Текст книги "Русская красавица. Кабаре"

Автор книги: Ирина Потанина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

На колени мне запрыгивает Шумахер. Включает урчалку, нежится. Кот, кстати, красивый до безобразия… Вернее, красивый в своем безобразии. Двенадцатилетний котяра, побывавший в массе уличных драк, и автограф каждой из них на теле таскающий. Дима обожает рассказывать о похождениях Шумахера, и я теперь знаю этого кота, как родного. Вот длинная плешь на правой скуле – память о драке с огромной помоечной крысой. Ту мусорку давно ликвидировали, крыса, наверное, сто лет как подохла, а шерсть на месте травмы так и не растет. Вот проседь на кончике хвоста – промерз еще в молодости, и на месте обморожения отчего-то появилась седая шерсть. Вот немного искривленная лапа – наследие от драки с немецкой овчаркой. В общем, куда ни глянь – всюду шрамы. Не потому, что наш кот плохо дрался, а оттого, что ничего не боялся и всегда лез в безвыходные ситуации. Еще у Шумахера потрясающе порваны уши. Ажурные, словно крючком вязанные. Сквозь них интересно смотреть на свет, а тень от них всегда завораживает причудливостью узора.

Чухаю Шумахеру грудку, оглядываю скучающие лица присутствующих.

– Ну что, преферанс? – спрашиваю.

Освоившись в туре, мы вдруг обнаружили у себя громадное количество свободного времени. Ежедневно до пяти вечера и после десяти все артисты с деловым видом слонялись по поезду, изображая крайнюю занятость. На самом же деле, каждый искал, куда бы себя деть. Обычным спасением для нашей четверки были карты. (Шумахер не играл, но наблюдал за нами всегда с большим интересом). В остальных пассажирах артистического вагона жили догмы о вреде азартных игр, потому им приходилось совсем плохо. Зинаида лечилась сном и книгами, Валентин – попытками мешать Зинаиде. Ерёма скитался от компании к компании, вяло пытаясь балагурить, и все чаще обрывая себя на полуслове грустным: «Ах, кажется, это я вам уже рассказывал…» Девчонки из балета, оказывая особое расположение молоденьким рабочим сцены, приставали к ним с глупыми вопросами, ездили вместе с ними на разгрузки, осматривали залы, даже пытались что-то репетировать. Парни из балета поначалу ходили хвостами за своими партнершами, а потом, прихватив к себе в компанию Малого, оккупировали столик в вагоне-ресторане и круглосуточно клеились к девочкам с кухни и проводницам, рано или поздно заскакивающим в ресторан передохнуть. Странная девушка Гала, работающая в нашем кабаре певицей Алсу, большую часть времени спала, а общаться предпочитала со своим сотовым телефоном. Так все и жили…

– Надоело! – отстранила карты Ринка, – Может, погадаем?

– Сколько можно? – улыбаюсь снисходительно.

Дурацкая Ринкина страсть к гаданиям поначалу увлекла и меня. Но нельзя же по сто раз на день раскладывать пасьянсы, проверяя одни и те же заранее несбыточные желания? Димка над нами всегда посмеивался. Не из-за презрения к гаданиям, как большинство мужиков, а от нелюбви к дилетантству. Из этих его посмеиваний, собственно, я впервые узнала о волшебной гадалке Мадам.

– Эх, вы! – по-кошачьи фыркал Димка, а Шумахер по-человечьи воротил от наших пасьянсов голову. – Кто ж гадает игральными картами? Вот моя Мадам, она по-настоящему гадает, правильной колшодой, в правильном антураже… Только не вздумайте ее теперь невзлюбить! У меня с ней, ясное дело, никаких интимных связей.

– Невзлюблять не станем, – смеюсь я, – А про интимности… Ох, Димка, ты, да со своим характером, и вдруг какую-то юбку пропустил? Не верю…

– И я не верю, и я! – радостно повизгивает Ринка за компанию.

– Что вы, барышни? – оправдывается наш ловелас, – Прямо в краску меня вгоняете. Да я порядочнейший из всех порядочных… Кому, как не вам, моим верным друзьям, знать о безобидности моих нескончаемых добросердечных отношений?

Намекает. Явно намекает на неоконченное наше свидание. Ладно, раз изначально не сговариваясь решили делать вид, будто ничего не было, значит, так дальше себя вести и будем…

– Я с Мадам? – продолжает посмеиваться Димка. – Это ж надо такое придумать? У нас с ней связь куда более прочного характера. Я с Мадам? Это был бы инцест, девочки!

Сейчас, глядя на энергичные жесты и мужские черты лица цыганки, начинаю даже верить в возможность простых дружеских отношений между ней и Димкой. Он мужик избалованный и на такое вряд ли б позарился. С другой стороны, слишком часто, для обычных приятельских отношений, он о ней вспоминал. Все уши прожужжал: «Будем в Киеве, обязательно познакомлю тебя с Мадам. Узнаешь, зачем. Да вот хоть для того, чтоб она тебе по-настоящему погадала. А то карты кидать любишь, а в судьбоносное их значение не веришь. Моя Мадам вмиг тебя переубедит. Она у меня такая! Ух!» Слишком часто вспоминал, слишком странное последнее желание изъявил… Впрочем, неважно. Уже неважно. Главное, что я здесь, волю Димкину выполнила, чудодействие карт на своей шкуре испытала, поразилась, поверила… Только Димку это все равно не воскресит. Артистом был, артистом умер. Не о быте говорил в последний момент – о черных розах. Не счет в банке проверить завещал, а поверить в чудо. Эх, Димка, Димка. Сорокалетний шалопай, безвинно мною в омут втащенный.

В глубине души загорается вдруг дикая надежда. А вдруг все можно изменить? Вдруг будущее, до которого Мадам еще не добралась, таит в себе добрые вести? Да нет. Скептическим приговором в памяти всплывает чья-то насмешливая фраза: «Плагиатировать Иисуса у нас еще не рискуют, воскрешений не предвидится». Не успеваю вспомнить, кто говорил мне это, как Мадам снова переключает внимание на себя, стуча пальцем по беззащитному червовому валету.

– Не потому самой гадать нельзя, что тварей за собой в этот мир перетащишь, а потому, что тем, о ком гадаете, вред причините!

– Знаете, – Ринка вдруг встает и пятится к двери. – Я, пожалуй, пойду… Все это здорово, интересно, заманчиво… Но как-то я себя неважно чувствую.

Я прекрасно понимаю, отчего она так говорит. Ей не хочется знать подробности о моих с Димкой шашнях. А единственный способ этого избежать – просто уйти. Иначе карты выложат ей сейчас всю мою подноготную.

Нет, с Ринкиными безобидными гаданиями это никак не связано. Просто до того, как Мадам сказала о гадании игральными картами, и у меня, и у Ринки, были шансы не верить всему до конца. Думать, что это не Мадам такая умелая, а просто судьбы у всех похожие. "Да, гадалка что-то похожее на правду говорит. Так может, кому угодно она это скажи – все правдой окажется. Сексуальные фантазии, дружба, споры и мелкие неприятности у всех бывают. А остальные совпадения легко логически объяснить: раз мы иногородние – значит, дорога в прошлом была, а какая ж дорога без встреч обходится?" – где-то в глубине души думала Ринка. Но теперь она убедилась окончательно, что все сказанное картами – правда. Потому что здесь было названо конкретное действие. Предельно конкретное, и вряд ли возможно, что оно было просто нечаянно угадано.

– Я хочу уйти! – Ринка растерянно дергает запертую дверь.

– Сиди! – приказывает гадалка криком и сверлит вздрагивающую Ринку глазами. – Ты клятву давала не противиться! Гибель вижу, страшную… Не ходи. Кто ушел без ритуала, и до полпути не дойдет. Кровью рыдать будешь, волосы рвать, плоть драконам отдавать для соития…

Ринка послушно, словно загипнотизированная, возвращается. Беру ее за руку, чтоб успокоить. Резко вырывается, бросает злое: "В карты смотри", отворачивается. Психует. Как тут не психовать, когда столько "милых" подробностей узнаешь…

– А еще с близкими делили воспоминания. Любовные воспоминания… Свои, чужие, разные…

– Ничего себе! – только и можем хором простонать мы с Ринкой. Меткость и в событиях, и в самой их последовательности впечатляет.

НПВ

– Сколько можно гадать, Ринка?– насмехаюсь я, сразу после Ринкиного предложения погадать. – Ты б сначала со своим прошлым разобралась, а потом уже будущее атаковала, – намекаю на некорректность Ринки в прошлых наших делах. – Гадать о том, что будет, можно, когда уже разобралась, чего из того, что было, лучше бы не было, и как впредь досадных повторов не допустить. А ты? Куда ни ткнешься, все прошлое ворошишь…

Ринка вдруг уставилась на меня так, будто я должна ей триста долларов. Потом резко помотала головой, будто пытаясь разгонять наваждение. Ага! Поняла, видимо, к чему я клоню. Ладно, буду добренькой, переведу тему. Выполнить задуманное не успеваю, опережает сама спасаемая.

– Слушай, а помнишь ты про эту свою придурь рассказывала? – говорит, как ни в чем не бывало. – Ну, про игру «в правду». Попробуем?

Когда-то в юности, для пущей остроты ощущений, мы с моей подмосковной компанией любили поиграть в эдакую экстремальную болтологию. Ну, когда задается какая-то скользкая тема, и каждый обязан рассказать о себе в ее аспекте. Обязательное условие – все обязуются говорить правду и быть полностью откровенными. Темы, естественно, были как на подбор: «первый сексуальный опыт», «самое яркое эротическое впечатление жизни», «самая глубокая обида на лицо противоположного пола»… Глупые подростковые забавы… Но тогда это захватывало, раскурочивало подростковые раны – те самые, зарастания которых в тайне опасаешься: вдруг забудется, заплывет жиром текущих проблем, и тогда ты станешь тусклее, перестанешь привлекать нестандартностью судьбы и трагичностью пережитых чувствований. Странно, что Ринка захотела заняться такой чепухой. Ясно же – лишнего все равно не расскажем, не тот возраст уже, а про все остальное и без всяких игр с удовольствием потреплемся.

– Хозяин-барин, – говорю, после короткого раздумья. – Только про работу спрашивать не будем. Договорились? Какая тема?

Тему Ринка выбирает самую что ни на есть мягкую. Для разминки, должно быть. Мой ход первый. Посмеиваясь, отчитываюсь.

– Первая любовь? – стараюсь накопать в памяти побольше забавных фактов, чтоб игра не казалась совсем уж скучной. – Ой, да это так давно было, что я уже и не помню. Все звали его Сережей, я звала Ёженькой. Не от избытка нежности, а потому что «р» тогда плохо выговаривала. Мне было лет пять, и он – взрослый уже мальчик, семилетний, – совсем не обращал на меня внимания. Помню, его мама – наша соседка– поила меня вкуснющими компотами. Вероятно, за них я Ёженьку и полюбила. Помню, как однажды Сережина мама зашла с ним за мной в садик и я потом еще неделю, наверное, называлась в группе «невеста». Ходила гордая, а моя лучшая подружка, имени которой, увы, уже не помню, громко рыдала, обижаясь, что меня обзывают. А потом Ёженька переехал. Мы с подругой сбежали из садика, чтоб разыскать его. К счастью, далеко убежать не успели, наткнулись на мою маму возле магазина. Влетело мне тогда страшно, отчего влюбленность вовсе не прошла, а даже еще усилилась, и класса, эдак, до второго, я была уверена, что страдаю от ужасной трагичной любви. Вот такая история.

– Димка, твой ход! – командует зачинщица-Ринка, явно разочарованная безобидностью моего рассказа.

– Рад бы сыграть, да нечем ходить, – отмазывается Димка. – Не был, не сидел, не привлекался… Слова такого даже не знаю «любовь»… Какая ж любовь у прожженного скептика? Страсть – знаю, ухлестывания – проходил, увлечения – на каждом щагу переживаю. А любви пока не было. Впрочем, если б и была, я бы, как истинный рокенрольщик, ее не заметил. /Говорят, музыканты – самый циничный народ/.

Несколько уязвленная, я собираюсь сообщить,

– Ах, так! – не дает договорить Ринка. – Ну что ж, тогда мой ход, я так понимаю? Буду в подражание вам всякие незначительные байки рассказывать…

Ринка делает театральную паузу, ожидая возражений. Понимаю вдруг, что Ринка всю эту катавасию затеяла исключительно из желания выговориться. Вполне в ее стиле – как же ж рассказать, не поломавшись, мол «поуговаривайте меня». Ладно, мне все равно, а ей приятно.

– Ринка, не мухлюй! – говорю строго. – В этой игре главное честность. Между прочим, не так легко признаться, что первая любовь посетила тебя еще в младенческом возрасте, или, еще хуже, вообще никогда не посещала. Так что цени нашу откровенность и плати тем же.

Запас красноречия у меня иссяк, Димка дополнять мою тираду не собирался, так что Ринке срочно пришлось сдаваться. А то б вообще тема забылась, и выплакаться в наши жилетки ей бы так и не пришлось.

– Ладно, ладно, – торопится она. – Раз так уговариваете, расскажу. Лет мне было семнадцать. Энергия через край, образ жизни – соответствующий. То там, то сям, то с тем, то с этим. Почему? Да от скуки все и от одиночества. С подругами как-то не сложилось. С парнями – тем более. На самом деле, была я замкнутым и романтичным подростком. А внешне – девочкой вамп. В основном за счет стиля, а не от природной стервозности. Всем в том возрасте мерещился некий класс в умении держаться развязно и вызывающе. Это потом уже понимание пришло, и я в естественность ударилась. И то, н енадолго, как видитеююю А тогда… Мужики постарше зенки ломали, в сауны меня звали, пузы свои волосатые там демонстрировали, да на болезненных жен жаловались. А ровесники себя недооценивали и меня, диковинную, сторонились. В душу, естественно, ни те, ни другие не западали, поэтому речь сейчас не о них, а о Нем.

– Во наворотила! – восхищаюсь, вполне искренне. – Заявка прямо на целый роман.

– Ага. Мне тоже тогда так казалось, – добродушно соглашается Ринка. – Он появился в моей жизни совсем неожиданно. Подошел к столику – глаза горят, волосы дыбом, ни на кого, кроме меня, не смотрит, говорит: «Девушка, а давайте жениться. Немедленно!»

– Хорошая заявочка, – вежливо комментирую я, показывая, что слушаю внимательно.

– Он, наверное, был очень пьян? – явно тоже из вежливости, и потому не слишком хорошо скрывая насмешку, спрашивает Дмитрий.

– Нет! – злобно щурится от нашего непонимания Ринка. – Он был лишь слегка подвыпимши. Я спрашивала… От его дерзости я даже растерялась. Не в том суть, что предложение сделал – так снимать в то время модно было. А в том, что не побоялся. Я ведь не одна сидела – с очередным «папиком». Не помню уж почему, но так я всех своих кавалеров тогда называла. А они у меня все, как на подбор, были – представители силовых структур. Сидим, о Родене беседуем, красоту моих коленок параллельно обсуждаем и тут…Встречаюсь глазами с этим наглым незнакомцем, и совсем теряю голову. И передать не могу, что я тогда почувствовала. Что-то промелькнуло такое в воздухе, поняла – на край света за этим человеком пойду, кем бы он ни оказался.

– Интересно, интересно, – внезапно вставляет Дмитрий.

– Рада, что тебе интересно, – кокетничает Ринка. – Я, конечно, решила отшить. Всю волю в кулак собрала, чтобы на такое решиться. Отшивать, не потому, что не понравился, а просто из благих побуждений. Папик мой тогдашний на пузе пистолет носил, пристрелить бы не пристрелил, но нервов бы попортил. А как его отошьешь? И так объясняю, и так, а он все танцевать приглашать лезет. В общем, во имя спасения человечества, говорю папику: так мол, и так, это мой бывший парень мириться пришел. Прогонять – не буду.

– Ах вот как… – тянет Дима. Похоже, он вообще не слушает, или затевает какую-то очередную каверзную шутку – уж больно странные междометия вставляет в Ринкин рассказ.

– Ясное дело, что с папиком на этом все отношения закончились. – продолжает Ринка. – Хотя человек он был хороший, неженатый, и кончал всегда аккуратно, в простыночку, потому что заботился о моем здоровье.

– И такой подарок судьбы ты променяла на какого-то дикого алкоголика? – хохочет Димка, на этот раз вполне в тему.

– Променяла. Проснулась утром, и понять не могу, где нахожусь. Потому что мы с подарком судьбы, как папик ушел, крепко вдарили, чтоб помолвку нашу и предварительную договоренность обмыть. А потом поняла, куда попала, и поплыла. В поезде… Потому что мы с Подарком, отметивши, решили в предсвадебное путешествие съездить. В общем, выхожу из поезда в Симферополе, и понимаю, что Подарка-то и след уже простыл.

– Предполагаю, что он очухался несколькими минутами раньше, чем ты, вспомнил, что наобещал, заглянул в лицо, понял, сколько тебе лет и поспешил смыться. Мужчины, они, знаешь ли, боятся ответственности…– оправдывает всех своих сородичей Димка.

– Тогда отчего ж он потом снова объявился? – парирует Ринка. – На перроне. Как раз, когда я в карман плаща залезла и единственные свои сорок копеек оттуда вытянула.

– Отчего? – тут уж и я не выдерживаю. – Ясно отчего. Рин, ты представь. Напилась ты с вечера, и, ну предположим, Малого в постель затащила…

– Бывает, – потягивается Ринка, загадочно улыбаясь, и щурясь по-кошачьи. Понимаю, что выбрала не совсем удачный пример, и подталкиваю им Ринку на не вполне правомочные деяния.

«Эх, Малой, Малой! Ну, теперь она от тебя не отстанет. Интересно, что выберешь? То ли осядешь с журавлем в руке, то ли летать будешь учиться, чтоб к синице в небе подход найти…», – это я воспроизвожу, естественно, в мыслях, подстрекая Малого к сопротивлению. Не хватало еще, чтоб общеизвестные зародыши чувств Малого к официантке Валентине оказались слабее Ринкиного желания с кем-нибудь перепихнуться. Плохо, если так выйдет. Не за участников истории обидно – за идею. Взялся ухаживать за одной бырышней – будь стоек к другим соблазнам. Красота сюжета не терпит половинчатых влюбленностей. Валентина, между прочим, если ее покорить, верной и ласковой будет – вот прям как сейчас с этим своим женихом, который на родине. А Ринка что? Назавтра забудем о Малом и пойдет новые приключения искать…

– Не, Ринка, лучше не Малой… – исправляю сама себя, – А то мне его жалко… Пусть кто-нибудь мне незнакомый…Так вот, – продолжаю начатые нравоучения. – Представь, Ринка. Просыпаешься утром. Рядом – этот самый мне не знакомый, вокруг – поезд.

– Бывает! – снова заявляет Ринка, посмеиваясь, дескать, в нашем положении уточнять, что вокруг поезд, все равно, что обычным людям каждый раз, описывая ситуацию, говорить: «А вокруг был воздух».

– Неважно! – перебиваю я, – Просыпаешься, вспоминаешь, как накануне веселилась… и с ужасом понимаешь, во что вляпалась. Тебе теперь этого юношу, которого я не знаю, домой придётся везти, с родителями объясняться, просить, чтоб в милицию не заявляли. Что ты сделаешь? Правильно, сбежишь. Но не совсем, потому что любопытство все-таки сильнее инстинктов самосохранения. Притаишься где-нибудь на соседней платформе, за чью-то мощную попу спрячешься и будешь наблюдать, что ж вышедший из поезда брошенный незнакомец вытворять будет. И вот ты видишь, как выходит он – юный, растерянный, беззащитный, из вагона. Дрожащими губами сигарету из пачки у добрых совагонников вытаскивает, дрожащими руками в карман лезет, дрожащую на ветру последнюю гривну оттуда выуживает. А у тебя при этом пакован денег в кармане – не зря же ты накануне наклюкалась, небось заработок какой отмечала. Что станешь делать? Правильно, угрызаться совестью. Вернешься к брошенному юноше и сделаешь вид, будто за билетами на автобус бегала.

– Я не поняла?! – делает «кргулые глаза» Ринка. – Это история моя, или общепринятая? Или, может, кто-то её тебе уже рассказывал? – Ринка не шутит, видно по настороженному прищуру. Похоже, я действительно угадала.

– Все, все, – примиряя всех, машет руками Дима, – Мы тебе больше не мешаем. Рассказывай.

– Да рассказывать больше нечего. Вы ж шибко умные, вы ж и так все знаете… Была у нас любовь. Настоящая, и в моей жизни самая сильная. Весь южный берег Крыма объездили, в самые причудливые закутки заглядывали, самые забавные приключения переживали… Общались потрясающе…Он многому меня научил, если честно. Я до этого, хоть и меняла папиков еженедельно, все же дикая была, неотёсанная. Много выпивки, потом быстрый, скомканный секс, оргазмы по большей части от собственных фантазий, чем от контактов с любовниками… А тут все иначе было. Постепенно, с расстановкой, с вниманием к каждой складочке. Он был без ума от меня, правда. Входил медленно, рассматривал, разглаживал. Впрочем, вас такие подробности, вероятно, не интересуют. Интересно другое. Еще когда на платформе в Симферополе стояли, он сообщил о своих дурацких намерениях. «Так, мол и так», – говорит. – «Я вчера перебрал малость, потому дебоширил попусту… Но раз уж так вышло, и мы оба тут оказались, то я подумал… Тебе есть к кому спешить?» А мне было, ох как было. И с папиком тем своим могла бы еще помириться, и родителям не мешало бы позвонить…Но, естественно, поднимаю глаза и говорю решительно: «Нет. Спешить мне не к кому. Только маме позвоню» Ну и, иду звонить мамочке. Они с братцем вообще люди привычные – я большее количество ночей «у подруг» проводила, чем дома. А с «подругами» – двумя иногородними студенточками вдвоем квартиру снимающими – у меня давно уже такса была обговорена. Если кто звонит по мою душу, они всегда отвечают, будто я у них, только сейчас к телефону подойти не могу, а я за такие их ответы им потом когда шмотьё, когда еду, когда деньги подгоняю. Папики мои, слава богу, вполне такие затраты осилить могли. В общем, звоню я маме и вру что-то про летний лагерь, в который нечаянно уже уехала, и вернусь через две недели, а звонить буду каждый день. Бедная мама! Что она могла возразить? На дворе – каникулы, что хочу, то и делаю… Спросила, конечно, за чей счет я поехала. А я возьми, да ответь: «Я тебя с ним по приезду познакомлю. Он замуж зовет. Может, даже соглашусь…» Мама, конечно, в слезы, а я – трубку на рычаг. Сейчас думаю, если кто из моих детей, когда-нибудь такое вытворит – я не выдержу. Или разорву собственными руками в порыве ярости, или повешусь от беспокойства.

– А зачем ты маме соврала? – интересуюсь я. – Обнадежила человека. Она ж, наверное, теперь тебя с женихом ждала…

– Соврала?! – Ринка презрительно вскидывает брови. – Отчего же? Наше знакомство началось с его предложения о замужестве. Я подумала ночку и согласилась, и, конечно, тут же маме об этом сообщила. Разве не идиллия?! Ладно, не буду нести чушь… В общем, похититель мой сделал очередное предложение: «Или, если хочешь, давай я тебе сейчас обратный билет куплю. Или, если действительно спешить не к кому, поехали со мной. Я дней десять отдохнуть планировал. Мне все равно понадобится спутница. Только одно условие – по прошествию этих десяти дней, друг друга мгновенно отпускаем. Никаких поисков, никаких истерик – каждый возвращается в свою жизнь». Тут я даже немного обиделась и полезла хамить: «Вы себя в зеркало видели?», – говорю, – «Вам в обед сто лет и морщины вокруг глаз. Как думаете, я – молодая красивая – могу из-за вас в истерики впадать? А отдохнуть… Что ж, отдохнуть – не возражаю. Только деньги на обратную дорогу сразу мне дайте, чтоб, если что, я как свободный человек, развернуться и уйти могла». На том и порешили. До сих пор помню все в подробностях. И как с Ай-Петри на парапланах спускались. И как с аквалангом погружались. И как на прибрежных камнях персональные нудистские пляжи устраивали – он большим поклонником нудизма оказался, и все негодовал в сторону плавок и купальников: «Ну как люди умудряются носить на теле эти мокрые тряпочки! Противно же!». А еще помню, как по утрам на все экскурсии опаздывали, потому что из постели вылезти не могли – тянуло нас друг к другу по-страшному. А потом десять дней прошли. И он уехал. А я вернулась домой и полгода еще вела наипримернейший образ жизни. Почему? Потому что долго еще ждала, что он вернется за мной обязательно. Ведь не было притворства в тех десяти днях!!! Ведь была любовь!

– Какая любовь? – фыркает Дима, вспоминая о мужской солидарности. – Парень просто снял себе девочку на время отдыха. Он же сразу все честно оговорил. С чего б ему возвращаться, искать? Тем более, ты же в самом начале ясно дала ему понять, что ты – молодая, красивая, что из-за таких уродов, как он, в истерики не впадаешь, и рассчитывать на твое общество он может только, пока у него есть деньги…

– Я дала понять?! – заводится Ринка, – Я дала понять? Да он болван просто, если не понял то, что я действительно давала ему понять. Мало ли, кто что говорил… Главное ведь – чувства.

– Похоже, у него к тебе чувства были не те, раз уехал бесследно. – констатирую я. – Оно и к лучшему. Так у тебя в воспоминаниях красивая сказочка осталась, а по-другому – не известно, что бы вышло. Короткое романтическое путешествие вряд ли показывает тебе человека настоящим…

– Только не надо говорить, мол, десять дней в Крыму любое чувство незабываемым сделают! – неожиданно зло, Ринка сжала кулаки и уставилась за окно. – Говорю же вам, я точно знаю, это была моя первая непроходящая, настоящая любовь… И ведь обидно, блин! Человек мне всю жизнь перевернул, а я для него – мимолетное блядоватое воспоминание… Все слова важные, все признания я на последний момент припасла. А он уехал не простившись. Вот и выходит, будто он по сей день думает, что Марина поехала с ним тогда только из-за денег.

– Уже не думает, – не слишком удачно пытается успокоить рассказчицу Дима. – Вряд ли он столько лет будет о тебе думать. Скорее всего, ушел с головой в свою жизнь и совсем про тебя не вспоминает.

– Ну и подонок! – Ринка уж совсем разгорячилась. – Нельзя с семнадцатилетними девчонками такие договоры заключать. Последующим своим исчезновением человеку жизнь испортить можно. Я вот, между прочим, травилась. Подождала-подождала, что он появится, потом, поняла, что не дождусь никогда, и решила умереть. Вовремя в больницу отвезли, чуть в психушку не заперли. А подружки мои, студенточки, не удержались и пустили по городу слух, будто я травилась из-за того брошенного папика. Он к тому времени уже в Москве жил, но как от общих знакомых про меня услышал, так примчался. Я подумала-подумала и решила порядочной семьянихой стать. Родила ему двоих детей, во всем потакала, слушалась, покуда он другую себе не нашел. Вот на папика я как раз не в претензии. Не любила я его, и он это чувствовал. А та, другая, любит, наверное… Так и осталась одна, с двумя малыми на руках, да с мечтами о серьезных чувствах.

– Знаем мы твои мечты, – я стараюсь перебить Ринин пафос, потому язвлю беспардонно. – Покорить, соблазнить, присвоить для коллекции, переключиться на следующего.

– А ведь, если б не та моя первая любовь, все бы по-другому обернулось. – не обращая на меня внимания, продолжала изливать свою тоску Ринка. – Ни за что бы я за папика не пошла, а нашла бы себе кого-то по любви…

– Рин, ты достала своим нытьем! – не выдерживаю. – Какое-то у тебя сегодня трагичное настроение. Игру объявляю оконченной! Хватит хандрить, давайте лучше уже укладываться. Сон – лучшее лекарство от тоскливых воспоминаний.

– Ага, – почти нормальным уже тоном заявляет Ринка, – Жаль, что склероз не заразен, а то б подцепила б его, и ничего не вспоминала бы больше… Кстати, я тут недавно статью прочла о духовных сеамских близнецах. Внешне с ними было все в порядке, но на духовном уровне они срослись памятью… У них была общая память на двоих…

– Ринка! – синхронно хватаемся за головы мы с Димой. – Что ты там про свою первую любовь говорила? Уж лучше эти сопли, чем очередная статья из газеты «Тайна»!

– Вы черствые бессердечные придурки! – неожиданно оживленно сообщает Ринка и запускает в меня подушкой.

– В меня за что? – возмущаюсь. – В него кидай, он же представитель ненавистного тебе пола. Будем с ним воевать! – кидаю свою подушку в Дмитрия.

Еще какое-то время весело швыряемся всем, что попадается под руку, и переругиваемся громким шепотом. Яростно колотящий в стенку Валентин, в конце концов, прерывает нашу игру.

– На подозрения тоже стоит внимание обратить! – продолжает цыганка. – Подозрение, провокации, неприятие, отчуждение… Где-то так эта карта трактуется… Ох, его у вас сколько было, через край лилось, не споймать…

Смотрю на Ринку, стараясь придать взгляду извиняющуюся интонацию. Было, Рин, чего скрывать, было у меня к тебе такое. Доводила ты меня иногда своими странностями до полного отчуждения. Сколько в мире с тобой в одном купе жила, столько же и обиду в душе таила.

– Эй, – шепчу просительно, игнорируя наличие цыганки. Если немедленно Ринку не остановить, она себя сейчас до полной ненависти ко мне накрутит. С ней такие самонакрутки иногда случаются. – Ты обижалась, да?

– Да иди ты, – отмахивается подруга. – Слюнявые соболезнования можешь себе знаешь куда засунуть? Оставь меня…

Усиленно держу мышцы лица, стараясь сохранить непроницаемое выражение. Не то чтоб подобные высказывания сильно шокировали – к Ринке я давно привыкла, и из-за ее манеры смешивать небеса с фекалиями уже не раздражалась. Для нее сейчас всё смешалось. Где друг, а где враг, где прошлое, а где настоящее – она временно не различает… Неприятно, конечно, особенно если вспомнить, что все мое неприятие не само по себе возникло, а именно из-за Риночкиных провокаций…

Вспоминается одна неприятная… Противная, я бы даже сказала.

НПВ

Дело было ещё в Алчевске. День на пятый пути, если не ошибаюсь. Мы с Димкой тогда еще консенсуса не достигли, потому ходили злобные и глубоко озабоченные, и Ринка еще масла в огонь подливала. То ли скучала по кому, то ли просто от странности характера – но говорила исключительно о том, с кем, кто, когда и в каких позах.

«Ах, какая песня!» – это она в автобусе, который нас на в ДК везёт, где концерт давать будем, радио услышала. – «Ух, мы под неё с мужем до развода еще факались…» – это она уже мне на ухо шепчет, чтоб старичков наших подробностями не травмировать.

– Рин, – говорю, – Вокруг глянь! Ты такое видела когда-нибудь?

Вокруг жуть. Дымящие черные трубы, все кругом серое от копоти. Под одним из заводов идет тоннель, соединяющий два конца города, в него и въезжаем…

– Дышать не трудно? – интересуется водила. – А то к нам кто приезжает, все жалуются.

– Трудно. – радостно включается в разговор Валентин. – Я еще, как остановились, говорю: что это за условия, куда вы нас привезли? А они…

– Зато интересно, – смеется водила. – Вы еще в моем родном районе не были. Там, ух…Разницы между днем и ночью не видно – вся округа в красном зареве от местной горы шлака. Хотите, прокачу, посмотрите?

– Слушай, а интересный парнишка, – толкает меня локтем Ринка. – Может, примем, того-этого, предложеньице…

– А еще у нас красный снег с неба иногда падает, – продолжает экскурс водитель. – Вот мартен продувку устроит…

– Скажите лучше, а почему там, где наш поезд стоит, все перекопано? Ремонтные работы, что ли? – вдруг интересуется Зинаида. Похоже, ей усики водилы тоже показались забавными, иначе она б ни за что не вступила в разговор с обслугой.

– Какие работы? – смеется водила, – Да у нас такие отродясь не проводятся! Нашим директорам заводов о таком думать некогда – они едва на должность становятся, как их стреляют тут же. А другие люди тут ничего не решают…А копают – горожане с металлоискателями. Повсюду. У нас же весь город на металле.