевных травм. Перед ней выделываться можно, тем самым самореализовываясь. Намучаешься весь день, «держа себя в руках», а потом домой приходишь – так тоскливо делается… Но в работе в коллективе есть свои плюсы. К вечеру ты устал уже настолько, что, несмотря на то, что тошно делается, блевануть не успеваешь – спать падаешь. А завтра снова играть свою роль… Времени на депрессию не остается. Возвращайся в штат, Критовский. Это серьезное предложение. Только у меня имеется парочка условий по поводу твоего поведения в коллективе…

Никаких условий Игорь выслушивать не стал. Бросать трубку было крайне невежливым, благополучно распрощаться представлялось невозможным… Игорь положил телефонную трубку на пол, и, стараясь не мешать Главному выговариваться, корректно оставил того наедине с самим собой.

В комнате Игорь все же подошел окну. Несколько минут, шутки ради, порассуждал о возможности выброситься. Отдаться захватывающему ощущению восторга от свободного падения, чтобы потом навеки перейти в собственность к блаженной пустоте… Это было бы слишком хорошо. На подобные упрощения он, Игорь, не имел ни малейшего шанса. Разбиться насмерть, скорее всего, судьба не позволит. Максимум – искалечиться и доставить массу неприятностей всем родственникам. Такого, конечно, не хотелось.

«И кому только в голову пришло называть целиком подвластное всемирному тяготению падение – свободным?» – фыркнул Игорь и отошел подальше от окна и от шальных мыслей. Чтобы не сойти с ума окончательно, нужно было немедленно придумать себе очередной смысл жизни. Сначала придумать, а потом убедить себя, что он вовсе не придуманный, а самый что ни на есть настоящий, рожденный самой природой, а не игоревой воспаленной потребностью в самореализации.

«Как странно, когда необходимость жить превращается вдруг в нуднейшую бессмысленную обязанность. Как грустно, что эту обязанность нельзя ни спихнуть на кого-то, ни заменить чем-то более приятным» – Игорь представил свою дальнейшую судьбу. Ежедневное одинокое вышагивание. Из осиротевшей пустой железобетонной коробки квартиры в очередную синтетическую кормушку бессмысленной работы.

И оседлав, оседлая, бытом его стегала.

«Где ты, большая, светлая?» – сердце не умолкало.

Игорь отшвырнул листик. Такие строчки можно было писать раньше. Теперь Игорь точно знал «где?» – в прошлом. И это убивало все надежды, мучило в сто крат сильнее, чем, если бы «большая светлая» не встречалась вовсе.

Критовский вернулся к телефону. Главный Редактор уже давно затих. Короткие гудки свидетельствовали о необходимости положить трубку на родное место. Слышать кого-либо не хотелось. Игорь честно собирался отключить телефон. Но на это попросту не хватало времени. Желающие сообщить свои колоссальные новости градом посыпались на Игоря. Опять зазвонил телефон.

– Кто говорит? Слон? – на этот раз Игорь, конечно, старался предстать прежним жизнерадостным Игорем.

– Нет, Гошик. Это я, – еще не отошедший от своей вселенской обиды Стас говорил серьезно и сдержанно.

«Или обижайся, или звони» – мысленно возмутился Игорь, вслух продолжая при этом вести вполне улыбчивый разговор.

– Извини, не узнал. Думал, Слон звонит. Как раз жду от него вымогательств.

– Каких вымогательств? Какой слон?

– Да так. Есть у меня один знакомый отец-одиночка. Вдобавок, слон. Постоянно вымогает у окружающих шоколада. Для сына своего.

– Ты о чем?

Возможно, задумавшись, Игорь и прекратил бы ёрничать. Но думать страсть как не хотелось. Кривляться оказалось приятнее.

И, все-таки, в отсутствии Веры имелась масса плюсов. Помимо уже обнаруженных, еще и то, что теперь можно было откровенно нести чушьь, изображая радостное настроение. Говорить глупые поверхностные бредни, не стыдясь. Не опасаясь, что такое поведение недостойно человека, взявшего на себя ответственность жить вместе с чистейшим и честнейшим в мире существом.

Игорю и самому было противно от примитивности своих шуток. Но «хочешь жить, – умей смотреться». Отныне Игорь желал выглядеть благополучным. Чтоб ни одна зараза не могла подкопаться, чтоб никому и в голову не взбрело жалеть или сокрушаться.

– Ты все прикалываешься, а я к тебе с серьезным звоню, – обиженно засопел Стас.

– И как он? – деловито поинтересовался Игорь.

– Кто?

– Ну, этот Серьезный, с которым ты звонишь.

– Прекрати! – оборвал Стас, – Лучше слушай. Отныне я свободен! Больше ничего не боюсь! Понял, да?

– Вот так совпадение. И я тоже. А ты-то чего?

Стас пропустил сарказм Игоря мимо ушей.

– Я тебе это говорю, Гошик, собственно, не из хвастовства. А потому что, раз я тебя во всю эту историю посвятил, то ты все равно напрягаться и нервничать из-за меня будешь. Так вот. Можешь уже не переживать. Дело сделано. Мы отыгрались. Ни Орлики, ни милиция нам больше не страшны. Не до нас им теперь. Я только что имел прелестную беседу с Миленком. После общего собрания, он отвел меня в сторону и просветил. Дело о нападении на «Пробел» замяли навсегда, заодно со всеми остальными проступками руководства. Там и без этого дела чернухи хватает. Ты рад за меня?

– Я просто счастлив, – заверил Игорь.

– Теперь о главном. Представляешь? Наша Александра убила Сана. Насмерть. Орлик отправил её лечиться. В клинику для душевнобольных. Им сейчас не до меня и не до того налета на «Пробел». Справедливость восторжествовала. Мы победили.

Стас говорил так, будто все случившееся было его личной, стасовой, заслугой. Раньше это забавляло бы Игоря. Теперь – раздражало.

– Поздравляю, – меланхолично сообщил он.

– Э, старик… Ты видно не понял еще. Сан убит. Понимаешь? Вера-то теперь… вдова.

«Ну вот, сейчас скотина-Стас начнет трепаться о моей личной жизни. Тем лучше. Отличный повод набить ему морду».

– То есть, я, конечно, все понимаю, – словно прочитав мысли Игоря, поспешил исправиться Стас, – Я только хотел сказать… Это… Ну… Передай ей мои искренние соболезнования. Ага?

– Ага. Если увижу – передам, – подчеркнуто холодно проговорил Игорь, пресекая любые попытки подвергать сомнению справедливость положительной репутации Веры-вдовы, – Сам понимаешь, у человека горе. Ей сейчас не до друзей.

– Понимаю. Все понимаю, – поспешно выпалил Стас таким мерзким тоном, что Игорь даже пожалел об отсутствии формального повода вызвать бывшего одноклассника на дуэль.

Положив трубку, Игорь тут же был вынужден снова хватать её. Ну что за день такой? Ждешь звонка, – телефон молчит. Не хочешь никого слышать, – звонят каждые три минуты…

«А потом позвонили зайчатки, нельзя ли прислать перчатки…»

Звонила Анюта. Тревожно стрекотала о грандиозном. В сущности, говорила все то же, что и Стас. Только много менее раздражающе. Констатировала факты, окрашивая эмоциональными всплесками именно их, а вовсе не собственную значимость. Миленок, мол, лизоблюд чертов, теперь решил подлизаться к коллективу. Провел собрание начальников отделов, выступал с пламенными речами. Сообщил, что у руководства компании серьезные неприятности. Александра Орлик, мол, от нервного перенапряжения заболела, совершила ужасное преступление, находится сейчас в психиатрической лечебнице. Александр Орлик, мол, весь в панике и беспокойстве о дальнейшей судьбе жены. Компания брошена на произвол судьбы и его, Миленка, здравого смысла. Так вот, ожидается кризис, к которому надо отнестись с пониманием. Необходимо быть готовыми переждать, перетерпеть, но работать и улучшать. Ждать, когда наладится, когда зарплаты возвратятся к прежнему уровню. При этом о происходящем, мол, особенно распространяться не стоит. А стоит делать вид, будто в компании всё благополучно. А кто не будет делать вид, того лично он, Миленок, перестанет уважать. «Можно подумать, я из его уважения ужин малой состряпать смогу. Что мне его уважение?» – секретно возмущалась Анюта. Прилюдно она, конечно же, как и все, внимательно слушала Миленка, серьезно кивала в ответ на его патриотические призывы, соглашалась переждать и перетерпеть. Потому что из уважения Миленка сварить не получится ничего, а вот от неуважения – все что угодно, «вплоть до внезапного увольнения на улицу, как было когда-то с Инкой из офиса.»

Анечка как все это узнала, так сразу побежала Игорю звонить. Уж он-то, конечно, имеет право знать о происходящем. Тем более, что «Пробела» это в первую очередь касается. Потому что «Пробел» отныне в полном ведомстве Громового будет. То есть вообще без Орликовского вмешательства. Орликам – торговля. Громовому – услуги. Офис общий, костяк коллектива общий, а сферы влияния – разные. Во как!

– Я, как начальник отдела кадров, подумала. Ты ведь со спецификой работы знаком, и со всякими другими спецификами… Ты ведь просто из-за Орликов ушел. Из-за личной своей неприязни к Александру. Так?

– Нет, – прекрасно понимая, что мнение Анюты его слова не изменят, Игорь все же ответил.

– Я прекрасно знаю, что «да»! – строго заявила начальник отдела кадров, – Так вот. Теперь этой преграды не существует. Возвращайся в «Пробел». Это тебе официальное предложение от фирмы. Громовой, я думаю, возражать не будет. А Миленок всегда на Критовсоком настаивал.

Игорь представил себе «настоянного на Критовском» Миленка и рассмеялся. О возвращении в «Пробел», естественно, и речи быть не могло. Нет. Ничего против нынешнего духа «Пробела» Игорь не имел. Но… Увы, этот дух был уже мал Игорю. Как классная детская одежда, втиснувшись в которую, взрослый человек рискует и сам стать посмешищем и одежду по швам распустить. Распускать нынешний «Пробел» Игорь не собирался. Кроме того, вдруг ожившие инстинкты самосохранения назидательно рекомендовали избегать пока посещения мест, прочно ассоциирующихся у Игоря с Верой.

– Спасибо, Анюта. Но я откажусь.

Сделалось очень интересно, как поведет себя начальник отдела кадров в этой ситуации. Ведь на этот раз не заметить наличия у очередной марионетки собственного мнения представлялось крайне затруднительным. Оказалось, для Анюты нет ничего невозможного.

– Нет, не откажешься! В тебе сейчас говоришь не ты. Говорит обида. А я хочу поговорить с нормальным Игорем Критовским. Не обиженным. Когда станешь таким, – перезвони. И кстати, это уже совсем между нами. Вадим Сан мертв. Александра застрелила Вадим Сана. Думаю, твое отношение к жизни значительно улучшиться, когда ты узнаешь эту интересную деталь. В общем, перезвонишь, когда опомнишься. Жду. Постараюсь пока придержать вакансию.

Возражения смысла не имели. Тем паче, что Анюта положила трубку. То ли обидевшись на мнимую обиженность Игоря, то ли испугавшись собственной откровенности.

«Надоели!» – не выдерживал уже Игорь, – «Своих жизней у них, что ли, нет. Чего в мою лезть… Больше не пущу. Даже просто слушать не стану. Вот уж действительно, уехать бы. Уехать бы туда, где обо мне никто ничего не знает».

Игорь наскоро смастерил в голове сказку. Дескать, решил это он, Игорь, уехать в СтрануГдеОТебеНиктоНеЗнает. Дабы зажить совсем по-другому. Дабы оставили в покое, не сочувствовали, не язвили, не советовали. Приезжает это он туда. Глядь, а там Вера. Точно. Она ведь в эту страну тоже мечтала переехать.

Инстинкты самосохранения – строгие цензоры – заставили воображение отставить сочинение подобных историй. Наличие следов Веры в мировосприятии Игоря отныне подвергалось строгим гонениям.

«А пойду-ка я прогуляюсь. И так, целый день дома просидел, телефон карауля» – на фоне общего абсурда мысль о прогулке выглядела вполне здравой.

Взлохматив волосы расческой и накинув ветровку (все-таки вечер уже), Игорь на цыпочках принялся пробираться к входной двери. Но телефон заметил. Задребезжал ехидно и требовательно. Не брать трубку – означало признать собственный страх перед этим надоедливым аппаратом. «А потом позвонил крокодил и со слезами просил…»

– Здравствуй, Игорь. Это Антон. Звонила Анюта. Есть новости. Это Веры касается.

И даже Антон туда же. Внезапно вспомнился другой такой же «отелефоненный», покрытый чужими «я думаю, ты должен знать» день. Это было до крайности глупо, до нелепого торжественно и до смешного серьезно. Это было в ту пору детства, когда оно уже кажется юностью. Это был день смерти Цоя. Узнав о гибели игоревого кумира (да, да, и даже гитару терзал вечерами под подъездом, и движения резкие перед зеркалом отрабатывал), все друганы и даже несколько девочек тут же думали: «А как же теперь Игорь?!». Телефон тогда звонил не переставая. Игорь был уверен, что принял в тот день даже больше соболезнований, чем обе жены Цоя. От этих бессмысленных звонков делалось тошно. Хотелось кричать: «Тут человек умер, а вы это, как удачную тему для трепа, воспринимаете! Как классный повод проявить собственную чуткость…» Хотя, в том возрасте Игорь еще не умел такое формулировать. Просто было тошно от соболезнований, и все. Прямо, как сейчас.

– Тоха, я все уже знаю, – обижать Антона не хотелось, поэтому матерился Игорь исключительно мысленно, – Меня просто достали уже этими известиями. Сильно достали…

– Бывает. Только еще новости есть. Ты такого не знаешь. Анюта предложила вернуться в «Пробел». Орлики там уже не начальство. Я согласился. Буду возобновлять прежние традиции. Ты?

– Пас.

– Зря.

Прощались так, будто навсегда. До этого разговора Игорь наивно полагал, что тяжелее на душе уже не будет. Без специальных объяснений Тоха наверняка не поймет игоревого «отступничества». А объяснять не было сил.

«Ну вот. Ни за что ни про что потерял авторитет в чьих-то наивных глазах. Обидно!»

Потом позвонила Жэкина мама, поинтересовалась местонахождением своего сына. Игорь даже удивился, почему она не сообщает о грандиозных новостях в семье Орликов. Но Жэкину маму волновал только Жэка. Это радовало и огорчало одновременно. Огорчало, – потому что Игорь не знал, где Жэка, и ничем не мог помочь привычно взволнованной женщине.

Потом позвонил Жэка и спросил, не искала ли его мама. Приготовившись выслушивать очередной рассказ о грандиозных новостях, Игорь облегченно вздохнул, когда Жэка, сославшись на массу дел, испарился с телефонной линии. Вздохнул и тут же ощутил дурацкую потребность немедленно перезвонить Жэке. Мол, «какие дела? Ты что от общих правил отклоняешься? Ты что, не знаешь, о чем сегодня говорить надо? Тут такие грандиозные новости, а ты…» С удовольствием констатируя, что, куда именно перезванивать Жэке – никто не знает, Игорь вдоволь насмеялся над собственным несовершенством.

«Кричал всем «дайте покою!», но впал в откровенное возмущение, когда и впрямь отстали. Точнее, когда и не начинали приставать… Прямо какая-то капризная барышня, а не Критовский…»

Самоирония, увы, не успела внести хотя бы шаткие зачатки гармонии в мысли Игоря. Её отвлекли. Позвонила Марийка. Помолчала, послушала нервные «Алло?!» Игоря и положила трубку.

«Размечтался! «Отстали!» Нет. Если от тебя что-то нужно, так всем одновременно…»

Игорь вдруг почувствовал непреодолимое желание поругаться. Он нехорошо ухмыльнулся и решил перезвонить Марийке.

«Вот сейчас и спросим, что нужно. Чтобы больше не лезли. Чтобы навсегда оставили в покое…»

– Ты звонила?

Долгая пауза. Слишком долгая, чтобы сохранить в тайне истинный ответ. Марийка поняла это и решила не лукавить.

– Да. Мне Стас все рассказал, – устало пробормотала Марийка. От этой её усталости разило совершеннейшей беззащитностью. Игорь, настроившийся непривычно агрессивно, споткнулся. Не решился набрасываться с разбирательствами на такую растерянную Марийку. – Я так захотела узнать, что ты теперь собираешься делать… Теперь ведь нет препятствий между тобой и этой девочкой. И что? Станешь воплощать свои утопические идеи о настоящей любви? Захотела узнать, а потом перехотела. По твоему голосу все и так слышно. Без лишних расспросов. Ты еще только говорил «Алло», а я уже знала, что ничего ты мне не ответишь. Кстати, хочу извиниться, – последние слова, чувствовалось, давались Марийке через силу, – Помнишь, я про то, что ты у них, у Санов, такой не единственный, говорила? Так вот… Врала я. Извини. Это что-то меняет? Впрочем, ты все равно не ответишь…

«Эх, Марийка. Глупая Марйика. Странная Марийка. Если б ты знала, насколько глубже стало теперь то препятствие, что разделяло нас с Верой… Насколько ни к месту сейчас твои признания…»

– Я угадала? Не ответишь?

В голосе Марийки сквозила неприкрытая надежда, необходимость ломать которую еще больше разозлила Игоря.

– А с чего я, собственно, должен отвечать? И потом, ты же обещала больше не молчать в трубку…

– Переживаешь, что это я звонила, да? – слова Марийки сочились горечью, Игорю же мерещился в них яд, – Надеялся, может она? Так?

– К счастью, тебя это больше не касается! – грубо оборвал Игорь и тут же опомнился, – Извини… Я, кажется, не в том состоянии, чтобы сейчас адекватно общаться. Мне не стоило тебе перезванивать…

– Игореш, что ж это? Ты ведь становишься злым.

Марийка оживилась, почувствовав пробой в колючей броне Игоря. Игорь уже жалел, что извинился. Так бы отстали, решив, что случай безнадежный. Отстали и всё. А теперь придется нотации выслушивать.

– Вспомни, ведь ты всегда призывал людей к искоренению своего внутреннего зла. Негативные эмоции отравляют планете атмосферу. Ты помнишь? Ведь ты же сам проповедовал когда-то…

Сделалось стыдно и грустно. Когда-то проповедовал. Когда-то, пока не столкнулся с настоящими эмоциями. С теми, что невозможно побороть.

– А теперь перестал. Перешел на другой уровень.

– Уровень чего? Что проповедуешь теперь?

– Ничего. И это на порядок глубже, чем то, что раньше. Между прочим, человеку свойственно испытывать раздражение. А раз так, значит это зачем-то нужно, – Игорь сказал просто так, но вдруг поверил сам себе. Почувствовал, что прав. Осознал, – Может, миру нужен негатив. В смысле и негатив тоже. Для равновесия, или еще для каких мирских нужд. Если он, негатив этот, не надуманный. Если он – не фальшивое желание выругаться или пожаловаться, самоутверждаясь, а самое настоящее ощущение полной омерзительности происходящего…

– В народе это называется депрессией, и от неё стараются излечиться, – Марийка, как всегда, упрощала, – Я серьезно. Попей таблетки, и все переменится…

– Ты про экстэзи, что ли? – не понял Игорь.

– Тьфу ты! Я серьезно говорю. Депрессия самолечению не подлежит. Обратись к врачам, тебе выпишут что-нибудь…

– Попей таблеток, и мир сразу покажется лучше, – задумчиво проговорил Игорь. Он больше не злился. Марийка говорила от чистого сердца. Действительно пыталась заботиться. Не её вина, что она не понимает. Увы, таблетками нужно кормить мир, – Понимаешь, проблема-то не во мне… Не я – мир болен. Наш мир очень-очень болен. А его к врачу не отправишь.

– Ты сегодня пил что-нибудь алкогольное? – вконец обеспокоилась Марийка.

Игорю резко расхотелось разговаривать. Еще несколько минут они с Марйикой приносили взаимные извинения. За беспокойство, за грубый тон, за затрагивание лишних тем, за папу, за маму, за Родину, за проезд…

Отключив телефон (да, Игорь признал собственную боязнь перед этим монстром и даже решил потакать ей), Критовский вырвался из затхлых раздумий о потерянном. Удивляясь, но постепенно подстраиваясь, Игорь ввалился в самую гущу благополучной размеренности воскресного вечера. Разноцветные силуэты возбужденно вышагивали по тротуару, обрывки чужих разговоров поражали беззаботностью, теплый воздух, плотно набитый весенними запахами, немного кружил голову. В общем, несмотря на события последних дней, небо не обрушилось на землю. Вера ушла, а город остался на месте.

Спящий город всегда был для Игоря лучшим лекарством. Бесцельно слоняясь по причудливо изогнутым переулкам центра, Игорь дожидался ночи. Времени, когда можно будет остаться один на один с Городом, ощутить его поддержку, вдохнуть его силу. Впустить в себя умиротворение. Мудрость, излучаемую видавшими и ведавшими всякое, величавыми постройками старинного центра.

Игорь думал о Вере. Что делает она сейчас? Как ощущает себя? А вдруг ей нужна помощь?

«Нельзя, нельзя, нельзя…» – нельзя было допускать в себя эти мысли. Нельзя было подчиняться собственной слабости и кидаться со своей навязчивой опекой. Каждый сам делает свой выбор. Вера захотела остаться одна. Это было решение – необдуманное, губительное, убивающее, – но решение. Игорь не имел права не уважать решение любимого человека. Игорю оставалось лишь смириться и надеяться, что ему хватит сил дожить до того дня, когда Вера осознает ошибку и сможет вернуться. Нет, не просто дожить (дожить легко, много сложнее умереть) – а дожить самим собой. Не очерстветь, не окуклиться, забившись в кокон собственных переживаний и обид, а дождаться, не растеряв по дороге желание любить.

«Она поймет. Должна понять, что мы нужны друг другу. Родные люди не расстаются. Что б ни произошло – мы вместе. На одной стороне. Родных людей не стыдятся…» – вдыхая вечернюю свежесть, Игорь анализировал происшедшее, – «Тем паче, чего стыдиться? Она ведь женщина – не бойцовая машина, служащая присяге. И это нормально, что она не бросилась под пули. А Яна бросилась… И это тоже нормально. Потому что, для каждой женщины существует лишь один такой мужчина, ради которого можно и под пули. Сан не был для Веры «тем самым, ради которого готова на все». А для Яны был. Никакого предательства Вера не совершала. Никаким принципам не изменяла. Поступала вполне в соответствии с законами мироздания… Она обязательно поймет это. Но, господи, где же взять мне мудрости, чтобы спокойно дождаться этого, ничего не испортив насильным вмешательством и поспешностью?!»

Постепенно мысли и чувства Игоря приходили в порядок. Вспоминая свое недавнее поведение, Игорь как-то недоумевал. Он ли это был? Психовал, обижался, злился… На кого? На ту, в ком видел единственное свое спасение. На ту, которую любил… Не руку помощи протягивал ей, пытаясь вытянуть из требовательных рамок прошлой жизни, а выдвигал эгоистичные ультиматумы… Смерть Сана, окончательно осознанная Игорем и признанная, как факт, убрала из мыслей Критовского главный раздражитель. Теперь Игорь мог рассуждать более или менее логично. Но теперь логично не могла рассуждать Вера.

«Я дождусь. Смирюсь с необходимостью этого ожидания. По инерции, на автопилоте, как угодно…Но дождусь. Буду пить таблетки от депрессии, работать над собой, в группу психологической реабилитации запишусь… Любую чушь сделаю, лишь бы не сойти с ума до того, как она вернется. Только пусть вернется, ладно?»

Усидчивостью и трудолюбием, смирением и мольбами Игорь пытался подкупить вечность. Молил выключить эту сверлящую, ноющую боль в глубине грудной клетки. Выключить и тем самым дать возможность не дергаться, оставить Веру в покое, не вмешиваться, оставляя ей свободу самостоятельного выбора. В то же время молил вразумить Веру, дать понять ей ценность истинных чувств, убедить вернуться…

Но вечность была неподкупна.

Подобно тому, как настоящее творчество не клюет на «червяка» мнимого усердия, так и судьба не «покупалась» на заверения в вечном послушании. Раз заслужил, – будешь отвечать. И никакие мольбы не выключат боль. Никакие попытки договориться не скостят срок.

Это Игорь понял, столкнувшись глазами с притаившимся в глубоких морщинистых расщелинах колючим взглядом Ромула. Верин наставник поджидал Игоря в дальнем от лифта углу лестничной площадки. Стоял, не шевелясь, и молча наблюдал, как Критовский, внезапно для самого себя решивший вернуться домой, выходит из лифта и, позвякивая ключами, лезет в замочную скважину. Почувствовав присутствие постороннего, Игорь обернулся и панический страх на миг парализовал его.

«Нет! Мир не может быть таким жестоким! Только не она!»

С хорошими вестями старик бы сюда не явился.

– Нет, – Игорь уже говорил вслух, – Ведь, правда же, «нет»? С Верой ведь ничего не случилось? Она ничего не сделал с собой? Правда? Я готов платить за все, но не такой же ценой… Она ведь жива?

Ромул на несколько мгновений утратил свою невозмутимость. Суровые черты лица вдруг поплыли, сделались обычными старческими и удивленными до предела.

– Вы, часом, крышей не поехали, молодой человек? – недовольно проскрипел Ромул и даже постучал себе костящками пальцев по лбу, для убедительности, – Надо ж такое придумать. Что одна, что другой…

Образ сурового аскета-наставника, нарисованный Верой, моментально развеялся. Игорь смотрел на ворчливого старика с восточными чертами лица, но совершенно родным, советским образом мысли.

– Фильмов вы бесстыжих насмотрелись, что ль? – пожал плечами старик, – Я к нему с просьбой, а он, оказывается, и сам немного «того».

На этот раз накидать любого угодного смысла в загадочное «того» предстояло Игорю.

– Нет-нет, что вы, я в порядке. Просто испугался за Веру очень. Да вы проходите, – захлопотал Игорь, – О чем вы хотели попросить. Я к вашим услугам…

Ромул не пошевелился, но отвечать начал.

– Поговорить надо. Тебе с Верой.

– Это она просила передать? – кулаками в стены грудной клетки затараторила надежда.

– Нет. Это я так думаю. Кроме тебя, на неё никто влияния не имеет.

В этот момент Ромул сделался ужасно похожим на Жэкину маму.

– А в чем надо влиять?

– Вера хочет уехать. Отказаться от всего и уехать. Это глупо.

– Отчего отказаться, куда уехать?

– А ты не знаешь? – старик прищурился. Игорь отрицательно помотал головой, – Раз не знаешь, значит, зря я сюда пришел. Извини. Значит, и ты уже не влияешь.

Старик развернулся и неспешно двинулся вниз по лестнице.

– Стойте! – в два прыжка Игорь оказался впереди Ромула, порезался о гневный взгляд старика, отошел с дороги и засеменил радом, – Может, влияния я и не имею, но знать должен. Поймите же… Остановитесь, объясните толком…

– Куда уезжает, – не знаю. Знаю только, что от своей доли наследства она в пользу Яны отказывается. А Яне той, между прочим, и так половина всего завещана. Жить будет безбедно до самой старости. Так и врачи, что оперировали, и нотариус, у которого завещание, говорят. Вере тоже часть наследства полагается… Зачем же добровольно в голодранцы идти?

Игорь не знал, что ответить. Он прекрасно понимал Веру.

– Видимо, Вера хочет начать все с нуля. Начать новую жизнь, избавившись от долгов предыдущей. Совсем избавившись, – неизвестно зачем начал оправдательную речь Игорь.

– У этой девочки всегда были странные представления о долге. И в этом моя вина. Не тому учил, не туда вел… Впрочем, вас, я так понимаю, это больше не касается…

– Она считает себя виноватой в смерти Сана. Думает, что должна была броситься вместо Яны. Думает, вы презираете её за то, что она не бросилась. Она очень дорожит вашим мнением о себе, – Игорь проводил Ромула до машины.

– Презираю?! – Ромул замер на несколько секунд, и забурчал себе под нос, – Мда… Действительно, странные представления о долге. Она что, телохранитель что ли? Сам виноват… Я во всем виноват… – потом снова обратился к Игорю, – Скажи прямо, ты сможешь её остановить?